6
Томилась под горячим солнцем деревня Божье Поле. Здесь все, на первый взгляд, было по-старому.
По небу так же текли тихие облака, им-то спешить некуда. Облака – не люди. Качались в голубой дымке голубые горы, качалась от ветра тайга.
Шли упорные слухи о войне. Будто скоро немцы хлынут на Россию. Но люди как-то мало тревожились. Россия – и Германия, смешно бояться такого махонького государства. Поднимутся мужики и враз сомнут.
По весне Федька Козин женился. Привел в дом тихую и добрую Дарьюшку. Она ходила по избе, ловко и как-то неприметно все успевала делать. Любая работа горела в ее руках. Улыбалась счастливой улыбкой Федору. Но та улыбка выходила робкой, застенчивой, будто Дарья не верила в свое зыбкое счастье.
Пришла весть о гибели Груни в Божье Поле. Пожалели несчастную бабу люди, похулили староверов. Терзался Федька. Смерть Груни была на его совести. Женись он на ней – и жива бы была. Но что делать, когда сердце не приняло?
И Черный Дьявол не появился ни зимой, ни весной. Знать, тоже погиб. Мир зыбок, мир переменчив.
Федька Козин в конце мая пошел на пантовку. Решил пораньше начать охоту, чтобы как можно больше добыть пантов. Панты были в цене. А молодые, июньские, и того дороже, они свежие, непереспелые. Правда, он зимой хорошо промыслил пушнину, обжился, но лишняя копейка в доме не помеха.
Федор забросил за спину котомку с продуктами, винтовку на плечо и ушел на солонцы. Дарьюшка проводила его тихой и доброй улыбкой. Это были те солонцы, которые Козину показал Федор Силов. Он их подсаливал, чем еще больше привадил изюбров.
Быстро шел по тропе, чтобы к вечеру попасть на солонцы: надо шалашик поправить, дров наготовить, успеть засветло добраться до лабаза. Лабаз от шалаша был в версте, чтобы напрасно зверя не пугать дымом.
Через тропу перебегали с облезлыми хвостами белки, тревожно гуркая; перелетали с шумным фырканьем рябчики, ныряли под лопухи рябчата. Они еще не поднялись на крыло, но скоро поднимутся. Прошла через тропу старая медведица, с ней было два медвежонка, переждала, когда медвежата перейдут тропу, затем пошла сама следом. Федор не торопил зверей, так и разошлись мирно. Солнце клонилось к закату. Стояла мирная тишина. Пышно зеленела тайга. Прошел дождик, она еще больше обновилась.
И вот в эту тишину, в этот первозданный мир ворвался вой. Жуткий вой. Такой вой, от которого забегали мурашки по телу. Слышал не раз Федор, как воют волки: тягуче, тоскливо. Но в этом вое была кроме тоски еще боль, злоба, угроза неведомо кому и мольба. Однако волки редко воют летом, разве что при большой беде.
Федор остановился, чтобы определить, откуда идет завывание. Кажется, волк выл за ельником, что простирался по сопке. Козин сдернул с плеча винтовку и пошел на вой. Убить волка летом – слава немалая. Зверь хитрый и осторожный. Стараясь не шуметь, крался Козин.
Волк выл на одном месте. Это чуть озадачило охотника. И когда Козин наткнулся на кабарожью изгородь, ему стало ясно, что волк сидит в петле. Увидел петли в проемах. Возмутился. Как же охотник забыл их убрать на лето! Федор раздвинул куст таволги и в полсотне шагов увидел темного волка. Тот сидел в петле, Федор вскинул винтовку, поймал на мушку лобастую голову, чуть не выстрелил…
Перед ним сидел Черный Дьявол! Пес, вздыбив шерсть, сурово смотрел на человека, сильно тянул ноздрями воздух, не двигался. Он, как осужденный, который знает свою правоту, спокойно ждал выстрела. Он знал, что он будет, поднял голову и завыл. Это был уже другой вой, этим воем он с кем-то прощался. Прощальный голос пса долетел до вершин сопок, до туч, там и растаял.
– Шарик! – крикнул Федор, но пересохшее горло издало сиплый звук, а не крик.
Шарик все так же стоял напряженно, с укором и презрением смотрел на старого друга. Так могут смотреть только люди, когда видят перед собой предавшего их человека.
– Чув-чув-чув, сити-сить! – надрывалась невидимая птичка, просторно и голосисто. Тихо шумела тайга.
– Шарик! – прошептал Федька.
Из-за сопки раздался вой волчицы. Ей ответил волк. Значит, волчица предала Дьявола.
– Шарик! – Федор отбросил винтовку и кинулся к собаке. Дьявол ощерил клыки. Угрожающе подобрал лапы. Но вдруг ослабил их, вильнул хвостом и опустился на землю.
– Шарик, милый! Это я, Федька! Ну, Шарик!
Черный Дьявол устало закрыл глаза. Он был страшно худой. Торчали ребра, тазовые кости, свалялась шерсть. Видно, уже много дней пес сидел в петле. Он почти наполовину перегрыз ель, за которую была привязана петля, греб землю под корнями, но сил не хватило. Шарику еще повезло, он попал в петлю не шеей, а захлестнула она его через плечо, под лапу.
Козин быстро освободил пса из петли. Снял котомку, достал каравай хлеба, половину бросил псу. Дьявол долго нюхал хлеб. Пахло чем-то родным и знакомым. Ведь он давно не ел хлеба. Затем жадно схватил кусок и, почти не жуя, проглотил. Федор скормил всю булку. Постоял в раздумье, надел котомку, тихо сказал:
– Ну вот, Шарик, и свела нас судьба. Теперь сам решай, куда тебе податься. Я буду рядом. Хочешь – приходи, а нет – твоя воля. Ты спас меня, я – тебя. Но ты сделал великое дело: за всех отомстил разом.
Федор вернулся к ружью, снял петли. Зачем зверя губить без надобности? Шарик пристально смотрел вслед другу, словно решал, как ему быть.
Козин вернулся на таборок, прибрал в балагане, поправил крышу. Наготовил дров на ночь. Отрезал кусок хлеба: если придет Шарик, то может поесть. А когда солнце село, ушел на солонец.
Изюбры ходят на солонцы всю ночь. Но впотьмах трудно в них стрелять. Козин надеялся еще до сумерек добыть зверя. Лабаз, который он когда-то соорудил, был цел. По вбитым колышкам он влез на лабаз, уселся и стал ждать. И тут же на него навалился мокрец. Пока не слышно зверя на подходе, можно еще отбиваться, а вот когда начнет потрескивать сухими сучьями, тут уж не дыши. Отдай свое лицо и руки на съедение гнусу, иначе зверь уловит малейшее движение на лабазе и уйдет.
Чу! Вдали треснул сучок под копытом зверя. Федор замер. Но зверь долго стоял перед солонцами и чутко слушал тишину. Поверил тишине, смело пошел на солонцы. Постукивали копыта по корням елей, потрескивали сучья… И вот он вышел на чистинку, изваянный, как из меди, богатырь, будто из сказки пришел. На голове торчали тупые рога-панты. Поднял голову и замер. Что-то подозрительное он увидел на лабазе. Хотел повернуть назад, но выстрел подсек ему ноги. Тяжелый гул прокатился над сопками, раздробил тишину.
Ухнул филин. Пролаял на выстрел гуран. Тенью проскользила сова, тронула воздух крыльями-опахалами.
Козин слез с лабаза и подбежал к добыче. Маленьким топориком вырубил панты с лобной костью и повесил на сук. Начал свежевать зверя. Развел костерок, чтобы огонь подсвечивал, а дым отгонял гнус. Провозился до полуночи. Внутренности и кожу зарыл в яму, собрал окровавленную землю. Но как бы ни было убрано чисто, звери на этот солонец не придут, пока не пройдет дождь. Запах крови отпугивает. Мясо перенес в ключик, придавил камнями, чтобы не поели колонки и соболи. С факелом пошел на табор.
Шел, а сердце частыми ударами билось в груди, хотелось, чтобы Черный Дьявол поверил ему. Ведь для него возился с мясом-то. Себе бы и куска хватило.
Черный Дьявол поверил человеку. Но прежде чем прийти, он спустился в ключ, долго и жадно лакал воду, отдохнул и медленно пошел по следам человека. Съел хлеб. Лег на еловую кору и стал ждать. Он слышал выстрел, вздрогнул. Как всякий зверь, он стал бояться выстрелов, но не ушел.
При свете факела Козин увидел Черного Дьявола. Молча снял котомку, вытащил пудовый кусок мяса. Половину отрезал и отдал псу. Себе же заварил свеженины. Все было как-то привычно, будто Козин и Дьявол всю жизнь прожили вместе и никогда не расставались.
– Ешь больше, поправляйся, вся сила идет от нутра. Того, кто хотел тебя убить, ты сам знаешь, уже нет на свете. Заживем дружно и ладно. Да и хватит тебе бродяжничать по свету. Одному жить трудненько. Не жизнь, а нудьга. От скуки можно сдохнуть.
Пес, чуть склонив голову набок, слушал. Напряженно смотрел на друга, будто что-то силился вспомнить. Тихо и ровно горел костер. Козин лежал у костра, посматривал на звезды, и казалось ему, что они тоже на него смотрят, о чем-то спрашивают.
– Проклятые староверы, убили нашу Груню… А может, не они, а я? Я ее отпустил. Считай, теперь остались мы одни с тобой. Груня ни в чем не повинна. Дарьюшка мила, но Груня милее – за наше прошлое, за пережитое, выстраданное. А ить могли бы зажить хорошо. Уехать куда-нибудь. Но не приняла моя душа Груню, теперича казню себя. И жить-то неохота. Что Дарья? Добра, хозяйка, а вот нет той тоски, какая была о Груне. Нет – и баста!
Черный Дьявол подошел к человеку и лег рядом с ним. Голову опустил на лапы и закрыл глаза. Козин положил на его лоб руку, тихо поглаживая, рассудительно говорил:
– Жизнь прожить – сложно, и человеку, и даже собаке. Метался ты по тайге, а разве я не так же метался? Все мы мечемся, все тихую пристаньку ищем. А нету здесь тихой пристаньки. Кругом бури, метели и шторма.
Пес замер. Может быть, ему вспомнились те тихие ночи, которые пришлось провести с добрым Макаром, а может быть, он переживал измену подруги.
Федор положил голову пса на колени и начал дергать из его шерсти клещей, крупных, как горошины. Все было так же, как и с Макаром…
И Черный Дьявол остался с человеком. Две недели откармливал его Федор, пока пес не окреп. Добыл еще одного пантача. Панты держал в холодной воде. И вот Дьявол вышел на охоту. Он брал свежие следы изюбров, гнал их на скалы или загонял в воду. Федор за два дня добыл пять пантачей. Самок отпускал. Ведь не мог знать Дьявол, что Козину нужны только самцы.
Домой шли, как обычно ходят охотники с собакой: собака чуть впереди, человек следом. У околицы деревни Черный Дьявол остановился. Долго слушал давно забытые звуки деревни. Повернул голову к тайге. Козин понимал состояние Дьявола, гладил его по голове, чесал за ушами, говорил:
– Ты мой. Пойдем, Шарик!
Но пес не шел. Он стоял на дороге, а когда Козин отдалился от него на несколько шагов, он бросился к нему, поймал за подол зипуна и начал тянуть назад, звать в тайгу.
– Ну, Шарик, Шарик, – ровным голосом убеждал Федор, – пошли к нам, все будет хорошо. Безродного нет, а остальные простили тебе все шалости. За Иринку простили, за спасение Розова простили. Люди ить понимают что и почем.
Пес заскулил, заметался, а потом завыл. Всполошил собак в деревне.
Козин подошел к Черному Дьяволу, обнял его, тихо заговорил:
– Я понимаю тебя, Шарик, ты сжился с тайгой. Но ведь там опасно, а потом я не могу снова отпустить тебя в тайгу. Понимаешь, не могу: ты – мое прошлое, моя радость. Не пойди я на солонец, и пропал бы ты. Другой охотник убил бы без раздумий. Народ темен, верит байкам. Ну пошли, Шарик.
И пес нехотя побрел за человеком. Доверился. Собаки было вылетели из подворотен, но тут же с визгом бросились назад. Из калиток выбегали сельчане. Слышались возгласы:
– Вот это пса привел Козин!
– Не пес, а теленок, во громадина какая, гля!
– Дэк ить это же Дьявол! – закричал Розов. – Пра он, Черный Дьявол!
Мужики начали сходиться к дому Козиных. Но не спешили подойти близко: пес щерил клыки.
– Сторонитесь, друзья, кто знает, что у него на уме, – предостерег сельчан Федор.
Козин сел на крыльцо, начал разуваться. Дарьюшка отнесла богатые трофеи в ледник. Разулся, обнял Черного Дьявола, тот прижался к нему и замер. Подходили мужики, тихо разговаривали:
– Молись, Розов, на Дьявола, две беды он отвел от тебя.
– М-да, молился бы, да ить это же дьявол.
– Дурак, дьявол – это ты, это купец наш. А он умный пес, и только. Молись!
– Могу и помолиться.
– Хотя бы за то, что он уханькал Безродного, и то можно помолиться, – бросил Гурин.
– А может, не он?
– Он, больше некому. Это не пес, а судьба Безродного. Цыган нагадал и тоже сгинул. Может, и его Дьявол прибрал. Обои стоили того.
Но Федор молчал, не открывал ему известной тайны.
– Пусть живет. Долг я Дьяволу прощу, – тихо сказал Гурин.
Федор коротко рассказал любопытным, как он нашел Дьявола. Не будешь же все рассказывать, чем переболел, сколько дум передумал. Такое не каждый поймет…
У Козина сразу дела пошли в гору. Сходил еще раз на пантовку и снова добыл пять пантачей. Добыл легко, будто на прогулку сходил или в загон-маральник. Пес одного за другим нагонял на него изюбров – стреляй, не ленись. Ожил человек…
Однажды к Козину зашел Гурин, поговорил о том, о сем, о колонках, которых должно быть в этом году много, о белке, что ходом шла через деревню, может, где близко остановится: урожай на шишки хороший. Наконец он приступил к главному:
– Ты, Федор Калиныч, окреп, деньги есть. Но как ты смотришь на то, о чем мы с тобой не раз говорили, о революции, о коммуне, всеобщем добре?
– Как раньше смотрел, так и сейчас смотрю. Ведь я тебе обязан во многом: не подними народ ты в мою защиту, и гнить бы мне на каторге.
– Ну, это все мелочи, народ увидел неправедность в делах Баулина, потому и пошел. Выручил. Может статься, еще не раз нам придется выручать друг друга. Время такое, что надо стоять горой за друзей, они на улице не валяются, не то сомнут, изломают. Дело, значит, такое, тебе буду говорить все как на духу: деньги нужны на бумагу, чтобы выпускать листовки. Правду сказывать народу. Пришел к тебе как к самому верному человеку, который познал почем фунт лиха.
– Ну и что? Денег надо?
– Надо. У меня сколько было, все отдал. Теперь наши таятся уже год в тайге. Им надо помочь. Слышал о Шишканове и его друзьях? Вот и хорошо. Трудно у них с патронами и винтовками. На троих одна.
– Знаю Шишканова, добрый мужик. О нем много хорошего рассказывал мужик из Ивайловки, Кузьма Кузьмин. Могу дать три тысячи ассигнациями. Хорошим людям помочь – одна радость.
– Деньги отвезешь и передашь лавочнику Пятышину. Ты его знаешь.
– Пятышина из Ольги? Да ведь это мироед, хапуга!
– Это наш человек. Ты с ним обо всем и договоришься. Главное – патроны, винтовки и продукты. Здесь брать нельзя, сразу смекнут что и как. Купишь у него две винтовки. Мы их передадим шишкановцам. Хоть ты человек и неприметный, но делай все втайне. На глаза приставу не попадай. Пятышин передаст тебе листовки, ты их привезешь мне.
– Выполню все, как просишь. Не сумлевайся.
Козин приехал в Ольгу и передал просьбу Гурина также деньги, что собрали сельчане на доброе дело.
– За деньги кланяюсь в ноги. Винтовки получишь, патроны тоже.
– Скажите, вы лавочник, человек богатый, как же вы это с бунтарями-то связались?
– Я богатый? Не скажи. Я самый бедный человек, но в то же время самый богатый. Не понятно? Поясню. Я строил дороги, мосты, почтовые станции, рубил лес, дрова и все, что зарабатывал, отдавал беднякам, ставил всех на ноги. Не просто, на, мол, получай, а платил за работу больше. Разорился. И думаешь, народ бросил меня? Нет. Те же бывшие бедняки собрали деньги и поставили мне лавку. Сказали, мол, торгуй праведно, продолжай помогать нашим. Руби купцов под корень. Так вот и создали свою народную лавку. Где можно, там и режем купцов. А почему стал бунтарем? Потому, что сил больше нет смотреть, как мыкается народ. Лихотно смотреть, как его грабят. Вот и пошел за народ. Я хочу, чтобы было у нас самое справедливое государство на свете. Силова знаешь? Так вот, этот человек против нас. Богач сказочный. Но за нас его сын Федор, а там, смотришь, и другие пойдут. Силову ничего не остается делать, как подать нам руку. Один в тайге что медведь в берлоге – обложат, убьют. Почему Силов Федор за нас? Потому что он честный. А честному человеку иного нет пути, как пойти за народ. Говорят, что война на носу. Царь-батюшка глуп. Даст в руки народа винтовочки, народ-то повернет дула против него же. Рванет Россия в галоп, понесут ее лихие кони. А там и праведное государство будет, так и вкатим в него… Твои деньги не пропадут, пойдут в дело.
– То так, говорить ты могешь. Твоими бы устами да мед пить. Только не верю я, чтобы можно было на вороных въехать в обетованную землю. Силов не сразу отдаст свой хутор.
– Отдаст, сам принесет нам на блюдечке.
– Поживем – увидим. Винтовки-то когда забрать?
– Лучше всего ночью, ночью и уедешь, чтобы ни один глаз шальной не узрел тебя. Мышка кто? Мелочь, а пол в амбаре прогрызет. Прогрызет, зернышко-то и потечет на землю. Собирай знай, носи в норку. Так и мы, пока помалу, а потом возьмемся вершить большие дела. Всякому фрукту свой час. Сейчас для блезиру купи кусок сатину и уходи, вона катит на тройке сам Андрей Андреевич Силов.
– Робишь? – бросил Силов, когда вошел в лавку.
– Роблю, деньги не успеваю ссыпать. Думаю тебя догнать. Хочу ставить здесь каменный магазин, чтобы все под стеклом. Девок завезу с города, как ты на это смотришь, брат Андрей Андреевич? Хотел бы тебя просить о маленьком одолжении: для магазина не хватает ста тысяч. Одолжи? А? Будь ласка. Всех девок одену в белые платья, лучших – в бардак. Бардак думаю ставить на берегу бухты. Одобришь ли мою затею? Как лучше нарядить: чтобы были ножки оголены или в длинных платьях? А? Дай совет, ты мудрый мужик, а потом мы же по отцу братья. Не забыл, чать, отца-то?
– Не забыл, – буркнул Андрей Андреевич. – Деньги надобны?
– Да, оформим все честь по чести. Хочешь, иди ко мне в пай. Приедет генерал Крупенской, не надо будет бегать и искать девок-то для него, они будут у меня в бардаке. Да и ты когда-никогда забежишь душу потешить. Для брата оставлю самую лучшую. Раньше ты злился на меня, что я строил дороги, был богаче тебя. Счас ты самый великий человек на всю тайгу. Подумай. Можем стать еще богаче.
– Дело. Ты всегда был мудр, – на лесть ответил лестью Силов. – Сто тысяч я тебе дам. Сколько же будет моего пая?
– Десять процентов. Только десять.
– Ого, размахнулся ты. Мильенное дело хочешь развернуть?
– Да. Помогай, братуха! Такое завернем, что небу будет жарко. Помогай.
– Подумаю. Заманчиво. А ежли я тебе дам двести тышш, то двадцать процентов пая получу?
– Знамо. Еще шире дело поставим. Здесь будет город. Скоро будет город. Потому не надо зевать. Кто первый, тому и самый смак, чтобы со дна погуще да сверху пожирней.
– А, черт, хитер же ты, Ванька!
– Так по рукам, Андрюха!
– Подумаю. Еще кто будет в нашей кумпании?
– Есть люди, несколько человек из города.
– Вечерком забегу. Может, и войду в ваше общество.
– Ну вот, сам Силов двести тысяч подбросит. Закрутим мы тут дело, – усмехнулся Пятышин, когда ушел Силов.
– Правда, будет магазин и бардак?
– На кой ляд? Все деньги в помощь беглым, на революцию.
– Но ведь тебя могут за такое на каторгу сунуть?
– За двести тысяч можно и на каторгу сбегать, а потом скоренько вернуться. Были бы друзья – никакая каменная стена не удержит. Жду ночью.