ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
1
Имелась у Андрея заветная мечта – написать серию полотен о жизни эвенков из племени Кедра. Это должны быть картины, которые расскажут о кочевых людях, о их быте, обрядах и борьбе с суровой природой. Три из них уже написаны: «Парусные цыгане», «У Кедра-бога» и «Югана», не всеми одинаково доволен Андрей. Сейчас он стоит у окна и требовательным взглядом рассматривает поставленные рядом холсты.
Полдень. Мартовское солнце приветливыми лучами залило комнату. Чувствует художник, предстоит еще много попыток, чтобы стала его мечта реальностью. Последнюю картину Андрей писал темперой, которая давала большие декоративные возможности, чем масло. Смотрит он на облачное небо, на береговые кедры, на березы, утонувшие в спокойной заводи. Все перенес на холст точно. Краски верно передали осеннюю музыку природы.
Работа потребовала от Андрея немало душевных усилий. Но теперь все позади. Он чувствует себя опустошенным. Чужие люди, чужие глаза будут рассматривать его работу. Сможет ли его картина заговорить своим голосом – вот о чем думает сейчас Андрей.
– Что ж ты молчишь?.. – тихо спрашивает он холст и снова, в который раз, возвращается в далекое детство, на берег таежной реки.
В месяц листопада ему исполнилось двенадцать лет. Кочевая жизнь заставляла подростков быстро мужать на охотничьих тропах. По обычаю будущий вождь племени должен пройти испытание на мужество. Андрею в ту осень предстояло выполнить последний урок – убить пальмой медведя. Эвенки из племени Кедра не считали медведя предком человека и священным зверем, как другие северные народы. Они не поклонялись духу медведя. Наблюдать за поединком Андрея с медведем вождь велел Югане.
Идет по тайге юный Андрей, выходит на берег тихой реки и видит свежий след зверя… Следы рассказали ему, медведь скрадывал кого-то: то ложился и выжидал, то подбирался бесшумной походкой. Настиг хищник крупного лося-самца на водопое. Неожиданным было нападение – не ушел лось. И когда, распаленный битвой, запахом и вкусом парного мяса, медведь начал рвать добычу, с пальмой наизготовку выбежал к заводи юный охотник. Вздыбился бурый великан. Страшна его ярость на жировке…
Острое стальное жало пальмы всадил мальчик неудачно, не в сердце. Древко пальмы переломила могучая звериная лапа. Мальчик выхватил нож и на миг застыл…
Он не знал, что за его спиной, в каких-то двадцати шагах, спокойно стояла эвенкийка и глядела на юного охотника. Правой рукой стиснула она пальму. В глазах – победное ликованье, а не страх за судьбу подростка. Неповторимое ее лицо с вечным гербом оленьих рогов.
Медведь ранен смертельно, неуверенно стоит на задних лапах и ослеплен болью. Юный вождь знает это, потому-то не спешит его рука с охотничьим ножом – выжидает удобный момент добить зверя…
Скрипнула дверь.
«Лена пришла», – машинально отметил Андрей, отрываясь от воспоминаний.
Последние две недели что-то происходило с Леной. Стала она замкнутой, неразговорчивой. Раньше, уходя на работу, Лена целовала его и давала разные шутливые наказы: «Босиком по снегу не бегай. Чужих в дом не пускай…» Теперь старается уйти пораньше, когда Андрей еще спит.
2
Бурят безостановочно, днем и ночью. Первую вахту, отработавшую восемь часов, сменяет вторая. Вторую – третья. В каждой вахте по пять человек. Живут на буровой восемнадцать мужиков и две девушки. Девятнадцатилетняя Вера Слащинина – коллектор, ее ровесница Маша Уварова – повариха. Девушки живут в охотничьей избушке Ильи. Мужчины народ выносливый – зимуют в балках, вагончиках на полозьях.
Лукич – самый веселый из мужиков. Вечно со своими выдумками. Месяц назад он задумал день рождения отметить. Обменял у поварихи белый шерстяной свитер красивой домашней вязки на пятнадцать килограммов сахара и заварил брагу в сорокалитровом бидоне. Стояла брага под нарами в охотничьей избушке Ильи. Делалось все тайно от Геннадия Яковлевича и Федора, исполняющего должность бурового мастера.
Дело было утром. Сменившись с вахты, Лукич позвал Илью пробу снимать. Избушка оказалась пустой: Маша кормила завтраком мужиков, пришедших с ночной смены, а Вера ушла на буровую – шел подъем керна.
Неторопливыми глотками выпили Илья с Лукичом по кружке – не распробовали. Хватили еще по две – вроде неплохо…
– Илюшка, у меня один глаз и тот окосел, у тебя, два – молодые. Приказ начальства надо выполнять. Трактор еще не заглушен стоит. Притащи сушину, что у просеки вчера повалили. На кухне дрова кончаются.
Илью хлебом не корми, лишь бы на тракторе покататься – мигом собрался и побежал. К тому времени он уже хорошо владел машиной. Научил его Никита, когда возили они оборудование из Медвежьего Мыса.
Илья зацепил тросом сушину-матушку чуть не в три обхвата, хотел было подтащить к самому крыльцу кухни, но не рассчитал. Комель занесло, и пристройку-насыпушку, где хранились продукты, своротило, Илья перепугался, дал задний ход, но это еще более ухудшило дело – мощный тягач раздавил пристройку в лепешку. Разлетелись банки с тушенкой, с компотами и другими харчами. Начался шум-переполох. Когда подсчитали оставшиеся целыми продукты, то получилось, что хватит еды для бригады всего недели на две-три.
– Все! Кончились ваши харчи, – сообщила рабочим Маша-повариха. – Последнюю тушенку из помятых банок пустила в котел. Жуйте теперь хлеб и кашу… Мука и крупа под гусеницы не попали.
После ночной вахты, даже не отдохнув, отправился Илья к Геннадию Яковлевичу. Отпустил начальник его на охоту. Встал Илья на голицы, прихватил с собой нарту и ушел в тайгу. Вернулся через день измученный, но довольный.
– Завтра, Федя, отстоит Лукич вахту без меня, – сообщил Илья бурмастеру.
– Илюшка, я тоже хочу на медвежьей охоте душу отвести, нервишки пощекотать. Знаю ведь, куда ты собираешься, – не то просительно, не то требовательно сказал Федор и, помолчав, добавил: – А ты зря готовишь нарту, если у нас вездеход имеется. Мигом слетаю к Геннадию Яковлевичу, получу разрешение. – И Федор, как был без шапки, выскочил из балка.
Илья заряжал патроны, когда вернулся сияющий Федор.
– Уломал! Отпустил нас начальник на добычу харчей. Трое суток разрешил охотиться.
Илья помолчал, Когда грузили в вездеход бочку с бензином, приметил Федор в кузове сак, пешню и пустые мешки.
– Куда все это? – поинтересовался он.
– На озеро заедем. Рыбу взять надо…
– В какую сторону курс держать? – спросил Федор, запуская двигатель вездехода.
– В сторону Шайтанова болота…
Все эти дни работали Семен с Никитой за Илью с Федором. Те пропадали на промысле. Поругивал себя Геннадий Яковлевич, что отпустил помощника дизелиста с мастером-буровиком. Бурение замедлилось. «Да и угробят, черти, вездеход, не то сами в медвежью пасть влопаются», – громоздил он сомнения.
На четвертый день, под вечер, приполз вездеход к буровой. Свободные от вахты рабочие сбежались подивиться охотничьей удачливости.
– Ловко!
– Три медведя заломили!
– А там что?
– Мешки-то с чем?
– Слепой… щука и окунь. Рыбы полные мешки!
– Жируем, братва! Да здравствует Кучум!
В вагончике после ужина Федор рассказывал про охоту. Было накурено, не только топор, а и трактор повиснет, если его подвесить на густые слои махорочного дыма. Смех, нетерпеливое всплясывание ног потряхивали тесный балок.
– Едем, значит, мы, – увлеченно сообщал веселый Федор. – Премся лесом. Плывем по снегу болотами. Кучум и говорит: «Федька, паря, к тем поваленным осинам подверни. Лося стрелял. Не лабазил…» Мне что, одну железяку на себя, другую – на себя… Подъехали… Гляжу, здоровенный лось лежит… «Хватит, наверно, сохатины?» – говорит Кучум. А я отвечаю: «Илюша, медвежатинки бы нежненькой, чтоб в животе вкусно рычало…» Пососал трубку Кучум и вслух рассуждать стал: «У Игловой поньжи медведица спит. У нее сейчас ребенки…» – «Молочные медвежата, да зажаренные, вкуснее поросятины!» – умоляю я Илюху, а он так бескультурно отрезал: «Понос прохватит». Потом дальше рассуждает: «В Заячьем логе тоже медведица… У нее детенков нет. Наверно, больше быка будет… Амиканиха много жила, не обидится, если мы ее…» – «Где берлога? Далеко?» – спрашиваю Кучума, когда притопали к Заячьему логу. А он так спокойно отвечает: «Глаза твои вроде не пьяные, пошто слепой-то? Вот она, берлога». Глянул я, братцы, и чуть в обмороке не рассыпался. Вездеход наш стоит вплотную с лазом. Ружье в кабине. И не помню, верите, нет ли, как у меня в руках переломка оказалась. Зарядил. Ершусь. Виду Кучуму не показываю, а у самого в пятках шилья. Присмотрелся, на случай пакости куда салазки двигать. А Илье, лешему, хоть хны! Стоит, бормочет что-то и тросик разматывает. Вижу, смастерил петлю: конец привязал к крюку вездехода, а петлю настрожил у лаза. Растолковал мне: «Медведиха вылезет – в голову стреляй. Не бойся, она тебе беды не сделает, петля у нее будет на шее…» Это значит, Илья мне в знак дружбы легкую охоту придумал.
Но потом все по-другому обернулось, будь оно неладно!.. Расшуровали амиканиху. Вылетела она и влопалась в петлю! Поджилки заиграли у меня. В десяти шагах от звериной пасти стоял, а Илья чуть подальше, у осины, трубку курил. Жму спусковой крючок – выстрела нет. Пока я соображал, что и почему, пока вспомнил о предохранителе, а медведица увидала открытую дверь кабины и – туда. Начала лапищами шуровать. Мотор не заглушён, сами понимаете… Смотрю, вездеход тронулся с места и помчался на болотную чистовину. Кучум тут и завопил… А у меня сердце «тук-тук», и остановится. Однако честно скажу вам, слышал, как Илья кричал амиканихе: «Зачем проказишь? Вездеход государственный. Поломаешь, кто станет отвечать? Совсем некому, кроме Федьки!..» Вот ведь какой он парень отличный. И в этот момент о товарище подумал… О материальной, значит, ответственности за имущество… «Меня в это дело не впутывай! – кричу ему. – Ты петлю привязал к вездеходу, сам и отвечай!..»
– Чего ты, Федька, врешь много? – не удержался наконец Илья. Он все это время сидел у порога балка молча. – Ехала немного медведица в вездеходе. Потом мотор заглох. Она из кабины…
– Точно, вылезла, – хохочет Федька вместе со всеми. – А зачем она лапой под капот полезла? – обратился он к Илье. – Зажигание хотела отрегулировать и подальше умотаться, не иначе.
– Застрелил ты ее, – спокойно уже говорит Илья.
– Еще бы не застрелить привязанного зверя! – обиделся Федор.
– Рассказывай дальше, – просят буровики. – Дальше-то что получилось?
– А вот слушайте, сколько угодно… Положили медведицу в кузов. Надо заметить вам откровенно, нагадила та зверюга со страху в кабине прилично… Кара и сейчас еще рычит на вездеход. Да… Так вот. Подогнали мы вездеход снова к берлоге. Кучум приказывает: «Ты, Федька, карауль. Полезу в берлогу. Сын амиканихи должен спать. Сын большой. Хорошо стреляй, когда выскочит…» – «Илья, давай я полезу», – говорю ему. – Федор хитро поглядел на друга. – Согласился Кучум. Ну, полез, значит, я. Изба богатая, теплая. Подсвечиваю карманным фонариком, рассматриваю, а нож наготове держу…
– Картины на стенах, мебель импортная? – спрашивает кто-то из ребят сквозь смех.
– Вы не подковыривайте, а слушайте. Осмотрел, значит, просветил. Пусто. Доложил Кучуму. Сам он полез. Не поверил мне… И волосы у меня задыбились. Не пойму, кто сильнее в берлоге орет, человек или зверь…
Снова дружный хохот потряс прокуренный балок. А Федор увлеченно продолжает:
– «А-ры-ры.., Федька, хватай его там!» – кричит мне Кучум из берлоги… Это, значит, я должен хватать зверюгу, – комически разводя руками, поясняет Федор. – Его в берлоге расшуровал Илюха подожженным факелом из бересты.
– Откуда взялся-то он? – удивляются парни.
Федор не спешит отвечать. Закуривает, Затягивается с наслаждением дымом и только после этого говорит:
– Вот тебе и откуда… Двойная берлога была. Проход меж кореньями я второпях не заметил… Ухлопали второго. Потом еще один фокус устроил мне Кучум. Это когда мы с ним рыбной ловлей занялись. «Надо маленько рыбешки почерпать», – толкует он мне. У Ильи, братцы, все просто выходит. Он в своем урмане, как на складе горпищеторга. С одной полки лосятину взял. С другой – медвежатину. С третьей – рыбу… Да… Так вот. Долбим мы прорубь. Зачем, спрашивается, если снастей рыбацких нет с собой, кроме черпака-сака. А когда иордань вычистили ото льда, началось! Черпали час. Черпали два. Устали. Окуней и щук наворотили гору!.. «Горела» рыба в озере – дышать нечем было.
– Ну, братцы, жратва у нас теперь классная! Дармовая. Ледник есть. И летом жировать можно. На продуктишках прилично сэкономим, – подытожил Федоров рассказ молчаливый Славка, дружок Никиты.
– Кому что, а Славке экономия. Куда ты на своей легковушке в таежной деревне? – поддел кто-то жадного парня.
– Это вы гнуса поите в тайге, а я деньжат скоплю и отсюда подамся, сторожем куда-нибудь определюсь, – обиделся тот.
Снова расхохотались рабочие, слушая эту словесную перепалку.
3
В конце марта, когда чаще стали выдаваться солнечные дни, затосковал Илья по Улангаю. Подолгу сидел у окна вагончика, смотрел на буровую, которая, разрывая темноту огнями, сияла новогодней елкой. Вспоминал вечеринки на берегу Югана, в стороне от деревни. Разводили там парни костры-дымокуры от гнуса, танцевали с девчатами, пели частушки…
Теперь он частенько подумывал о Зине. Месяц назад, когда ходил за грузом на тягаче в Медвежий Мыс, даже отправил ей письмо в стихах. Может быть, Зина получила это письмо, думал он. Может быть, побаливает ее сердце в тоске по Илье… Буровая, как недоступный остров, отрезана от остального мира – распутица, связи нет с Большой землей. Но это ничего, сразу же за ледоходом примчится Илья в Улангай на своей моторной лодке, которая зимует около избушки…
Порой Илья присматривается к Верочке-коллекторше. Нравится она ему, да только не знает, как сказать девушке об этом. Опять сомнения гложут Илью: зачем писал любовное письмо председателевой сестре, когда Верочкины глаза ему снятся.
Каждый раз при отборе керна Илья помогает Верочке, Интересуется, какие пласты прошел бур, спрашивает название пород. Твердо решил Илья выучиться на геолога.
– Керн – язык скважины. Смотри лучше, Илья… – говорит Вера, когда слишком надоест любознательный охотник многочисленными своими «почему».
Илья кивает головой, делая вид, что рассматривает керн и все понимает. Сегодня, укладывая промытый керн в ящики, он между делом сказал:
– Это ничего, хорошо… Живешь с Машей в моей избушке…
– За квартиру должны платить, что ли? – удивилась его словам девушка.
– Я рад, тебе с Машей уютно и хорошо было зимовать в моей избушке. И еще потому, что тебя встретил… – смешавшись, выпалил Илья.
Вера поднялась, поправила волосы, выбившиеся из-под шапочки, внимательно посмотрела в глаза парню.
– Ты не влюблен, случайно, в меня? – говорит она резко.
– Влюбись или не влюбись, для тебя я как пень, – с горечью произносит Илья.
– Напрасно так думаешь, Илья, – помолчав, возражает Вера. – Ты чудесный парень, мне нравишься.
– Верочка, а замуж согласна идти за меня? – упавшим голосом спрашивает Илья.
– Если по-настоящему любишь, то пойду… – решительно говорит девушка и добавляет: – Только испытать твою любовь нужно…
Илья обругал себя.
«Как с Зиной быть? Письмо она, наверное, получила… А если не торопиться жениться на Верочке?» – размышляет он дальше, а Верочка смотрит на него внимательно и тоже молчит. Не по себе делается Илье.
«Нет, не надо ждать, – решает он. – Встречу Зину, скажу ей, письмо пьяный писал. Разве трезвый мужик станет стихи выдумывать?..» И, успокоенный, он говорит девушке:
– Я люблю тебя, Вера.
Та молчит некоторое время и вдруг рассказывает Илье доверительно:
– Знаешь, говорят, охотник медвежью шкуру дарит на счастье. Помнишь, когда принес ты ее к нам в избушку? Громадную, с когтями на лапах. Положил у моего топчана. А я тогда загадала вечером: если ты мне приснишься, значит, станешь моим мужем…
– Приснился? – заинтересовался Илья.
– Да… И радостным, счастливым был тот сон!..
Илья испугался. Вера ему казалась такой недоступной красавицей, что он о ней только мечтать решался, а тут девушка сама в любви призналась… Любит она его, оказывается. А может быть, шутит? Разыгрывает его?..
– О чем мы сейчас говорили, ты расскажешь ребятам? – спрашивает он настороженно.
– А чего бояться? – просто говорит Верочка.
Илья побледнел: так и есть, решила пошутить над ним…
– Разве можно над этим смеяться? – мрачнеет он.
Вера поняла его беспокойство и успокаивает ласково:
– Как же скроешь, Илья, если мы с тобой решили пожениться? Может быть, я тебе не нравлюсь?..
Нет, не такой рисовалась Илье любовь и женитьба. Оказывается, все просто и легко… Вот удивятся в Улангае, когда Илья вернется из тайги с красавицей женой. Хорошая охота у тебя была, скажет старая Югана.
С тех пор зачастил Илья в избушку к девушкам. Помогал им в трудном таежном житье. Торопился дрова принести, снег расчистить, бегал за водой, а длинными скучными вечерами рассказывал легенды, придумывал по ходу рассказа истории. Только после объяснения с Верочкой все легенды у Ильи о любви были. Маша-повариха сразу заметила это и нередко беззлобно подтрунивала над парнем.
– Ну, расскажи еще про любовь в тайге, – просила она. – Только постарайся не такую печальную историю, как вчера, вспомнить.
Илья с невозмутимым видом начинал говорить. Медленно текли его слова, складывались в затейливый узор.
– А вот, девушки, есть в нашем урмане такое озеро, на которое лебеди опускаются в самом начале весны. Почему эти гордые птицы полюбили это неприметное озеро, я долго не знал, но так и называл его -Лебединым…
Илья помолчал, а девушки подсели поближе и приготовились слушать.
– Лебединое озеро тихое. Даже в ветреную погоду не плещется, только морщинки бегают. Умеет это озеро говорить с человеком. Надо рано утром прийти к священной сосне, сесть на оголенный корень, который уполз к озеру и пьет воду в жаркие дни. Разговаривает озеро женским голосом. Сам слышал.
В мае, когда утки, гуси и лебеди начали вить гнезда, пришел я и сел под священной сосной. Слышал, как рычали за спиной медведи, визжали собаки, плакала-стонала женщина и звала на помощь. Но оглядываться нельзя. Это злой дух Болот заманивал меня к себе. Сидел я и смотрел на озеро. Смотрел, как плавают лебеди, охорашиваются, чистят перья один другому, разговаривают и смеются по-своему.
Показалось солнце из-за далеких урманов. Заплясали лебеди. Запели человеческими голосами свои тайные гимны…
– Ой, врешь, Илья! – улыбнувшись, сказала Маша, а в глазах у нее любопытный огонек плещется.
– Вечно ты, Машенька, перебиваешь человека. Рассказывай, Илья, – просила Верочка, глаз не спуская с Ильи.
– Они пели… – продолжал рассказывать Илья. – И песня была про любовь. Нельзя ту песню запомнить, а только можно слышать. Озеро поморщилось, хоть и ветерка не было, и начало шептать: «Ты не слушай их песню. Они хотят заворожить твою душу и превратить тебя в черного орла. Станешь сильной, храброй птицей и будешь летать высоко над озером день и ночь, сторожить берега и лебединые гнезда от зверей и зверюшек, от хищных птиц и змей. Бойся, Кучум, волшебных песен, – говорило мне озеро. – Сейчас все лебедушки станут женщинами и приплывут к тебе и будут предлагать в жены самую красивую. Откажись. Не целуй руку красавице лебедушке. Если поцелуешь, сразу же превратишься в черного орла…»
– И ты отказался? Вот глупый-то! – не удержалась Машенька, перебила Илью.
– Отказался, – спокойно ответил Илья, а сам ласково глянул на Верочку. Лицо его оставалось спокойным и печальным. – Так… едва солнце взошло, озеро осветилось изнутри, будто зажгли на дне яркие лампы. Вода стала блестящей и прозрачной, рыбы засияли золотом, мальки порхали разноцветными бабочками. А в глубине, на песчаном дне, увидел я лежащих в ряд тридцать пять черных орлов. Озеро мне и говорит: «Все они когда-то были молодыми охотниками. Всех я отговаривала. Но они не послушали меня. Они теряли сердце и целовали руку невесте-лебедушке… А потом, узнав…»
– Убивали лебедушек?! – опять поторопилась любопытная Машенька, а Верочка сердито посмотрела на подругу.
– Узнав, что они обмануты, – продолжал Илья, даже не взглянув на Машеньку, – взлетали высоко в голубое утреннее небо орлы, складывали крылья и падали камнем в озеро. И ложились охотники на песчаное дно озера, как в могилу. Люди не знают эту тайну и потому считают лебедушек святыми птицами…
Потрескивал огонь в печке, гудел в трубе. Плясали по потемневшим бревенчатым стенам темно-багровые блики.
4
Кара была любимицей буровиков. Нередко рабочие по апрельскому насту ходили с ней на охоту. Пострелять глухарей, косачей или просто погулять по тайге. Кара миролюбива и послушна. Всегда откликается на зов. Илья ругался: «Забалуете собаку». Привязалась лайка, больше чем к своему хозяину, к Верочке. Жила она по-старому у избушки, под вывороченным пнем. Вера кормила Кару трижды в день. С котлопункта приносила лайке куски повкуснее и даже приучила к сахару и конфетам. В морозы Вера запускала Кару на ночь в избушку. Однажды узнал Илья о такой заботливости и отругал девушку: «Ты сдурела! Собака после тепла на морозе – не собака, мерзливая свинья. Пропасть может».
Любил Илья свободное от вахты время проводить в избушке у девушек, слушать их песни и рассказы о большом городе Томске. Помогал девчатам колоть дрова, расчищать от снега тропинку к буровой.
Нравилось и Верочке слушать разные охотничьи были. А рассказывать свои истории Илья любил, хотя нередко и приукрашивал их. Многое узнали девчата о жизни Кары. О том, как она не раз спасала жизнь своему хозяину. И о том, как Илья всегда выбрасывал щенят Кары. Последнее девушек очень возмутило.
– Какой же ты грубый и жестокий, Илья!..
– Илья, ты просто дикарь-зверолов. Безжалостный! – ругала его Маша. – Жить бы твоей собаке спокойно в деревне. Купи для тайги кобеля-волкодава, а Кару мы с Верочкой тебе больше не отдадим. Хоть в суд подавай… Кара остается с нами на буровой.
– Продай нам Кару, Илья, – просила и Вера.
Был этот разговор еще перед тем, как Илья с Верой объяснились в любви. Такой неожиданной и торопливой.
– Когда щеночки появятся у нее, мы тебе любого на выбор отдадим, – обещала Маша.
Не знал еще причину Илья, с чего это девчонки клянчат у него лайку. Думал, для забавы. Для баловства – только и всего. Привезли бы себе кошек и забавлялись… Зачем им промысловая собака?
Но неспроста привязались девушки к Каре. Случай у них такой вышел. Вера. находилась на буровой – шел подъем керна. Маша же, утомленная дневными хлопотами, крепко спала, когда раздался стук в дверь. Спросонья девушка подумала, что вернулась подруга. В потемках нащупала дверной засов, отодвинула и растерялась: в избушку ввалился Федор.
– Машенька, у меня что-то голова болит, – просительно начал он. – Ребята рубятся в домино, не дают уснуть. Можно я у вас устроюсь на полу, на медвежьей шкуре? Отосплюсь… Утром на вахту…
– Спи, – ответила Маша равнодушно, не разгадав хитрости Федора.
Тот же попытался юркнуть под одеяло к девушке… Кара лежала у дверей в углу и настороженно смотрела на пришельца. Обычно ночью никто из мужчин не заходил в избушку к девушкам.
– …К тебе по-хорошему, а ты руку кусать. Собака, что ли… – добиваясь своего, ругался Федор, пыхтел, уговаривал Машу.
– Кара!.. – позвала девушка на помощь лайку, только сейчас вспомнив о ее присутствии.
Кара словно ждала зова. Ощетинила загривок, наблюдая за непонятной борьбой женщины с мужчиной, и с рычанием метнулась на топчан… Удар ноги отбросил лайку. Второй прыжок… Мужчина, хрипя от боли и ярости, с прокушенной рукой свалился на пол.
Ушел Федор той ночью изрядно потрепанным, все грозясь пристрелить Кару, а Маша целовала свою спасительницу…
– Хорошенькая моя, умненькая, храбренькая… Так ему, кобелищу, и надо. Думает, если молоденькая и слабенькая, так глупая, значит…
Не мог отказать Илья Верочке. Подарил Кару. Теперь сытая обласканная лайка ни на шаг не отставала от своей новой заботливой хозяйки. Она будто почувствовала предательство Ильи: сторонилась, не ластилась больше к хозяину, которому так долго и верно служила.
Несколько дней Федор ходил с перебинтованной рукой, не тая злобы на Кару. А совсем недавно принес убитую белку и скормил вкусную тушку собаке, приласкал ее. Потом свистнул Кару и ушел с ней в тайгу с утра. Ушел просто так, прогуляться.
Весна! Первые дни мая.
– Ты, Кара, справедливая. И злопамятная, я бы сказал. Больше месяца рычала на меня, близко не подпускала, – сидя на валежине, обогретой солнцем, говорил Федор лайке. – Оно к лучшему, что ты тогда турнула меня от Маши. Я думал, раз на буровую девка к мужикам пошла, то со всяким согласится… Но, оказывается, может за свою честь постоять. Боевая девка… Люблю таких. На такой, можно смело жениться… Ты слышишь, Кара? Как думаешь?.. Я ее, кажется, любить буду…
Кара смотрела в лицо Федору, с кончика языка падала слюна, а понятливые уши то прикладывались, то поднимались вопросительно. Где же обыкновенной таежной лайке разобраться в сложном мире человеческих отношений…
5
Когда Федор возвращался с прогулки и подходил к буровой, то услышал крики. Кара с лаем кинулась к столпившимся людям. Дизели приглушены, свечи, поблескивая на солнце, стояли в затворе, прильнув вершинами к полатям.
– Нефть?! – подбежав к буровикам, возбужденна спросил Федор с надеждой и вопросом в голосе.
– Нет, Федя, только признак нефти пока… – ответил Геннадий Яковлевич, разглядывая небольшой цилиндрик.
А случилось вот что. Пока Федор прогуливался по тайге, керн, поднятый с двух тысяч трехсот сорока метров, Илья помогал Верочке промывать в ведре. Освобождая керн от глинистого раствора, Илья заметил цилиндрик породы длиной этак сантиметров в пятнадцать пускал в воде пузырьки, как елец. Илья выхватил керн из ведра – пузырится! Понюхал помытый керн и уловил приятный запах чистейшего авиационного бензина с еще какой-то резкой примесью, похожей на больничную.
– Бензин!!! – радостно крикнул Илья.
Вера делала пометки в тетради. Она растерянно подняла голову и недоверчиво посмотрела на Илью. Выпала из рук тетрадь с описанием керна. Илья протягивал девушке небольшой серый цилиндрик породы…
– Запах нефти?! Беги скорее за Геннадием Яковлевичем… – торопливо сказала Вера, внимательно осмотрев керн, разломив и понюхав его.
Не скоро улеглось волнение буровиков. Илья упросил Верочку отдать ему сувенир небывалой ценности: срезанный ножовкой кругляшок сероватого песчаника в мизинец толщиной. Подражая Вере, он обнюхал керн еще раз, завернул в носовой платок и положил в карман.
Преждевременной оказалась радость буровиков. Не даст эта скважина ни газа, ни нефти. Крепко хранит свои сокровища дремучий юганский край. Но слабый, еле уловимый след нефти и газа есть…
«Значит, не мертва эта страна болот и озер, – думал Геннадий Яковлевич, передав на базу обнадеживающую весть по рации. – Не зря мы два месяца пробивали зимник от Медвежьего Мыса к Кучумовой площади. Даже не верится, что за такое короткое время провели полный монтаж буровой… Золотые ребята, Молодцы!»
«Кучумова площадь» – так называли теперь все буровики свой участок, увековечив имя молодого помощника дизелиста, бывшего охотника, хозяина этих таежных владений.
6
Четвертый месяц идет бурение. Все было за это время. Поломки, аварии… Не забыть, как схватывал раскаленный ледяной металл мокрые рукавицы. Примерзали они к трубам. Стыла влажная брезентовая роба, ломалась, как слюдяная. Перебороли стойкие люди северный ледяной холод. И сталь буровой вынесла все нагрузки и перегрузки… Не лопалась, не давала сколы-трещины в сорокаградусные морозы. Давно ли, кажется, поднятые с глубины свечи дышали напитанным подземным жаром, дымились на морозе и сразу, на глазах, за какие-то минуты, покрывались хрустящей солью изморози…
И вот лето.
«До заданной глубины остается шестьдесят метров. Что дадут эти метры? – беспокоится Геннадий Яковлевич. – Вернемся ли в Медвежий Мыс первооткрывателями?.. Тогда встретят торжественно, с музыкой… А после неудачи придется возвращаться потихоньку…»
В Медвежьем Мысе у буровиков живут жены и дети. Никто не ждет только Геннадия Яковлевича, Федора, Никиту и Лукича. Они привыкли к столовским обедам, к гостиничным койкам, к жестким ватным подушкам и вышарканным одеялам неуютного холостяцкого быта.
Была у Геннадия Яковлевича семья. Потерял он в войну ее. Ушел с пятого курса университета на фронт, оставил молоденькую жену-студентку с двухмесячной дочуркой… Где сейчас та далекая Сима? Не дождалась его возвращения. Сильно переживал танкист, когда вернулся с фронта. Но не винил женщину… Каждый ищет счастье и любовь по-своему.
Геннадию Яковлевичу пятый десяток. Чайки-морщинки угнездились на лбу, раскидывают свои крылья, когда Геннадий Яковлевич хмурится. Да еще фронтовая жизнь и кочевая, таежная, повыбили на его голове мысатые залысины, кинули проседь в виски. Женщинам он еще нравится. Профессия вот только у него дурацкая. Как он сам говорит, рюкзачно-кочевая… Десять лет искал Геннадий Яковлевич Обручев нефть на тюменской земле – в тайге и тундре. Нашел. Предлагали тогда ему солидный пост, но, возвращаясь из отпуска, встретил он дружка из Западно-Сибирского геологического управления. Сосватал тот Геннадия Яковлевича: «Юган будем зондировать. Геофизики обнадеживают. Слово за буровиками…» Так вот и очутился он на Кучумовой площади, возглавив на первых порах буровую бригаду.
Не службист Геннадий Яковлевич. С его образованием университетским давно можно посиживать в городе, в каком-нибудь управлении, а он десять лет- то геолог, то прораб-вышкомонтажник, то мастер буровой… И предложи ему сейчас командно-кабинетную работу – откажется. Не променяет свою кочевую жизнь на четырехстенную оседлость. Быть может, от холостяцкого неуюта тянет его в поле, на самые трудные участки работы.
7
Зина Гулова, сестра председателя, конечно, получила любовное письмо Ильи. Прочитала, посмеялась, пожалела немного парня. Но это было еще зимой. А сейчас весна! И надо же случиться, что сегодня утром, перебирая бумаги, наткнулась на письмо Зина. Прихватила его с собой в школу. Мол, почитаю в учительской, посмешу подруг. Не подумала Зина, что грешно шутить над письмом, сочиненным от чистого сердца. Опять же виновата весна: какой девушке не хочется похвастаться, что за ней ухаживают, что на нее обращают внимание парни. Зина пока никого не любит. Ждет девушка достойного жениха. Но где он? Илья не подходит, не нравится.
В большую перемену Зина прочитала подругам любовное письмо:
– Вот обратный адресок: «Речка Оглат. Охотничья избушка рядом с буровой. Получить Илье Кучумову».
А что тут смешного? Возможно, придет день – и на том месте, где охотничья избушка Ильи, вырастет поселок.
– Ну, ну, давай дальше, – просили подруги.
– «Долго думал, кого из девушек полюбить. Кроме тебя, некого. Буду тебе красивы стихи выдумывать, хороши песни петь. Денег у меня много…» – читает Зина.
Хохочут молодые учительницы.
– Что ж, в этом есть смысл. Денег много, и стихи сочиняет… Стоит подумать, – посоветовала полная конопатая пионервожатая Варенька Стрельникова.
А еще Зина Гулова последние дни часто ворчала в учительской:
– Школа построена на неудачном месте.
8
Стоит школа близ берега. Большие светлые окна смотрят на Юган. Зимой рядом со школой спуск под гору, к накатанному санному зимнику, который уходит по реке вдаль, за мучу-колено. По зимнику хаживали обозы, в плетеных из прутьев коробах, корзинах из дранки возили юганцы крупного озерного окуня, язя, щуку на рыбозавод Медвежьего Мыса. А во второй половине зимы появилась диковинка: проложили из райцентра к Улангаю лыжню аэросани, доставляющие теперь почту в дальние охотничьи селения. По срочным делам и пассажиров иной раз прихватывал водитель, нарушая почтовую инструкцию. Теперь и деревенские ребятишки считают: «Устарела оленья упряжка, ушла в песню сибирская почтовая тройка с колокольцами да ямщиками».
Вид из окон школы на юганский зимник нередко отвлекал любопытных ребят от уроков. Хоть вешай на окна плотные занавески: тянутся глаза к окнам – кто приехал, куда, зачем? Все надо знать подросткам. Зимой еще терпимо: частенько мороз свои узоры плотно накладывал на оконные стекла. А вот весной, когда начинается ледоход, на уроках становятся ребятишки глухими к объяснениям учителей, на переменах звонка не слышат. Приходится их, как утят, загонять в классы. До школы ли сынам охотников и рыбаков, когда на берегу пахнет смолой да сосновой серой – прожаривают, конопатят улангаевцы обласки, лодки, катера. Ох, как горят у ребятишек глазенки и как тянет их на берег! А дома охотничьи ружья начищены, смазаны и патронташи набиты новенькими патронами.
Без задержки, ранней гостьей пришла нынче весна на Юган. После ледохода солнце прибавило накал. Милее ласкает таежный север. Дыбится молоденькая травка, проклевывается скорлупа почек остроносыми листками-цыплятами. Вот-вот закудрявятся деревья.
Какая учеба ребятишкам на ум пойдет, если по вскрывшейся реке плывут первые самоходные баржи, груженные лесом и шпалой. Любуются девчонки да мальчишки пароходами-колесниками и рыбацкими катерами – все посудины освежены, краской блестят, идут по реке, вздымая гордо носы, разбрасывая волны. Идут по таежной реке и рассеивают по берегам чудную музыку из громкоговорителей. Эх, будущим капитанам туда бы, на мостик, или хотя бы простыми палубными матросами. А как волнует, как зовет юных охотников крик гусей и уток на заливных лугах. С ружьем да сетями туда бы! Весной в детских душах бунт – рвутся педагогические цепи. Забыла об этом Зина Гулова, а ведь сама не так уже давно училась в этой самой школе и в эти же окна весной подолгу засматривалась, мечтала…