3

В гордом одиночестве коротал свой век Аверьян Калачев. Мало с кем общался, был замкнут и неразговорчив. На работу в колхоз ходил, как и все, куда укажут. Люди знали о его увечье, но не тревожили глупыми расспросами, не донимали едкими насмешками.

На погост Аверьян уходил провожаемый односельчанами. Старика уложили в добротный гроб. Одетый в костюм, причесанный, он словно помолодел и теперь выражал односельчанам свою последнюю благодарность за то, что они почтили своим вниманием его ничем не приметную жизнь и оплакивали его незаслуженно ужасную кончину.

Когда старика-мученика похоронили, люди отправились в колхозную столовую на поминальный обед.

Разгоряченный спиртным Степан Калачев отыскал сторожа, указавшего преступнику дом его отца.

– Ты чего с похорон ушел, Лукич? – спросил он, укоризненно качая головой. – Все село на мазарки [7] ходило, а ты… Появился и ушел, а поминки?

– На кладбище сходил и будя, – ответил угрюмо старик, уводя в сторону глаза.

– А я думаю, что совесть тебя поедом ест, – сказал Степан, чувствуя, как сторож мучается, считая себя отчасти виновным в смерти его отца. – А ведь ты неподалеку с ружьем разгуливал, так ведь? И помочь мог?

Лукич принялся яростно тереть друг о друга шершавые ладони.

– И ты в эту же дуду дуешь, – сказал он неприязненно. – Участковый вон, сын собачий, проходу не дает, что мол да как… А что я сказать могу? Прискакал ночью верховой и пурги не побоялся. В форме, как у тебя, да с наганом в кобуре. Что я мог? А он вот спросил у меня, где Аверьян Калачев живет? Я показал. Кто я и кто он?! Я человечишка маненький… Разве спорить с эдакими, как вы, могу?

– Как он выглядел? – спросил заинтересованно Степан. – Обскажи, как его запомнил, и не юли, понял?

– Да разве я его разглядывал, упаси бог, – развел руками старик. – Я как форму на нем увидал, так и соображать перестал. Он когда к избе твоего отца поехал, я еле отдышался от страху.

– Он тебя еще о чем-то спрашивал?

– Нет. Только интересовался, где Аверьян Калачев проживает, и все на том.

Они разговаривали еще полчаса. Степан задавал и задавал вопросы, а Лукич так ничего толком ответить на них и не смог. Они не понимали друг друга. По-хорошему им бы разойтись, но мужчины не спешили этого делать.

– Слушай, старик, а не выпить ли нам по стаканчику? – неожиданно предложил Степан, обескуражив Лукича не только своим предложением, но и едкой усмешкой, какой сопроводил его.

– Нашел олуха с тобой водку лакать, – огрызнулся тот. – Опосля ляпну чего-нибудь, не подумавши, а ты меня в каталажку упечешь.

– Да не бойся ты, развалина старая, – ухмыльнулся Степан. – Я так, от души тебе выпить предлагаю. Отца помянуть, и чтоб помин до него дошел.

– С каких это пор ты в жизнь загробную уверовал?

– А я всегда в нее верил. Сам знаешь, в богопочитаемой семье вырос.

– Это отец твой в Бога верил, а ты… Такие вот, как ты, большевики партейные все церкви порушили, бесы вас раздери.

– А это как раз не твоего ума дело. Давай лучше не лясы точить, а пойдем выпьем.

– Не буду я пить с тобой, хоть серчай, хоть чего.

– Ишь какой?! Может, ты меня так вот рассердить хочешь?

– Думай, как знаешь, а я вот лучше здоровьице свое поберегу. Не так много у меня его осталось.

– Тогда прощай, вурдалак старый. Моли Бога, чтобы ко мне в кабинет не угодить. Если дознаюсь, что к смерти отца ты мало-мальское касательство имел или убийцу покрываешь, так и знай, что до лагерей ты не доедешь. Я с тебя живого шкуру спущу!

Степан побродил немного по селу и решил снова сходить на кладбище. Присев на могильный холмик, он задумался. Душа изнывала от страдания. Только сегодня Степан вдруг начал понимать, как много значил для него покойный родитель. Всегда спокойный, добродушный, малоразговорчивый… Но почему его убили так жестоко?

– Ну вот и все, батя, – проговорил он, размазывая по щекам слезы. – Теперь все горести твои позади. Покойся с миром, и пусть земля будет тебе пухом.

Подул холодный морозный ветер, и Степан зябко поежился. Над степью опять поднималась пурга. Мужчина поднял воротник и осмотрелся. «Пора возвращаться, пока не продуло», – решил он и пошагал к выходу с кладбища. Усиливающийся ветер подгонял его в спину.

Оказавшись за воротами, мужчина обернулся и, прощаясь с мертвыми, трижды перекрестился.

– Видели бы меня сейчас товарищи по партии, – прошептал он, ухмыляясь. – Уже завтра бы партийного билета лишился.

Вернувшись в опустевшую отцовскую избу, Степан затопил печь и, сбросив тулуп, улегся на кровать. Он хотел продумать план предстоящего расследования, но никак не мог сосредоточиться, ворочался в темноте и прислушивался к завыванию вьюги за окном. В избе пахло дымком от старенькой печи, и его потянуло ко сну.

Задремавшего Степана разбудил громкий стук в окно. Он резво вскочил с кровати, выхватил из кобуры наган и взвел курок. Затем осторожно, на цыпочках вышел в сени. Сильно волнуясь, Степан отодвинул деревянный засов и, взяв наизготовку наган, толкнул створку.

Он на секунду зажмурился от резкого порыва насыщенного снегом ветра, ударившего в лицо, а когда открыл глаза, увидел молодого человека в зимнем пальто и серой каракулевой шапке.

– Васька, братан! – закричал восторженно Степан, засовывая наган за пояс и распахивая объятия. – Явился-таки, поганец! А мы тебя еще вчера ждали.

Василий поставил чемодан у ног, братья обнялись, расцеловались и прослезились. Степан хотел что-то сказать, но подступивший к горлу ком не позволил произнести ни слова. Мужчины вошли в избу.

– Васька, что же задержался ты, бродяга чертов? – крикнул Степан. – А отца мы прошедшим днем похоронили…

Пока тот снимал пальто и стягивал с ног сапоги, Степан любовался им. Другим стал Василий, изменился очень: возмужал, повзрослел.

Брат прошелся по избе и принялся выгружать содержимое своего чемодана. Степан подбросил в печь несколько поленьев и стал накрывать на стол, слушая в пол-уха, что говорил Василий, и, часто перебивая его предположениями о странной и страшной кончине отца:

– Вот так вот, братуха… Теперь мы с тобой круглые сироты. Как есть, вдвоем остались на свете белом, – вздыхал Степан, раскладывая на тарелки продукты. – А тебя я целую вечность не видал. Оно понятно: занят ты не в меру, человек военный, но хоть бы раз в год писульку отписывал. Жив, мол, и здоров. Трудно, что ль?

Не дожидаясь ответа, он тут же пригласил к столу.

– Ты как, надолго?

– Нет, послезавтра еду в Москву за назначением, – Василий откупорил бутылку и разлил водку по стаканам.

– Куда, ежели не секрет?

– На Дальний Восток, – улыбнулся брат.

– Вот, значит, как. А кем же ты будешь?

– Политруком бригады.

– Ишь ты!

– Растем, как видишь.

Степан расправил плечи и внимательно присмотрелся к брату: холеное, благородное лицо, будто Василий не казачьего роду-племени, а из дворянской семьи, глаза голубые бездонные…

– Растешь, значит, братуха, хвалю! – сказал Степан, ставя на стол опустевший стакан. – Только вот уезжаешь к чертям на кулички. Теперь, когда свидимся, и предположить невозможно.

– Ничего, свидимся, – улыбнулся Василий. – Дальневосточным военнослужащим большие отпуска полагаются, так что…

Они снова выпили и закусили тушенкой из чемодана брата.

– А ты что, не мог попроситься куда поближе? – закуривая папиросу, спросил Степан.

– Нет. Здесь, как ты говоришь, «поближе», мне бы такой должности не предложили!

– Ну-ну-ну, – с уважением воскликнул Степан. – Отец всегда говорил, что толк из тебя выйдет, и я с ним был согласен. Способный ты, Васька!

– Ну а ты про себя что-нибудь расскажешь? По лицу вижу, несладко тебе живется, братишка?

– Про меня тебе слушать неинтересно будет, – заупрямился Степан. – Все та же собачья работа в ОГПУ. Крутимся-крутимся, а результат…. Жена с детьми уже привыкли без меня обходиться. Ночью прихожу, ночью ухожу.

– Теперь про отца расскажи, – сменил неожиданно тему Василий. – Хотелось бы послушать, как все случилось, и узнать твою точку зрения на этот счет. До утра времени много, а как рассветет, на кладбище сходим.

Степан задумался.

– Даже не знаю, с чего начать-то. Прискакал ночью в село верховой в форме нашего сотрудника. Сторож указал ему избу отца… А вот что здесь случилось, остается только догадываться.

– И что, какими версиями располагает следствие?

– Никакими, – вздохнув, признался Степан. – Убил отца предположительно так называемый вор в законе по кличке Купец. Он уже два года в бегах числится. Форма на нем, скорее всего, с убитого конвоира… Только вот что его с отцом нашим связывать могло, ей-богу, не пойму!

– Та-а-ак, это уже кое-что. А как зовут Купца беглого? – поинтересовался Василий, вытягивая из пачки папиросу. – Имя у него какое-то человеческое есть?

– По розыскным сводкам значится как Василий Носов. Уголовник с большим стажем, но…

– Стоп! – перебил его брат оживленным восклицанием. – Я, кажется, тощенький мотивчик нащупал.

Глаза у Степана поползли на лоб.

– Ты? Ты хочешь сказать, что уловил какую-то связь между отцом и предполагаемым убийцей?

– Хорошо бы, если так оно и было, – сказал озабоченно Василий, закуривая и делая глубокую затяжку. – Не знаю, как ты, а я точно помню фамилию Носов и имя Василий! Когда-то давно отец нам с тобой рассказывал про секту скопцов. Вот тогда и прозвучало имя – Васька Носов! Этого мальчугана обманом и посулами затянул в секту дядя, где его и кастрировали безжалостно.

– Вот это память! – удивился Степан. – Мне тоже казалось, что я слышал где-то настоящие имя и фамилию Купца, но рассказ отца о скопцах даже и не вспомнил, надо же.

– Слушал невнимательно, – улыбнулся Василий. – Я вот теперь не сомневаюсь, что Купец неспроста заявился.

– Ну, не тяни, излагай дальше, – нетерпеливо заерзал Степан.

– Еще я помню, что отец рассказывал о девушке по имени Анна, – продолжил Василий задумчиво. – Она, прежде чем умереть на руках отца, рассказала ему про сокровища скопцов! Отец её Библию оставил, а фотографию бросил в огонь.

– Стоп! Стоп! Стоп! – закричал и замахал в сильнейшем волнении руками Степан. Возбужденный, он даже вскочил с табурета. – Ты тысячу раз прав, братишка! Сейчас мы здесь раскрутим эту невероятную и загадочную историю!

Степан снял со стены планшетку.

– Теперь смотри в оба, – предупредил он брата, выкладывая перед ним обгоревшую фотографию и листок с непонятным рисунком.

– Где ты взял все это?

– Доктор, который отца осматривал, мне передал, – ответил прямо Степан.

– Так-так, – задумчиво пробубнил Василий. – Осталось только понять, как фото и листок с чьими-то каракулями оказались у отца?

Степан печально осмотрел пустую бутылку, отнес ее за печь и вернулся с новой.

– Не зря говорят буржуи, в вине рождается истина, – заметил он.

– Купец приехал к отцу, чтобы узнать про золото скопцов! – перебил его нетерпеливым восклицанием Василий. – Смею предположить, что он каким-то образом узнал о существовании клада и запомнил, где его можно найти. Единственное, что мешало ему добраться до золота – фотография! Огонь уничтожил на ней все ориентиры вокруг изображения девочки и…

– И Носову понадобилось их восстановить с помощью нашего отца! – закончил Степан. – Теперь понятна цель его приезда сюда!

Василий распечатал бутылку и налил по полстакана. Прежде чем выпить, он сказал:

– Теперь мы не сомневаемся, для чего Купец приезжал к нашему отцу! Он планировал уговорить старика вспомнить и нарисовать то, чего недостает на фотографии. Ему нужны были ориентиры, чтобы добраться до клада.

– Отец отказался ему помочь, чем подписал себе смертный приговор, – продолжил Степан, беря стакан. – Но почему Купец ушел из избы, оставив планшетку с фотографией и рисунком?

– Давай сначала помянем старика и домыслим, – ухмыльнулся Василий.

Братья выпили не чокаясь и закусили.

– Наверное, что-то очень серьезное заставило Купца запаниковать и бежать из избы, – заговорил Василий, жуя корочку хлеба. – А планшетку он просто позабыл впопыхах.

– А я думаю иначе, – возразил Степан, отправляя в рот кусочек копченого сала. – То, что преступник убежал, чего-то испугавшись, согласен. Что вещицы свои позабыл в спешке – тоже согласен. А вот рисунок… Могу поспорить, что отец нарисовал его перед самой смертью, чтобы мы с тобой разобрали и поняли послание.

И тут его понесло. Чем больше говорил Степан, тем больше увлекался, и уже сам верил в правдивость версии младшего брата, но считал, что заслуга в ее появлении принадлежит только ему.

Василий слушал его, не перебивая.

– Ты найдешь этого гада и усадишь за решетку, – убирая со стола недопитую бутылку, сказал он наконец. – Только обрати внимание на одну вещь – отец никогда не умел ни писать, ни рисовать. Я ручаюсь головой, что каракули на листе выведены не его рукой.

– Ты так считаешь? – нахмурил озадаченно брови Степан. – Тогда кто, неужели сам Купец упражнялся в искусстве рисования?

– Наверное, – пожал плечами брат. – Может, он сумел заставить отца кое-что вспомнить и рассказать?

– Нет! – уверенно возразил Степан. – Наш отец, конечно, был тих и незаметен. Но не трус. Он был упрям и тверд характером, и никакими пытками нельзя было его заставить сделать то, чего он не хочет.

– Тогда оставим наши разговоры, пока они не завели нас в тупик, – усмехнулся Василий. – Про рисунок, карточку и обо всем, что здесь произошло, спросишь у убийцы, когда отловишь его и припрешь к стенке. – Он кивнул в сторону окна и вздохнул: – Давай-ка, Степан, на кладбище собираться. Погляди, утро наступило, а мы… мы даже не заметили этого.