«Рорё Суй-сан Кумиай» снарядила на Камчатку три парохода. Вооружила неводами «последнее слово техники», оборудованием для двух новых заводов и пулеметами. В трюмах — шестьсот рабочих.

Телеграфные агентства оповестили мир: «Ассоциация японских рыбопромышленников в советских водах в результате конфликта с советским правительством объявила свободную ловлю на Камчатке. Ассоциация отправила на Камчатку десять пароходов на рыбалки, ранее принадлежавшие ассоциации и отобранные Советами, а также заторгованные фирмой «Уда». Во главе экспедиции стоит господин Хосоя».

Хосоя вступил на флагманский корабль. На берегу собралась толпа зевак, тамбошя и фоторепортеров. Выходило вроде того, что Хосоя выступал на завоевание новой страны. Он снял шляпу, взмахнул ею, водворяя тишину, и сказал:

— Япония не привыкла покоряться несправедливости. Я думаю, это поймет и министерство.

Пароходы загудели, фото защелкали, тамбошя забегали карандашами по блокнотам.

На седьмые сутки перед флотилией ассоциации, как и перед всякими другими пароходами, если нет штормов или иных препятствий, наметились снежные сопки Камчатки. Советские миноносцы не преградили пути, пулеметы напрасно таращили тупые рыльца в океан. Хосоя в глубине души думал, что Советы пошлют на Камчатку по крайней мере пару миноносцев и отряд Красной Армии. Ему казалось, что советское правительство, как и всякое другое правительство, не может иначе ответить на оскорбление, потому что его перестанут уважать и повиноваться. Советы пошлют миноносцы, тогда на сцену выступит Япония. Она не разрешит безнаказанно расстреливать свой коммерческий флот. Если же не будет ни миноносцев, ни отряда, что ж, — Хосоя соберет рыбку и уедет.

Хосоя и капитан рассматривали подступающие берега.

— Два века назад, — сказал Хосоя, — русские казаки оттуда плавали на Японию. Они — храбрый народ, но где нужно, они не умеют сдержать жадности, и теряют там, где можно приобрести. Они грабили и жгли наши деревушки. Хорошо, что мы ничего не забываем, они нам заплатят долг.

Хосоя любил историю. Любимым его автором был знаменитый историк Рай-Дзйо, умерший в 1832 году и написавший свою «Нипон-сайси» — «Свободную историю Японии». Рай-Дзйо показал пример моральной стойкости. Он отказался от почетной службы у своего даймио и всю жизнь посвятил критике феодального строя Японии.

Молодой акционер настолько чтил историка, что даже совершил паломничество на его виллу около Киото, к его любимой беседке, названной писателем Санси Суймей-сио — местом, откуда видны фиолетовые горы и прозрачные воды. Здесь историк работал со своими учениками, здесь он написал свои лучшие страницы.

— Мы делаем исторический поход, капитан, — сказал Хосоя. — Юг поднялся против Севера.

— Есть, Хосоя-сан! — убежденно ответил капитан. — Сегодня во время обеда я поднимаю тост за победоносный путь Японии на Север.

И за обедом в кают-компании он, его помощники и пароходовладелец пили за могущество Японии и за собственное счастье. На столе томились излюбленные цветы; чашки, из которых пили чай, были с подписью известного художника Икида Косонг; в иллюминаторы, как картина величавого гения, виднелся вечер над морем, облокотившийся на снежные горы.

Шестьсот рабочих, законтрактованных ассоциацией, ехали в трюмах. Так как свободного места не было, они помещались на таре, прикрыв ее тонкими досками. В трюмах, в духоте, пахло рыбой, джутовыми мешками и еще тысячами ароматов, разобраться в которых не было возможности.

Во время обеда в кают-компании многие выбрались наверх, любопытствуя взглянуть на берега. Они услышали крики «банзай» обедающих, а на горизонте увидели белесоватую полоску. Они вдохнули воздух, свежий и беспокойный. Беспокойство ощущалось в застывшем море, в ветре, который налетал сразу со всех сторон, не касаясь поверхности моря, беспокойство шло от белесоватого горизонта.

Наутро ничего не было видно. Мир превратился в жидкое и тек с неба и хлестал снизу.

Пароходы взяли курс к востоку, в открытый океан, подальше от берегов.

Через два часа налетел тайфун. Пароходы потеряли друг друга.

Вокруг бешено кипел океан, крутились водяные горы, белое, зеленое подымалось, наваливалось и перекатывалось, но пароход Хосоя несся по спокойной поверхности лесного озера: он попал в центр тайфуна.

Несся изо всех сил. Каждый болт, винт, скрепление, лебедки, ванты, трапы — дрожали и звенели.

В наглухо завинченных трюмах смертельно душно. Однако никто в трюмах не испытывал страха, потому что пароход не кидало, и никто не видел кипящего рядом хаоса.

Хосоя посерел и не отходил от капитана.

— Еще немного — и не выдержим, — сообщил капитан. — Угля мало...

Хосоя молчал, но серел все больше. Его затея со свободной ловлей рыбы теперь представлялась ему до дикости нелепой. Точно тайфун был мерой, которой измерялась серьезность человеческих дел.

Тайфун поворачивал к берегам Камчатки. Вместе с ним поворачивал пароход. Появилась новая опасность.

— Несет на берег, — оказал капитан, — через час разобьет.

Хосоя сжал зубы и сохранил хладнокровие. Ему хотелось выругать себя, но он не выругался даже мысленно: ругательные слова, казалось, могли увеличить ярость стихии.

Капитан исчез в свою каюту. Стоял перед картами и соображал:

«Недалеко от места, где пройдет центр тайфуна, — маленькая бухточка... Если прорваться?.. Но нужно замечательное искусство, чтобы попасть в эту бухточку...»

— Что? — опросили неподвижные глаза Хосои.

— Один шанс, — ответил капитан. — Надо попасть из пушки в пролетающий гривенник.

Через четверть часа капитан начал игру. Перед ним пролетал серебряный гривенник, и он целился в него из пушки. Зрители, затаив дыхание, следили за игрой, в которой ставками были они сами.

Пароход влетел в водяные горы, стал на дыбы, упал, поднялся. Винт заколотил по воздуху, и вдруг маленькая букашка полезла куда-то вверх.

Так продолжалось до бесконечности, до ужаса — десять минут.

Хосоя ничего не думал. Что думали остальные? Они тоже ничего не думали.

В трюмах, в каютах, в машинном отделении — везде знали: наступило чрезвычайное. Вдруг Хосоя закусил губы: сквозь мглу дождя, брызги, зеленые сумерки валов на пароход неслась темная махина, головой запутавшись в тучах. Понял: берег и смерть.

Бросился к поясам, но пояса предусмотрительно были прикручены проволокой.

В ту же секунду темная махина пронеслась мимо, и наступил поразительный мир: в бухту спокойно вливалась река, бухта, плотно закрытая скалами, едва волновалась, ветер свистел высоко над головами.

На берегу, около устья реки, — шалаш. Через заросли шеломайника, кустарниковой ольхи и бледной, почти серебристой ивы вьется в горы тропа. Около шалаша стоит человек и глазеет на пароход.

Капитан, сняв фуражку, вытирал голову и лицо. Гривенник, разлетевшийся на мелкие осколки, валялся у его ног.

Через сутки мир за скалами успокоился. Тайфун, раздувая свою ярость, полетел дальше, на Владивосток. Ветер стал благодушен. Он огромными от края до края руками успокаивал океан и угонял на запад тучи. Ему явно надоели мокрые лохмотья, закрывавшие солнце. Полчаса усилий, и он блестяще, как самая опытная уборщица, подмел небо.

Для Козару-сан скинули трап, и он взобрался на пароход. В бумажнике его лежал список членов профсоюза, в голове грозная информация о событиях, в которых его роль принимала прилично героические размеры.

Но у трапа его встретил не какой-нибудь инспектор фирмы, а сам Хосоя. Самый вид его был необычен: тонкий светлосерый костюм и на нем, на ремне через плечо, тяжелый маузер в деревянной кобуре.

Козару, давясь изумлением, отвесил церемонный поклон и, когда поднял голову, увидел вдоль бортов пулеметы. Он только поводил глазами, слегка запыхавшись or подъема.

«Очевидно, на всех рыбалках профсоюзы, коммунисты и забастовки», — мелькнула у него мысль. Но она не успела развернуться, потому что Хосоя взял его под руку и повел на вторую палубу. Здесь он усадил доверенного в шезлонг, сел рядом и, нагибаясь к нему, как к близкому другу, сообщил невероятную вещь: ассоциация объявила советскому правительству войну!

— Ясно ли вам, что означает война?

Козару интимно, но почтительно пожал плечами, шевельнул ладонями: «Ясно, но объясните мою роль».

— Вы, как служащий фирмы, и вся ваша рыбалка объявляетесь отрядом действующей армии. Вы — ответственный участок фронта.

— Вот это мне не ясно, — тихо заметил Козару.

— Вы будете наступать на соседнюю советскую рыбалку...

Хосоя входил в свою настоящую роль — исторического главнокомандующего. Подробный план войны с точными обязанностями каждой рыбалки и доверенного, произведенного в полковники, лежал у него в кармане, но он не нуждался в нем, он помнил его наизусть.

— Вам поручаются инициатива и командование, — говорил он. — Вы должны сделать так, чтобы ваш враг вышел из строя.

Акционер нежно погладил деревянную рубашку маузера.

— Первое задание: уничтожить невода противника... Как? — Это ваша инициатива. Вы назначаетесь главнокомандующим вашего участка фронта. Вы будете получать краткие приказы и отвечать будете так же кратко... В случае моего личного приезда вы должны быть готовы дать самый подробный отчет. Язык связи — условный, выработан мной. Вот листок, заучите, потом сожгите. Фирма доверяет вам. Ваши победы вызовут крупную благодарность.

В бумажнике Козару лежал список членов профсоюза, в голове еще носились обрывки заготовленной информации. Но и то и другое было явно невозможно.

Крупная благодарность... и рассказ. Как ни героична роль Козару, а все же несомненен вывод Хосои: на рыбалке беспорядки. Хорош главнокомандующий! «Фирма доверяет вам»! Едва ли после этого доверят командование!

— Благодарю ассоциацию за назначение, — сказал он. — Я был солдатом, мне все понятно. На вверенной мне рыбалке все благополучно, господин Хосоя.