Глава восьмая
1
Гурьян проболел три недели. Изнуренный продолжительной бессонницей, он наконец крепко проспал целые сутки и поднялся. Не было головной боли и озноба. Только все вещи вокруг казались игрушечными, незнакомыми.
— Есть хочу, — сказал он, не узнавая своего голоса.
— Подожди, я сейчас аладьев поджарю, — захлопотала Варвара. — Ох, Гурьян! Я думала, что и ты… Ко мне все дни приходила Леночка. Придет вот так и станет в дверях, а горлушко у ней перерезано. Набоялась-то я, матушки мои.
Гурьян оделся и, пошатываясь, прошелся по комнате. Ноги еще дрожали, а голова казалась пустой. Он сел к окну, залитому солнцем. На улице звенела первая капель, пригретый снег поголубел.
Варвара накрыла плечи больного одеялом и подала свежие газеты.
— Тут што-то шибко хорошо пишут про Улентуй.
Гурьян посмотрел сводку за февраль и первую половину марта. Добыча золота против декабрьского опять повысилась. Зато запасы руды встревожили директора. «Гора» росла, и было ясно, что с открытием весенних работ ветхая бегунная фабрика не обслужит рудника и опять получится пробка.
Гурьян взял краевую газету и улыбнулся. Над шапкой подвальной статьи стояли фамилия и инициалы инженера Клыкова.
Статья была подслащена похвалами новой администрации. Автор не отрицал достижений Улентуя. Однако успех рудника он объяснил случайным нахождением богатых золотоносных жил в шахтах «Соревнование» и «Третьей». Но абзацы о дальнейшем развитии поиска директору очень не понравились. Клыков держался прежних взглядов на Улентуйские непроверенные месторождения.
Гурьян отложил газету, хотя раздражаться на статью у него не было основания.
— Старовер! — усмехнулся он.
— Кого это ты? — спросила Варвара от печи.
— Да… Иван Михайлович… упрямый, как черт…
Варвара облизала ложку и подперла бока.
— Все они хороши и одним миром мазаны. Эта антроповская вертушка совсем истаскалась с Гирланом, а на нашего брата и посмотреть по-людски не хочет. Тоже и Татьяну Александровну на такое место поставили. И опять, кто знает, хоть она и мозговита, слов нет, а женское ли это дело? И опять, кто знает, что у них на уме. По обличью тоже из таких…
— Это ничего не значит. Таких надо ценить и беречь, как глаз.
Гурьян раскаивался, что поделился с Варварой, но она заметно сдерживала себя, хотя похвалы Вандаловской и резали по сердцу. После смерти Ленки Варвара более чем когда-либо боялась потерять его, последнюю опору в жизни.
…Вечером зашел Стуков.
— Читал? — спросил он, указывая на газету.
— Просмотрел, — хмуро ответил Гурьян.
— Здорово!
— Не поймешь его…
Секретарь щелкнул замком портфеля. Он достал два письма и оглянулся на Варвару.
— Это пишу я. Надо пришить всю черную компанию во главе с Гирланом. Тут дело идет о расследовании постройки обогатительной фабрики. Пусть Степанов пошевелит мозгами. Зашились они там.
Гурьян прочитал письмо и задумался.
— Копию крайкому пошли, — посоветовал он.
— Ну, конечно! — Стуков прищурил глаза и снизил голос до шепота.
— А это вот другое.
Гурьян просматривал текст помутневшими глазами. Голова его закружилась, стала тяжелей. В бумажке сообщалось относительно Вандаловской. Указывалось, что она дочь богатого золотопромышленника и жена белого офицера. Намекалось на возможность «тонкой» связи ее с иностранным капиталом.
Гурьян позеленел.
— Это отсюда запах идет, — кивнул он на окна перебоевской квартиры.
— Ну, да. Посмотри снизу анонимку…
— Сволочи!
Кулаки Гурьяна поднялись и задрожали в воздухе.
— Это им не отломится, — сказал он.
После обеда директор, вопреки всяким предостережениям врача, сходил в контору, осмотрел растущие яруса леса и вернулся домой усталым, но в хорошем настроении. От тайги, вместе о запахами смолы, летел густоголосый шум — предвестник быстро надвигающейся весны. С шумом этим незаметно, год за годом, сжилась привычка к переходу на кипучие весенние работы. Такое время было подъемом сил, пробуждением молодости.
2
Разведывательные работы начались в конце апреля. Это противоречило установившимся правилам. Из треста опять летели телеграммы, указывающие, что в такое время года разведки стоят дорого, предлагалось отложить их на июнь.
Гурьян засунул пачку в портфель и сел в машину рядом с Вандаловской.
— Значит, не послушались? — усмехнулась она.
— Ерундой там занимаются. Нужно всех их приблизить к живому делу, тогда поймут…
Дорога рыхлела. Резиновые шины автомобиля разбрасывали комья посеревшего влажного снега, грузли до земли, шипели. По пробуравленным колеям набиралась мутная подснежная вода. Долина реки плешивела прогалинами, отсвечивающими сединой.
Старатели отогревали кострами старые шурфы.
— Варварский способ, — указала глазами Вандаловская.
— Да… но пока мы не можем его отбросить. — Директор заглянул в ее глаза, опьяненные весенней радостью.
— Что это вы?
— Так… Интересно жить становится. Смотрите, как наступает весна. А главное, мы беремся за Улентуй по-настоящему. — Она повернула к нему лицо. По щеке инженера ползла бороздка грязи.
— Сотрите, товарищ директор, поухаживайте за буржуйкой, — усмехнулась она. — Как я рада, что вы поднялись.
Гурьян не нашелся, что ответить, и прикоснулся платком к розовой ямочке щеки. «Знает о записке?» — подумал он.
В полукилометре от реки стояли новые станки. Рабочие проворно расчищали площадки от заледеневшего снега. Как всегда, при начале новых работ, приискатели исполняли дело с особой аккуратностью. Тем более что станки были долгожданными гостями. И недаром старатели, теряя день, пришли посмотреть на диковинных иностранцев.
Гурьян тряхнул Хлопушина за плечо. Тот оглянулся, недоумевая.
— Ты что?
— К бабе-то не уехал?
— Пузатая корова у него сдохла и нет резону ехать, — вмешался Филя Балда.
При виде Вандаловской Алданец картинно подбоченился и пустил остроту:
— В данный период гражданин Хлопушин решил не являться к своей Акулине, так как она соизволила сойтитца гражданским браком с колхозником.
Рабочие рассмеялись, а Вандаловская строго посмотрела на щеголя.
— Вы работаете в разведке? — спросила она.
— Здесь не включился. А когда мотался на Лене, то на бригаде стоял. Только там мы вертели не этой бороной, а Кястошкой.
— И треплешь, поди-ко, — вмешался обиженный Хлопушин. — Заткнись, онуча посконная! Давай, я разберу его, как гармошку — комар носу не подточит. Да если желаешь знать, то меня на чеканщика делали.
— А вышел барабанщик.
К Вандаловской подошел низкорослый усатый мастер и, отряхивая залощенную мазью тужурку, пожаловался:
— Материал у нас ненадежный…
— Станки плохие? — глянула она в морщинистое лицо мастера.
— Нет, станки будто ничего, да коронки сляпаны здесь, за них побаиваюсь.
— Попробуем. Какой мощности двигатель? — Она начала искать марку, но мастер поспешил объяснить:
— Двенадцатисильные.
— Мало… хорошо бы вместо нефтедвигателей электромоторы поставить…
Мастер пожал плечами.
— Какой материал на терку заложим?
— Попробуем сначала дробь.
Над первым станком быстро поднималась буровая вышка.
Между четырех столбов плотно ложились простенки из половинника.
Последний брус положил Гурьян и, пощупав блестевшую черной краской колонковую трубу, крикнул сверху.
— Можно пускать!
Двигатель застучал уверенно и грозно. Разведчики торопливо спустили колонковую штангу.
Несколько минут Вандаловская прислушивалась к хрусту стригущих мерзлоту коронок, а затем махнула рукой мотористу:
— Что случилось? — встревожился Гурьян.
— Коронка пополам, — сердито догадался мастер. — Самодельщина, она и есть самодельщина.
Вандаловская рассматривала сероватую породу и, будто для себя, объясняла:
— Кажется, есть граниты и сиениты в значительном проценте. Мастер, заряжайте.
— Слушаю, товарищ инженер.
Бригада с переснаряжением коронки работала быстро, но все же маленькая авария отняла около двух часов. В километре от первого заработал второй станок, но и он остановился. Прибежавший Ларька сообщил, что у бура искривилась колонковая труба и не работает переходник.
Буровые команды растерялись. Гурьян и Вандаловская по нескольку раз гоняли машину от станка к станку. Волновались буровые мастера и мотористы. День прошел впустую. Буровые скважины обещали впереди осложнения.
Качаясь на сиденье машины, Гурьян молчал и, опустив голову, сопел трубкой.
Смеркалось. От сопок доносился клекот токующих тетеревов. Под колесами автомобиля хрустко кололся тонкий ледок. Вандаловская смотрела в сторону, на затуманенные вершины хребтов. Выходя из машины, она пожала руку директора и нарочито весело оказала:
— Это еще чепуха, Гурьян Минеич. Истирающие материалы у нас низших и средних сортов. Обождите, добудем лучшие, тогда совсем другое пойдет. Кстати, как вы думаете насчет организации вечерних курсов по переподготовке мотористов? Я замечаю, что у нас эта публика слаба.
— А что ж… Это — дело. Нужно еще перевести бригады бурильщиков на прогрессивно-премиальную оплату, — вспомнил он.
3
Захмелевший бражной смолой, налетел из тайги весенний ветерок. Ветер играл дудками высохшей по отвалам дурнины и сушил огромные доски, выкрашенные в черный и красный цвета. Доски выгромоздились около каждой шахты, на площади поселка, среди старательских шурфов, около новых разведывательных скважин. Рождались и исчезали каждое утро и вечер волнующие слова:
«Проценты… Тонны руды… Золото… Промфинплан…» От этих слов возникали радости и скорби. Ими теперь жили в каждой смене, в каждой семье.
В «Пятую» шахту брошены две бригады буксира.
Костя впервые столкнулся в работе с комсомольцами. Об этих ребятах он слышал много нехорошего в годы бродяжничества и теперь, среди старателей бригады Алданца. В представлении последних они были изобретателями громких лозунгов, болтунами на всевозможных собраниях и будущими портфельщиками.
Опасения в том, что занявшие черные доски забойщики «Пятой» встретят пришельцев недоброжелательно, не оправдались. Получилось обратное. Комсомольцы — бутовские ученики — были приняты в шахте с исключительным уважением. Костя понял, что нужно поддержать марку своего учителя. Мочалова вызвал на соревнование Пинаев. Низкорослый, с загнутыми ухватом ногами, Павел показался смешным. Но за десять дней буксира они, не отставая друг от друга, дали рекордные нормы выработки. Их фамилии красовались на красной доске первыми после Бутова. Костя и ряд молодых забойщиков были премированы велосипедами и получением квартир в первую очередь.
Через две недели с «Пятой» сняли рогожное знамя. Катя с Пинаевым подхватили Костю под руки и увлекли на цеховое собрание. Среди молодежи и заслуженных забойщиков, после старательских буйных сходок и попоек, в светлом помещении, он почувствовал настоящих рабочих. Ударников хвалили в речах: директор, Стуков, ими восторгались товарищи по забоям. И опять властно и призывно звучали уже не мертвые лозунги:
«Проценты… Тонны… Промфинплан…»
На Костю направились сотни горящих глаз, когда Вандаловская заговорила о перевоспитании старательской массы. Он опустил голову, но узкие темные глаза беспокойно бегали по лицам шахтеров. Сладкой болью стучало сердце. Стыд за прошлое, радость настоящего густым румянцем залили обожженное ветрами и морозами лицо парня. К нему, улыбаясь, подошел Пинаев, крепко стиснул плечо.
— В комсомол надо, Мочалов. Иди на трибуну, твое слово.
— Просим! Покажись, Мочалов!
— Ну, вставай, — толкнула сзади Катя.
Костя поднялся, но опять опустился, будто не мог оторваться от скамьи.
Собрание закрылось пением Интернационала. Не один раз Костя слышал боевой гимн, но сегодня как-то по-особенному проникали в сознание, хватали за сердце слова.
Хлынувшая из помещения молодежь стиснула Костю и в давке вынесла на улицу. Ребята пели и здесь. Сопки отзывались на гул, сопки передразнивали эхом разбушевавшуюся молодежь.
Катя взяла Костю под руку.
— Ну, видишь, ты какой! Идем ко мне. Сегодня будет Пашка и еще кое-кто из ребят. Там тебе и книжки отберу. Надо просвещаться.
4
Нашествие весенних вод явилось неожиданным, как преждевременные роды. По рытвинам, по набитым голубеющим снегами разложинам стремительно сорвались мутные ворчливые потоки. Снега помертвели. Только утрамбованные накатом и конским пометом дороги горбатились острыми грязными спинами. Дороги чертили рудник синевато-желтыми полосами, сопротивляясь заполыхавшему солнцу, похожему на раскаленное железо. Хмельной разгул весны шел в гремящих водоливнях, в шалых свадьбах глухарей.
Через разложину, от поселка к шахтам, Морозов с артелью плотников сооружали временные подмостки. Лог полнел водой, вздувался. Вода устремлялась падью к зажелтевшей проталинами долине, к реке. Вода по заброшенным шурфам подбиралась к поселку.
Переброска грузов остановилась. Автогараж бездействовал.
За три дня до первомайских торжеств Гурьян распорядился наладить вьючный обоз. К вечеру пятьсот рудничных и три сотни деревенских коней бесконечным караваном потянулись на юг. Кони вязко шлепали по лужам, проваливались в рыхлеющем снегу, пачкали животы в мутной жиже.
К празднику рудник все же остался без хлеба. В столовых давали усиленную мясную порцию, но это не удовлетворяло. По цехам Стуков, Катя и Пинаев проводили летучие митинги. Старатели снова зашумели, а накануне праздника не вышла на работу часть шахтеров.
В сумерках рудник притих. Только в клубе буйствовала молодежь, да в директорском кабинете вели словесные бои потерявшие головы снабженцы и транспортники.
Но беда была впереди. От шахты «Соревнование», где работала ночная смена, зычно и всполошно понеслись голоса. Крики вместе с топотом катились с увала к ложбине, к поселку, перемешиваясь с неистовым разгулом весенних вод.
Первым через подмостки перескочил Костя. Без шапки, с облепленным грязью кайлом, с распахнутым воротником рубахи, он влетел в контору и с порога крикнул:
— Шахты топит!
Гурьян с Вандаловской и Стуковым не успели еще выскочить из помещения, как зазвонили на каланче, забасила сирена электростанции. Узкие переулки поселка наполнились всполохом. Из бараков кучами выскакивали женщины, подростки, изношенные старики — патриархи рудника. Толкая друг друга, люди рванулись к шахтам. Зыбкие подмостки погнулись, осели срединой. Люди прыгали через воду, люди совсем забыли о хлебе, о недовольствах, они поднятым валом шли в схватку с чудовищным капризом стихии.
Около пролома мостков выросла грозная фигура Бутова. Раскинув руки широким крестом, он осадил толпу:
— Ни с места!.. По одному перебегай! Убью насмерть!
Гурьян перескочил на другую сторону пролома и подал руку Вандаловской.
Но в это время мостки погрузились еще ниже, и директор с помощницей очутились по груди в холодной кипящей воде.
Гурьян уперся ногами в качающуюся коряжину. Вандаловская одной рукой обхватила его шею, другой держалась за перила. Волна резкими толчками сбивала обоих вниз. Гурьян почувствовал судороги в ногах, леденящая волна хлестнула ему в лицо. Новый прибой окончательно разорвал директора с инженершей. Но между ними прыгнул на подплывшую плаху Бутов. Забойщик ухватил за ворот обессилевшего директора и вместе они вытащили Татьяну Александровну.
Часть рабочих осталась на поселковом берегу.
Снимая сапоги, Гурьян видел, как Морозов с Костей, заскочив в воду, закладывали под изогнутые мостки огромную вагу.
— Не изувечило тебя, Александровна? — беспокоился Бутов.
— Руку немного зашибло, а в общем — ничего.
Сильнее других затопляло первую и шестую шахты, на горизонте которых стояли три насоса. Их было вполне достаточно для откачки воды. Работал же, и то слабо, только один.
Бутов увлек Татьяну Александровну и Гурьяна в насосную камеру, где Антропов при свете тусклого электрофонаря осматривал машины и допрашивал механика:
— Почему первый и второй дали перебои? Вы обязаны это знать!
— Не могу понять, товарищ инженер.
— Не знаю… Насосы установлены по указанию инженера Гирлана.
Татьяна Александровна поддержала Антропова.
— Но вы-то безграмотные или не потрудились проверить? Смотрите, у вас не набит сальник! Разве не знаете, что элементарная обязанность механика устранять такие недостатки на ходу?
— Насосы все равно не могут выбрасывать воду наверх, — не сдавался механик. — Посмотрите, все они установлены на уровне штрека, и малейшая прибыль воды угрожает насосной камере затоплением. Я об этом говорил еще при постройке.
— Гады! Вот они где подсидели нас!
Густой бас Бутова испугал вздрагивающего от озноба Гурьяна.
Антропов с Вандаловской переглянулись и одновременно сбросили мокрые тужурки.
— Что вы хотите делать? — спросил директор.
— Попытаемся поднять насосную камеру хотя на полметра выше, — ответила Вандаловская.
— Но разве можно так скоро? — усомнился механик.
— Это нужно, иначе гибель всему водоотливному хозяйству.
Антропов взял фонарь и направился проверять насосы.
— Переоденьтесь! — крикнула Вандаловской Катя, шлепая по подступающей к камере воде и держа в руке сухую одежду.
По стволам шахт с дребезгом загремели тяжелые бадьи. Скрип блоков слился с голосами людей. Внизу, по темным штрекам, шахтеры бродили по колено в липкой слизи. Прибывала вода, прибывали люди.
На рассвете все жители рудника, старатели и колхозники из соседних деревень поочередно, передавая инструменты, долбили водоотливные канавы от забоев к разрезу бремсберга.
С юга, подгоняемая теплым ветром, стремительно шла весна. В этот день, день Первого мая, люди рудника бросили отчаянный вызов стихии. Очереди сменялись около насосов, очереди боевыми пластунскими командами бросались в схватку с верхней и подземной водой. И только с наступлением ночи, когда, к безотчетному удивлению механиков, была поднята камера и насосы начали правильно извергать наверх воду, над рудником взлетела многоголосая песня молодежи.
Впереди по поселку шагал шахтерский цех, за ним комсомол, за комсомолом — старатели и колхозники. В обуви людей жвыкала губительная весенняя вода, по спецовкам ползла грязь.
5
Граниты и сиениты в почве оказывали упорное сопротивление, пожирая коронки. Вандаловская применила победиты, но эти истирающие материалы пригодились только для второго станка, попавшего на полуразрушенную породу.
Первые две недели мая станки вырабатывали не больше одного погонного метра на буро-смену. Около свежих шурфов появились еще две доски. На одной из них белой краской означалось расписание времени для спуска и подъема буров, насадки и выемки труб, перестановки буровых вышек. На второй — записывались аварии, простои нефтяных двигателей и буровых команд. Здесь же записывались прогулы и достижения.
Остановки нефтяных двигателей поглощали время больше прочих аварий. Дирекцией был отдан приказ о сокращении электросилового баланса для освещения поселка. К концу третьей недели от электростанции до новых буровых скважин ровной фалангой выстроились столбы с электропроводами.
Скважины углубились на десять метров, когда Вандаловская распорядилась переменить коронки. Выяснилось, что скважины опять были искривлены.
— Надолго остановили работу? — спросил подъехавший на машине Гурьян.
— На неделю, а может быть, и больше.
— Почему?
— Нужно прочистить скважины и перевести станки на дробовую зарядку. Посмотрите, сколько шлама.
Вид у Татьяны Александровны был усталый. На лице появились чуть заметные морщинки. Она после купания в ложбине говорила в нос.
— Через кого идут наши заявки на коронки и дробь? — Гурьян пытливо заглянул в ее усталые глаза. — Через техбюро?
— Кажется, да…
— Надо послать туда своего представителя. — Он нахмурился. — Садитесь, вы упадете.
…В начале июня станки перевели на электроэнергию, победиты заменили дробью и алмазами. Первая неделя работы дала по три погонных метра на буро-смену, аварии уменьшились. Колонковые трубы, коронки и штанги были успешно переброшены с соседнего рудника, к станкам поставили третьи смены.
Вандаловская на ходу инструктировала буровых мастеров и мотористов, проводила на работе по шестнадцать часов. Скважины шли ровно, первый станок неожиданно попал на мягкую почву, и на двадцатом метре обнаружили золото. Но залегание золотоносной жилы не обещало широкого размаха.
Разведчики нехотя приготовлялись к работам. После ряда неудач трудно разминались плечи. Мастера и монтеры с сонными лицами бродили вокруг станков. Теплый ветер шуршал ветошью и молодой зеленью. В мутных, еще не вскрывшихся лужах переливались темной рябью мелкие волны, слышались запоздалые влюбленные крики диких селезней.
Сквозь голубой сумрак утра рабочие смотрели на дорогу, пересекавшую долину; по ней медленно поднимался человек, опираясь на посох. Ветер затейливо трепал лохмотья одежды прохожего и шатал его, как одинокий куст среди степи. По сгорбленной фигуре было видно, что это старик. Не доходя до рабочих, он остановился и присел. Кругом шумели сопки. Прохожий, опираясь рукой на воткнутый в землю посох, повертывал голову на взгорья. Видимо, он пытался припомнить местность. Вдали у налобий гор вздымались крышами постройки, а над ними распускал хвосты желтоватый дым.
«Там раньше заслоняли небо ветвистые вершины кедрачей, а о зубцы скал обламывали рога линяющие олени», — может быть, так, а может быть, по-иному думал путник, сжимая погасшие глаза.
Он долго поднимался, заслышав людскую речь. И морща бородатое лицо от знойного солнца, засеменил к разведчикам. На зазеленелом взлобке старик остановился и, открыв рот, поднял над глазами ладонь.
К первому станку, шурша шинами, подкатил автомобиль, из которого вышли директор и Вандаловская.
Рабочие собрались в кружок. Некоторые взялись за инструменты.
— Ну, как, не веселит? — спросила Вандаловская у одного из руководителей буровой команды.
— Все так же — скупо.
— Будем пробовать вправо — возможны кустования.
— Навряд, — безнадежно отозвался голос бурильщика.
Гурьян заметил старика и быстро поднял голову. Стремительно падающие солнечные лучи мешали разглядеть оборванца.
— Кто это? — спросила Вандаловская.
— Кажется… — директор подошел к старику, не сводя с прохожего загоревшихся глаз.
— Митрофан! — засмеялся он, раскинув руки. — Притопал-таки. Почему же пехтурой? Э, чудак! На станцию ходят наши машины. Сказал бы ребятам, что ко мне, и не ломал бы кости…
Митрофан виновато закланялся, голова его тряслась.
— Пришел посмотреть твою работу и — подохнуть. — Гурьян нахмурил брови, взял старика под руку.
— Одежонку-то спустил, не утерпел.
— Уклинил в тот же вечер… Каюсь… Запоздал к тебе, а тут гулеваны подвернулись. — Митрофан осмотрел станок и машину, а затем поднял глаза на рабочих. — Копаете зря, — сказал он, присаживаясь на подножку автомобиля.
— Почему? — заинтересовалась Вандаловская.
— Плохое тут золотишко, грошовое. — Он опять взялся за трубку, но один из рабочих открыл серебряный портсигар.
— Вот закури, дедок… Папиросы «Кузбасс», — кур хорош, а шлеп еще хуже.
Митрофан чихнул и смял папиросу в трубке. Он выдохнул дым и сурово глянул на Гурьяна.
— Около Гнилого ручья пробовал?
— Нет.
— Оплошку дал. Там без осечки найдешь.
Рабочие переглянулись и заулыбались. В этом старик усмотрел недоверие к своим словам и дернул плечами.
— Дай-ка мне кайлу и лопатку.
— Да мы рабочих дадим, — Гурьян открыл дверцу кабинки автомашины. — Лезь-ка туда.
— Ого-то, — изумился старик. — Не сиживал я в таких телегах. Чудеса в болоте.
— У нас еще не такие есть. Я тебе покажу сегодня все. Может быть, отдохнешь, тогда поедем? — спохватился Гурьян.
— Надо дело кончить, — запротестовал Митрофан и, виновато глянув на Вандаловскую, добавил: — Должок заплатить я приехал и косточки к покою прибрать. Будет, нашлялся. На восьмой десяток шесть лет живу.
Загудевший мотор заглушил последние слова древнего приискателя. Расцветающая долина поплыла назад. Гурьян вел машину сам и часто оглядывался на подпрыгивающего в сиденье Митрофана.
«Знает или врет?» — думал он, сразу настраиваясь подозрительно, вспомнив безрезультатные разведки в течение почти трех месяцев.
Митрофан заметил скважины и, когда они вышли из машины около двух переплетшихся сосен, покачал головой.
— Дурную работенку ты провернул… Экую оказию перекопали… А надо бы сначала лопаткой пробовать — дешевле стоит.
Старик взвалил на плечо кайло и отшагал от едва сочившегося мутного ручья к соснам около четырех саженей.
— Вот здесь, ищи камни, положенные крестом, — повелительно сказал он.
Гурьян начал снимать лопатой влажную землю с нежной порослью зелени. А Митрофан дряхлыми руками медленно всаживал конец кайла — щупал и прислушивался. Он остановился, размышляя.
— Стой, стой! Забыл, сивый дурак. — Старик отшагал на запад и ударил в мамушку округлившегося холмика. Железо звонко цокнуло о камень.
— Вот он! — Митрофан, к удивлению директора, проворно сбросил с плеч рубище и начал снимать холмик. Рыхлая сероватая земля рассыпалась, рвалась клочьями, и Гурьян сразу убедился, что здесь завален старый шурф. Вскоре Митрофан выворотил сложенные крестом камни и объяснил:
— Это ямка Спирьки Косогона, моего дружка по каторге. Тут копай без опаски. Спирька Черняеву показал это место, а тому не удалось попользоваться. Уцокали его ваши верхотуринские мужички вместе с раскрасавицей женкой, а девчурку взял на вырост учитель Александр Иванович.
— Какой Черняев? — удивился Гурьян.
— Политический тут в ссылке жил, в деревне Сухаревой, — продолжал Митрофан. — Образованный человек, сказывал Спирька, был.
— Так это родители той… Тани! — Гурьян отбросил лопату и сел рядом с Митрофаном. — А за что их убили?
— За золотишко, известно… Но ничего, надо быть, не поживились. Черняев-то ездил сюда со Спирькой и женой, хотел работу начинать, да в кармане тоска завелась, а тут верхотуровцы пронюхали и грохнули в них с женой из берданок прямо на дороге. Спирька-то убежал на Олекму и там проболтался мне.
— Вон как вышло!
Митрофан посмотрел на директора пустыми глазами и, не поняв его, поднялся, кряхтя.
— Поедем в Черемуховую падь, — указал он на восток. — Там тоже золотые места должны быть.
…В поселок они вернулись вечером. Митрофан с крыльца столовой осмотрел постройки и видневшиеся копры шахт:
— Какую беду вы здесь разбухали, — покачал он головой. — А копачи есть?
— Сколько угодно, — усмехнулся Гурьян, поняв мысли старого таежника.
— Прикажи доставить меня к ним.
— Обожди, сначала отпарим тебя в бане и оденем как полагается.
Митрофан опустился на ступеньку и присел, согнувшись.
Из разложины, от старательских шурфов, с разговорами, с топотом повалили к поселку рабочие, поднимая серую пыль на высохших тропах. Эта людская сила вызвала в отцветших глазах Митрофана умиление и робость. Он повертывал голову, как попавший в клетку матерый зверь, и жадно глотал махорочный дым.
Утром молодая поросль зелени дымилась от росы. Туман рваными клочьями качался над долиной. В конторах заканчивалась раскомандировка.
Митрофан, переодетый в легкую спецовку и светлую пюферку, помогал рабочим укладывать на грузовик инструменты.
— Лоток-то рассыпается, — указал он подошедшему Гурьяну.
— Тебе ровесник, — пошутил Костя Мочалов.
— С песочком, — мыкнул Супостат.
— Песочек и у молодых бывает, когда покрепче прижмут.
Ответ старика рассмешил рабочих.
Грузовик двинулся, подбрасывая на площадке с десяток разведчиков. Около первого станка Гурьян остановил машину.
— Перебрасывайтесь к Гнилому ручью, — сказал он лысому старику мастеру.
— Значит, шабашим здесь?
— Попробуем там, — ответил директор. — Скажи и Чумандурову, чтобы перетаскивался.
Около сосен Костя первый соскочил на разрытый курганчик и плюнул в ладони.
— Копанем, видно, — показал он Ларьке крупные зубы.
— Это нехитро, да что-то клад нам хвост кажет. Зачем привезли этого карымца? — подмигнул он на суетливо вышедшего Митрофана.
— А вот, расчухаем…
Митрофан очертил посохом квадрат и, заметив улыбку Кости, сердито неожиданно вспылил.
— Чего скалишься?
— На тебя любуюсь… Орел, видать, был. — И эта молодая улыбка обезоружила старика.
— Был да сплыл, а то бы зажал таких, как муху.
Ларька выбросил землю и хитро подтолкнул Митрофана.
— Ты и по части баб, дед, бывал мастер?
Митрофан разогнул спину и открыл беззубый рот.
— Теперь на мой грех положен пост, — отшутился он.
Митрофан затрясся от смеха.
— Охальники вы, — он взял кайло и медленно начал одалбливать кромку шурфа.
— Здорово садишь, дед, — не унимались ребята.
— Нет, знать-то, отсадил, сынки. Откайлил… Вот так, как вы, нам с хозяевами не доводилось ездить на машинах, — старик нагреб из Гурьянова кисета махорки и вздохнул. — Ничего вы, вижу, не тямлите о прежней житухе приискателя. А прямо скажу: жили мы не люди и умрем не покойники. Хотел в жизни гору своротить, а всего раздавил гниду. Теперь вот гляжу на вас и умом не пойму перемену. Толковее вы нас, — Митрофан выколотил трубку и полез в кабину.
— Курья не высохла? — спросил он Гурьяна.
— Нет, глубже стала.
— Катай туда.
Директор завел мотор. Автомашина запрыгала по мелким кочкам, рассеивая перегар. Ручей потерялся в кустарниках. До протоки два раза буксовала машина, и, когда Гурьян вывел ее на берег, поросший мелким ельником, старик махнул рукой.
— Вот отсюда до самых гор, Спирька говорил, лежит богатство, а тем наипаче — на дне курьи. Но вот глубока она, дешево создание, — Митрофан вышел и зашагал рядом с Гурьяном. По берегу расцветали первые подснежники и щетинилась зелень, пахнущая медуницей.
— Новую новинку на старую брюшинку, — сказал старик, жуя перистый пучок черемши.
— Так ты думаешь, по всей протоке есть золото? — повеселел Гурьян.
— А вот испробуем. Спирька говорил с ручательством. Взять только трудно металл. Черняев со Спирькой тут все облазили.
— Возьмем драгой.
Старик увидел дерзновенный взгляд директора, направленный на протоку, рассекающую долину на десятки километров. О драге он знал понаслышке и выразил сомнение, покачав головой.
— Ну, вот, сынок, и я у тебя, — монотонно начал он, усаживаясь на кочку. — Моему фарту судьба не вышла, стал быть. Да и не надо теперь его. Все переменилось к хорошему, видать, мне, варнаку, умирать легче.
Митрофан закашлялся и свалился бы, но Гурьян подхватил его и усадил в машину. На обратном пути старик крутил головой и бормотал что-то невнятное, не замечая встревоженных взглядов директора.
…Он пришел в сознание в больнице. Рядом сидели в белых халатах Гурьян и Вандаловская. Был уже поздний вечер.
— Старческий паралич, — объяснил доктор, рыжеволосый и длинный старик.
— Значит, есть надежда, что поживет еще? — спросила Вандаловская.
— Трудно сказать, как пойдет процесс…
В это время Митрофан открыл глаза и сделал движение, чтобы повернуться.
— Ну, как золото? — тихо спросил он.
— В первом шурфе не нашли, — заторопился Гурьян. — Оживай…
— Дай вина, — застонал Митрофан.
Доктор поднес к его губам мензурку с лекарством, но микстура вылилась обратно. Доктор взял руку старика и тревожно кивнул директору. Митрофан замычал и потянулся.
— Кончается, — шепнула Вандаловская.
— Оживет, — тихо ответил доктор.
Митрофан задышал спокойнее.
Доктор раздвинул белые занавески. В палату медленно проникал рассвет голубого июньского утра.
А на другой день Митрофан поднялся и ушел в тайгу с вольною артелью копачей.
6
Насыщенная запахом перегорелой нефти, над улицами висла копоть. Наступала ночь, движение замирало. Через голову Степанова Гурьян смотрел в окно на шелестящие в саду тополя.
От лунного света деревья казались желто-прозрачными, а ерш на голове управляющего трестом блестел отчищенным серебром. Степанов дочитал длинное письмо Стукова и устало поднял глаза на Гурьяна.
— Так в чем же дело? Программа ваша утверждена, кредиты отпускаем. Против назначения Вандаловской главным инженером и твоим первым помощником — возражений нет.
— Да, но это не все! — Гурьян повернулся вместе со стулом и подался грудью. — Я хочу выяснить, почему задерживаются материалы и продукты по нашим заявкам, когда мы открыли новый источник богатого золота? — Гурьян достал из портфеля длинный список, на который Степанов наложил руку и улыбнулся, показывая вставные зубы.
— Расскажи лучше так.
— Ну, хоть бы буровые станки. Полгода ждем «Крелиусы», а нам сунули барахло и то без истирающих материалов.
— Станки неплохие.
— И завидного мало. Ты понимаешь, мы сейчас добрались до богатства, а определить площадь этого залегания как следует нечем… И драга нам нужна.
— Значит, нужно выяснить, почему задерживаются ваши заказы?
Гурьян начинал горячиться: по щекам забегали желваки, натягивая смуглую кожу.
— А я о чем же говорю? Бегунка нас не обслуживает. На новую обогатительную фабрику два года вороны пакостят, а в тресте ничего не знают. Почему эта фабрика до сих пор не построена? Почему для нее нет агрегатов? Почему, наконец, топит наши шахты?
Лицо Степанова сразу порыхлело.
— Может быть, комиссию к вам послать?
Гурьян отмахнулся.
— Довольно акты лепить! Лучше разреши мне оставить здесь своего представителя для наблюдения за выполнением наших заказов.
— Так, значит, ты серьезно думаешь, что инженер Гирлан?..
— Определенно… Думаю, что тут целая компания работает на лордов. Ну, посмотри, не эти ли гирланы загубили, заплевали концессией Лену, разрушали несколько лет Улентуй, мешали нам.
Степанов задержал руку Гурьяна.
— Обожди, Нарыков. Я не спорю. Но ведь все надо оформить и доказать фактами. Инженер Гирлан, конечно, крупная рыба, это тебе известно.
— Мелкая вошь, — оборвал Гурьян. — Ковырни его поглубже и легко достанешь до дна.
Голубел рассвет, когда вышли они из конторы.
7
В лаборатории было светло. На столах стояли различных размеров стаканы, воронки, пробирки и много других химических приборов. Перебоев, в пенсне и сером халате, громко стучал сапогами о гладкий пол. Химик был похож на серую тень. Он взял один из стаканов и поставил его на край стола.
Затем долго рассматривал, повертывая в пухлой руке реактивные склянки, составленные на полке. Открыв одну из них, химик наклонил ее над фарфоровой чашкой. По прозрачному дну посудины покатились блестящие шарики, соединяясь в крупные сферические капли. Ртуть была здоровая. Это химик знал хорошо. Он встряхнул банку с желтоватой до пыли измолотой рудой и криво усмехнулся: это была руда из новых забоев, принесенная на анализ.
В этом беззвучном мирке химик несколько лет чувствовал себя единственным властелином и судьей. До сих пор сюда никто не проникал, никому не было дела и охоты интересоваться мирком Перебоева. Бегунвая фабрика и лотки давали то очень низкие, то значительно высокие пробы, но прежние управители рудника не пытались установить эту разницу путем более точного анализа.
Перебоев подлил в склянку воды, приготовил навеску руды и, всыпав ее туда же, начал смешивать все стеклянной палочкой. Химик рассматривал в лупу частицы свободного золота. Он видел, как желтоватые, неуловимые простым глазом, частицы благородного металла цепко прилепляются к бегающим сферическим шарикам. Блеклые глаза химика расширились от удивления. Края склянки окаймляла серая, похожая на болотную ржавчину, амальгама. Лупа теперь была не нужна. Химик вытер концом халата широкое красное лицо.
По многолетнему опыту знал, что ртуть соединилась с частицами золота.
Перебоев долго мял золотую амальгаму в пухлых пальцах, промывая ее горячей водой. Отжав амальгаму через тонкую замшу, он завернул ее в пергаментную бумагу и разжег керосинку с прикрепленным наверху герметическим сосудом. Для удаления ртути из золота нужно было накалить сосуд до темно-красного каления. Нужно было медленно и постепенно повышать температуру.
Химик снял халат и, закрыв лабораторию, направился ужинать.
А утром около конторки кассы Надежда Васильевна громко смеялась на все учреждение:
— Татьяна Александровна надеялась здесь открыть трансваальский Ранд, но, кажется, здорово ошиблась!
— А в чем дело? — недоумевали служащие и шахтеры.
— Так с новыми-то забоями полный провал!
— То есть как это?
— Очень просто… Инженер Перебоев сделал анализ и получил самые плачевные результаты…
— Вон что! Значит, была пущена утка о богатом золоте? Может быть, и шурфы этого старика — одна болтовня?
— Факт. — Надежда Васильевна оглянулась и закрыла зонтом припудренное лицо.
На нее сверху презрительно смотрели лучистые глаза Вандаловской. Перед внушительной фигурой Татьяны Александровны пикантная Наденька съежилась, отступила.
— Вам сам химик говорил?
— Да… и вообще ходят слухи…
В дверях остановились Катя и Антропов. За ними толкались подвитые ундервудки, сгорбленные счетоводы. Канцелярские люди ждали сенсационного зрелища, так малодоступного таежным людям, постоянно мечтающим о больших городах. Но Татьяна Александровна повернулась на каблуках и улыбнулась побледневшему Антропову.
— Виктор Сергеевич, внушите, пожалуйста, своей супруге, что все это ложь, что о таких вещах не говорят на базаре.
По конторе пронесся смех.
Вандаловская взяла под руку негодующую Катю и увлекла ее в кабинет директора.
— Кошачья бодрость! — полушепотом вырвалось у девушки.
Гурьян, заросший с дороги черной щетиной бороды, похудевший и вялый, подал листок с цифрами анализа.
— Не радует, — мрачно сказал он.
— Я думаю, что нужно проверить, — возразила Татьяна Александровна. — Может быть, еще и ртуть недоброкачественная.
— Жарьте, если можно… Но вы сомневаетесь в материале или вообще в добросовестности анализа?
Вандаловская широко открыла глаза. Гурьян тер ладони, он волновался.
— У Татьяны Александровны мягким сделано сердце. А на мой характер давно бы надо высадить химика из лаборатории.
В этих словах Кати было страшное, впервые названное словами, подозрение Гурьяна. Но Вандаловская ровным голосом внушила:
— Я, Катюша, не привыкла без фактов расценивать вещи.
Она погладила девушку по темным волосам и вышла.
8
Разведки за последнее время обнаружили большую площадь залегания золотоносных жил. Гурьян ходил с поднятой головой.
Он отрядил бригаду под начальством Антропова исследовать курью. Директор решил окончательно разбить своих противников.
Из нового забоя третьей шахты, где вновь отыскалась золотоносная жила, породу подвозили на грузовиках. Руда не представляла однородного материала, в составе ее была мелочь и крупные куски камешников.
Вандаловская стояла около колосниковых грохотов дробилки и передавала свои соображения Антропову.
— Заметьте, Виктор Сергеевич, что обычная длина и ширина грохотов здесь не соблюдены.
— Старинка, — заметил кто-то из рабочих.
Бутов подлаживал сита.
— Засыпай, ребята! — крикнул он, окончив работу. По грохотам с шипом покатилась желтая масса руды. Грохочение закончилось не скоро.
Вандаловская загребла в руку мелочь и блеснула глазами на Антропова:
— А знаете, Виктор Сергеевич, я проделала анализ цианидами и получила интересные результаты.
— Какие же? — Антропов смотрел удрученно.
— Мой опыт дал около семисот проб, а Перебоев нашел только двести пятьдесят. Вот бегунная пусть нас обоих проверит.
— Разумеется…
…Бутов знал, что частицы золота нужно освободить от посторонних примесей. Но при измельчении руды нельзя тонко расковывать золото, ибо раскованное золото капризно, оно плывет по воде, растекается по шлюзам, не соединяется с ртутью. Золото становится неуловимым. Не отделенное от породы золото тоже не амальгамируется и уходит в хвосты вместе со шламами. Человеческий труд пропадает даром.
Бутов знал это не хуже любого инженера. И когда руда прошла через сортировку и грохочение, когда была пущена в действие бегунка, он потянул директора к чаше. Металлические, вертикально поставленные бегуны вращались по неподвижному днищу чаши, по блещущим вокруг вертикальной оси вкладышам, безжалостно раздавливая руду. Вытекающая через сетку чаши мутная жижа ровно текла по медным отшлифованным листам шлюзов. Хвосты плыли к выходному ящику, а оттуда водянистая жижа растекалась по косогору ложбины, прикатывая пожелтевшую, худосочную траву.
Солнце поднялось прямо, когда бегуны сделали последний поворот. К бегунке толпами спешили шахтеры. Рудник жил ожиданием. Брошенные Наденькой слова будоражили рудокопов.
Вездесущий Алданец через голову Хлопушина старался заглянуть в выгнутые желоба шлюзов, листы которых снизу охватывались густым паром. Амальгама расползалась от чаши по склону медных листов.
Бутов увидел в толпе Костю и подозвал его.
— Учись! — сказал он, расправляя толстую резиновую лопатку.
Амальгаму нужно было снять в двадцать минут. Гурьян и Татьяна Александровна накрапывали на листы ртути и спешно натирали ее щетками. Нижний слой металла неуловимо растворялся.
— Начинайте, товарищ Бутов, — торопила Вандаловская.
Резиновые скребки беззвучно заскользили по листам. Съемщики амальгамы обливались потом, захлебывались паром. Съемщики понимали, что рудник обогатился новым источником. К весам важно стали надзиратели и директор.
— Не напирай, капуста! — кричал Алданец.
— Сам-то не выпучивайся, — возражали сзади.
— Мне что! Я видел не такое золото. А тут, как псу муха.
— Ну и не облизывайся, как кот на мьппь!
Съемка была сделана с большой тщательностью. Но Бутов увлек Антропова к бегунной чаше и, наклоняясь к шлюзу, указал:
— Смотрите, какие пористые листы. Ведь здесь осталось добрых пять процентов золота.
Инженер пожал плечами.
Фарфоровая миска с отжатой хрупкой амальгамой сверкнула на тарелке весов, и все замерли в ожидании. Весовщик взглянул на Гурьяна и широко занес руку. Пружинка весового баланса щелкнула четко, отрывисто. Гурьян горящими темными глазами оглянул собравшихся.
— Вот тебе и анализ! — крикнул он. — С самого основания рудника мы ничего подобного не встречали. А нас хотели законсервировать большие умы!
Директор оборвался со ступеньки, задержался за широкое плечо Бутова. Будто стыдясь за непрошеный порыв, он остановился глазами на улыбающейся Вандаловской, что-то хотел добавить, но шахтерские голоса густо ударили в драньевую крышу фабрики. Голоса понесли по руднику неуемную радость.
Пробегая мимо квартиры Перебоева и заметив в окне безволосую голову химика, Ларька Супостат показал кулак, похожий на щелястую брюкву, и, смеясь, выкрикнул:
— Эй, чудотворный Микола, получай премию!
9
Открытые работы в новых шурфах почти целикам поглотили старателей. Остались только артели Хлопушина, Алданца и кучки заматерелых вечных бродяг.
Людского состава на руднике не хватало. На станции и по деревням Катя с Пинаевым расклеивали объявления о найме рабочих. На рудник спешно перебрасывали агрегаты для обогатительной фабрики, шли люди, обвешанные пропотелыми котомками. Гурты скота тянулись по долине, подкармливаясь на тучных луговых травах, не тронутых рукой человека.
…У подножия воздушной дороги в прямую линию вытянулись три ряда тонких вех. Вехи уходили в разлив зеленеющей поляны на километры. А от крайних бараков поселка, от лоснящихся ярусов зарумяненного зноем леса начались новые постройки.
Заросший бородой, похожий на сказочного кудесника, Морозав крупно шагал за инженером Антроповым. Окладки огромных домов желтыми шахматами выделялись среди зеленой долины и зажавшего ее бора. Дома на сотни квартир занимали площадь больше километра в долину. И от сознания грандиозности этого строительства не меркли бесхитростные зеленоватые глаза Морозова.
Утренний выход на работу он чтил больше других (это привилось еще раньше, когда молодым парнем воздвигал усадьбы графов Орловых). Шуршание рулеток, резкое пение пил, перезвон топоров, свист фуганков волновали старшего артели. Морозов уже забывал о старательской «фортуне», этой вероломной, распутной женщине. Он бешено рычал, когда ему напоминали о барине, незаметно для себя всасывался в не терпящую застоя жизнь суровых таежников.
— На котором звене будем вторые этажи ставить? — деловито спросил он Антропова.
— А тебе разве не говорили?
Инженер развернул папку с чертежами и поднес один из них плотнику.
— Тебе надо изучить метрическую систему.
— А на леший она мне? — удивился орловец. — Голова не этим у меня забита.
— Вот чепуха! Голова у тебя крепкая, приходи вечером, займемся учебой.
— Как я ее не знаю, так она мне, пожалуй, и ни к чему, — отмахнулся Морозов.
— Чушь, чушь городишь, — улыбнулся инженер.
Антропов осмотрел окладку первого сруба и отошел к следующему. Работы чередовались. Лес из ярусов переходил к правщикам, а от них к строгальщикам, отсюда поступал на половинник и по гладким покатам полз к стенам окладок.
— Поднутрил, голова!
Морозов ухватил за ворот низкорослого плотника с безбородым старушечьим лицом и косившими глазами.
— Как поднутрил? — растерялся тот.
— А ты глянь, куда идет твой тес?
Плотник виновато хлопал глазами. Затесь действительно шла винтообразно — сверху вниз.
— Маленько сплоховал, Иван Андреевич, — извинился плотник. — Глаз у меня, вишь, фальшивит.
— Глаз у тя действительно поганый, — согласился Морозов. — Вали лучше на откатку.
— И то хотел просить тебя.
Польщенный тем, что его называют по отчеству, Морозов взял у косого топор и мастерски выправил бревно.
— Вот так учись, голова два уха.
* * *
Антропов возвращался домой поздно. Из ложбины, маскируя постройки, поднимался туман. На примятых травах крупными бусами дрожала первая роса. По долине перекликались коростели, верещали кузнечики.
Инженер прислушивался к равномерному лязгу цепей бремсберга и думал о жене. Последняя ссора с Надеждой Васильевной положила между ними грань. По крайней мере так казалась Антропову.
— Знай, что у меня нет ничего общего с лакеями товарищей, — крикнула она, хлопнув дверью.
Сначала инженер старался объяснить выходку жены ревностью к Татьяне Александровне и дурным влиянием среды. Ждал, что с отъездом Гирлана все наладится. Но за две недели обособленной жизни он окончательно понял, что Надежду Васильевну переубедить невозможно. В памяти опять пролетали прошлые годы, они резцом высекали в мозгу, что Наденька все меньше и меньше уважала его, его труд и сокровенную мечту сделаться ученым инженером. Встреча с Гирланом и другими концессионерами с непреодолимой силой пробудила у Надежды Васильевны вкус к прежним усладам и ненависть к тем, кто лишил ее наследия прииска.
Раскаяния за ошибки приходят поздно и тягостно.
Дверь была открыта. Это удивило Виктора Сергеевича. В руках Паши говорливо звянькали тарелки. Сегодня взгляд ее инженеру показался загадочным.
— Подавать ужин?
Антропов долго поласкался около умывальника.
— Можно. А где Надя?
— Они еще с утра удюбали на станцию.
— Как удюбали? С кем? И что это за выражение?
— А хто ж ее знат. Подъехала машина, они смотали манатки и смылись.
Инженер оглянул комнату. На столе валялась связка ключей. Ящики комода, где хранились украшения Надежды Васильевны, были выдвинуты.
Он открыл шифоньер. Здесь смятым ворохом переплелось шелковье, сукно и бархат. Но не было каракулевого манто и беличьей дохи. Дрожащими руками он перебирал платья, шляпы, жакеты.
— Значит, она… совсем.
Придушенный голос встревожил прислугу. Теперь она не улыбалась и стояла в дверях, низко опустив голову.
— Меня они гоняли по распредам. Вот, лопни глаза, Виктор Сергеевич, я не рылась в добре. А только, как вы не заметили, что Надежда Васильевна золотые вещи отправила еще раньше с Гирланом.
Антропов с размаху захлопнул дверцу шифоньера. Он не видел, как зеркало раздвоила сероватая бороздка, похожая на ледяную трещину. Инженер подошел к столику, загроможденному флаконами духов, щеточками, пудреницами и прочими женскими принадлежностями.
Между ними лежала сумка Надежды Васильевны. Антропов рванул за дужки. Замок визгнул, и на пол, трепеща, полетела записка.
— Так и есть, — вслух застонал инженер.
«Жду вас на станции».
У инженера ослабели ноги. Он упал на кушетку. И вдруг комната закружилась в каком-то зеленоватом свете. Виктору Сергеевичу показалось, что он катается на карусели под дикие звуки шарманки.
Утром Антропова арестовали. Оттого, что он неправильно лежал на кушетке, у инженера болела шея и руки. Шагнув на подножку автомашины, он вздрогнул. Из кабинки дерзко и насмешливо смотрел Перебоев.
«Значит, вместе с этим», — горько подумал Виктор Сергеевич.
