Часть третья

Яманаси уезжал из Владивостока. Его отъезд не походил на приезд. Бухта была в тумане. Чуркин, Эгершельд, город... Ничего этого не существовало. Свинцовый узкий кусок воды лежал перед носом корабля, пахло вчерашней баней.

Когда судно выбралось в залив Петра Великого, исчезла и эта свинцовая полоса, туман опустился на воду и образовал с ней одно — тихое, смирное, глухое, непроницаемое.

Яманаси и секретарь опять не выходили из каюты. Но бисквиты, шоколад и роман исчезли. Яманаси лежал на койке, устремив глаза в мягкие тона и округлые контуры обшивки, секретарь разбирал бесконечные газеты, вырезки и письма.

Пока пароход, едва подрагивая и покачиваясь, пробирался через туманный мир в Японию, у Яманаси созрело окончательное отношение к тому, что случилось.

«Конечно, виноваты американцы... Но какое ему сейчас дело до американцев?»

«Пусть они дали деньги. Не в том суть, что американцы дали, а в том, что японцы взяли. Кто взял, тот и виноват».

Таков был вывод Яманаси. Вся тяжесть вины перекладывалась на плечи предателей — соотечественников.

Письма из Японии, собранные в объемистом портфеле, разъясняли многое. Акции «Мицу-коси» упали в последние дни на пятьдесят процентов.

Кроме американского золота, на Яманаси шло еще и японское.

Войну вел банк «Номура», объединивший вокруг себя целый рой рыбопромышленников. Вчера это была неопасная бестолковая мелочь, которую не приняли в «Рорё», сегодня, поддержанные золотыми подвалами «Номура», эти дельцы выступали наглой антинациональной кликой.

Стоит только прочесть любую из советских газет, чтобы ясно понять, что другого имени им нет. Какое ликование в советских газетах, какие откровенные лозунги... Вот, например, «Правда»: «Японские рыбопромышленники переругались», или: «Драка среди японских капиталистов».

Разве это не удар по национальной политике?

Этот удар мог быть нанесен только потому, что изменил Иосида.

Это был самый неприятный и мучительный пункт: почему Иосида, почему японское правительство, такое непримиримое к большевикам, пошло в торгах на уступки? Почему? Почему?

Секретарь, полулежавший у иллюминатора, сказал:

— Вы так и не рассказали мне, что нагадал вам почтенный Ота-сан?

— «Что нагадал, что нагадал!» Когда проходят после гадания три дня, я возмущаюсь бессмысленностью гадания.

Через некоторое время секретарь заметил:

— Мне кажется, вы совершенно напрасно дали деньги этому китайцу Лин Дун-фыну. Думаете, он вас отблагодарит? В наших бумагах я не нашел никаких обязательств его на этот счет.

Яманаси поморщился:

— Не беспокойтесь, деньги есть деньги. Он отблагодарит.

Яманаси повернулся на правый бок и стал смотреть в иллюминатор. Студенистый туман наваливался на стекло, скользил по нему...

Надо бить двойными ударами! И клику, и большевиков! Бить, не обращая внимания на Иосиду! Надо заставить большевиков аннулировать торги и оставить все по-старому. Как заставить? Не ласковыми поклонами, не дружеской беседой и доверчивой улыбкой — все эти приемы провалились еще зимой, — а жесткой тяжелой рукой мужчины. Сгорел «Север», погибли люди. Да, это очень печально. Но люди все равно умирают... от несварения желудка, голода, болезней, от несчастных случаев. Почему им не умереть от желания Яманаси? Сгорит и еще кое-что... огонь любит ветошь, дерево. Лин Дун-фын, хотя и китаец, человек надежный... Сгорит, и тогда расширяйте свое советское рыболовство. Много вы выловите на японских рыбалках голыми руками! А японцы не дадут ни одной клепки для тары, ни одной доски для кунгаса.

Пароход вдруг подняло от носа к корме, и Яманаси уперся ногами в мягкую стену койки. Потом он почувствовал, как вся кровь из ног, живота, груди бросилась в голову так, как вода устремляется к горлышку перевернутой бутылки. Эту кровь бросил не только пароход, вдруг поднявший корму, но и собственная мысль Яманаси: «Что если японцы будут продавать тару, невода и кунгасы?»

Ответа на свое обращение к промышленникам и рыбопромышленникам Яманаси еще не получил. Ни одна японская газета не напечатала единодушного патриотического ответа. И ни одной строки об этом в письмах!

Пароход продолжал подниматься и опускаться.

Секретарь хмурился над газетами. Люди жили своей жизнью. Всходило солнце, светили ночью звезды, море шевелилось, наполненное рыбой и чудовищами. В Японии секретаря ждали женщины. Через час секретарь уступил качке, угрюмости тумана, бросил вырезки, лег на койку и, думая о женщинах, заснул.

Каюту наполняли усиливающийся шорох моря и прерывистое, ухающее посапывание спящих.

Туман сопровождал пароход до половины пути. Здесь он стал сквозист, подвижен и, наконец, остался сзади. Судно окунулось в голубые воды, в живую крепь соленого ветра.

Отдаленный, малопосещаемый, почти первобытный источник. Под ногами — короткая яркозеленая трава, узкие дорожки-тропинки. Воздух густ и благовонен. Ванны просты, и эта простота после городской изысканности удовлетворяет больше всего. Около открытых деревянных водоемов — низенькие помостики для платья. Для отдыха разбиты немного повыше площадки. Там цыновки, подушки и цветники из молодой хвои всех стран и широт. Голубое, зеленое, серебристо-синее переливается в блеске утра.

Яманаси приехал на источники к девяти часам. Ему хотелось в одиночестве полюбоваться на горы, на долину, полежать в тени сосен. Понежиться в горячих ваннах и приобрести тот покой и невозмутимость, которые необходимы в решительные минуты жизни.

Но на горячих источниках Яманаси встретил Каная.

Почтенный агент сидел без одежды на корточках и щурился на воду. Солнце прыгало по его жирным белым плечам и круглой спине.

На шорох шагов агент обернулся, лицо озарилось детской радостью, и он приветствовал Яманаси-сан по старому японскому обычаю — лбом в землю, что, впрочем, для него, отдыхающего на корточках, было даже удобно.

Яманаси разделся, присел рядом с Канаем и так же, прищурившись, стал наблюдать игру ряби в источниках, колыхание воздушных массивов над долиной и легкое пение немногочисленных птиц.

Канай подумал про него: «Живот больно тяжел, — мало движения, не занимается спортом», — и похлопал себя по высокой груди и крепкому животу.

— Дела в Японии идут так, — сказал он. — Поставщики неводов, кунгасов и тары ответили отказом на ваше обращение из Владивостока. Они будут продавать русским невода, кунгасы и тару, но по повышенной цене.

Яманаси почувствовал, как прекрасный, играющий на подъемах к полудню мир сразу исчез.

Яманаси без пересадки оказался в Хакодате, Цуруге, Владивостоке, Хабаровске, во всех местах, где билась напряженная политическая жизнь и не признавала ничего остального.

Нечего было больше делать на берегу, — разве можно наслаждаться природой, когда взволнован?

Он поднялся, взглянул на свои тонкие ноги и стал осторожно спускаться по маленьким ступеням в воду. И уже стоя в воде, покряхтывая и потирая грудь, ноги и живот, крикнул Канаю:

— Они что же думают? Думают, «Мицу-коси» упала и не встанет? Четверть ее участков захватили большевики, три четверти — ловкие соотечественники. Что же они думают?.. Яманаси окончательно беспомощен? Он будет заворачивать рис и селедку в свои акции? Он уступит за копейку заводы, аппарат и рынки? И почему? Потому что нашелся ловкий соотечественник, которому захотелось снять яблоки с дерева, посаженного не им?

Он уже стал на колени, чтобы беспощаднее и неотразимее громить антинациональную клику, но в это время к источникам вышло еще трое акционеров: Морио, Семенци и Хосоя.

— А вы уже, как бегемот, залезли и наслаждаетесь, Яманаси-сан? — крикнул Семенци, размахивая бледножелтой панамой. — Мы выследили вас. Приветствую Яманаси-сан, вернувшегося невредимым из страны людоедов!

— Я только что услышал новость, которую, впрочем, ожидал с такой же уверенностью, как и сегодня утром солнечного восхода. Что вы скажете на это?

Хосоя прищурился. Два передних его зуба были облачены в золото, маленькие усики тянулись к ноздрям, в руке болталась тонкая трость с набалдашником из слоновой кости. Среди соратников Яманаси он был наиболее горяч.

Хосоя поднял трость и прижал набалдашник к зубам.

— У меня есть план...

— «Уда» и «Номура» организуют новую ассоциацию рыбопромышленников, — прервал его Канай.— Вчера меня расспрашивали, сколько рабочих на рыбалках «Рорё Суй-сан Кумиай» в этом году и не было ли перебоев в связи с событиями. Я их успокоил, сообщив, что всю подготовительную кампанию ассоциация провела нормально и что, повидимому, она не готовится никому уступать своих прав: ни «Уда», ни большевикам. На меня посмотрели подозрительно. Но в чем можно подозревать Каная, имеющего дела со всеми?

Он пошарил рукой возле себя и около ступни нашел черный эмалевый портсигар с серебряным китайским драконом и маленькую красно-желтую коробочку спичек.

Хосоя разделся. Без одежды он оказался худым, слабогрудым господином.

— У меня есть план, — повторил он.

— Плавы Хосоя-сан всегда воинственны, — заметил Семенци.

— Сейчас он изложит свои планы, — крикнул Яманаси, делая круг в бассейне и напоминая огромную желтую жабу. — Я кончаю...

Через четверть часа они заседали в легких кимоно на площадке среди всех сортов хвои и передавали друг другу тонкости происшедших событий.

Хосоя сообщил, что министерство разделилось на две части: одна — за политику «Рорё», другая — против. И если сделать решительный шаг, правительство вынуждено будет поддержать престиж японского торгового класса.

— Мы объявляем рыболовство в камчатских водах свободным, — сказал он.

Яманаси хлопнул его по колену и засмеялся:

— Вы, Хосоя-сан, возвращаете мне хорошее состояние духа. Вы всегда думаете так же, как я, но только на чуточку дальше. Вот эту чуточку отрезать (Яманаси шевельнул пальцами, точно ножницами) — и все будет отлично. Я тоже надеюсь на благоразумие министерства. Но не нужно делать опрометчивого шага, определим наше положение. Я думаю, «Номура» обеспечил единство мыслей в нашей организации, и на завтрашнем собрании мы примем историческое решение.

Канай сидел возле него и усиленно пускал в голубое небо голубые струйки. Единственный человек, перед которым он искренно благоговел, был Яманаси. Его планы, размах его завоевательных фантазий, его патриотизм — все это было как раз то, что хотел воспитать в себе Канай. Если бы это было старояпонское время, Канай надел бы вчера свои лучшие одежды, вышел бы на улицу, по которой с парохода должен был проезжать Яманаси, и там в утренней тишине и пустынности совершил бы обряд поклонения. Но теперь все это устарело. Теперь полнота чувств Каная выражалась в блеске его глаз и усиленном курении.

— Нужно иметь в виду, — вздохнул он, — что наши распри роняют нас не только перед державами, но они разлагают наш народ. Мы спорим, а идеи, как цветочная пыль... Над нашими рощами и полями несется большевистская пыль. Она попадает в самую глушь. Я имею дело с наймом рабочих на рыбалки, ко мне приходят крестьяне отдаленных провинций и знаете, о чем просят? Послать их на советские рыбалки! А по сведениям статистики, за последние три месяца в Японии разошлось шестьдесят тысяч экземпляров сочинений Маркса.

— Завтра я буду иметь честь предложить следующее, — торжественно сказал Яманаси. — Наша ассоциация публикует во всех газетах декларацию. Пункт первый объясняет причину наших разногласий. Пункт второй объявляет свободную ловлю на тех японских участках, которые были заторгованы большевиками в феврале. Только на этих восемнадцати! — он поднял палец, смотря на Хосою. — Пункт третий объявляет свободную ловлю на семидесяти восьми участках, которые попали в ловкие лапы «Уда». Только на этих семидесяти восьми, Хосоя-сан! Пункт четвертый содержит обращение к правительству с просьбой защитить национальную политику «Рорё».

Канай посмотрел на него восторженно и закурил новую папиросу.

— Что значит объявить свободную ловлю? — спросил Морио. — Раскройте эту формулу, Яманаси-сан.

Яманаси-сан кивнул головой и осмотрел компаньонов. На всех лицах он увидел огонек вопроса, один Хосоя презрительно хмурился, и Яманаси понял, что наступил решительный момент и что они с Хосоей понимают друг друга. Он уже откашлялся, но Хосоя опередил его:

— Мы снаряжаем туда пароходы, — ответил за него этот догадливый мальчик, нагибаясь к Морио, — и вооружаем пароходы не только неводами, но и... пулеметами.

Канай зажмурил глаза и чуть не поперхнулся: он неосторожно проглотил почти целое облако дыма.

Неофициальное собрание основных пайщиков ассоциации несколько минут обдумывало слова Хосои, подтвержденные молчанием руководителя.

Канай тихонько засмеялся.

— Мир хорош, когда в нем живут герои, говорит старая пословица.

— Что, хорошо? — спросил Хосоя. — Что, хорошо придумано? Сильно, смело, по-японски?

— Что будет делать «Уда»? — заговорил Яманаси, едва сдерживая улыбку. — Я не думаю, чтобы она тоже послала пулеметы. На это ее нехватит. На подлость — да, а на это — нет. Что будут делать большевики? Во всяком случае, они не захотят международных осложнений.

Беседа продолжалась еще около часа. Солнце раскаляло Японию. Пот катился по лицам беседующих, но они его не замечали, как не замечали и окружающего мира.