Когда выпадали свободные минуты, Артём проводил их у себя на огороде. Здесь Дуня содержала небольшое, но образцовое хозяйство. Огурцы, морковь, брюква, репа, капуста цветная и обыкновенная, мак, подсолнухи… Чего тут только не было! Овощи были посеяны на узких продолговатых грядках.

Второй год Дуня выращивала цветы. На середине огорода ярким многоцветьем пылали георгины, гладиолусы, левкои, ирисы, флоксы, розы. В селах Улуюльского края не знали раньше цветоводства. Сбывать цветы за деньги было некому, а для глаза и души их сколько угодно росло в полях!

Почин положила Дуня. Она любила цветы. В доме подоконники были забиты горшками с зеленью. Теперь она вырвалась на простор. Марина с охотой присылала ей семена и наставления.

Во всяком деле велико начало. На второе лето цветы появились чуть ли не во всех огородах Притаёжного, а на комсомольских собраниях уже поговаривали, что такими цветами надо украсить братскую могилу, где похоронены отважные герои гражданской войны, и разбить клумбы на площади.

Артём любил – с лопатой или тяпкой в руках – сделать одно дело, потом не спеша начать другое. Но что бы он ни делал, в огороде его неизменно влекло к молодым густо-зелёным кедёркам. Может быть, это было на самом деле, а скорее, ему так казалось: кедёрки представлялись Артёму самыми восхитительными растениями. Он тщательно наблюдал за их ростом, пропалывал вокруг сорняки, подсыпал в землю то песок, то перегной и заботливо прятал от дождей и ветра памятные дощечки отца.

Как-то неожиданно по срочным делам экспедиции в Притаёжное приехала Марина. Сделав свои дела в Госбанке и райисполкоме, она заглянула к брату домой. Артём был на огороде.

Они долго бродили между грядок. Артём втайне позавидовал сестре: она о каждом растении говорила так уверенно, словно всю жизнь свою провела в садах.

– А ты читала, Мариша, записи нашего отца по этим кедровым посадкам? – спросил Артём, когда они остановились возле первого кедра. – Я их отдал весной Максиму.

– У меня его дневники. Читала я, конечно, с огромным вниманием. Во-первых, это делал отец, а во-вторых, его эксперименты представляют интерес для науки.

– Ну и как? Что-нибудь они дают вам? – с живостью спросил Артём.

– Видишь ли, Артюша, эксперимент тогда даёт науке неопровержимые выводы, когда он многократно повторён. Отец только начал экспериментировать, к тому же у него не было условий.

– А какие же тут нужны особые условия?

– Особых условий не требуется, но нужна программа исследований и её практические исполнители.

– Народу у нас не занимать!

– Согласна с тобой. Мы можем экспериментировать, опираясь на широкие массы людей. Но для этого вы, практические руководители, должны всегда и во всём учитывать интересы науки.

– А разве кто-нибудь кому-нибудь отказывал?

– Да разве в этом дело? Хотя таких случаев немало. Важно другое. Наука, научное исследование должно сопутствовать всякому делу, входить в него как составная, неотрывная часть. В промышленности такая форма найдена – заводские лаборатории. Постепенно они будут перерастать в цехи научно-исследовательской работы. В сельском хозяйстве хуже. А в сущности, каждый колхоз тоже должен иметь свои научно-исследовательские лаборатории с опытными участками, с программой научной работы.

– Вот немножко разбогатеем – всё заведём! Война, Мариша, задержала нас.

– Я понимаю. Но не только война. Кроме неё, есть ещё одна отвратительная сила – косность, неповоротливость.

– На голом месте государство построили сами, без посторонней помощи.

– Ты не снижай, Артюша, моего критического запала. Я всё это знаю и не хулю сделанного. Хочу, однако, чтоб мы шли ещё быстрее.

– А как по-твоему, эксперимент отца можно повторить в более широком масштабе?

– Почему же нельзя? Но учти, отец в своём начинании не одинок. Есть люди, у которых имеется более внушительный опыт. Ты лесообъездчика Чернышёва знаешь?

Артём не сдержал улыбки.

– Ещё бы! Могучий фантаст улуюльской земли!

– А ты знаешь, что у этого фантаста огромные знания? Он сейчас в моей группе выполняет ответственную работу по классификации лесов Улуюлья. Леса он знает лучше, чем я, хотя тебе известно, что твоя сестра почти доктор наук.

– Удивительно!

– Скажу тебе, откуда проистекает твоё прохладное отношение к Чернышёву. В данном случае ты излишне практичен. Ты смотришь так: «А что он, Чернышёв, может дать сегодня реально?» Оказывается, что реально сегодня он ничего дать не может. Твой интерес к нему падает. Но у него есть интересные мысли, есть взгляд на вещи, и это огромная ценность. Сегодня это ещё, допустим, практически не нужно, а завтра без этого не обойдёшься.

– Если быть честным, скажу тебе – ты права. И говоришь ты то самое, что говорил мне Максим.

– Вполне возможно, что говорю его словами. Мы много с ним рассуждали на эту тему.

– Очень права ты, Мариша. Отсюда же проистекала ошибка в моём подходе к делу Краюхина. Только отсюда! Казалось мне, что не реальны все его взгляды, что в них нет практической ценности.

– Я рада, что ты понимаешь это.

– Скажу тебе, краюхинское дело – это сильная для меня встряска. И вот что, ты не очень рассердишься, если я попрошу прислать Чернышёва на денёк в райком? Пусть он расскажет нам о всех своих замыслах…

– Хорошо, я пошлю его завтра же.

Они поговорили о делах в экспедиции, и Марина заторопилась. Артём отпускал её с неохотой. Оставшись один, он вернулся к молодым кедёркам, рассматривал их с удивлением, как будто впервые видел их в это лето, отмечая, как выросли и поднялись они. В памяти стояли слова сестры: «Сегодня это ещё практически не нужно, а завтра без этого не обойдёшься».

Афанасий Федотович Чернышёв принёс в кабинет секретаря райкома запахи тайги. От рождения он был очень смуглым, но сейчас он был не просто смуглым, а тёмно-коричневым. Крупные руки и лицо его были в пятнах смолы. Брюки, рубаха, сапоги тоже были в смоле и пахли смолевым дымом.

Он волновался, мял в руках пилотку, одёргивал гимнастерку.

– Садись сюда, товарищ Чернышёв. Чувствуй себя просто, свободно, как дома. И говори всё, что думаешь и знаешь относительно улуюльских лесов. Давно бы следовало нам пригласить тебя в райком, послушать. Ну извини, что так затянули. Другие дела за горло держали. Это но в оправдание, а в пояснение. А вы, товарищи, чего расселись по всему кабинету? Двигайтесь сюда, к столу.

Члены райкома и руководители районных организаций сгрудились напротив Чернышёва; заслышав стук карандаша о чернильный прибор, смолкли.

Чернышёв положил перед собой тетрадь, развернул карту Улуюльского края.

– Как мне, Артём Матвеич, касаться только Притаёжного района или говорить обо всём Улуюлье? – спросил Чернышёв.

– Говори, как думаешь. Притаёжный район, конечно, интересует нас прежде всего, но и об остальных нам полезно послушать.

– Ну вот, товарищи, наше родное Улуюлье – край лесов. Леса у нас разные. Основные площади заняты сосной, елью, пихтой, кедром, берёзой. Большие площади заняты кустарником, причём кустарники есть плодоносящие: чёрная и красная смородина, голубица, жимолость… Леса Улуюлья обладают неисчерпаемыми запасами кормов для животного мира. По этой причине животный мир Улуюлья несравнимо богаче других местностей. Человек ищет, где лучше, рыба – где глубже, зверь и птица – где кормов больше.

Чернышёв передохнул, вытащил из кармана платок и вытер выступившие на лбу крупные капли пота.

– Использование природных ресурсов улуюльских лесов составляет, по моим подсчётам два целых семь десятых процента.

– А как по Притаёжному району? – спросил Артём.

– По Притаёжному району показатель намного выше. Он доходит до пяти процентов.

– Скажи, товарищ Чернышёв, как ты исчисляешь процент? – послышался голос Череванова.

– Я исчисление веду от площади полезных угодий. В графу «Использование» вношу все виды эксплуатации, а именно: лесоразработки, охотничий промысел, подсочку лесов и заготовку живицы, добычу кедрового ореха. Следовательно, фактический процент использования площадей ещё ниже, так, как к примеру, лесоразработки и подсочка лесов на живицу происходят на одной и той же площади.

– Боже мой, до чего же мы богаты, сколько ещё у нас нетронутых сокровищ! – обводя всех взглядом сияющих глаз, воскликнул Артём.

Чернышёв подхватил слова Артёма:

– Нетронутых сокровищ у нас ещё столько, что дух захватывает. И всё же бездонные сундуки бывают только в сказках. Вопрос стоит так: можно на этих сокровищах ещё больше разбогатеть, а можно все сокровища пустить на ветер.

– Этого никто не позволит! – отрубил Череванов.

– А ты потерпи со своими возгласами, Павлыч, любишь ты резолюции выносить. – Артём погрозил Череванову карандашом.

– Чтобы на этих сокровищах разбогатеть, надо с большим умом произвести планировку лесов, – продолжал Чернышёв. – Тут вначале семь раз отмерь, а потом уже отрезай. Чтобы планировка была правильной, необходимо иметь зоны. К примеру, зона лесопорубок, зона запретных, или заповедных, лесов, зона кедропромысловых лесов, зона для раскорчёвки и увеличения пахотных площадей, зона восстановления лесов и расширения площадей леса. Без этого Улуюлье можно погубить.

– Этот принцип, товарищ Чернышёв, и теперь действует, – заметил Артём.

– Действует, но не всегда. Часто зона определяется без обоснования или же обоснование даётся сегодняшнее, без загляда в завтрашний день.

– А как ты размещаешь эти зоны? Ну-ка, расскажи нам!

Беседа с Чернышёвым всё больше увлекала Артёма.

– По схеме, которую я разработал, зоны по Улуюлью размещаются таким образом: всё правобережье верхнего течения Таёжной, включая Заболотную тайгу, – лесопорубки, подсочка, добыча живицы. Левобережье, или, точнее, Весёлая тайга, – кедропромысловая зона. Синеозёрская тайга и часть Мареевской тайги – запретные, заповедные леса. Уваровская тайга – зона увеличения пахотных площадей.

– А куда ты относишь затаёжные болота? Бросовые земли? Там же миллионы гектаров!

– Нет, Артём Матвеич, затаёжные болота не бросовая земля. Бросаться такими кусками нельзя. Я думаю, когда страна наша оправится от войны и появится у нас побольше техники, мы болота осушим, спустим их воды в реки и получим условия для расширения площадей под лесом. Была у меня мысль заселить эти площади кедром. Грунты там подходящие.

– Ну и мечтатель же ты, Чернышёв! – не то с осуждением, не то с похвалой воскликнул Череванов.

Все добродушно засмеялись.

– Мечтай, товарищ Чернышёв, мечтай! Живём мы в век мечтателей! – энергично пристукнув ладонью по столу, сказал Артём, вспомнив, что именно этими словами Максим в свой приезд весной охарактеризовал Чернышёва и Краюхина.

Восклицание Череванова и смешок слушателей смутили Чернышёва.

– Сорок годов я о лесах думаю, – попытался объяснить своё пристрастие к лесу Чернышёв.

О многом он мог бы рассказать сейчас, но стоит ли говорить о собственной жизни?.. Чернышёв умолк, опустив голову. Вспомнился один случай: он идёт вместе со старшим сыном Сеней по широкой поляне, поросшей густым подлеском. У сынишки в руках таликовый прут. То и дело он со свистом опускает прут на макушки молодняка, и они падают, словно от сабельного удара. «За что же ты их, сынка, так нещадно сечёшь? Ведь они живые, им больно!» – говорит он сыну. Сынишка опускает прут, и вдруг раздаётся плач: «Тятюшка, я никогда-никогда не трону больше ни одного деревца, буду беречь их, как ты». И сын сдержал слово. Он работал вместе с отцом, пока не вырос, не ушёл на войну… А теперь его нет. Пал смертью храбрых. И он, отец, должен теперь работать в лесах за двоих. Не рассказать ли райкому об этом? «Нет, не надо, а то ещё расчувствуюсь, расплачусь, стыдно будет», – решил Чернышёв. Он снова вытер лоб платком, понимая, что молчание его затянулось, торопливо сказал:

– Каждой зоне я даю обоснование. Есть у меня труд, в котором приводятся экономические, географические, лесотехнические и даже исторические доказательства этих зон.

– Прости, товарищ Чернышёв, что перебиваю. Этот труд, товарищи, как сообщила мне сестра, имеет научную ценность и будет напечатан в сборнике Улуюльской комплексной экспедиции, – сообщил Артём.

– Вот это да! Вот какие объездчики есть в Притаёжном районе! – на этот раз с искренним восторгом воскликнул Череванов.

И снова все рассмеялись. Чернышёв тоже смеялся. Артём безуспешно стучал карандашом.

– А как ты смотришь, товарищ Чернышёв, на обмер Синеозёрской тайги, который сейчас производится? – спросил Артём, когда в кабинете наступила тишина.

– Обмер сам по себе не страшен, но если будут там развёрнуты леспромхозы, это нанесёт ущерб Улуюлью. Вот вам пример, когда обоснование даётся поверхностно, без учёта интересов других отраслей хозяйства.

– Слушай, Череванов, слушай, как люди о Синеозёрской тайге отзываются. Это тебе пригодится для разговора в облисполкоме, – сказал Артём.

Обмер Синеозёрской тайги вызывал протест населения. Притаёжный райисполком принял решение, в котором просил облисполком приостановить выполнение своего постановления. Череванову поручалось выехать в Высокоярск и поставить этот вопрос в облисполкоме. Об этом-то и напоминал Артём.

– Теперь скажу о хозяйственных формах использования лесных богатств Улуюлья, – продолжал Чернышёв, раскладывая перед собой бумаги. – Считаю, что леспромхоз как форма хозяйства вполне разумная организация. Своё назначение давать лес для промышленности, для народного хозяйства эта организация оправдывает. Лесхоз как хозяйственная форма сбережения леса, наблюдения за разумным его использованием также себя оправдывает…

– А что, по-твоему, у леспромхозов и лесхозов нету недостатков? – спросил нетерпеливый Череванов.

– Недостатки есть, и большие недостатки, но это вопрос их практической работы. Я его сейчас не касаюсь.

– Категорическим образом ещё раз прошу не перебивать товарища Чернышёва, – сказал Артём, кинув на Череванова откровенно сердитый взгляд.

– Но леспромхоз и лесхоз не в состоянии исчерпать всех полезных возможностей наших лесов, – продолжал Чернышёв, – Остаются обойдёнными, не включёнными по-настоящему в систему народного хозяйства все промысловые отрасли. Охотничьи бригады колхозов не могут освоить всего, что даёт природа. С одной стороны, потому, что их мало и они малочисленны, а с другой – потому, что они не имеют техники, не могут вести дело с размахом… Какую же хозяйственную форму можно предположить, которая будет наиболее универсальной в деле промысловых отраслей хозяйства? – спросил Чернышёв и сам же ответил: – Кедропром!

– Кедропром? Кедровый промысел? Ну-ка, расшифруй, товарищ Чернышёв! – воскликнул Артём, забыв о своём категорическом требовании не перебивать докладчика.

– Оговорюсь сразу: название «кедропром» не мной придумано. Ещё в первые годы Советской власти Владимир Ильич Ленин подписал декрет о создании кедропрома. Кедропрому было поручено производить заготовку кедровых орехов и их переработку. В условиях голода и послевоенной разрухи это имело большое значение.

– Совершенно правильно, товарищ Чернышёв. Я помню, в наших сибирских городах детям выдавали питательную муку «Нестле», смолотую из кедровых орешков, – подтвердил Артём, совершенно уже забыв о том, что он вторично сам нарушает порядок. Беседа Чернышёва всё больше и больше увлекала его, находя в душе живой, трепетный отклик.

– И кедровое масло в паёк выдавали, Артём Матвеич. Но потом кедропром был ликвидирован. Возможно, это была ошибка. Его функции были возложены на потребительскую кооперацию. Но кооперация не сумела развить дело, начался упадок таёжных промыслов. Теперь мы должны всё это поднять, но уже на новой основе.

Прежде всего о характере кедропрома. На мой взгляд, кедропром может быть как государственный, так и колхозный. Возможны даже кедропромы объединённые, то есть такие, которые принадлежат не одному, а нескольким колхозам. Из чего складывается хозяйство кедропрома? Чтобы это хозяйство было рентабельным, оно должно быть многоотраслевым и комплексным.

Кедропром, во-первых, ведёт добычу кедровых орехов и перерабатывает их на месте. Так как кедровые массивы расположены по берегам речек, то в таком хозяйстве должны быть легкопроходимые по мелководью моторные лодки, мотоколяски для перевозки груза по тропам, а также установки по выжимке масла, сосредоточенные на центральной усадьбе кедропрома. Выработкой масла не должно завершаться использование продуктов кедра. Шелуха и хвоя должны перерабатываться с помощью химии в полуфабрикат пластмассы.

Вторая отрасль кедропрома – заготовка древесины путём вырубки сухостойных и перестойных деревьев, переработки этой древесины в полуфабрикаты для мебельных, тарных и карандашных предприятий. Замечу, что кедр как строительный материал обладает многими редкими свойствами. В опытном порядке я разработал технологию его закаливания путём распарки в кипятке, спиртования и томления в почах. Образцы находятся в тресте «Высокоярсклес» и у меня дома. Кроме того, кедропром ведёт заготовку кедровой живицы, которая, как известно, явилась в годы Великой Отечественной войны заменителем в госпиталях бальзама и используется в производстве ценнейших лекарственных веществ.

Третья отрасль кедропрома – охотничье и рыболовное хозяйство. Кедропром производит отлов зверя, птицы. Само собой разумеется, он заботится о животном мире, о сохранности естественных кормов, о производстве искусственных кормов – короче, кедропром ведёт дело на научной основе.

В-четвёртых, кедропром должен заботиться о восстановлении и расширении площадей кедровых насаждений. Каждый кедропром имеет питомник и в плановом порядке, с участием населения насаждает кедровые рощи возле населённых пунктов, а также продвигает кедровые насаждения на новые площади в промысловых зонах.

Пятая отрасль кедропрома – заготовка ягод, грибов, лекарственных растений.

Кадры рабочих кедропрома должны быть постоянными, обученными, вести работу по всем отраслям хозяйства кедропрома.

В своей повседневной деятельности кедропром опирается на общественность: комсомол, пионерские организации, школы, краеведческие кружки, нашу советскую печать.

Одновременно с производственной работой каждый кедропром под руководством научных учреждений ведёт научные исследования и ставит опыты. Современная биологическая наука, мичуринские принципы открывают для этого неограниченные возможности. Программа такой работы, конечно, не выдумывается в каждом кедропроме, а разрабатывается в научном институте, и усилия кедропромов координируются…

И Артём и другие руководители Притаёжного района были удивлены не только тем, что говорил Чернышёв, но и тем, как он говорил.

«Какой он образованный, начитанный человек! Сколько же он перечитал, передумал! И как говорит! В пору в институт его везти – лекции читать. Ах, брат мой Максюша, до чего у тебя глаз острый, приметливый на умных людей!» – слушая Чернышёва, думал Артём.

Череванов выразил свои размышления вслух.

– Ты прямо профессор, товарищ Чернышёв! – сказал он. – Ты изложил здесь целую программу кедропромов. Толково это у тебя получается. Но вот что меня интересует. Как ты мыслишь остановить беспорядочные вырубки кедрачей?

– Во-первых, надо кедровым лесам дать другую классификацию. Кедр не берёза, не осина и даже не сосна. Кедр – орехонос! Стоит только перевести кедровые леса в класс плодоносящих, как возникнет необходимость применять к ним совершенно иной подход.

Во-вторых, важнейшей предпосылкой созданий кедропрома являются лесоустроительные работы, которые должны сопровождаться паспортизацией кедрового парка.

И, наконец, создание вокруг кедровых лесов общественного, народного мнения как о ценности, посягать на которую бессовестно. Разве можно, например, представить себе такую картину: человек взял топор и без особой необходимости отправился рубить яблони? Это же дикость! А сколько у нас такой дикости в отношении кедра?!

– А как по-твоему, товарищ Чернышёв, где практически целесообразно развёртывать кедропромы в нашем Притаёжном районе? – спросил Артём, глядя на Чернышёва ласковыми глазами.

Чернышёв разгладил карту Улуюльского края, поводив по ней длинным, с рубцами от порезов пальцем, сказал:

– Один кедропром можно посадить в Весёлой тайге. Будет мощный кедропром. Условия позволяют. Черновые расчёты у меня имеются… Второй кедропром хорошо бы разместить в Синеозёрской тайге по левобережью. Третий – в Мареевской тайге по берегам рек Большой и Таёжной…

– А надо ли мельчить? Может быть, стоило бы иметь один кедропром и его отделения? – вслух выразил свои сомнения Артём.

– Может быть, и так… Но всё это надо по-хозяйски обдумать. А потом сама жизнь подскажет.

– И ещё к тебе один вопрос, товарищ Чернышёв. Вот мой отец перед смертью начал на огороде опыты по выращиванию кедра путём посева орешков в грунт и пересадки молоди. Как ты смотришь на это?

– Мне доводилось тоже проводить такие опыты, Артём Матвеич. Они дают неплохой результат. Но дело это новое и много трудностей. Вот возьмите, к примеру, посев ореха в грунт. Первый вопрос: каким зерном сеять? В какие сроки? Этого пока никто не знает. Второй вопрос: как уберечь высеянный орех от грызунов? По-видимому, надо создать какую-то блокаду вокруг зерна из ядохимикатов. Как это делать – тоже никто не знает. Третий вопрос: как уберечь кедровые всходы от истребления? Зелёный кедровый росток очень любят птицы, особенно сороки. Я пробовал прикрывать росток проволочным колпачком. Но сколько же надо иметь таких колпачков! И этот вопрос пока неясный. А возьмите вопросы гибридизации. Кое-кто из учёных пробовал скрещивать сибирский кедр с итальянской сосной. Результаты очень хорошие! Наш кедр начинает плодоносить лет в тридцать – тридцать пять. При скрещивании с итальянской сосной плодоношение начинается с восемнадцати лет. Может быть, можно влиять как-то и на урожайность, и на сроки созревания…

– Никто этого не знает, изучать всё это надо, – сказал Артём.

– Пока изучать некому. По кедру нет не только специального института, но даже нет сектора ни в одном из научных институтов лесного хозяйства. Нету и опытных станций.

– Это непорядок. Надо нам добиваться, ставить эти вопросы перед центром и областью. Ты подготовь, товарищ Чернышёв, все материалы. На днях должен к нам прибыть уполномоченный Центрального Комитета партии. Доложим ему, попросим поддержки, постараемся убедить.

– Материалы при мне. А разговаривать об этом я могу в любое время дня и ночи, Артём Матвеич.

Дуня застала мужа в весёлом настроении. Артём ходил по дому в пижаме, в тапочках, напевал вполголоса какую-то песенку.

…Есть люди, которые через всю жизнь проносят свойства, приобретённые ими в детстве или в юности. О таких людях говорят, имея в виду не внешность, а черты характера: «Их время не берёт. Годы идут, а они остаются прежними». Именно таким человеком и была жена Артёма.

Что бы ни происходило в жизни: радостное ли, печальное ли, Дуня умела оставаться спокойной, даже степенной, но этому спокойствию во всякую пору сопутствовала ироническая усмешечка, которая очень хорошо уравновешивала мысли и чувства, поступки и действия окружающих её людей.

В жизни семьи Артёма Строгова случались радости: рождались дети, потом они, дочь и два сына, заканчивали образование; район успешно справлялся с государственными заданиями; правительство отмечало наградами труд лучших тружеников района (в этом числе был и первый секретарь райкома). Да мало ли в жизни выпадает людям радостных дней!

Артём по складу своего доброго, искреннего характера всякому чувству отдавался полностью, без остатка. И всегда-всегда уместной была в его жизни Дунина мягкая ироническая усмешечка.

Случилось однажды: дочь, окончившая медицинский институт, привезла родителям напоказ диплом с отличием. Отец, что называется, купался в восторге. Мать, Дуня, тоже радовалась. Но когда этот взлёт радости был в самом зените, Дуня, как бы спуская всех с небес на грешную землю, сказала, сверкнув смешинкой своих живых глаз:

– А самый лучший диплом, доченька, доброе слово людей. Как услышу о тебе доброе слово, уж так возрадуюсь! Будет мне это самой высокой наградой за муки, в которых тебя родила.

Так Дуня поворачивала полёт чувств и мыслей в совсем ином направлении.

Однажды в годы войны наградили большую группу колхозников района за беспримерный труд во имя победы. Артём радовался, Дуня тоже радовалась. Артём каждый день то в одном колхозе на митинге, то в другом. Как-то утром, когда муж собирался снова в отъезд, Дуня пристально посмотрела на него, смешинки в её глазах, обычно прятавшиеся где-то в глубине зрачков, вспыхнули, и она ласково спросила:

– А ты горло не надорвёшь на речах, драгоценный мой?

Артём уже опаздывал, в горячке вспылил:

– А ты о моём горле не беспокойся! Без тебя знаю, что делать!

Но, выйдя из дому и сев в машину, он подумал: «А в самом деле, пора с митингами заканчивать. Людей от работы отрываем».

Ещё более уместной была Дунина мягкая ироническая усмешечка в часы неудач и печалей. Сколько таких часов пришлось пережить семье секретаря райкома!

Бывало, возвращался Артём из Высокоярска с выговором от обкома или приходил очередной номер областной газеты «Высокоярская правда» и на её страницах Артёма критиковали не стесняясь в выражениях, то за одно, то за другое. Нередко приносили огорчения и дети: проваливались на экзаменах, вступали в дружбу с хулиганами, теряли хлебные карточки. Всякое бывало!.. Артём хмурился, негодовал, становился то излишне разговорчивым, то излишне молчаливым, курил без передыха, терял сон.

Дуня переживала всё вместе с мужем. Печалилась, плакала втихомолку. Но вдруг то самое чувство ясной осознанности, что в жизни ничто не стоит на месте, что жизнь течёт как река и бессмысленно излишне долго задерживать себя на одном событии, озаряло её душу и мягкой иронической улыбкой освещало её миловидное, несмотря на прожитые годы, лицо.

– Ну и что же, если и выговор! Что ты, полиняешь от него или душой переменишься? Нет же, нет! А уж зато как возликуешь, когда похвалу от обкома услышишь! Вот подумай-ка, каково тому, кто ни холодного, ни тёплого не знает? А ты всё испытал!

Артём отмахивался от неё: слова, мол, всё это, брось утешать! Но как это ни странно, незатейливая житейская философия жены успокаивала, невольно настраивала на другие размышления. «Пожалуй, права Дуня, хватит тратить силы на это. Жизнь не вся соткана из неприятностей, будут ещё и радости, не могут они не быть». И снова к нему возвращалось нетерпение, жажда работы, и всё, что омрачало его, отодвигалось в прошлое.

Да, что бы ни говорилось о прелести юношеской любви, о её высоком взлёте и романтическом парении, есть своя суровая прелесть и нелёгкая высота в любви людей, прошедших рука об руку через десятилетия, преодолевших вместе не один и не два, а много трудных перевалов, научившихся понимать друг друга с полуслова, с полунамёка.

– Ты весёлый сегодня, Артём Матвеич, хорошие вести есть? – спросила Дуня с усмешкой, приглядываясь к мужу особым зорким взглядом, какой может быть только у любящей жены.

– Твоя правда, Дуня, весёлый. И знаешь почему? Старость свою к делу определил. Вот садись за стол, расскажу тебе, как это случилось.

– Только свою старость? А мою? О моей старости подумал? – с той же усмешкой спросила Дуня.

– И о твоей подумал, Евдокиюшка. Мы ведь с тобой как монета: взял бы одну сторону, да нельзя её взять без другой стороны.

Высокая, стройная не по годам Дуня с радостной благодарностью посмотрела на мужа, подумала: «Иные мужья и жёны под старость становятся сварливыми, делят между собой неделимое: любовь и привязанность детей, совершённые в совместной жизни ошибки, успехи. У нас этого не будет. До конца дней своих рядом пойду с тобой, Артюша, как с собственной судьбой».

Когда Дуня, переодевшись в домашнее простенькое платьице, вернулась, на столе стоял чайник, чашки, сахар, хлеб, молоко в синей эмалированной кружке. (Молочник давно разбили, а купить новый пока не удавалось. Посуды в магазины поступало так мало, что Артём не раз звонил в облпотребсоюз, кричал в трубку: «Поймите, дорогие товарищи, в послевоенное время живём! Люди из консервных банок чай пьют. Давайте посуду!»)

– Ну-ка, расскажи-ка, что у вас там сегодня было, куда ты нашу старость определил? – с живостью заговорила Дуня, садясь напротив Артёма.

– Ах, Дуня, какая хитрая штука жизнь! Живёт человек, а жизнь его учит, учит, и нет той науке конца и края. Ты помнишь лесообъездчика Чернышёва?

– Это который тебе насчёт лесов всё надоедал?

– Вот-вот! Помнишь, я всё ругался по поводу его надоедливости? То он требует в леспромхозе «Горный» цех деревообработки открыть, то шлёт протест в область насчёт отвода новых делян под вырубку возле села Весёлое, то предлагает новый способ молевого сплава. А тут нет никаких возможностей практически осуществить это: ни людей, ни техники, ни средств! Сколько я объяснительных записок переписал в обком, сколько раз поминал я его недобрым словом, сама знаешь… И вот представь себе, Дуня, он-то, этот самый Чернышёв, и озарил наши будущие годы таким светом, что у меня на душе праздник сегодня.

– Ты так говоришь, будто тебе семьдесят лет. А тебе ещё пятидесяти нету.

– Ну так что же?! Я сейчас в старики и не записываюсь, но дело-то всё-таки к тому идёт! Вечно секретарём райкома я не буду. Ты смотри, сколько появляется новых людей! Пройдёт год-два, ну, от силы – три, и мы в своём районе найдём любые кадры. А уж как это хорошо, когда секретари райкома из местных товарищей выдвигаются! Я тебе скажу, что Татаренко, нашего комсомольского секретаря, через три года можно смело «первым» в райком партии избирать. Толковый парень! Как он верно и глубоко краюхинское дело оценил! А ведь мог бы пойти на поводу у других, слепо довериться нашим суждениям.

– И что же Чернышёв? Чем он завоевал, Артюша, твоё непокорное сердце? – мягкая ироническая улыбочка снова засияла на лице Дуни.

Сейчас, в минуту его доброго раздумья, неохватного по искренности чувства расположения к Чернышёву, эта улыбочка жены уколола Артёма в самое сердце. Он горячо, увлечённо принялся пересказывать всё, что сегодня говорил Чернышёв о лесах Улуюлья, о зонах, в особенности о кедропроме.

– И вот, Дуня, вижу я и себя и тебя у посильного дела в таком хозяйстве. Весной, когда приезжал к нам Максим, ходили мы с ним по огороду, и тогда сказал я ему, что хотел бы свои немолодые годы провести где-то в лесах, поближе к природе. И то и это прибрасывал… Леспромхоз? Не по душе! Как-никак, а дело это связано с уничтожением леса. Лесхоз? Не живое дело! Сиди у моря, смотри, как оно плещется. А вот кедропром – это то самое, что надо. Природа! И не просто природа для любования, а природа производящая. Она рождает, производит, а ты при этом, как акушер, облегчаешь ей роды, ухаживаешь за ней, принимаешь её дары. Ах, как расшевелил, Дуня, меня Чернышёв! Чую я, что заронил он в мою душу такую искру, которая уже не погаснет! Буду биться в обкоме за кедропромы, как за святое и правое дело…

Дуня слушала мужа, и мягкая ироническая улыбочка постепенно пряталась в уголках её губ, в чёрных зрачках её приветливых глаз. Она чувствовала, что Артём сейчас в том самом зените своих мечтаний, когда уместной была бы её недремлющая ирония, но шли минуты за минутой, и Дуня всё больше покорялась его мыслям и чувствам. Среди этой, как он сказал, «производящей природы» она видела и себя, и, конечно же, как всегда, рядом с ним.