Захар Николаевич вернулся в сумерках. Серая муть сумрака липла к черёмуховым и яблоневым ветвям. Бревенчатый, с широкими верандами дом погружался в надвигавшуюся из сада темноту и оттого, что вокруг было тихо и пусто, казался покинутым.

Тяжёлой походкой старого, уставшего человека Захар Николаевич шёл по дорожке, усыпанной белесым речным песком, и с грустью думал: «Ну вот и дом твой. Сколько усилий вложил ты, чтобы он стоял тут, смотрел на белый свет этими глазастыми итальянскими окнами! А к чему всё это? Ради чего были все мои усилия? Одинокому старому человеку гораздо лучше жить в коммунальной квартире. В случае какой беды пожалеют сердобольные соседи…» И вспомнилось ему заветное желание: живёт он в окружении жены, дочери, внуков, любимых учеников… «Но всё зря, всё напрасно… Суета сует и всяческая суета…» – шептал он беззвучно.

Пристукивая тростью о ступени крыльца, Захар Николаевич остановился возле дверей, нажал на белую пуговку звонка.

Дверь открыла тётя Луша.

– Лукерья Трофимовна, есть что-нибудь от Сони? – подходя к вешалке, спросил Захар Николаевич.

– Два письма на вашем столе. Не разобрала только, от неё ли?

Захар Николаевич заспешил в кабинет.

Тут, в большой комнате, заставленной массивными, тяжёлыми шкафами с книгами и ящиками с камнями и образцами почв, было уже совсем темно. Ветви черёмухи заслоняли и без того скупой серый свет.

Захар Николаевич зажёг настольную лампу, поднёс конверты к близоруким глазам и отбросил их один за другим. Первое письмо, тощее, лёгкое, как сухой берёзовый лист, было от Григория Владимировича Бенедиктина, второе – толстое и увесистое, точно свинцовая плитка, – от Краюхина, от Алёшки Краюхина.

Нет, не этих писем ждал Захар Николаевич! Ему даже не хотелось читать эти письма. Он переоделся в мягкую просторную пижаму и лёг на диван, намереваясь подремать в сумраке.

Но едва он положил голову на подушку, как тотчас невольно подумал о Софье. Щекой он ощутил что-то шероховатое и провёл рукой по наволочке. «А, да это Сонечкино вышивание», – догадался он. Ещё в детстве Софья вышила отцу подушку: «Папа, приятных сновидений». Вышивка была неумелой, крупные, неровные буквы разбегались, прыгали, занимая целый угол наволочки. Однако Захар Николаевич очень ценил этот подарок дочери. «Луша надела, чтобы я о Соне не забывал. Да разве можно забыть? Её, единственную, родную… мою?.. У кого-то из древних, кажется, сказано… Как же сказано? Слабеет память… забыл… нет… вспомнил: «Дети – это прошлое счастье родителей, повёрнутое в будущее…» Или нет. Не то и не так…»

Захар Николаевич закрыл глаза и несколько минут лежал, припоминая изречение. Вдруг он вскочил, зажёг люстру и сел за стол. «Неужели с Соней что-нибудь случилось? Два письма, и оба из Улуюлья… Как я не подумал об этом сразу?»

Он взял письмо Бенедиктина, судорожными пальцами оборвал его по кромке и начал читать. С первых же слов Захар Николаевич понял, что беспокоиться о Софье нет никаких оснований, она в тайге изучает какую-то загадочную яму, обнаруженную этим чудаком Краюхиным. «Ну и пусть себе забавляется!..» Бенедиктин сетовал на Марину, она не выполнила указания директора института и отправила его, Бенедиктина, подальше от Софьи. По своей женской неразумности и мстительности хотела сделать ему хуже, но, как всегда, попала впросак. В течение нескольких дней он открыл такое, что в тысячу, в миллион раз дороже всяческих пустопорожних предположений Краюхина. Да, теперь он, Бенедиктин, убеждён, что Улуюлье действительно нуждается в солидном изучении. «Что же он такое открыл?» – подумал Захар Николаевич и нетерпеливо забегал глазами по строчкам письма.

Бенедиктин сообщал, что по правобережью Таёжной, в Заболотной тайге, он установил магнитную аномалию.

Письмо на этом обрывалось. Бенедиктин обещал в следующем письме изложить все подробности; свою краткость он объяснял нежеланием обременять учителя. «Ненужная, глупая учтивость! Неужели ему не ясно, что мне дороже всего подробности?» – сердито пощипывая себя за баки, подумал Великанов.

Досадуя на Бенедиктина, он засунул письмо в конверт и бросил его в ящик. «Быстро, быстро Григорий Владимирович приобщился к новой вере: «Улуюлье нуждается в солидном изучении», «магнитная аномалия». Что они, с ума там посходили? Будто я против… Насчёт магнитной аномалии надо ещё посмотреть, очень внимательно посмотреть… Откуда она может появиться в этом рыхлом царстве?» – размышлял Великанов. Он старался быть спокойным, но всё-таки сообщение Бенедиктина волновало его, и он не мог не думать об этом. «Магнитная аномалия?.. Удивительно!.. Ошибка?.. Поспешный вывод?.. Ну, а если не ошибка?.. Какой же удачливый этот юноша Бенедиктин… и способный какой!»

Захар Николаевич покосился на письмо Краюхина, подумал: «А этому не везёт…» И впервые сочувствие к судьбе Краюхина коснулось его сердца. «А был одарённейший ученик!»

Захар Николаевич взял письмо Краюхина, подержал его на ладони, точно взвешивая, и осторожно вскрыл конверт белым ножом из слоновой кости.

Письмо было написано убористым почерком и испещрено карандашными чертёжиками. «Вот этот знает толк в подробностях и не скупится на них», – пронеслось в уме Великанова, но он сейчас же поймал себя на этом чувстве и, стараясь возбудить в себе недружелюбие к Алексею, подумал: «Опять доказывает недоказуемое».

«Глубокочтимый Захар Николаевич!

Не отбрасывайте моего письма, не прочитав его. В нём идёт речь о вещах, которые гораздо дороже и выше личных взаимоотношений одного человека с другим, и не ради собственной участи, а ради того большого дела, которое мы называем наукой и жизнью, дайте совет, помогите!»

Захар Николаевич даже привстал. Не веря своим глазам, он ещё и ещё раз перечитал начало письма. «Глубокочтимый», «дайте совет», «помогите». Хотя эти слова произносил человек, который был в последнее время крайне антипатичен ему, он почувствовал, что они берут его за сердце. «Так-так! Выскочка Краюхин бьёт челом перед настоящим учёным. Это я предвидел. Ну что же, хорошо, значит не пропащий он всё-таки человек», – рассуждал Великанов. Но, не дочитав даже до середины, Великанов понял, что «выскочка Краюхин» никакого помилования за свои прегрешения не просит. Наоборот, он по-прежнему твёрд в своём убеждении и в доказательство собственной правоты приводит данные. Да какие ещё данные-то!

Краюхин исколесил всю Заболотную тайгу. И не просто исколесил. Он выверял и выверял с поразительной тщательностью отклонения магнитной стрелки компаса. Ему пришлось много поработать. Карта, которой он располагал, оказалась не везде точной. Он вначале исправил и уточнил её. «Вглядитесь в чертёжик, который приводится здесь на пятой страничке письма. Кружочками показаны места, на которых стрелка ведёт себя беспокойно и даёт смещение». Он попытался очертить границы районов магнитной аномалии, но это оказалось свыше его сил. Он ждал и верил, что Улуюлье откроет ему свои тайны, но теперь, когда оно чуть приподняло над собой завесу, он оказался в полной растерянности. Он честно признается, что у него не хватает теоретического багажа, попросту знаний, чтобы построить какой-либо прогноз.

Ещё в начале лета на склоне Тунгусского холма он открыл двухъярусную яму, до сих пор им не объяснённую. Он извлёк из неё железный шлак. «Что, если между магнитной аномалией и этой ямой есть прямая связь?»

Великанов читал письмо Краюхина, испытывая самые противоречивые чувства. «Всё это вранье, типичное охотничье враньё, сдобренное учёной терминологией. В корзину, скорее в корзину всю эту фантастическую пачкотню!» – думал Великанов. Но какое-то другое чувство удерживало его. Он читал письмо и, подобно человеку, входящему в реку, всё глубже и глубже погружался в размышления молодого учёного. Позабыв о своём недружелюбии к Алексею, он мысленно то оспаривал его слова, то одобрял. «Глуп ты ещё, зелен! Дуроломом лезешь в Заболотную тайгу, а главное не установил: а не даёт ли магнитную аномалию сам Тунгусский холм?» Великанов был так захвачен письмом Краюхина, что теперь никто даже силой не смог бы оторвать его от этого занятия.

Наконец письмо было прочитано, и Великанов зашагал по кабинету. Горько ему было. Уязвлённое самолюбие клокотало, рождались свирепые, изничтожающие слова. Он ходил с понурой головой, опустив плечи, ссутулив спину, – старый, дряхлый. Спокойствие долго не возвращалось. Измученный, он опустился на диван, раскинул руки. Ну что он в самом деле разволновался, как мальчишка? Краюхин, в сущности, ничего не сообщил такого, что может изменить взгляд на Улуюлье. Ведь все его данные ещё столь шатки, что при серьёзной, настоящей проверке они могут исчезнуть, как исчезает ночной ледок под упругими лучами весеннего солнца.

Но тут его мысли ещё больше возбудились. Конечно, он, Великанов, самолюбив, несдержан, порой деспотичен, но совесть человека, отдавшего десятилетия науке, совесть учёного – она беспорочна! И она диктует другие мысли и чувства. Напрасно он сопротивляется этой совести. Да, Краюхин далёк ещё от настоящего открытия, но он, кажется, схватил уже быка за рога. Он на подступах. И откуда у него, у Великанова, возникло такое нетерпимое и потому ошибочное отношение ко всей этой проблеме Улуюлья?.. Но не об этом теперь идёт речь… У него просят совета, и дать этот совет может только он, и никто другой. А угрызения совести, психоанализ – это его личное дело, и другим от этого ни холодно, ни жарко…

Великанов снова сел за стол, разложил перед собой странички письма Краюхина.

Магнитная аномалия в Заболотной тайге… Двухъярусная яма на Тунгусском холме с железным шлаком… Нет ли между этим связи?

«Конечно, такой вопрос возникает, он вполне законный, но ответ на него может осветить лишь частность всей проблемы. Важно объяснить другое: откуда и как могло появиться здесь железо!» – думал Великанов.

Вдруг он вспомнил, что в одном из шкафов лежит его улуюльский архив. Много лет тому назад, после двух экспедиций в Улуюлье, не принёсших никаких обнадёживающих результатов, он связал папки с бумагами и положил их в шкаф. Где они, эти папки? Как их найти?

Великанов подошёл к одному шкафу, к другому, к третьему. В шкафах лежали тысячи книг и сотни папок с бумагами. Искать подряд – это потеря времени. И тут ему неожиданно помогла предусмотрительность Софьи. Она вела памятные записи больше для отца. В толстую бухгалтерскую книгу, лежавшую у него на столе, она записывала адреса и номера телефонов знакомых, различные юбилейные даты друзей и соратников (чтобы Захар Николаевич не забыл вовремя послать поздравление). Были в книге и другие записи: о домашних расходах, плате домработнице, расходах по содержанию квартиры и автомобиля.

Великанов раскрыл книгу с надеждой найти хоть какую-нибудь справку о своём архиве. На первой же странице он увидел опись отделов библиотеки, а дальше опись архива. Под номером седьмым значилось:

«Улуюльские экспедиции» – нижний правый ящик четвёртого шкафа».

Шепча какие-то бессвязные, но бесконечно ласковые слова о своей дочери, со слёзами умиления на глазах Великанов открыл четвёртый шкаф.

Улуюльский архив оказался столь увесистым, что Великанов с большим трудом выволок его из ящика. Часть папок была набита картами, и он отложил их на диван. Карты его не интересовали. Ему хотелось найти свой путевой дневник, перечитать записи, обновить в памяти впечатления тех дней. Он быстро нашёл две толстые клеенчатые тетради. Это и были его полевые дневники периода улуюльских экспедиций.

С большим интересом он принялся читать свои записи. Деловой, чисто производственный материал экспедиции перемежался то рассуждениями о жизни человека, то пространными описаниями красочных улуюльских пейзажей. Что касается специальных геологических вопросов (именно это больше всего интересовало сейчас Великанова), то в дневнике им было отведено самое минимальное место. «Пустота!», «Тартарары!», «Бесперспективность!» – такими словами характеризовал Великанов своё отношение к геологическим возможностям Улуюлья.

Перечитывая сейчас эти записи, Великанов чувствовал, что хотел он этого или не хотел, но уже тогда им владело предвзятое отношение к изучению Улуюлья. Конечно, в те годы у него не было ещё такого опыта, какой он имеет теперь, и записки не обнаруживают глубокого подхода к делу. Слишком поверхностно подошёл он к своей задаче. Записки не показывают его раздумий, поисков, колебаний. А ведь он был уже профессором университета! Как мог он так упрощённо судить?!

«Не ты стал мудрее, а время стало мудрее», – вспоминалась старая истина. Но это утешило его только на секунды.

«Да, да, учиться надо не только у старости, но и у молодости. Вот она, молодость, ставит какие вопросы», – думал он, бросая мимолётные взгляды на письмо Краюхина.

– Нет, подожди, не суди себя так жестоко, – сказал он громко и встал.

Если б посторонний человек мог наблюдать за ним в эти часы, он не узнал бы Великанова. Захар Николаевич стоял сейчас по-юношески стройный, с поднятой головой и блестящими глазами. На его ладони лежала всё та же клеенчатая тетрадь. Нет, нет, напрасно он порицал себя за легкомыслие в дни улуюльских экспедиций! Вот они, его размышления. Он просто забыл об этих записях. Словно перед ним были собеседники, Великанов принялся читать вслух:

– «Продолжаю много думать об этих пространствах, названных, очевидно, тунгусами или татарами «Улуюльем». Сегодня, рассматривая карту бассейна реки Большой, впервые обратил внимание на то, что Улуюлье с рекой Таёжной лежит между двумя обширными районами выхода коренных пород: с северо-востока – каменноугольный бассейн, с юго-запада – колоссальные железорудные месторождения.

Могут ли эти районы так резко обрываться, как изображается это ныне? Не имеют ли месторождения продолжения в стороны Улуюлья? Может быть, не обнаруженные пока улуюльские месторождения – интрузивного характера? Тунгусский холм, Синее озеро и другие высоты Улуюлья – не есть ли это изломы коренных пород, прикрытых здесь рыхлыми отложениями? Высоты. Загадка. Проверка».

Ниже этой записи Великанов увидел схематический чертёж, сделанный его же рукой. С левой стороны странички кружок с подписью «Каменноугольные месторождения», с правой стороны второй кружок с подписью «Железорудные месторождения». В середине страницы слегка заштрихованный квадрат с подписью «Улуюлье». Под квадратом поставлен жирный, с кляксой вместо точки вопрос.

Великанов не мог больше сидеть. Он встал, снова принялся ходить. Теперь, когда подтвердилась магнитная аномалия в Заболотной тайге Улуюлья, его старая догадка получила новое подтверждение.

«Синее озеро… Горячие ручьи… Тунгусский холм… Вот где необходимо искать окончательную отгадку! И он тысячу раз прав, этот упрямец Краюхин: что бы нас ни разделяло, как бы мы ни относились друг к другу, интересы науки превыше всего, я должен высказать ему свои советы», – думал Великанов.

Он взял лист чистой бумаги и, присев к уголку стола, решил написать ответ Краюхину. Но в последний момент его начали обуревать сомнения: «Получив мой ответ, этот наглец вообразит чёрт знает что! Она наверняка станет бахвалиться, изобразит моё поведение в самых неправильных красках… Нет, нет». И тут, как это часто случалось с Великановым, дух противоречия обуял его. Он отложил бумагу и ручку в сторону и задумался. Как же быть?

«Напишу Бенедиктину, он тоже сообщает о магнитной аномалии», – промелькнуло в уме Великанова. Но, перечитав письмо Бенедиктина, Великанов заколебался. Младший научный сотрудник Бенедиктин установление магнитной аномалии приписывал себе. «Болтун! Отклонения магнитной стрелки в Улуюльской тайге установили впервые охотники», – с возмущением подумал Великанов. Он так сердито отшвырнул письмо Бенедиктина, что оно взвилось к потолку, как бумажный голубь, и упало за шкаф.

Великанов снова присел к столу и, пододвинув к себе чистую бумагу, крупным, уже по-стариковски дрожащим почерком написал:

«Мареевка Притаёжного района экспедиция Строговой.

Получил сообщение Краюхина и Бенедиктина относительно Заболотной тайги тчк Это подтверждает мой старый вывод что Улуюлье не оторвано от известных месторождений северо-востока и юго-запада а возможно находится в этой же цепи несмотря на огромные расстояния которые разделяют эти районы тчк Чтобы подтвердить эту гипотезу новыми доказательствами необходимо подвергнуть тщательному изучению Улуюлье на участках Синего озера и Тунгусского холма с включением Кедровой гряды».

Великанов перечитал телеграмму, подписал и решил немедленно отправить её.

– Луша! Лукерья Трофимовна! – позвал он домработницу, намереваясь сейчас же послать её на телеграф.

И когда никто не отозвался, он вспомнил о времени. На больших круглых часах, висевших над столом, было уже половина третьего.

Великанов заспешил в соседнюю комнату, где стояла его кровать. Он лёг и сейчас же уснул крепким, лёгким сном, словно в его жизни ничего, ровным счётом ничего не произошло.