Подать козлу сигару!
Выручальщики покойника спрыгнули с поезда вполне благополучно, машинист на крутом повороте так замедлил ход, что поезд можно было догнать простым скорым шагом.
– Слава тебе господи! – перекрестился Федька после удачного прыжка с поезда. – Мог бы вторую ногу повредить, тогда бы – хана.
– Это сколько же верст успел поезд отмахать, после того как вы с него нашего Савелия скинули? – сказал Аркашка, озирая засыпанную снегом безжизненную равнину. Кочки, присыпанные снегом – до самого горизонта. Все безжизненно, только возле железнодорожной колеи снег почернел от угольной пыли.
– Верст десять, пожалуй, – задумчиво сказал Степан.
– Хорошо, если десять. Ты хоть в шинелке, а мы с Федькой раздеты, да еще он хромой, ну, брат, я тебя загрызу, ежели пока мы шкандыбаем, нашего Савелия волки слопают. Что же тогда я скажу его несчастной матери?
Степан испуганно моргал:
– Мы же не нарочно.
Они пошли в неизвестность. Шпалы имели ту особенность, что располагались то шире, то уже. Шагать по ним неудобно, и ступать мимо них тоже нехорошо: того гляди, запнешься. Особенно был удручен этим охромевший Федька. Аркашка на ходу матерился, причем ругательства не повторялись не разу, он имел их такой запас, что хватило бы материться до самого Омска.
И полчаса не прошло, а они уже выбились из сил. Аркашка схватил за ворот Степана:
– Вытряхайся из шинелки! По очереди будем в ней щеголять! Сейчас моя очередь, потом Федьке поносить дам, а ты пока померзни.
А через минуту за поворотам они увидели несколько длинных глинобитных мазанок, каменную железнодорожную будку, и один деревянный дом. От этого поселения к нашим путникам с громким лаем мчались огромные лохматые псы.
На крыльцо деревянного дома выбежал человек в форме железнодорожника, свистнул собак, они немедленно побежали обратно. Черно-шинельный человек вглядывался в путников. А когда они приблизились, строго спросил:
– Кто такие? Документы есть?
Аркашка торопливо пояснил, что ездили в Омск за трупом убиенного томского юнкера Савелия. Но в тоннеле под названием Карлушка их раздели и деньги и документы забрали. Повезли покойника прямо в купе поезда, и вышло, что на мертвого Савелия солдаты уронили чемодан, испугались, что зашибли его, да и скинули на ходу. Теперь вот они сами слезли с поезда, ищут Савелия.
– Так ты из Томска? – сказал железнодорожник, – опиши-ка мне, братец, Второвский пассаж.
– Как не знать мне пассаж? – обрадовался Аркадий, – как не знать, я там дамочкам туфельки примерял, когда на приказчика учился. Второв Николай Александрович лично экзаменовал меня в младшие приказчики. Строгий человек, но справедливый.
Аркашка описал общежитие учеников приказчиков, рассказал о том, как парнишки смотрели в окна напротив, потому что там иногда появлялись полуголые артистки женского румынского оркестра. Рассказал и о графе Загорском, погубителе прекрасных жительниц Томска. И про огромный градусник Реомюра, и про музыкальный магазин.
– Достаточно! Я вижу, что вы именно те, за кого себя выдаете. Идемте в дом, – сказал железнодорожник, а то вы, видать, озябли.
Железнодорожника звали Петром Константиновичем, он был начальником полустанка. И выслушав грустную историю путешественников, заявил, что обязательно им поможет. Еще бы! Он был одним из главных помощников Второва! Живал в Томске, а потом вместе с хозяином отбыл в Москву. Знал он и купчиху Туглакову, мать Савелия.
– Гора с горой не сходится, гора с горой! – радовался Аркашка.
– Ну быстренько хлопните по полстаканчика самогону, возьмите по шмату сала. Я дам вам свои старые шубейки и поедем на дрезине искать бедного Савелия, а то как бы его, действительно, волки или собаки не слопали. Да, как же вы думали довести его в простом вагоне до Томска? Чудаки! Он бы у вас протух.
– Мы думали на какой-нибудь станции в вагон-холодильник его пристроить… – пояснил Аркадий.
Через несколько минут дрезина уже мчала навстречу леденящему ветру. Петр Константинович покрикивал:
– Ровнее, ребята! Нажимайте на рычаг сильно, но равномерно. Это английская дрезина, такая далеко не у каждого начальника полустанка имеется. Легкая на ходу, быстрая. Стоп-стоп! Не ваш ли это подопечный?
Дрезина затормозила. Возле насыпи лежал на боку Савелий. Одна рука подвернулась под голову, а край задравшейся шинели накрыл лицо. Казалось, и впрямь – спит солдат.
Савелия осторожно водрузили на дрезину. Заглядывая ему в лицо, Салов сказал:
– Смотри-ка, он даже не ушибся!
– Да уж теперь-то ему не больно! – подтвердил Аркашка, – не то что нам, и тащить нам его до Томска – не ближний свет.
– Не волнуйтесь! – сказал Петр Константинович, – я вам помогу.
Возвратились на полустанок. Начальник приказал рабочим положить тело Савелия в холодную каморку. Потом пошел в служебную будку где стрекотал служебной телеграфный аппарат. Выяснилось, что поезд с вагоном-холодильником будет только вечером через шесть часов.
– Идемте в дом! – пригласил путешественников Петр Константинович, – теперь уже и пообедать не грех.
Дом железнодорожного начальника был украшен дорогими картинами и статуэтками.
– Остатки прежней роскоши! – сказал он, заметив удивленные взгляды гостей. Вот вы, Аркадий, вспоминали добрым словом вашего учителя, Николая Александровича Второва. Он ведь не только магазины да гостиницы строил. Он до самого большевистского переворота расширял свое дело. В Подмосковье открыл первый сталелитейный завод. Затем открыл и крупные заводы химических веществ, боеприпасов. И что же?
Москва. Бомбардировка Кремля. Национализация. Вам непонятно, что такое национализация? Это, когда вы работали в поте лица, обрели достояние, а к вам приходят и говорят: «Это не ваше!» Граждане большевики не хотели видеть Второва во главе дела. Он сопротивлялся. Увеличил число акционеров. Часть денег поспешил разместить в зарубежных банках.
Однажды утром я прибыл в его контору. И обнаружил его в кабинете сидящим в кресле с кровавой огнестрельной раной на виске, неподалеку от Николая Александровича валялся на ковре с револьвером руке молодой человек. У него была рана на груди. Следователи объявили: покушавшийся застрелился! Я понял, что кто-то вошел, застрелил и Второва, и незнакомого мне юношу. Создали видимость покушения.
Вернулся домой, а прислуга сообщает: люди в штатском весь день наблюдают за нашим домом. Я все понял. Следующая очередь – моя. Я взял острый нож и вырезал из рам полотна самых дорогих картин. Взял несколько статуэток, ценности. Короче – собрал небольшой чемоданчик. Жена находилась на даче. Я велел передать ей, что в нужный момент вызову ее на новое место.
Я одел оставшийся от новогоднего маскарада парик, одежду простолюдина, вышел через черный ход и отправился к знакомому железнодорожному чину домой. Он сперва не узнал меня, но я снял парик. Я объяснил ему ситуацию. Он сказал, чтобы я находился у него дома, до тех пор пока он не выправит мне новый паспорт и не оформит меня начальником дальнего полустанка.
Новая моя фамилия – Злобин, а прежнюю – вам и знать не надобно. Скажу лишь, что из окна дома, где меня приютил мой железнодорожный начальник, я видел похороны Николая Александровича. Это была тысячная демонстрация. Были там люди и в кепках, и в шляпах. Все социальные слои. Надпись на огромном венке была такая: «Великому организатору производства Николаю Второву». Чекисты думали повернуть процессию на окраинные улицы. Не вышло. Мимо древнего кремля центром Москвы двигалась процессия.
Я поклонился ей вслед. А с вечерним поездом отправился к месту моей новой службы. И вот теперь имею возможность принимать вас здесь, и помогать в вашем благородном деле. И я верю, что здравый смысл нашего народа победит. Зачем же ломать построенное? Лучше строить новое.
Вот и я тоже говорю! – вступил в застольную беседу солдат Алексей. До Омска я у Каппеля служил. Генерал – что надо. Владимир Оскарович Каппель командующий третьей сибирской армией. Он сделал десант из Саратова, высадившись в Казани. Штука в том, что главный красный вождь Ленин после Брестского замиренья должен был выплатить Германии, эту, как ее, контрибацию, что ли?
– Контрибуцию! – поправил Алексея Петр Константинович.
– Вот, ее самую. И часть денег хранили в Нижнем Новгороде, часть – в Казани. Неожиданным ударом! Трам-там-даром-даром-даром! Короче, взяли мы свезенные большевичками в Казань деньги, драгоценности. Трам-драм! Я сам в том банке был! Но однако остался, как говорится, при своих интересах. Упаси бог – сунуть что-нибудь в карман, тут же расстреляли бы за мародерство. Так вот. Была в том банке в мешках мелкая монета. И командующий приказал распороть мешки и рассыпать эту всю мелочь по комнатам и по крыльцу банка. Озорство такое! Поди, пособирай-ка!..
Хорошо отдохнули в доме Петра Константиновича томичи. Вечером радушный хозяин сказал, что дарит им теплую одежду, и велел им пойти с носилками за телом бедного Савелия. Их проводит туда дежурный по полустанку еврей Моня Зильберман. В старой избушке они достали тело Савелия из подполья, возложили его на носилки. На перроне стали ждать своего поезда.
Но сначала на полустанок прибыл поезд с восточной стороны. Стоял он тут всего пять минут. Из вагона вышел кряжистый мужик, с пронзительными голубыми глазами. На нем была черная поддевка, из-под которой выглядывал массивный золотой крест, волосы были зачесаны на прямой пробор. Рядом с мужиком стояла красивая белокурая девица в черном платье и черной же меховой душегрее.
Мужик впился в Федьку взглядом, так что Федька вздрогнул.
– Вон ты где, голубь! Не ждал! Не ждал! – воскликнул мужик, – вон они, томичи, что делают! Куда ни кинь, все выйдет клин! Ну, что Салов, поедешь со мной в Петроград?
Федька мужика не узнавал, зато девицу признал, хотя и не сразу. То была красавица Алена, жившая когда-то возле реки Керепети. Мужик сказал:
– Вижу, Федька, что не признал ты меня. А ведь это я тебя спас, когда ты с психи сбежал. Так едешь со мной?
– Никак не могу, дядя Василий, я тут важное задание выполняю, покойного воина к матушке в Томск доставляю! – отвечал Федька, догадавшись, что видит перед собой колдуна Василия. Вы облик сменили, стали белокурым и курносым, так я вас сразу не признал.
Мужик сказал сурово:
– Перво-наперво на теперешний день не Василий я, а Варсанофий. А мое задание важнее твоего, я в Петроград «Прощаль» везу, которая всю нашу матушку Россию от супостатов спасет.
– А что за прощалия такая?
– Секрет! И тебе, сивому, все равно не понять. Так вот. Я не случайно стал бляндином, каким должен быть всякий порядочный россиянин! Нынче я агент Союза русского народа. Я ехал поездом, смотрел из окна, и всех встречных делал бляндинами. Нам на руси не надо брунетов! Зараз я вас всех, сволочей, сделаю курносенькими бляндинчиками!
– Ой не надо! – испугался Салов, – а то нас в Томске не узнают!
Аркашка сказал:
– Чего блажишь? Пусть не узнают. Зато Цусима нас больше не тронет. Пусть господин нас перекрасит, жалко, что ли?
Василий-Варсанофий принялся смотреть на них, не моргая, поднял руку, помотал кистью, что-то нашептывая при этом. Рыжий Аркашка вроде стал блондином. Стали таковыми и Федька, и Алексей, и даже еврея Моню Зильбермана старик вроде бы как-то сумел перекрасить, даже не прикасаясь к нему. А может, это только морок такой был. Аркашка рассмеялся.
– И что такое? – спросил дежурный по полустанку. – И чего во мне такового смешного?
– Ты сходи в зеркало посмотри!
Моня начал оглядывать свою шинель, все пуговицы были на месте. И тут как раз пришло время давать отправление поезду. Колокол прозвенел, свисток просвистел, гудок паровоза проревел, колеса лязгнули.
– Салов! Приедешь в Томск – иди в Союз русского народа и служи там верно, скажи, что я велел. Понял? Ну, все! Поезд отправляется, заболтались…
Колдун подхватил свою юную даму под руку, помог взобраться на подножку, прыгнул сам. Поезд дернулся и пошел, быстрее, быстрее…
Не успели наши путешественники как следует обсудить все чудеса, которые им продемонстрировал зловредный старец, как случилось еще одно чудо, да такое страшное, что Федька Салов попятился крестясь:
– Свят, свят, свят! Господи помилуй!
Перед друзьями на перроне появилось существо с рогами и копытами, с ядовито-желтыми глазами, в которых светилось дьявольское ехидство. Это был огромный старый козел, и он… курил сигару! Курил взатяжку, криво улыбаясь большим ртом.
– Что, что, что это? – изумился Коля. Случившийся рядом путевой обходчик пояснил:
– Это наш станционный козел Васька. После каждого пассажирского поезда на перроне множество окурков остается. Он раз попробовал, понравилось, стал приходить к поездам и окурки жевать, особенно, сволочь, любил жевать окурки от дорогих сигар. Ну, мы взяли да и научили его курить. Теперь он окурок подберет, если он не горит, бежит за кем-нибудь, дескать, дайте прикурить! И даем! И курит. Не козел, а барин, прямо, граф какой-нибудь или барон.
Васька докурил сигару почти до кончика, что осталось, выплюнул в траву. Слегка боднул в зад Аркашку, и убежал за станционное здание.
– Вот гад! – удивился Аракадий.
А через полчаса прибыл поезд, которого ждали путешественники томичи. Тело Савелия поместили в вагоне-холодильнике. Федька, Степан и Аркадий устроились в общем вагоне. Там пахло махоркой, потом, чем-то утробным и смрадным. Люди сидели на полках и между ними на узлах и чемоданах. Плакали младенцы, кашляли и вздыхали старики. Аркашка зырил глазом – где, что плохо лежит. Ночью он разбудил Степку Федьку и Аркадия, зашептал:
– В вагоне – вшивота одна, красть нечего. Айда в холодильник, к мертвякам!
– Ты что? С ума съехал? – возмутился Федька, – на что нам мертвяки? Да и замок там.
– Молчи, деревня! Такие замки простым шилом открываются. А среди мертвяков офицеров полно. Шинели наилучшего сукна, сапоги новейшие, мундиры. Переоденемся в новое все, а на следующей остановке в свой вагон перейдем.
Быстро пробежали во тьме к холодильнику, Аркашка вскрыл и откатил дверь:
– Лезьте!
– Ты первый! – заныл Федька.
Аркашка уже был в вагоне, светил карманным фонариком и говорил вполголоса:
– Я первый! Шинель с полковника сам носить буду, а вот с этого майора шинельку продам али на что сменяю…
Тут Федьку и остальных ревность взяла: ишь ты, наш пострел, везде поспел. Ему лучшее, а им – ремки? Вскочили в холодильник, начали мертвых раздевать, у кого одежка получше. Примеряли, одевались. Увлеклись, обо всем забыли. Между тем поезд тронулся, набрал скорость. И вдруг что-то грохнуло, вагон качнуло, паровоз взревел. Переодетые офицерами вандалы свалились на мертвецов.
Рядом грохали выстрелы, кто-то кричал.
– А здесь что? – послышался чей-то властный голос. Сноп света ударил в глубь холодильника. – Ага! Здесь у мертвяков запрятались офицеры, заклятые враги народа! А ну, выпрыгивай по одному!
Аркашка в шинели полковника увидев перед собой богатыря в папахе, украшенной алой лентой, заныл:
– Не офицеры мы, вышли мы все из народа братской семьи трудовой, то есть братья по классу, как говорится…
– Дай руку, гнида! – гневно приказал богатырь. – Где же твои трудовые мозоли? Холеная барская рука. Тяжелее собственного хрена твоя рука никогда ничего не поднимала… Расстрелять! Всех! Без разговора!
Пулемет ударил по Аркашке, потом прошелся очередью по нутру вагона, скосив Федьку со Степаном и вонзив несколько пуль в покойников, в том числе и в бедного Савелия, которому, впрочем, от этого было ни холодно, ни жарко.
