Глава 10
Возраст и предусмотрительность
— Что случилось?! — в откровенном ужасе воскликнул я при виде Гены.
В первый момент я его не узнал. Не виделись мы меньше года, но он за этот срок превратился в жуткую карикатуру на себя. Высох, страшно исхудал и смотрит определенно с той самой тоской, коя у смертельно раненных в глазах.
— Вот тут, — совершенно спокойно сказал он, показывая на бок, — если пощупать, с хорошее яблоко имеется опухоль. Помираю я.
— Так какого черта не сообщил раньше?!
— И что бы ты сделал? Врача бы хорошего нашел? Пойдем в беседку, — предложил он, увлекая меня за собой. — Я и сам догадался заскочить к докторам. — Он криво усмехнулся. — Не маленький, чай. Смотрели. Не один. Резать надо, да поздно. И так и эдак без пользы.
Я обнял старого друга, невольно поражаясь, насколько он стал маленьким и тщедушным.
— Да брось, все мы смертны. — Геннадий, похлопав меня по спине, отстранился. — Когда-нибудь должен был подойти срок.
— Торопиться-то не надо.
— Ты не представляешь, какие боли бывают, — сказал он с отчетливой тоской в голосе. — Я бы выл, да, на счастье, есть такой Михаил Васильевич Ломоносов, придумавший морфий. Мне теперь без разницы, — добавил он, заметив на моем лице озабоченность, — в этого… зависимого не превращусь. Не успею. Уже такая доза требуется, что скоро совсем помогать перестанет. Хорошо хоть позволить себе могу. Человек твоими стараниями не бедный.
— Это целиком твоя заслуга, я лишь в самом начале руку приложил, поставив начальником в придворной конюшне.
— Немногие могут сказать «Я сделал это!» — с гордостью провозгласил он. — Я могу! Но без тебя бы ничего не добился.
— Ты сам всего достиг, не преувеличивай.
При Бироне штат царской конюшни состоял из трехсот девяноста трех служителей и мастеровых, и содержание трехсот семидесяти девяти лошадей обходилось ежегодно в пятьдесят восемь тысяч рублей. Но это была коллекция самых разных замечательных скакунов. Для катания и поездок, а не разведения. Потому любые элементы сбруи превращались в произведения искусства и стоили частенько не меньше породистого жеребца.
С приходом Гены началась новая жизнь. Очень практично он принялся наводить порядок. От излишеств избавились, распродав седла с яхонтами и изумрудами и позолоченные стремена, инкрустированные алмазами. Зато очень быстро в конюшне стало тысяча двести лошадей, и на их содержание уходило свыше ста тысяч рублей в год. Дополнительные средства он тянул с придворной канцелярии, без особой стеснительности кивая на мое разрешение. Естественно, начались внутриведомственные разборки.
Тут Гена вылез с придуманным им седлом, которое сочетало конструкцию дамского и мужского. Со двора женщина выезжала боком, а оставшись только в обществе своих берейторов, получала возможность перекинуть ногу и скакала по-мужски. Кататься Анна Карловна любила, в молодости была лихой наездницей, но вот охоту в отличие от предыдущей императрицы не жаловала. В результате псарня и ловчие птицы почти захирели. Возможность носиться по полям свободнее ей понравилась, и идея выведения новых пород получила зримое воплощение в регулярно направляемых средствах. Все же хорошо быть монархом. Или ему первым другом.
Войдя в беседку, Геннадий первым плюхнулся на скамейку. Не надо было быть специалистом, чтобы насторожиться по поводу его походки. Идет скособоченный и, сам того не замечая, держится за бок.
Анна прекрасно понимала, что придворная челядь наживается, обслуживая императорскую семью. Кто о том не в курсе? Не вдруг в страну залетела, имела срок оглядеться и усвоить, что кругом руки загребущие. В реальности ее стол, конюшня и туалет стоили гораздо меньше тех сумм, которые на них отпускались и растаскивались. Слуги просто семьи подкармливали, а иные сенаторы, совсем не стесняясь, принимали свой карман за государственный.
Непрошибаемая честность Гены, готового зарезать, но не взявшего ничего лично себе, ее впечатлила. Действительного статского советника бывший казак получил не сразу, но исключительно по заслугам. Просить и кланяться он так и не научился. Вернее, из гордости не желал.
Конюшенная канцелярия, якобы занимающаяся разведением новых пород, существовала с 1731 года, однако по-настоящему заработала только при моем крестнике. И кое-что действительно вышло неплохо. Донская, керимовская и геннадьевская породы сейчас получили достаточно широкое распространение, и есть несколько частных конезаводов помимо четырех государственных. И это действительно его заслуга. Он скрещивал кобыл с лучшими жеребцами самых разных пород, требуя привозить из Персии, Туркмении и бог знает еще откуда. Выращивал, проверял качество — выносливость, неприхотливость к условиям содержания, скорость — и отбраковывал неподходящих.
В итоге три основных вида — скаковая, тяжеловес для кирасирских полков и, совсем уж неожиданно, невысокая и жутко выносливая скотинка, годная хоть под плуг, хоть телегу возить. На скачки такую не выпустить, и под кавалеристом не особо себя покажет, однако для крестьянского хозяйства очень подходящая. Не знаю, этого ли добивался, мы со временем отдалились. У каждого своя жизнь. Встречались по большим праздникам.
Гена достал из кармана золотую табакерку с портретом Анны — награда за заслуги, — извлек оттуда нечто вроде самокрутки и прикурил от не менее красиво оформленной и дорогой зажигалки из хорошо знакомой мне модной и соответственно дорогой мастерской Лехтонена. Отчетливо повеяло практически забытым сладковатым запахом.
— Анаша?
— Она самая. В промежутке между уколами морфия забавляюсь. Хочешь? Не табак — можно.
— А давай. — Я протянул руку. — Вспомню молодость.
— Азов, что ли? Так отказался же.
В очередной раз ляпнул не подумав, от расстройства. Неприятным повеяло. Не думал, что он раньше уйдет. Всегда был крепким, как кожаный ремень. Крутить — пожалуйста, разорвать не удастся. А память-то у Гены хорошая. Предлагал когда-то для расслабухи вместо выпивки, а я на отцовский запрет сослался.
— Приходилось пробовать, — неопределенно ответил я. — Потому и не захотел. На войне нужна ясная голова. А теперь можно и развлечься.
— На старости только и осталось, что во все тяжкие пускаться, — знакомо ухмыльнулся он. — Глядишь, и с девками погулять охота пробьет.
— Раньше надо было начинать, — невольно вздохнул я с сожалением, — нынче и хочешь, да не вскочишь.
— Ну тебе-то грех жаловаться, — толкнул он меня в плечо.
— А сам-то?
— Кстати, — совсем другим тоном произнес Гена, — мой Степан, что от татарки, когда узнал, что сюда направляюсь, попросил передать дословно: «Затягивать непозволительно. Контролировать становится тяжело».
Неприятно, и придется начинать, не выполнив полностью план. Ну да ничего нового. Еще не было случая, чтобы все вышло идеально. И не важно, на войне или в производстве. Еще закон Мэрфи на этот счет есть: «Если нечто может сломаться, оно непременно сломается». Почему Мэрфи, за давностью лет уже не вспомнить. Выветрилось. Актер с такой фамилией существовал. Еще кино снял. Поскольку сам черный, в нем ни одного белого не присутствовало. Большой, видимо, любитель политкорректности.
— Он с остальными ладит?
— По жизни — да. Нормально общаются. А так… все равно больше твой, чем мой. Сам когда-то просил пристроить, вот и вышел отрезанный ломоть.
Определенно в свое время вышел сюрприз, когда заявился из глубин Азии с очередным караваном сомнительный тип, назвавшийся его сыном. Уж какие экспертизы Гена проводил, мне неизвестно, но признал. Якобы в бытность в плену с местной нагулял. А сынок не ужился с соседями. Кого-то достал всерьез, я особо не вникал. Не дожидаясь ответных мер, отправился искать отца. Через Ибрагима и нашел. Парень внешне на отца не походил, но вполне европеец с виду. Чаще всего за итальянца или грека принимают.
— И заметь, — добродушно усмехнулся Гена, — я не пытаюсь выяснять, что ты там опять нехорошее задумал.
— Почто сразу о плохом думаешь? — вяло возразил я.
— Будто не знаю, по какой надобности Степку используешь.
— Да?
— Когда прямо открутить кому-то голову почему-то нельзя, его посылаешь. Все обставит тихо, вроде бы случайно человечек споткнулся.
— Так спокойно говоришь?
— Ну Степан не Зосима. Его науки не привлекают и по колокольчику являться не станет.
— Кровь тоже не возбуждает.
— Это да. Убивает, будто работу делает. Без души. Странный вышел. Мать его дикая была. Не в вашем просвещенном смысле. Какая там природа, если всю жизнь в городе прожила, и неплохо, надо сказать. Родители не из бедных. Муж старый и особо не докучал.
Это он, похоже, в чужой гарем заглядывал. Ну, я как-то не удивлен. Оно же еще интереснее башкой рискнуть.
— В обычное время веселая, жизнерадостная. А чуть не по нраву, взрывается совсем не по-восточному. Огонь-баба: вскочит и с кулаками кидается. Все равно что мышь на слона, а туда же. За свой нрав вечно и страдала.
И сыну зачем-то про родного отца сказала. Может, не знал бы, и по-иному его судьба сложилась бы.
— Любил я ее, — сказал Гена после продолжительного молчания, давя окурок. — Не захотела уйти в Россию.
— А… — Я хотел спросить про жену. Особой страсти я так и не увидел. Жили нормально, без особых скандалов и шума. Пару раз Гена срывался, так на то причины веские имелись.
— То другое, — сразу перебил он. — Когда я ее увидел, будто в сердце кольнуло, так на мою мать похожа.
— Ты же говорил, лица не помнишь.
— Сам не понимаю. — Он покрутил головой, будто воротник тесный. — Может, свыше подсказали. Сначала просто жалел, а потом…
— Ну худо не было, и сыны твои добрые казаки.
При Оренбургском войске числятся, парочка в немалых чинах. Видать, гены от отца неплохие передались. Сами выслужились, без протекции.
— И девки подходящие, — согласился он. — А Степан другой, небось сам знаешь. Может, потому, что у матери туркмены в роду. Не способен сидеть на месте и приказам подчиняться.
Когда надо — очень даже. А что не делится подробностями с посторонними, даже с Геннадием, дополнительный плюс.
— Шило в заднице — будто болезнь. Не может долго сидеть на месте.
А это верно подмечено. Учителей под ниндзю мне было взять негде, и учили его всему понемногу. Драться, стрелять и с холодным оружием Степан обращаться умел. Зарезать тоже завсегда с удовольствием. Но на самом деле в основном мозгой работает и других посылает подвиги совершать, а сам в сторонке наблюдает. Грудью на стволы не ходит и при опасности бесшумно исчезает. Полезное свойство для разведчика.
Ничего такого изначально не задумывалось. Потерся рядом парнишка, и видно: в чиновники его нельзя определять, а для армии излишне инициативный и начальство не уважает. А тут как раз я принялся налаживать в Крыму сеть секретных корреспондентов. По-простому — обычный шпионаж. Кого же послать, как не объясняющегося на татарском с детства и не нуждающегося в притворстве. Он не выдает себя за мусульманина — таковой и есть. Степан — это же так, для близких. Самый натуральный Ахмет.
Я думал — поездит, письма передаст. Умудрился парень за год организовать параллельную организацию и завербовать Якуба-ага, толмача крымского хана. А тот много знал, сидя у хозяйского трона! Или на чем там хану положено располагаться. И денег немалых, на его просьбы посылаемых, не жалко. Донесения лично царица читала, настолько информированный кадр и полезные данные поставлял. После присоединения Крыма так и остался в администрации на прежней должности. А у меня появился личный помощник по восточным делам, со временем создавший ничуть не худшую резидентуру на Балканах. Молодой, а прыткий.
— Пора бы Степе и повзрослеть, не мальчик уже давно.
— Это от возраста не зависит, от характера.
— Тоже верно. Ты просьбу исполнишь? Последнюю.
— Зачем такие вещи спрашивать? — Я даже обиделся. — Все что угодно.
— Вот именно, — многозначительно кивнул он. — Сам сказал, я за язык не тянул.
— Мы же родня! Сделаю.
— Да, за отца, извини, пусть и крестного, принимать странно, однако брат ты мне. Потому и пришел. Специально к темноте, чтобы не видели. Кто же не знает, ты на моцион, — Гена хмыкнул, — каждый вечер выходишь. Плохо это, быть предсказуемым. Подождать за деревом и прибить — плевое дело.
— Да кому сейчас надо меня порешить, — с досадой отмахнулся я.
— Как раз самое время. Не особо и искать станут.
— Да есть тут охрана!
— Я бы мимо нее в прежнем виде просочился на раз. Ты дурью не майся, а слушай опытного человека, — повышая голос, приказал он. — Сколько народу на тебя клинки уже точат, и не передать!
— Да знаю я.
— А выводов не делаешь. Ладно, тоже уже дедушка. Если ума не нажил, советы давать бесполезно. Я сказал — ты думай!
— Все?
— Нет. Не волнуйся, не забыл. Тут такое… — Кажется, он был смущен, чем всерьез меня озадачил. Стеснительностью Гена сроду не страдал. — Самоубийство у всех грех…
Допустим, древние греки и римляне по этому поводу не страдали особо. Да и самураи со своим харакири нормально существуют.
— Не могу я убить себя сам… Сделай это для меня, брат.
— Что?! Ты с ума сошел?!
— Как раз напротив, — очень спокойно возразил он. — Не могу дальше мучиться. Все равно конец скоро, но еще немного, и я превращусь в бессмысленно воющего от боли пса. Не хочу, чтобы меня таким запомнили. Ты обещал помочь!
— Знал бы, чего хочешь…
Нет, совесть по этому поводу меня тревожить не станет. Это действительно последняя просьба, и отказаться нельзя. Не на пользу кому или чему — во имя избавления от боли и страданий.
— Прикажешь сбегать за пистолетом?
— Да ну… Потом расследовать примутся, виноватых искать. Ты за кого меня принимаешь?
За слегка сдвинувшегося старика. И страшнее всего, неизвестно, как я себя поведу в такой ситуации. Достойно умереть тоже непросто.
— Все будет без шума, крови и следов. Вот… — Он полез в карман и извлек коробочку со шприцем и пузырек с плотно притертой пробкой. — Просто один маленький укол, и я тихо усну. Ты не подумай чего. Там я все сразу выложу. Вины на тебе не будет.
Похоже, на полном серьезе утешает. Отмажет меня от высшего суда. Логики здесь ни на грамм. Если Он есть и так все видит и знает. И что все это хитрый уход от вины, мол, не сам я — тоже. История в очередной раз повторяется. Только в прошлом я остался в отдалении и так никогда не посмел даже намекнуть на подозрение. А сейчас придется сделать все самому. Одна радость — не корысти ради или по злости.
— Да не смотри так, — слабо хохотнул Гена, — меня сейчас плохо кипяченный шприц меньше всего волнует. Коли, — почти приказал он.
Минут через десять я встал и медленно покинул беседку. На душе было погано. И в случившемся мало приятного, и то, что один из немногих, кого я считал другом и кому доверял абсолютно, ушел навсегда, радости не приносит. Не мешает задуматься о вечном и перечитать завещание. Наверняка придется некоторые пункты изменить.
Как изначально собирался, я прошел по аллее к трехэтажной пристройке, не заметной от парадного входа, и постучал кулаком по обитой железом двери. Отворили с задержкой, изучив внимательно физиономию через маленькое зарешеченное окошко. Время позднее, и посторонним здесь не рады. Моя личная электрическая лаборатория, когда-то с успехом заменяющая филиал академии.
Лет через пять после первой демонстрации аккумулятора, собрав горящий энтузиазмом коллектив и проверив, насколько парни усвоили азы, я практически бросил команду на произвол судьбы, по горло занятый устройством Юго-Западного края. Мы переписывались, и свои обрывочные знания по части электричества я не скрывал от коллектива. Оказывается, любознательность, подкрепленная финансами, в сочетании с трудолюбием и приданным приблизительным направлением может расширить познания о природе различных явлений.
Раньше в этом здании работа так и кипела. Открытия сыпались как из рога изобилия, повергая в изумление и Европу, и меня. Уже через пару лет я перестал понимать, о чем парни спорят, помимо самых общих понятий: тепловое, магнитное воздействие тока, намагничивание иногда происходит в одном направлении, а иногда в другом, при тех же знаках заряда, электромагнит, электродинамика. С физикой я в школе не сказать чтобы дружил и все же на первых порах мог указать правильную наводку и посоветовать, например, искать связь между магнитными и электрическими явлениями.
Славы мне особо не требовалось, пусть при публикации очередной работы будущие академики — на сегодня семеро, и все это называется школой Ломоносова — регулярно ссылались на мои советы. Меня интересовало конкретное применение. Использование электролиза, создание простейшего телеграфа для связи. Короче, не прошло и двадцати лет, выяснилась принципиальная возможность создания аппарата. Одна мелочь — провода стоят дорого и их непременно сопрут. А закапывать в землю без нормальной изоляции бессмысленно.
И здесь мы как-то незаметно вышли на искровой передатчик. Не то чтобы я не сообразил первым. Представлялось, телеграф проще. Теория колебательного характера электрического разряда, изобретенная господином Синицыным, вышедшим из Сиротского дома и готовым трудиться над электричеством всю жизнь бесплатно, лишь бы кормили и не мешали, а также искусственные электромагнитные волны, полученные на опыте, заставили пересмотреть ситуацию. Дальнейшие работы были засекречены, и не посвященные в новые разработки переместились в Академию наук, на тамошние хлеба.
Прошло еще свыше пяти лет, и затрачены немереные капиталы. Сама идея достаточно ясна и прописана мной. Создается колебательный процесс в замкнутом контуре и антенной катушке. К сожалению, вместо однократного спада тока возникали биения. При этом в замкнутом контуре значительная часть энергии расходовалась впустую. Потребовался обычный техник, занимающийся практическим воплощением гениальных теорий, чтобы изобразить другую схему по собственному разумению, и изобретение стронулось с топтания на одном месте. Между прочим, он теперь обеспечен на всю жизнь. Подобного рода успехи нельзя оставлять без внимания. А отпускать столь знающего тем паче опасно.
Радиопередатчики по новой схеме позволяли существенно проще повышать мощность передаваемого радиосигнала. Если до этого дальность передачи составляла около двадцати верст максимально, теперь речь шла совсем о других расстояниях. После примерно года опытов при должном финансировании, подобрав опытным путем антенну и другие конструкционные особенности, стали принимать передачи на сотню и больше. В ближайшей перспективе свыше пятисот верст.
Если не считать до сих пор мешающей проблемы, что две одновременно работающие радиостанции практически забивают друг друга, я и скромненько так Россия — пусть в правительстве никто не поставлен в известность — получили огромную фору в политике и экономике.
Сегодня радиостанции установлены на западном направлении: в Гельсингфорсе, Риге, Кенигсберге, Стокгольме, Копенгагене, Данциге, Гамбурге, Берлине, Амстердаме, Лондоне и Париже. Конечно, иногда приходится пользоваться переносными приемниками на промежуточных станциях, но и это огромный успех. По линии Клеве — Мемель почту с 1655 года отправляли дважды в неделю; из Кенигсберга в Берлин она прибывала за четыре дня, из Кенигсберга в Клеве — за десять дней. Это была быстрота для того времени необыкновенная. А я получаю срочные известия в течение суток.
Есть вторая цепочка, недавно вступившая в работу: Киев, Львов, Варшава, Будапешт, Вена, Прага. Давно пора завести и третью, с прицелом на Стамбул, но все это сложно (производство вручную и очень малое количество доверенных людей), дорого (одна радиостанция обходится за все про все с хороший фрегат), и пока есть всего две, в Севастополе и Гаджибее. Чем большая дальность нужна, тем более громоздкая станция.
Приходится в каждую точку привозить почти тридцать пудов оборудования, что не так просто, да и вся эта радость влетает в огромные расходы. И все-таки идея себя уже окупила благодаря экономическим данным. Любые важные новости приходят мгновенно, позволяя реагировать опережающими темпами. Стоило случиться проблемам с урожаем в Европе и подняться котировкам на бирже, агенты Коммерческого банка скупили чуть не на корню зерно в России. Брать за горло уж совсем нагло не стал, однако свои затраты отбил в кратчайший срок, подняв расценки для иностранных купцов и корабелов.
У каждой радиостанции есть график выхода в эфир во избежание помех и недоразумений. Располагаются обычно при тамошних филиалах моих неофициальных контор, на манер представительства Коммерческого банка. Если не считать антенны, ничем такие дома не выделяются, а особо любопытным дают разъяснения про опыты с молниями и их безопасным отводом. Про электричество нынче все наслышаны, и пока все идет нормально.
На самом деле и в доме все уверены в правдивости ответа, за исключением тщательно отобранной парочки техников-радистов. Рано или поздно утечка случится. Чем больше народу в курсе, тем скорее об этом узнают и другие государства. Поэтому секретность абсолютная, и выплаты людям, имеющим отношение к радиопередачам, идут на уровне если не генеральском, то полковничьем. Для обычных ребят, набранных в основном по склонности к технике из сирот или бывших бродяг, предел мечтаний.
Изначально все это затевалось для совсем иных нужд. Мгновенная связь важна чрезвычайно на случай военных действий. Генерал, узнавший о выступлении неприятеля не в момент пересечения тем границы, и даже не через курьера, а через три дня после выхода войск и за неделю до их прихода к чужой границе, или адмирал, флот которого собирается как раз ко времени подхода вражеского, уже наполовину победили, заранее подготовившись. Но что знают двое, знает и свинья. Поэтому армия и флот остались пока без этого новшества. Если потребуется, в известность поставлю, но увеличивать количество посвященных в способ получения информации не собираюсь.
В еще одной закрытой комнате после условного стука и очередного осмотра мне с поклоном вручили шифровку. Я быстро просмотрел короткий текст. Ничего, слава богу, неожиданного. Лебедева не зря подсаживал в кресло генерал-губернатора Швеции. Он приказ выполнит мгновенно и без раздумий, о чем и докладывал предельно откровенно. Похоже, настал срок принимать окончательное решение. Степан тоже просил не затягивать.
Я сжег шифровку на глазах у охранника. Стандартная процедура.
Поскольку я много лет лично отвечал за перлюстрацию корреспонденции и заглядывание через плечо дипломатов, о спецслужбах, ворующих донесения, я в курсе. Давно в российских посольствах переведены на одноразовые сменяющиеся шифровальные книги, и все это добро хранится под тремя замками и под охраной доверенных лиц. И даже при том с самого начала я ввел шифрованные передачи, хотя алфавит из точек и тире никому не известен. Азбуку Морзе я тоже не знал, зато принцип не тайна. Сам и придумал соответствия. Только даже проверенным радистам не всегда положено знать, чего они ключом выбивают. Для общего спокойствия.
От продажной человеческой натуры никто не застрахован, и все же некий порядок удалось навести. Прошло время, когда брать на лапу от иностранных дипломатов за содействие считалось нормальным. Теперь за это следуют в Сибирь без промедления. Там работников в канцеляриях вечно недостаток. И это при условии, что секреты не передавались. Или как минимум доказать не удалось.
Попрощавшись, вышел наружу. Дождавшись лязга засова за спиной, шагнул в темную аллею и вздрогнул от неожиданности, остро пожалев, что даже шпаги не имею. Отделившаяся от дерева тень — явно не садовник, которому давно спать положено, — направлялась в мою сторону.
