Узкая долина, скалы наворочены друг на друга. Река, как и та река, которую не мог перейти Борейчук, несется в отвесных берегах. Куда она приведет? Впадает ли она в другую реку или прямо в океан? И сколько километров до океана?

Зейд поднимает голову и смотрит на скалы. Как она ни привыкла к ним, жутко от тесноты!

Сколько раз она скользила, обрывалась, падала! Сколько раз она должна была неминуемо скатиться в реку, но где-то удерживалась, поднималась и продолжала путь. Она видела зайцев, лис; летели над ущельем утки, все это могло быть пищей, но она не умела ни поймать, ни убить.

Лето. Но в ущелье она нашла снег: лежал под скалами — ноздреватый, пыльный, крепкий.

Она обессилела. Однако чем больше физически она слабела, тем более обострялась память.

Все вспоминался Владивосток и какие-то все незначительные эпизоды. Мать торгуется с зеленщиком.

Китаец-зеленщик в своих двух корзинах принес целый огород. Мать держит в руке пучок моркови, солнце освещает пушистую ботву, красный влажный корень. Руки у матери морщинистые, а светлокарие глаза печальны...

Слышно, как у колодца каплет вода. Сквозь мелкую листву кленов просвечивает бухта...

Зейд идет по Ботанической улице мимо недостроенного костела. Под ней Золотой Рог. Облака покрывают небо, ее любимые кучевые облака: белые, пепельные, синеватые; они точно книга, которую нужно прочесть человеку и которую каждый читает по-своему. И от неба, полного облаками, от Золотого Рога, от Эгершельда, длинной тонкой стрелой отделившего Золотой Рог от Амурского залива, от синих гор на западе, от городских улиц, разноцветных зданий, от ветра, который несется с перевалов Рабочей Слободки, делается хорошо, спокойно...

Скоро вечер. Занятия окончены. Уроки сделаны.

Хорошо вечером идти по Ленинской. Смотреть на незнакомых и радоваться знакомым. Останавливаться и разговаривать. В купальне «Динамо» в это время всегда много народу; шумно, весело...

Сам по себе вечер на улице — пустяк. Но он делается важным, когда человека ждет счастье.

Зейд ждала счастья. Она была уверена, что новая жизнь всем принесет счастье.

Она не знала, какое оно будет, но знала, что оно придет. И вот это восходящее, приближающееся солнце счастья удивительными лучами озаряло всё.

Есть ли в жизни то, чего она не преодолеет? Есть ли счастье, которого она не испытает? Все преодолеет, все испытает!

Впрочем, теперь похоже на то, что она ничего не успеет испытать.

Если река пойдет дальше среди отвесных стен, у ней не будет сил вернуться и искать нового пути.

Вот и окончится жизненное странствие Зейд, девушки, которую некоторые считали упрямой и которая, может быть, в самом деле, была упряма и строптива.

Сейчас у строптивой один сухарь. Рыбы ни куска. Сегодня вечером она съест весь сухарь. Она так ослабела, что полсухаря ее не поддержат. Напьется воды из реки и съест сухарь.

Она шла по каменному крошеву берега, временами он сужался до полуметра и, казалось, вот-вот исчезнет совсем.

Как ни странно, грохот реки был мелодичен. Со всех сторон откликалось эхо, сообщая ему мелодичные обертоны. Ветер несся по узкому коридору, срывая пену и брызги. Она бредет, скользит, оступается. Движение создало инерцию. Нет сил, но она идет.

Когда солнце село, Зейд оказалась в долине.

Вечернее небо густого вишневого цвета, воздух душист. Горы — мягкие, пологие — успокаивают нервы после тяжелого каменного пути. Зейд направилась к кустам, чтобы наломать веток для постели. За кустами из земли вырывалась тонкая, алая от заката струйка дыма. Немного подальше — вторая, третья... Но странно: дым вырывался со свистом и шипом!

Весь склон усеян этими зыбкими столбиками. Неужели под ногами вулкан, а всё так мирно, спокойно, зелено?..

Но этот удивительный дым не только свистит, но еще и не пахнет дымом.

Зейд осторожно приблизилась к ближайшему столбу и отскочила: пар!

Из-под земли с шипеньем и свистом вырывался пар.

Гейзеры?!

Никогда она не думала, что увидит «живые» гейзеры!

Приложила руку к земле: земля была тепла.

Она стояла среди кудрявых радужных фонтанов пара, немного растерянная и точно получившая новые силы.

Высокая ровная долина подлетала к горам. Как она была безмятежно спокойна в своем полете!

Зейд устроилась на ночь у гейзеров, на теплой земле, прикрывшись своим потрепанным одеялом.

Проснулась от человеческих голосов. Голоса раздавались рядом. Люди стояли около нее и разговаривали.

Стремительно откинула одеяло. Сизый рассвет. Три человека, в стороне — четвертый.

— Откуда? — спрашивают ее.

Тогда Зейд вскакивает: три туземца в синих косоворотках, черных штанах, с ружьями. Она обращается к высокому, тонкому, перепоясанному желтым ремнем, и объясняет: она идет оттуда, с гор, к морю, на рыбалку... Была экспедиция, она от экспедиции отбилась, идет и не знает, куда идет!.. А нужно ей на рыбалку АКО А-12.

— Студентка? — сказал тот, к которому она обращалась. — Из Хабаровска? Из Владивостока? Я учился в Хабаровске. Я — Уэпич, председатель тузсовета. Тут у нас одно дело вышло... Взяли одного человека. Подозрительный человек... Не то что подозрительный... Прямо известный человек... Поговорить с ним хотим.

Он указал на четвертого. Тот стоял со связанными руками, высокий, в коротких серых штанах и шерстяных чулках, в кепке с широким козырьком.

— Я — американский подданный, — сказал четвертый, — за то, что вы связали мне руки, вы ответите.

— Мы связали тебе руки, потому что ты дрался, — сказал Уэпич.

На берегу лежала лодка. Уэпич сел на корму, взял весло, остальные двое длинные палки. Зейд и американец уселись рядом. Лодку подхватило течением.