Знакомой дорогой, через ущелье реки Сарма, по последнему снегу, братья Шорины со товарищами добрались до верховий Лены. Ольхонские браты сопроводили их до самой реки. В благодарность за все содеянное они не только снабдили их продовольствием, теплой одеждой, но и доставили на волах добротную лодку. Сладили ее аккурат на четырех человек и добрую поклажу, а видом наподобие ольхонских. Килевая лодка, с высокими бортами, задранным носом, оборудованная небольшим парусом, оказалась весьма удобной для большой воды и надежно двигалась среди водоворотов и льдин весеннего половодья.

Сами путники тоже выглядели необычно. Белые воины не напоминали ни ясачных служилых, ни промысловых людей. Их одежды, шитые из выделанных кож буйвола и нерпы, превосходно защищали от холода и дождя, а сапоги с длинными голяшками, шитые мудреным швом, пропитанные гусиным жиром и древесными смолами, позволяли часами бродить по воде, не замочив ног. То были одежды, скроенные ольхонскими женщинами под неусыпным наблюдением Турай-ад-Дина. Имаму изрядно пришлось поднапрячь память, вспоминая секреты китайских мастеров по выделке и пропитке кож. Справная получилась одежонка, да и братским польза будет. Забыли окаянные, как из кож, пропитанных смолами, доспехи в старину ладили. Те доспехи теплые да легкие, а держали стрелу да саблю не хуже панциря железного.

Еще в верховьях реки Сармы отряд братьев Шориных повстречал князца Бокоя, который теперь со своими людьми кочевал недалеко от Байкала. От него и узнали о появлении сотника Бекетова и с какой расторопностью он взялся дела государевы править. Услышали и о Дарье, что она в полном здравии и находится при сотнике, а зимовали в острожке, что стоит на Усть-Куте.

— Может, зря затеяли поиски? — высказал свои сомнения Тимофей. — Судя по словам Бокоя, Дарья у сотника не пленницей и не наложницей состоит.

Тема была затронута весьма болезненная. Услышав о благополучном избавлении от полона девушки, и у Петра возникли подобные сомнения. Нельзя рисковать жизнью людей без должных на то причин.

— Отряд у Бекетова немалый, с ним безопасно, а через год-два он вернется в Енисейский острог, и Дарья с ним.

— Как бы то ни было, мы не должны оставлять ее здесь, — серьезно произнес Вульф. — Она для всех как сестра, и пришла сюда с нами по собственной воле, с нами и вернуться должна, а ежели что не так, о том должны слышать от нее самой.

Очередь дошла до Турай-ад-Дина.

— Я уверен, что слова братьев не идут от души, а вызваны разумом и беспокойством за нас всех. Поэтому не стану осуждать их. Хочу напомнить всем, зачем мы покинули уютные дворцы и почему мы здесь. Волею Всевышнего и Единого Бога на Енисейской землице встретились братья. Это ли не дар Божий? Тот же Божий указ привел всех нас на остров Ольхон, где лежит достойный отец достойных сыновей! Не то ли упокоило душу вашего отца князя Василия Шорина? Но Провидение не успокоилось, оно продолжает вести нас далее. Душа Дарьи, как слепой глупый котенок, тыкается носом в лабиринте судьбы в поисках выхода. Сгинуть может девка, отойти от Бога и погрязнуть в грехах. Не Божье ли это дело спасти душу заблудшую? А дело государево, что поручено тебе, князь Петр? Кто его исполнит? Взгляни на это! Его я нашел на безымянном ручье, что бежит в Лену.

Всеобщему взору предстал самородок золота величиной в добрую луковицу сараны.

Петр даже вздрогнул, насколько верны слова имама.

— Дела еще не завершены, и только Провидению ведомо, когда и где остановить братьев и оставить в покое.

— Что же это за камень такой? — удивился князь Петр.

— Песочек золотой помнишь, которым по сибирским базарам купчишки бухарские торгуют? Что, с их слов, по рекам тамошним моют? Так в здешних реках, господине, не только песочек можно добыть, но и золотые каменья. Идучи по Лене-реке, по малым рекам смотреть будем да карты рисовать, чтобы то место после сыскать могли.

Третий год пошел, как отряд мангазейских служилых казаков пробирается на реку Лену. Привычным ходом через Нижнюю Тунгуску и реку Вилюй, левый приток Лены, ведет свой отряд численностью в тридцать человек атаман Стефан Корытов. Задача ныне у него непростая. Велено ему мангазейским воеводой Дмитрием Клокачевым поставить остроги по рекам Алдан и Амге, и тем застолбить за Мангазеей и Туруханском эти земли. Взять ясак с тамошних инородцев и держаться крепко до прибытия замены.

На реке Вилюй мангазейским служилым пришлось задержаться. Ясак взяли обильный, ждали служилых из Туруханска, чтобы с ними передать соболью государеву казну по описи да разжиться харчишками и другими припасами.

До Лены уже недалече. День-другой сплава — и устье Вилюя. Прежде чем выйти на большую воду решил атаман ладьи чинить и снасти поправить. Глубины и водовороты на Лене-реке не шуточные, случись что с ладьями, и поминай как звали.

Переживает Стефан Корытов, что маловато у него людишек, а бывавших в тамошних местах совсем никого.

— Гляньте, служилые! Никак, енисейские пожаловали! — заметив на воде ладью, буркнул атаман.

И действительно, противоположным берегом, вверх по реке двигались два дощаника. Это был отряд ясачных служилых, посланный сотником Бекетовым на Вилюй. За старшего у них был Яков Щербак.

Не заметив мангазейцев, ладьи медленно проследовали и скрылись за поворотом реки. Скоро дым костра возвестил, что пришлые казачки остановились на отдых.

— Не торопятся, ведут как у себя дома! Вот души воровские! — выругался Стефан.

— А может, нам почудить да пугануть братков, — предложил десятник Надежа Сидор. — А еще лучше пищали у них имать, хотя бы две, а то у наших замки ломаны.

Услышав предложения десятника, у атамана неожиданно возник смелый до безрассудства план.

— С ворами по-воровски и поступим, — заявил атаман и вкратце поделился своими планами.

Переправившись под покровом ночи, мангазейские служилые люди окружили лагерь енисейцев. Тех насчитали не более дюжины.

По утру, когда в лагере начались обычные для этого времени хлопоты, на виду у всех показался струг. Атаман Стефан Корытов, не хоронясь, с пятью отчаянными удальцами высадился на берег. Определив опытным взглядом предводителя, он сразу, не давая тому опомниться, налетел на него с грозными речами:

— Чьих будете, казаки? Почему ради корысти своей и безделья мангазейскому воеводе Дмитрию Федоровичу воровство чините!?

— Так согласно указу сотника Петрухи Бекетова для сбору ясачного на Вилюй послан, — растерянно отвечал Яков.

— Кто таков будет этот сотник? — продолжал наседать Стефан.

— Енисейский сын боярский. На Лену-реку послан острог ставить и быть там приказчиком, чтобы ясак с инородцев собирать да десятинную пошлину имать с купчишек и промысловых людишек.

Яков Щербак, видя малость числа мангазейцев, стал приходить в себя, но атаман продолжал наседать.

— Нет на то государева указа! Эти вотчины за Мангазеей числятся, а то острог разрядный со печатью! Взяты вы, служивые, на промысле воровском, велю вам заверстать те соболи в мои сборы.

— Хватил ты, атаман, лишку! Ишь, куда понесло! Соболью казну нипочем не выдам! — рассвирепел уже Яков Щербак.

— Если учинишь непослушание, велю побивать твоих служилых людей и имать казну силой, — взревел атаман и тут же, сшибленный ударом дюжего Щербака, полетел на землю.

Служилые пошли стенка на стенку, и енисейцы стали брать верх. Но радость была недолгой. Налетели всей гурьбой мангазейские казаки, что до поры ждали сигнала. Лихая получилась драка. Горазды до кулачных боев русские служилые. Всем достались синяки да ссадины, и ножичком многие успели побаловать. Хорошо, что до самопалов и сабель дело не дошло. Мангазейцы взяли числом, и вскоре поверженный противник, повязанный по рукам и ногам, с разбитыми лицами валялся в прибрежной тине.

Победители обобрали поверженного противника донага, оставив лишь изрядно порванную в драке одежонку. Сгрузив всю добычу на ладьи, прихватив дощаники енисейцев, отбыли восвояси.

С трудом освободились от пут служилые, собрали все, что в спешке рассыпали или оставили за ненадобностью нежданные гости, и закручинились не на шутку. Вода в реке ледяная, а у них даже плот сладить нечем. Болотистым берегом далеко не уйти, без питания быстро ослабнешь, а труды немалые. Тунгусов сейчас на реке нет, откочевали, а вернутся, лишь когда полая вода спадет. Как ни крути, а от голода и холода в несколько дней околеешь. Все передумали служилые, такими и застал их атаман Стефан Корытов, что вновь высадился на злополучный берег. Высадился при параде, панцирь начищен речным песочком до блеска, на боку сабля, за поясом пистоли торчат. Хорош! Ничего не скажешь! Портит лишь губа разбитая да щербина свежая. Команда, что возле него, тоже не хуже. Привезли с собой свежесваренную кашу толокняную. Дух от нее шел сказочный, даже голова кружится.

— Откушайте и меня послушайте, — миролюбиво произнес атаман. — Хлопцы вы добрые, не хуже моих кулаками лупите. Места здесь пустынные, жалко, если с голоду пропадете. Могу я вас к себе на службу взять и даже жалованье за год вперед выдать.

— Потом нас за службы эти в измене и воровстве винить будут, — чуть слышно молвил кто-то с полным ртом каши.

— А мне даны такие права от воеводы и господаря нашего. Вот даже бумага с печатью имеется. Отпишем на ней поручную, росписи наши поставим, и делу конец.

Выбора у казаков не было, а бумага за городской печатью дело нешуточное. Тут же отписали поручную запись:

«Я, десятник Яшка Щербак, да мой десяток товарищей поручились промеж себя всем десятком человек друг за друга у атамана Стефана Корытова в том: быть нам на службе в Мангазее на жите в казаках и государевой службе служить, а не воровать, бани, корчмы и блядни не держать, и зернь не играть, и не красти, и не бежати, а кто из нас из десяти человек сбежит и на нас порутчиках, на мне Яшке и на товарищах моих, государево жалованье, денежное и хлебное, и пеня государева, а в пене, если государь укажет, и наши порутчиковы головы в его голову место. За то и поручаемся».

На этот раз худо-бедно все сладилось, и отряд пополнился людьми знающими. Но вот времени было совсем мало. Если не успеет атаман Стефан Корытов со своей службой, добра от Мангазейского воеводы не жди! Достигнув Лены, отряд разделился. Часть отправилась вниз по реке в Жиганы во главе с десятником Надежей Сидором. А другая, во главе с самим Корытовым, пошла вверх по Лене, свернула на Алдан и направилась к реке Амге, чтобы попытать счастье у тамошних тунгусов.

Именно сюда спешил сотник Бекетов. И вот топоры служилых казаков уже вовсю стучат на обрывистом берегу Лены, то Петруха острог ставит. Только самого сотника здесь уже нет. Порой кажется, что поговорка «наш пострел везде поспел» сложена именно про Бекетова. Подивился чуток на якутов с их тучными стадами, собрал с них подарки, сам одарил котлами медными да отрезами суконными, ткнул пальцем в берег, где острог ставить, да и был таков. Ушел с самыми отчаянными головушками далее вниз по Лене-реке, в Жиганские земли, о которых не раз слышал от бывалых людей.

Русские и якуты узнали друг о друге задолго до того, как свиделись. Теми вестниками были вездесущие тунгусы, эти кочующие по тайге охотники. Вскоре появились русские промысловые люди, а с ними и торговые. Они вели себя мирно, добывали соболя, а самое главное — торговали. Привозили с собой и выменивали на пушнину бесценные в этих местах медные котлы, оловянную посуду, ткани, иглы для шитья, а также другой товар, порой даже запрещенный государем. Подобные чудеса попадали сюда ранее лишь через тунгусов, из далеких братских земель, где и сами были большой редкостью.

Не знающим истинной цены вещам инородцам русские меняли их то по весу, то по объему, а уж расхваливали свой товар непрерывно. Слово «лучший» звучало как заклинание, без конца, многократно и по любому поводу. Русских и прозвали «лучи», решив, что это их имя, с тех пор так и называют. Хотя есть еще одна версия, весьма вероятная. Дело в том, что южные тунгусы и дауры очень схоже прозвали русских пришельцев — луча, что на языке дауров означает «черт» или «леший». Странного вида огромные люди, закованные в панцири и вооруженные смертоносным огненным боем, как же было назвать русских по-другому? Остается лишь уповать на то, что дауры, жители Приамурья, познакомились с русскими значительно позже якутов и о земле якутов на средней Лене не ведали.

Название получил и русский царь, государь всея Руси и Сибири. Якуты стали называть его «ыраахтаагы», что означало — «тойон недосягаемый, вдали пребывающий».

Якуты приняли русских людей терпимо и даже добровольно согласились на выплату ежегодного ясака, видимо, посчитав это обычным условием русских для нормальной торговли. Грозное оружие пришельцев не пугало якутов, уж очень они были малы числом. Богатый, многочисленный народ, проживающий большими родами, никогда не искал защиты у русских, а при малейшем нарушении устоявшихся законов отказывался повиноваться.

Название народа «якуты», попало к русским от енисейских тунгусов, которые называли их «яко», а их землю Якольской. Слово «яко» для удобства русского произношения усилилось суффиксом «ут», и название народа якуты прочно утвердилось в грамотах, указах и обиходе, а другое — саха, лишь несколько раз мелькнув в отписках служилых, исчезло.

Саха — это самоназвание народа, идущее из глубины веков, и первоначально означало либо имя героя, либо имя народа-прародителя. У того и другого варианта вероятность равнозначна, так как и эта история тоже покрыта пеленой татаро-монгольского нашествия, не отличающегося особой щепетильностью. Либо чуждый уничтожался, либо следовал в составе этой орды.

Но в Забайкалье, в приграничных землях Баргуджин-Токума, проживал неведомый монголоязычный народ, который не пожелал ни того ни другого. Спасаясь от орд степняков, те лесные монголы ушли далеко на север, где сохранили свой этнос, хотя и значительно измененный под влиянием местных тунгусов. Это была первая волна проникновения предков якут по реке Лене.

Прошли века. Миновал рассвет и падение империи монголов. Многие кочевые племена покинули свои родные места. Тысячи кипчаков пришли с монголами в забайкальские степи. Это тюркоязычный народ кочевых скотоводов. Здесь они оказались брошенными и вскоре стали уничтожаться теми же монголами, братскими и маньчжурами. Для спасения у них остался лишь путь на север. В это трудно поверить, но достаточно большой народ, со всем своим скарбом и стадами животных, достиг среднего течения реки Лены и обосновался там на века. Им не только удалось выжить, но сохранить образ жизни, создав в условиях Крайнего Севера, у самого полюса холода, животноводство, не имеющее аналогов в мире. Суровые условия и другие народы Севера во многом наложили свой отпечаток на народ саха. До сих пор ученые ломают копья в разрешении загадки, как народ монголо-тюрского происхождения оказался на берегах Лены.

Русские действительно были поражены, увидев табуны коней, стада рогатого скота и коз. Они были многочисленны, а животные крупные и тучные. Особенно выделялись быки и буйволы. Прямые длинные рога, мощная грудь и размеры отличали их от степных собратьев, а более длинная шерсть защищала от морозов. Но была и еще одна особенность, что и определяло возможность разведения скота в этих условиях, это способность быстро восстанавливать вес при обилии пищи, а при ее недостатке питаться всем, включая кору и ветки деревьев. Важным элементом в организации животноводства у саха были летние и зимние выпасы. Если с летними выпасами все понятно, то с зимними дело обстоит так. Это прежде всего острова и прибрежные долины, где рост трав наиболее изобилен. Здесь заготавливалось сено, и в эти места перегонялся зимой скот, после наступления морозов и забоя. Здесь имелись укрытия от ветров, здесь идущие в пищу заросли тальника, и в рацион животных добавлялось заготовленное сено.

Хоронясь от енисейских казаков, ватага атамана Стефана Корытова двигалась вверх по Алдану. Без приключений миновали Лену. Там где-то выше, в нескольких днях пути от устья Алдана, енисейцы ладили первый Ленский острог. И хоть на то причин особо не было, атаман чувствовал себя скверно. Было ясно, что енисейцы обошли. Их путь на Лену длился не более года, а вот мангазейцам бывает что и два маловато. Хоть и вышли на год раньше, однако не поспели. Ясачных служилых на реке не видать, то верный признак, что уже скатились вниз, а торговый люд в реку еще не зашел.

На второй день пути от устья Алдана заметили тунгусов, и мангазейские суда подошли к берегу. Тунгусы здесь скопились во множестве. Долганский князец Дикинчу после выплаты ясака привел все свое племя на торги. Смышленый был князец. Большим числом и оборониться легче, и с русскими торг вести, а самое главное, место хорошее. Сухое, просторное, и купец здесь с товаром, а тем, кто укрывается по таежной глухомани, может ничего и не достаться.

Счастливый Дикинчу встретил желаемых купцов с распростертыми объятиями, на радостях даже оленя заколол. Не сразу заподозрили неладное долганы, а когда догадались, было уже поздно. Все меха выложили перед Стефанкой Корытовым.

— Мы ясачные служилые! — объявил атаман. — Пришли взять ясак за этот год и недобор за прошлый.

Для тунгусов это прозвучало как гром среди ясного неба. Кинулись они было спасать свое добро, да куда там. Наткнулись на сабли казацкие да пищали грозные. Упал тогда в ноги атаману князец Дикинчу и взмолился:

— Господине атамана, Дикинчу уже заплатил ясак, Дикинчу подарки давал, шерть давал и аманатов в новый Ленский острог давал. Дикинчу все давал.

— Ты все годы давал и впредь должен давать ясак только в Мангазейский острог, — взревел атаман.

— Дикинчу думал, и казаки, что приходили, сказали, что у русских царь один, и Дикинчу платит ему.

— Имать все соболя у нехристей и — в лодки! — скомандовал Стефанка и, пнув князца в зад, добавил: — А это тебе, чтобы впредь умнее был.

От удара Дикинчу завалился на бок и вдруг заметил знакомое лицо десятника Яшки Щербака. Тот расторопно стаскивал соболей к лодкам, расталкивая тунгусов.

— Господине атамана! — вновь завопил князец. — Вон казак Яшка! Ему ясак и подарки я давал!

Глаза атамана блеснули на десятника, и тот, чтобы заткнуть рот несчастному Дикинчу, огрел его саблей по голове.

Подчистую обобрали служилые тунгусов, и те в панике разбежавшись по тайге, разнесли страшную весть в самые глухие ее уголки.

Знал атаман Стефан, что если добрую казну привезет, то все с рук сойдет. Шибко далека от Москвы Лена-река, не отваживаются сюда ехать московские воеводы. Шутка ли, три года в дороге, два года службы и три года обратно, то целая жизнь. А мангазейский и енисейский воеводы по жизни собачатся да отписки, жалобы друг на друга государю шлют. Если енисейцы до реки Амга не добрались и острог не ставили, то атаман еще победителем вернется, поспешать только надо.

Братья Шорины, Вульф и Турай-Ака продолжали свой путь вниз по Лене. Сейчас у них за старшего Турай-ад-Дин. Этот ученый араб всерьез решил изучить ленские притоки и найти среди них золотоносную реку. Бедный Ака, сколь его упорство велико, но более велико ленское приволье. Здесь все пронизано ручейками, речушками и реками. Исследовать их все невозможно, как перебрать по одной соломинке огромный зарод сена.

Вот очередная безымянная речка. Ладья заходит в ее русло и укрывается в прибрежных зарослях. Здесь ей оставаться под охраной братьев, а Вульф и Турай-Ака на легкой однодеревке уходят в ее верховья. На четвертый день должны вернуться, это обязательно. Если что не так, братья оставляют ладью и отправляются на их поиски. На все про все не более четырех дней, но и это слишком много. Такими темпами их сплав может затянуться до самой осени.

Эти занятия удручали всех, кроме имама. Золото в виде песка или даже самородков не трогало его друзей. Настоящую его ценность и реальность золота те осознали, лишь увидев золотой слиток, что имаму удалось отлить на одной из остановок, соорудив что-то наподобие кузнечного горна.

Реки оказались действительно золотоносными. Его присутствие, хотя бы мизерное, было везде. Но последние места были на удивление перспективны. Вульф то и дело останавливает лодку по команде имама, и тот, в обычной, только большой, оловянной чашке делает пробные промывы. Дела, видимо, шли неплохо. Верста и — промыв, верста и — промыв, потом стоп, снова чуть вернулись назад. Теперь Турай моет через каждые сто саженей. Снова вернулись, и вновь моет, уже через две сажени.

— Кажись, нащупал место богатое, — заулыбался Турай. — Здесь промышлять будем, далее не пойдем. Я чуток отдохну, а то уморился больно, а ты справу готовь.

Для Вульфа приготовить все необходимое для промывки грунта — дело уже привычное. Выбрал подходящее место, чтобы наклон был, соорудил желоба, раскинул бычьи шкуры. Теперь главное — воду завести. Тут тоже все ясно. Чтобы поднять уровень воды, пришлось повалить дерево и накидать камней. Вода по отводу пошла в желоба, оттуда на шкуры. Теперь только таскай песочек и подкидывай, вода сама управится. Да еще на шкуры периодически поглядывай, в них и задержится золотник.

Утомленный Турай-ад-Дин спал. В тишине, что нарушалась лишь криками птиц да жужжанием мошки, отчетливо слышалось его тяжелое с хрипами дыхание. Так и не оправился старик от простуды, не помогало и барсучье сало. Сильно сдал в последнее время, а тут еще труды тяжкие. Стараясь его не беспокоить, Вульф принялся за дело.

Таская песок и ссыпая его в желоба, швед без конца поглядывал на шкуры. Вскоре там заискрились на солнце золотники. Их было много. Скоро стали появляться и небольшие, но хорошо заметные самородки, величиной с ноготь большого пальца. К вечеру они заполнили всю чашу, которой пользовался имам для промывки. Попробовав на вес, Вульф даже удивился. В ней было не менее пуда самородного золота. Это была удача.

Турай-ака с трудом оторвался ото сна. Слабость настолько схватила его, что еле поднялся. Рассмотрев результаты промысла, он счастливо улыбнулся.

— Вот я и выполнил свой обет. Сыскал золотишко, — выдохнул он. — Ты уж прибери все сам и место добре срисуй. До братьев надо срочно возвращаться.

После этого Турай еще более занедужил, потерял сознание и только бредил.

До устья реки вернулись скоро. Вульф спешил изо всех сил. Брусничный отвар и забористая арса привели имама в чувство.

— Вот и для меня приближается великий день, когда я отправлюсь в сады Аллаха, — молвил старый имам. — Ко мне, правоверному Турай-ад-Дину ибн Динбей Абдурахман Бендер Беку, Аллах будет милостив! Ведь я исполнил его волю. Ты, Тимофей, на своей земле, теперь она — твой дом, а мне разницы нет, откуда отлетит к Аллаху моя душа. Об одном прошу. Ты ведь помнишь, как хоронят правоверных. Схорони и меня так же. Чтобы до захода солнца, и ярму приготовь по закону, а то могу не поспеть в сады Аллаха. Тебе, князь Петр, тоже будет мой сказ. Волю государя ты исполнил, и я тебе помог в этом по своему разумению. Найдена богатая рассыпь золота, и карту Вульф срисовал подробную. Распоряжайся по своей воле, но мой совет будет таков. Воспользоваться сими богатствами Русь Великая сможет, лишь когда твердо встанет на этой землице. Когда законом и твердой рукой государь здесь повелевать будет. А сейчас лишь смута будет великая да крови прольется немерено. А ты, Вульф, береги братьев, теперь ты им советчик, да про Дарью не забудьте. Теперь оставьте меня. Хочу, как и подобает имаму, провести последние часы в молитвах. Велик Аллах!

Через несколько дней Турай-ад-Дина не стало. Схоронили, как и просил, и место выбрали неплохое, на вершине холма, окруженного девственной тайгой. Место сухое, и грунт мягкий, по местным меркам лучше не бывает.

Сотник Петр Бекетов готовится к возвращению в Енисейский острог. Зимовать собирался в Усть-Кутском зимовье. Там его должен ждать сын дворянский Парфен Ходырев, что послан из Енисейска на смену сотнику.

Ленский острог Петр Бекетов сладил по своему усмотрению, как и отписал государю в своей челобитной:

«1632 году сентября 25 день. По государеву цареву и великого князя Михаила Федоровича всея Руси указу поставил я со служилыми людьми на Лене-реке острог для государева величества в дальней украине, и для ясачного сбору, и для приезда якутских людей. А прежде того на Лене-реке в якутской земле государева острога не бывало нигде. Поставлен острог против якутского князца Мымакова улуса и меж иными многими улусами среди всей земли Якольской».

Действительно, острог встал на правом обрывистом берегу Лены, напротив скотоводческих угодий племен саха, тем сразу нарушив привычный уклад и вызвав их недовольство. Местность называлась Кангаласской волостью. Именно кангаласские князцы возглавили восстание против Ленского острога.

Лена здесь необычайно широка. От берега до берега местами до десяти верст будет. Просторные речные острова, меняя друг друга, чередой раскинулись по всему руслу реки. Берега равнинные и неплохи для выпаса скота. Это центр Якольской земли, центр уникального северного животноводства племен саха.

Но это мало интересовало сотника. Достаточно того, что откочевать им особо некуда, а соболей хватает. Охотой занимаются и на скот у тунгусов выменивают. Вообще после Жиганов он вернулся не в духе. Уезжал с девкой Дарьей, что дорогой приблудилась, с хлопцами, а вернулся один, и никому ни слова. Пересчитал ясак и стал собираться в дорогу. Если надумал в этом году возвращаться, то уже самое время. К Усть-Куту только и успеешь, до того, как лед встанет. Острог достраивается, ясак собрал и со своих, и с мангазейских инородцев, так что самое время отбыть восвояси.

Историческая справка. Ленский острог был поставлен 25 сентября 1632 года сотником Петром Бекетовым на правом берегу реки Лены, в семидесяти километрах ниже современного города Якутска. Осенью 1633 года Бекетов возвратился в Енисейск. Помимо ясака за прошлый год, отправленный вперед себя, он привез 22 сорока соболей и 25 собольих шуб. Весной 1634 года полая вода причинила Ленскому острогу, стоявшему тогда очень близко от реки, значительные повреждения, обвалив берег, который увлек с собой острожную стену, а также несколько домов и амбаров. Это произошло в очень тревожное время, когда мятежные якуты подступали к острогу. Пришлось срочно переносить его далее от берега, на безопасное в будущем расстояние. В 1638 году острог стал центром новообразованного Якутского воеводства. В 1642–1643 годах острог перенесен на современное место, левый берег Лены, в долине Туймаада, и переименован в Якутск.

Междуречье Лены, Алдана и Амги заселяли племена якутов. О появлении отряда Стефана Корытова их оповестили тунгусы князца Дикинчу. Не ведая о настроении якутов, зайдя на реку Амгу, мангазейцы построили зимовье. С людьми Якова Щербака у него насчитывалось не более двадцати пяти человек. Планы были зимовать, привести к шерти якутов и собрать ясак.

Пока достраивалось зимовье, выделив Щербаку пятерых казаков, Стефаний велел отправляться вверх по реке и осмотреться, где и как густо проживают саха.

В двух днях пути Яков встретил якутов. То, что он увидел, несколько удивило и встревожило. Ему еще не приходилось наблюдать подобные поселения инородцев. Кроме привычных круглых юрт с коническим верхом, здесь возвышалось сооружение, напоминающую острожную башню. Стены с внутренней и внешней стороны были из тонкого круг-лого леса, а между ними засыпаны камни. Это было крепостное сооружение, способное укрыть защитников не только от пуль самопалов, но и пушечных ядер.

Их князец Баюк вел себя весьма враждебно, а услышав, что русские пожаловали за ясаком, велел всех умертвить. Не ожидавшие такого поворота, казаки даже не успели изготовиться к бою. Налетевшие якуты закололи их копьями и изрубили пальмами. Живым уйти не удалось никому.

Через несколько дней якуты осадили Стефана в зимовье. После нескольких неудачных попыток поджечь русскую крепь, оставив напоказ трупы казаков, саха ушли к своим юртам. Это была первая демонстрация неповиновения якутов. Вскоре последовало объединение племен, столкновения и настоящие сражения с казаками Ленского острога.

Оставаться зимовать таким малым числом в окружении врага было равносильно гибели. После долгих раздумий пришлось мангазейцам, оставив зимовье, спешно идти сплавом вниз на поиски ушедших в Жиганы товарищей.

В устье реки Алдан им снова пришлось вступить в бой. На этот раз со своими братьями, казаками из Ленского острога. Прослышав об обидах, те поджидали их на стрелке, с целью отбить мягкую рухлядь и пленить воровских людишек.

Видимо, благодаря Создателю, и на этот раз обошлось без оружия. Сошлись православные друг с другом, примерно равным числом, наломали костей и увечий всяческих понаделали. Да победителя не оказалось, и Стефаний побег далее в Жиганы.

Но ленцы на этом не успокоились. Заметили служилые, что казна у черкашина дюже добрая. Сгоняли до ближайшего зимовья за подмогой и снова — в погоню.

Такого упорства атаман Корытов никак не ожидал. А тут еще беда приключилась: харчи подмочили. Вот и пристали к берегу, чтобы зерно перебрать да подсушить.

Взяли их на берегу, насели служилые числом до сорока человек. Кулаком обух не перешибешь. Схватились на саблях, но и так слабо оказалось, вот и пальнули стефанские казаки с досады, да ленские — тоже в ответ. Наделали делов. Ладно хоть били из самопалов более для острастки. Поранили друг друга густо, и двух казаков загубили. В аккурат по одному из каждого острога. Тут, слава Богу, образумились, прекратили душегубство. Сдался черкашин со товарищами.

Историческая справка. Согласно отпискам Ленского острога виною всему были мангазейские служилые люди, так как якутам было не под силу подчиняться двум господам, которые не только не имели согласия между собой, но один из которых стремился уничтожить приказы другого. Если бы Корытов стал со своей стороны оправдываться и защищаться, то, возможно, вина была бы приписана ленским служилым людям или их начальникам. Наказание Стефана Корытова со товарищами, видимо, не состоялось, либо не было слишком суровым. Имеются сведения, что он в 1635 году был вновь отправлен на реку Вилюй во главе партии служилых для сбора ясака.

После кончины Турай-ад-Дина осиротели братья Шорины. Как подчас бывает, при жизни имама они не задумывались о его значимости для них. Не ценили, подшучивали, а порой и обижали. Лишь после его ухода братья ощутили пустоту, неожиданно возникшую в душах, что когда-то были заполнены Турай-ака. И эти пустоты, как телесные раны, болят и кровоточат. Со временем они, конечно, зарубцуются, но шрамы останутся на всю оставшуюся жизнь.

Не менее переживал и Вульф. Сдружился он со стариком. Будучи сам уже немолод и повидал немало, а с первой встречи дивился знаниям и памяти имама. Во всем уступал ему и терпеливо сносил его причуды. Достойно отошел в мир иной Турай-ака, и хотя тяжелым испытанием стала для него Сибирь, но крепость веры и стремление к цели были непреклонны.

Сейчас надо было спешить, и друзья устремились в низовья Лены. На реке было достаточно оживленно. Не проходило и двух-трех дней, чтобы не встретили кого-нибудь. Промысловый люд, купцы, служилые мелкими и большими группами двигались на юг к знакомым волокам, чтобы успеть пройти их до морозов или достичь обжитых мест для зимовки. Они же вопреки законам природы шли на север к Полярному кругу, пренебрегая, а скорее не представляя тех трудностей, что их ожидают.

Ленский острог их встретил безлюдьем. Не более двадцати человек служилых вяло завершали строительство острожной стены. Исполненная без должного радения, без угловых башен и других крепей, она выглядела как временное строение, без должной основательности и солидности.

За старшего Бекетов оставил Казария Кандратьева. Человек он бывалый и знающий, да разве можно таким малым числом острог ставить. И так не густо казаков привел сюда атаман, да еще многих разогнал места новые проведывать да к шерти якутов приводить. Сейчас оставалась надежда лишь на промысловых, которые хотят здесь обосноваться. Избы будут рубить да лабазы, вот и подсобят немного.

Прибывших казаки встретили приветливо, с неподдельным интересом.

— Бог в помощь, служилые! — приветствовали их братья.

— И вам желаем здравствовать! — с достоинством ответил за всех Казарий.

— Чьих же вы будете? — задал вопрос Петр.

— Так государевы мы! Енисейские служилые. Вот острог правим на Лене-реке.

— Значит, сотника Петра Бекетова люди? — обрадовался князь.

— Его… — как-то неопределенно протянул старшой.

— В остроге ли? Нам бы с ним свидеться!

— Сам Петруха, вот уже как седмицу, взял пятерых удальцов да с ясаком в Енисейский острог подался. Ежели дело какое, то ко мне. Я, Казарий Кондырев, теперь здесь за старшего.

— А я, князь Петр Шорин, по царскому указу в здешних удаленных местах службы несу. Князь Тимофей Шорин, брат мой, а это служилый человек Вульф, иноземец.

— А я-то смотрю, кто же такие пожаловали?! То ли свои православные, то ли басурманы иноземные? Справная больно у вас одежа. Здесь такой и не видели. Даже мех на парке неведомый. Откуда сейчас путь держите?

— Всю реку Лену с самого устья прошли, а туда попали с озера Байкал. Зверь этот там водится, его на льду промышляют. Но мне сейчас некогда баять. Сыскиваем девку беглую. Ее Дарьей кличут. Слыхивал чего?

— Как же! Слыхал! У нас тут каждый человек на виду, а уж баба тем паче. Ее сотник с собой в Жиганы брал, а вернулся без нее.

— А что же с Дарьей? Неужто сгинула? — враз воскликнули братья.

— Я смотрю, люба вам девка, ишь как вскинулись! Только горяч больно сотник. Вон Игнашка Федотов поспрошал, даже за грудки Пет-руху схватил, а тот так его отделал, что до сих пор хворый валяется.

— Что за земля Жиганы? Далеко ли? — поинтересовался Тимофей.

— Здесь все далеко! И места гиблые! Наши люди там еще не бывали, оттуда никто не жаловал, а те, что с сотником ушли, не возвратились! По слухам, Жиганская земля вниз по Лене-реке, а ходу до нее около месяца.