ЧЕРТИ
Из дальнего угла рыбалки, за ящиками консервов, хорошо видны горные хребты. Там, наверное, тепло. Там — ягоды, лес, звери, люди, дикие ущелья — все то, что вдохновляет человека и помогает ему думать и находить себя самого.
Сидя в щели между ящиками, Юмено видел женское общежитие, куда вход воспрещался, тесный дворик и работниц.
Вечерами под большим котлом раскладывается костер, и работницы лезут в котел, чтобы смыть рыбью кровь и собственный пот. В нерабочие дни они стирают кимоно и подолгу сидят без одежды, ожидая, пока платье высохнет: у большинства нет смены.
Иногда Юмено принимался мечтать. На первых порах ветер мечты едва ощущался, но уже через десять минут Юмено широко распускал цветочные паруса фантазии. Рыбак не боялся этого путешествия. Он всегда возвращался освеженным. Молодости не избежать дум о подруге.
В одну из таких минут он услышал хруст шагов и вопрос:
— Ты что здесь делаешь? — спрашивал Бункицы. — Думаешь?
Юмено кивнул головой.
Бункицы присел на край ящика и закурил трубку.
— У меня есть для тебя рассказ. Вчера вечером я возил еду синдо и чуть не утонул. На самом опасном месте выбило у меня весло. Я ударом ноги сорвал скамью и вот, как видишь, уцелел и сижу с тобой. Но не в этом дело! Я говорил с десятью синдо. Из десяти только один понимает нас. Остальные не нуждаются в профсоюзе, они имеют свое искусство.
Бункицы замолчал, смотря на песок, крохотными волнами омывающий ящики, и докуривал трубку.
Он объехал десять неводов. Всякое знание достойно уважения, поэтому синдо пользуются уважением. Знание дает уверенность, поэтому синдо держат себя покойно и серьезно. Работа налагает отпечаток, поэтому синдо молчаливы, а когда говорят, немногословны.
Все они, кроме одного, выслушав Бункицы, отказались поддержать движение. Одни отозвались, что не место затевать подобные дела на чужбине, другие просто не сочувствовали, третьи находили положение рабочих нормальным: «Не совсем доедают? Ну, что ж... Не так много получают? Ну, что ж... Другие и того не имеют».
Но синдо Куматака улыбнулся, притянул к себе за плечо Бункицы и сказал:
— Я читал Маркса... а ты?
— Ох-хо! — выдохнул Бункицы.
Они смотрели друг на друга.
— Я читал тоже, — тихо ответил Бункицы.
— Вот видишь какие дела, — рассказывал он Юмено, — один синдо! Немного, совсем немного, но все-таки один синдо — хорошо. Читал Маркса! Какой удивительный синдо.
Он опять стал курить.
— А они? — кивнул он в сторону работниц. — Ты смотришь на них? Иногда мне хочется крикнуть им: «Растворяйте двери, выходите на берег моря, будущие жены и матери, сбрасывайте грязную, жирную одежду, сбрасывайте подальше, потому что из-за запаха рыбы нельзя разобрать вашего естественного запаха. Потому что краснота усталости, покрывающая ваши глаза, грозит навек уничтожить блеск радости».
Он говорил тяжело, со сжатыми челюстями, собственная его жизнь вставала перед ним. Юмено смотрел на него с удивлением.
— Бункицы, ты еще совсем не стар!
— Я никогда не буду стар. Когда обида делается ненавистью, человек не стареет. Я много скитался, но не на собственной яхте, а в трюмах кочегарок, с тележкой, с тачкой. Я работал в шахтах, в гаванях, и что я могу сказать о своей жизни? Чему я научился? Я научился ненавидеть. Сначала я ненавидел всех, у кого был хлеб, у кого не умер сын, не пропала жена. А потом я стал ненавидеть с разбором. Теперь я знаю, почему мы с тобой бездомны и несчастны.
К вечеру — тучи по небу, по океану, по земле. У них длинные паучьи ноги-стоноги: дождь.
Кунгасы исчезли, даль исчезла. Океан взлетал у берегов устало и мрачно, явно исполняя никому не нужную, давно надоевшую обязанность. Невода пустовали третий день, рыбаки отдыхали в бараках.
— Я понимаю толк в чертях, — говорил Шима, положив голову на локоть и взглядывая то на своего соседа Скунэко, то в окно, занавешенное дождем. — Черти водились не только в старину. Вот рассказывают про чорта в Расиомоне, который каждый вечер хватал людей до тех пор, пока Ватанабе Цуна не отрубил ему руку. Или страшный чорт Сютен Додзи, обитавший в Осеяме.
— Где ты видел чорта? — спросил Юмено. — Почему ты знаешь в них толк?
Шима подумал о таинственном приключении на кунгасе, когда явился ловкий Козару-чорт и утащил русского ревизора. Здорово тогда попало Шиме от Козару не-чорта.
— Знаю толк, милый... Покажи чорта — сразу узнаю.
Юмено округлил глаза и сказал значительно:
— Вот хорошо, что у тебя такая способность. Мне нужно проверить одного человека. Я давно собираюсь узнать, не чорт ли он?
— Какой человек? Где ты видел его?
— Здесь.
— Здесь? — вскинулся Шима.
— Ну, здесь чорта нет, — подал голос Скунэко. — На Камчатке нет чертей. Здесь мало людей. Что будут делать черти без людей?
— Вот новый знаток, — подмигнул Юмено. — Я рос без матери, отец всегда был мрачен, неразговорчив, о чертях я мало знаю. Меня интересует, чем плох чорт?
Шима посмотрел в серьезное лицо товарища и хихикнул.
— Ты о чертях никогда не слышал? Ты, может, и о Райко с его пятью богатырями ничего не слышал?
— Ничего, — простодушно согласился Юмено.
Скунэко пожал плечами.
— Любит этот парень морочить голову, — пробормотал Зиро. — Всё у него вверх ногами.
— Что здесь странного? — вмешался Урасима. — Мальчик жил без матери, а теперь на улицах сказок не рассказывают.
— Почему ты говоришь «сказок»? — сморщился Скунэко. — Э... почему ты говоришь «сказок»? Старые истории — не сказки. Старые истории — это старые истории. Не люблю, когда молодец обо всем говорит с превосходством.
— Не ворчи, — остановил его Юмено. — Я с тобой согласен: старые истории — не сказки. Это — старые истории. Я вот интересуюсь узнать кое-что про чорта. Ты, Шима, расскажи, а ты его дополнишь, Скунэко, ты старше нас всех и больше знаешь.
Скунэко покачал головой, не зная, как отнестись к неожиданному для себя уважению Юмено. Но во всяком случае он почувствовал удовольствие.
— Я хочу знать, чем плох чорт. Говорят, чорт бывает велик. Как-то я видел картинку: чорт нарисован с гору. Ну, большой, так большой... В чем же дело? Гора тоже большая.
— Вот, — вставил Зиро, — человек не знает о чертях... Никогда не поверю!
— Напрасно, Зиро-сан, — повернулся к нему Урасима. — Что странного? Человек рос без матери.
— Без матери, без матери! — взвизгнул Зиро. — Сто раз слышал я, что без матери. Что такое мать? Бывает мать хуже костей старой лошади.
— Совершенно согласен, но это уже другой вопрос.
— Чорт большой и гора большая?! — замотал головой Шима. — Ну, это я тебе объясню одним словом. Гора кормит человека, а человек кормит чорта.
— Как кормит гора, это понятно, — размышляя, заговорил Юмено, серьезностью тона сбивая с толку Зиро. — Человек носит туда на собственной спине землю, отводит воду из водопада или ручья, обкладывает участок камнями — и поле готово. Сей, собирай и ешь. Но как чорт будет сеять на человеке? Прости, здесь непонятно.
Шима всплеснул ладонями.
— Ну, и глуп же ты, Юмено. «Чорт сеет на человеке»! Будет тебе чорт сеять, собирать и суп варить! Он жрет целиком человека. Понимаешь: жрет целиком. Р-раз! — и только пятки твои блеснули у него в зубах.
Шима сделал свирепые глаза и щелкнул зубами. Юмено покачал головой и несколько секунд пребывал в глубоком раздумье. Рыбаки, любители бесед и споров, слезали со своих мест и перебирались поближе.
— Жрет целиком, — подтвердил Скунэко, — но гораздо хуже, когда чорт перетащит тебя в свою берлогу и жрет понемножку. Вот Сютен Додзи... Человека, который ему нравился, жрал кусочками, на сладкое. Сегодня отожрет руку, завтра вторую, потом ногу. А чтобы человек не потерял сока, рану залепит чертовским пластырем.
Юмено чмокнул губами, лицо его выразило негодование.
— Как люди терпели? — поднял он плечи. — Как люди терпели, я спрашиваю?
— Что поделать с чортом: терпели!
— С ним расправлялись богатыри, — важно сказал Шима. — Если б не они, черти сожрали бы всю Японию, Китай, Индию... всех людей. Райко и его пять помощников уничтожали чертей. Они их приглашали в гости, напаивали саке и у пьяных отрезали головы.
— Доблестные дела, — громко заговорил Юмено. — Доблестные дела. Славный Райко в древние времена, действительно, спасал Японию. Но... но у меня мелькнула вот какая мысль: чорт хитер. Не живет ли он сейчас под каким-нибудь обыкновенным видом? Быть ему сейчас с гору невыгодно: в секунду расстреляют из пушки.
Шиме мысль товарища показалась замечательной.
— А ведь верно, чорту сейчас невыгодно быть с гору.
— Да, изрешетят, — сказал и Скунэко, и ему мысль понравилась.
— Вот у меня появилось соображение: а что если черти живут среди нас, но так ловко притворяются, что нам и невдомек, что они, черти, живут и жрут втихомолку, чтобы особенно не было приметно.
Слушатели придвинулись теснее.
— А что ты думаешь, — заметил Скунэко, становясь на колени на своей постели и поднимая лохматую голову. — Раз живут — значит и жрут. Черти не склонны к воздержанию.
— Не слышно что-то, — усомнился Шима, — полиция сразу бы...
— У меня такая мысль, — перебил Юмено: — собака на охоте идет по следу и находит зверя. Давайте поведем носом, понюхаем, посмотрим... По-моему, пахнет! По-моему, нас жрут! Нас жрут, — повторил он, оглядывая всех. — Кого целиком, кого по кусочкам, по рецепту Сютен Додзи... Где твой палец, Скунэко? — спросил он вдруг.
— Палец? — удивился Скунэко. — Э... где мой палец?
— Его отожрал чорт, но не так просто, как в старые времена: разинул пасть и щелкнул зубами. Теперь чорт жрет с великой хитростью... Он замаривает людей... Ну, вот вы... сыты вы? Одеты вы? Ваши дети сыты? Играют игрушками и счастливы? Чорт жрет ваши порции риса, рыбу, которую вы ловите! Ни одной рыбы он вам не дает, хотя великий мошенник обещал каждую неделю по неводу. Вы поедете домой, и он вас правильно не разочтет, а на украденные деньги будет жрать мясо, масло и рис целыми ведрами. Чорт жрет ваших женщин. Расспросите Бункицы, где его жена? Да вот посмотрите в окна завода... Со старыми чертями боролся Райко, а с новыми... Вы знаете как имя богатыря, который бьется за нас с новым чортом?
Он видел вокруг напряженные глаза. Даже Скунэко смотрел хотя и мрачно, но торжественно.
— Вы знаете, как его имя?
— Профсоюз! — четко на весь барак бросил Урасима.
И весь барак вздрогнул от страшного слова.
Зиро тихонько свистнул, но тотчас же укусил себя за губу. Никто не расслышал свиста.
— Желающие могут вступить в профсоюз и получить членские книжки, — тихо сказал Юмено.
Вечером начался тайфун. Как всегда, внезапно. Была тишина, Между небом и землей равная стена дождя. И вот уже вздохнул, передохнул, опять вздохнул, но покрепче. Через минуту еще крепче. Гикнул, свистнул... Ударил грудью в океан, поднял и погнал вал, прыгнул в небо, засвистел, завыл, заревел, хватая тучи, разрывая, сбивая, бешено гоня.
Через двадцать минут стало ясно: небывалый тайфун погнал океан громить берега.
Рыбаки разделись и в одних поясах с неразлучными тавлинками побежали оттаскивать кунгасы.
Козару всматривался во тьму: синдо и переборщики были там, в этой тьме.
«Послать за ними катера или нет? Если послать, то сейчас! Через минуту уже не пошлешь».
Его тронули за плечо.
— Козару-сан, посылай катера! — прокричал Юмено.
И хотя перед этим Козару сам склонялся к посылке, он крикнул:
— Переждут... якоря крепкие.
Юмено сидел под перевернутой шлюпкой и кусал пальцы. Тайфун нарастал с такой силой, что гибель людей на неводах была неизбежной.
Юмено кусал пальцы и издавал восклицания, которых не слышал даже сам, потому что ветер срывал звуки у самых губ. В нем закипал гнев. Не имея выхода, гнев гнул его, как тяжесть.
К следующему вечеру утих ветер, дождь стал мельче, тучи над морем стали выше, потом еще выше, и, наконец, дождь перестал.
Рыбаки, капитаны катеров, Козару выскочили из бараков. Море было недоступно. Холодное, грохочущее, желто-зеленое железо бросалось на землю.
Как будто кунгасы на местах. Козару вытащил бинокль. Рыбаки сбились вокруг него.
Двух кунгасов нехватало. Если сорваны невода на остальных, убытки порядочны.
— Всё в порядке, Козару-сан?
— Не всё, двух нехватает.
«Двух нехватает» — побежало по берегу. — «Двух похватает. Двух... еще немного».
— Нехватает двух, — повторил Юмено, смотря на Урасиму и Бункицы. — Разве такой опытный человек, как Козару, не мог этого предвидеть?
— Э... скверно, скверно, — говорил Скунэко. После беседы о чертях в нем начался перелом. Он смотрел на основание пропавшего пальца и по-новому видел обрубок... «Э, без пальца... никакой аптечки на рыбалке... почему, разве мой палец так дешев?»
Шли вдоль берега искать мертвых. Нехорошо идти по берегу и искать трупы товарищей.
Опять ветер. Но уже другой. Не ветер тайфуна, а благодушия. Он еще выше взбросил тучи и погнал их за сопки, как пастух стадо овец.
Теперь все на очистившемся просторе ясно видели: нехватало двух кунгасов. Рабочие разошлись в поисках обломков и товарищей.
— Что особенного? — бурчал Зиро Шиме. — Рыбаки всегда тонут, на то они и рыбаки. Скажи мне, есть ли в Японии рыбачья семья, где бы никто не утонул? Постарайся скорее бросить это ремесло, вот и все. Ты вчера записался в профсоюз, будет тобой верховодить мальчишка Юмено и кончится тем, что вас всех компания рассчитает, а то еще и похуже. Нашел чем возмущаться: богатые живут лучше бедных! Ты сообрази только, чем он возмущается: богатые живут лучше бедных! Ну вот, скажем, ты разбогатеешь, и неужели ты не будешь иметь права лучше жить? Он тебя сейчас назовет чортом, пожирателем бедных с костями. А кто из нас откажется от мысли разбогатеть? Разве плохо быть уважаемым человеком, иметь свой дом, авто, женщин, готовых тебе служить? Мой друг Шима-сан, если от всего этого отказаться, зачем жить? Ради профсоюза? Ты вот вступил в профсоюз — значит, ты дал обещание вечно нищенствовать, скитаться по рыбалкам и угольным ямам и всегда быть готовым просить извинения, когда тебе дадут тумака.
Он смотрел на него насмешливо и горестно причмокивал губами.
Шима молчал. Картина, нарисованная Зиро, ему не понравилась.
— Членский билет с тобой?
— Да.
— Покажи.
— Потом.
— Хорошо, потом. А лучше порви его в клочья и больше не слушай хитреца. Как он ловко тебя поддел! У него свои цели. Он станет на твою спину и на спину твоих товарищей и далеко пойдет и, поверь, не в сторону вечной бедности. Я хорошо знаю этих молодчиков из профсоюзов. Ну что? Сделал глупость?
— Пожалуй. Он тогда ловко повел. Знать не знаю, что такое чорт. А потом... — Шима покачал головой.
Зиро довольно усмехнулся.
— Это их политика — морочить людей. Я знаю их. Ну, двинемся назад, рано начали искать, раньше завтрашнего дня не выбросит...
Катера ушли в море под вечер. От двух кунгасов не было следов. Остальные уцелели. Страшные сутки на утлых дощатых коробочках!
Началась проверка неводов. Четыре невода сорвало.
К вечеру на берег выбросило несколько трупов и обломки кунгасов.
Этим вечером Зиро почтительно попросил разрешения поговорить с Козару, и Козару узнал все подробности.
Организовали профсоюз! Вырвали из рук его, Козару, соглядатая-ревизора! (Теперь ясно, что вырвали!) Сорвали невода!
В воспаленном воображении доверенного гибель неводов во время тайфуна рисовалась тоже как дело рук членов профсоюза.
— Очень благодарю тебя, Зиро-сан. Я не забуду тебя, и фирма не забудет.
В этот вечер он почти не ел.
Ициро напрасно ставил перед ним на столик лучшие яства: в лакированной деревянной чашечке суп, сваренный из сушеных кореньев, заправленный сырыми яйцами и рыбой, сашими — тонко нарезанную сырую хайко, сдобренную соевым соусом, и, наконец, пупки.
Козару не ел, и удивленный повар съел всё сам.
— Большие убытки, — сказал Козару. — Большие неприятности, фирма не будет довольна.
Он улегся и закрыл глаза. План действий отчетливо носился перед закрытыми глазами: завтра обыск и допрос. Виновных — на первый пароход и в Японию. Двадцать человек членов профсоюза! Что скажет фирма о его способностях доверенного?! Надо рвать с корнем этого негодяя Юмено. Но негодяй, как всякая паршивая сорная трава, наверное, уже хорошо пустил корни.
Утром он наметил помощников. Во главе их поставил Зиро и Скунэко: людей на возрасте. Пожилых людей не мучают фантазии.
Собрал помощников и сообщил:
— Некоторые заболели... да, очень просто: заболели... Болезнь, как «бери-бери» — от нее не вылечиваются. Заболели профсоюзами и коммунизмом. Образовали профсоюз, сорвали невода. Надо обыскать бараки, чтобы сделать дезинфекцию.
— Идем!
Отряд двинулся к баракам. В бараках никого не было, все работали... Хотя нет, чья-то седая голова... А, старик Бункицы! Ну, этот не опасен.
Козару прямо направился к вещам Юмено. Перекинул матрасик... Ничего. Вещи из мешка разметал по нарам — убогие вещи: рубашка, куртка с черным иероглифом фирмы во всю спину, зори, мыло, зубная щетка...
Не собирая вещей, вытащил нож и начал вспарывать матрас.
Его руку крепко сжали.
Козару рванул и освободил руку.
— Зачем резать матрасик бедного человека? — спросил Бункицы.
— Твой бедный человек — агент профсоюза, вот что!
— Не может быть!
— Может или не может, но зачем ты взял меня за руку?
— У меня такая привычка, господин: когда я обеспокоюсь, я должен что-нибудь взять в руку.
— Отчего же ты беспокоишься?
— Я испугался... господин хочет резать матрасик бедного человека... это несправедливо.
Бункицы говорил спокойно, его седая голова, на которую падал свет из окна, сияла. Козару усиленно моргал веками.
— Я не понимаю, что тебе надо?
— Ничего, я только испугался за уважаемого господина.
— Не беспокойся, старый друг. Разреши мне самому знать, что справедливо, что нет.
Он снова взялся за нож и всадил его в угол матрасика.
Бункицы сделал быстрое движение и оказался на матрасе. Он сидел без улыбки, в позе человека, собирающегося размышлять.
— За-го-вор! — прошептал Козару, приближая к нему свое лицо. — Вот как, «уважаемый господин!»... Вы со всех сторон обступаете Козару-сан!
И отскочил.
— Созвать всех, с берега... Унтоко, Скунэко, Зиро!..
Толкаясь в узком проходе между нарами, те бросились из барака.
Через минуту разнесся сухой пронзительный треск: Зиро изо всех сил бил плашмя палочками в гладко отшлифованную кленовую доску.
Козару пробежался до дверей и обратно. «Перед тобой — победоносный путь. Ты — победитель, успокойся! — прошептал он привычную формулу. — Отец должен быть безупречен: дети спросят об отце». И, как всегда, эта формула оказала свое действие. Он почувствовал превосходство, власть и пришел в себя.
— Седой! Старик! — сказал он презрительно, останавливаясь против Бункицы. — Что скажут твои дети, когда узнают, что ты обманул компанию?
— У меня нет детей.
— Нет? Где же твоя жена и твои преданные дети?
— Жена и дети у меня были, но их отнял у меня ты.
Минуту они смотрели друг на друга.
— Так вот где сам орел! Так это ты занимаешься коммунизмом, а мальчишка только для отвода глаз?..
— Да, это я сижу перед тобой, Бункицы, и глаз тебе не отвожу.
Зиро приотворил дверь:
— Козару-сан, собираются!
Все, кто не был в море на кунгасах, собрались между бараками и пристанями. Козару решил действовать стремительно.
— Позор! — сказал он, подходя. — Обнаружены обманщики, нарушители контракта, агенты профсоюзов и коммунистов. Старик Бункицы оказался негодяем.
— Кто потопил рабочих? — неожиданно спросил голос из задних рядов.
Козару споткнулся, но продолжал.
— По моим сведениям, по крайней мере двадцать человек вступили вчера в профессиональный союз. Кто сдаст сейчас профсоюзный билет и раскается, тому ничего не будет...
— А если не раскаемся, тогда что? — крикнул тот же голос.
— Если не раскаетесь, фирма расторгнет со всеми вами, как с обманщиками, контракты и взыщет судом с вас или с ваших родителей аванс, за пропитание и проживание.
Зиро толкнул Шиму:
— Теперь удобный момент.
Профсоюзный билет лежал в тавлинке рыбака и жег тело.
— Итак, никого из членов профсоюза нет? Мне тогда придется самому называть имена.
Шима не выдержал: протолкался вперед и стал развязывать тавлинку. Он стоял впереди всех, на него смотрели, руки его путались.
Но вот в руках его красная книжечка. Он пошел, протягивая ее Козару, но по дороге, вспомнив, что нужно рвать, разорвал и бросил наземь.
— Очень хорошо, — начал Козару, испытывая радость победы. — Кто следующий?
— Пароходы пришли! — крикнул неугомонный голос из задних рядов.
С севера из-за поворота, с той стороны, откуда суда никогда не приходили, появились три парохода. Они шли, как крейсера, в кильватер.
Козару схватил бинокль.
— Три парохода ассоциации!
На первом у трубы взбух белый хвост, потрепался и пропал. Спустя мгновение на рыбалке услышали долгий гудок.
— Пароходы пришли, — сказал Козару многозначительно, так, чтобы каждый понял: «Ну, я теперь разделаюсь с вами!» — Наше дело мы немного отложим.
— Неблагоразумно, друг, — говорил Бункицы, идя рядом с Юмено. — Вышло все это у тебя очень неосторожно. Ведь донесли.
Юмено шел, опустив голову.
— Я спохватился, но уже было поздно.
— Я понимаю: ты молод. Ведь он вскрыл твой матрас, а там у тебя целый склад. Теперь, я думаю, нас увезут в Японию.
— Я не поеду, Бункицы. Надо бежать...
— За нами будут следить. На лодке бежать — поймают, на катере — поймают, пешком, пробравшись через проволоку? Посмотрим, посмотрим!
