Скульпторы революции

Ноябрьский день был таким морозным, что плевок на лету превращался в ледышку. Оборонявшие Омск колчаковцы были выбиты из траншей и окопов, отстреливались на бегу, но никак не могли оторваться от наступавших бойцов, которых полковник Сенчура называл краснопузыми чертями.

Среди бегущей оравы то и дело взметывались фонтаны взрывов, разбрасывая осколки и мерзлую землю. Падали рядовые, падали офицеры. Через какое-то время отступающим удалось закрепиться в небольшом лесу, где было много естественных укрытий в виде увалов и ям.

Колчаковская разведывательно-истребительная бригада, которой командовал Сенчура была сформирована из людей обстрелянных еще на войне с германцами, из опытных и отважных воинов. Только Коля Зимний раньше никогда не воевал. Полковник каждую свободную минуту учил его многим солдатским премудростям, учил стрелять изо всех видов оружия, учил ползать по-пластунски, не поднимая головы, и используя каждую впадину и ложбину.

– Ни хрена! Лишь бы ползать умел, а маршировать после научишься! – говаривал он. У Сенчуры не было ни жены, ни детей, к Коле он относился, как к родному сыну. Вот и теперь, страшно матерясь, он толкнул Колю в шею:

– Катись в овраг! Стань за ствол дерева!

По лесу густо сыпали шрапнелью. Где-то на взгорке зачастили станковые пулеметы. Коля давно потерял перчатки, но странное дело: пальцы не мерзли, лицо не мерзло. Очевидно, в минуту опасности включаются какие-то особенные способности организма.

Подпоручик, только что бежавший рядом с Сенчурой, молча свалился в снег, и тотчас на снегу стало расплываться яркое красное пятно. Изо рта подпоручика выползали розовые пузыри, он хрипел.

– Испекся! – сказал Сенчура, склонился над офицером, снимая с него погоны. Затем полковник быстро сбежал в овраг, запаленно дыша сказал Коле:

– Поздравляю с производством в подпоручики. Вот ты и стал офицером, как отец.

Сенчура торопливо сорвал с Коли солдатские погоны и надел офицерские.

– Теперь слушай, приказываю тебе вместе с санитарами доставить в тыл раненых. Вон за той рощицей уже первые домишки Омска. Твоя задача отогреть раненых в теплых избах, вызвать к ним врача. Как это ты не будешь отступать? Приказы не обсуждаются, а выполняются. Наша борьба только начинается. Верховный главнокомандующий Колчак предпринял наступление на Москву. Ты еще пройдешь парадом по первопрестольной. Ты нужен родине. Подготовь носилки. Как только мы пойдем в контратаку, вырывайтесь из леса, бегите до рощицы, затем в слободку. Постарайся сохранить людей, передать в надежные руки раненых. Все! Иди!

Сенчура вынул из кармана гранату, метнул ее в сторону наступавших.

– За мной, чудо богатыри! Бей красную сволоту! Ура!

Бежавший впереди полковника пулеметчик, строчивший из ручного пулемета, вдруг упал, словно обо что-то споткнулся. Сенчура схватил пулемет, опер его о мертвого пулеметчика и принялся строчить. Он уже заметил, что его группа взята в кольцо. Там и сям между деревьями перебегали люди в суконных шлемах с высокими шишаками. Шлемы эти были пошиты еще при царе по эскизам художника Васнецова. По его же наметкам были пошиты шинели с кожаными застежками поперек груди, как у древнерусских ратников. Обмундирование это было подготовлено для парада русской армии в Берлине, который должен был состояться после падения немецкой столицы. Но с Берлином получился конфуз. Не взяли. А потом грянула революция. Праздничное обмундирование осталась на складах. Теперь большевистская власть одела в него красноармейцев и красных командиров. На шлемы они спереди пришили большие красные звезды. «Это чтобы было лучше целить вам прямо в лоб!» – мысленно иронизировал Сенчура, и заматерился, так как в пулемете кончились патроны.

– Делать из трупов брустверы! Все – в круг! – скомандовал полковник.

Теперь оставшиеся в живых колчаковцы лежали за брустверами из мертвецов и палили во все стороны. Но их ответные выстрелы звучали все реже. Краснозвездные шлемы приблизились почти вплотную.

Сенчура встал среди мертвых товарищей, высоко подняв вверх руки, давая понять, что сдается. И благодаря этому ему удалось подойти к красным вплотную.

– У волчара! – крикнул один из красноармейцев и выстрелил в полковника почти в упор.

Сенчура резко опустил руки и в ладони ему скользнули револьверы, привязанные внутри рукавов шинели резинками.

– Стрелять надо так! – крикнул Сенчура, сражая из двух револьверов врагов одного за другим. Но и сам он получил сразу несколько пуль в грудь, в живот, в плечи. Он пошатывался, но не падал.

– И еще стрелять надо вот так! – выкрикнул он, пуская себе последнюю пулю в рот.

Один красноармеец хотел проколоть тело Сенчуры штыком. Другой удержал его:

– Не надо! Мертвяка ковырять – честь небольшая.

В это время Коля Зимний со своим отрядом достиг окраины Омска. Трое раненых умерли по дороге, и Коля приказал копать могилу. Солдаты зароптали:

– Господин подпоручик, али им мертвым не все равно? Живых поморозим.

Зимний понял, что они правы. Велел закопать трупы пока в сугробе и поставить мету.

– Раненых пристроим, вернемся к этим, и похороним, как подобает.

На окраине Омска большинство домов было заперто ставнями, и никто на стук не отзывался, только собаки рвались со своих цепей.

Коля с тех пор, как его взял в свою бригаду Сенчура, все время находился вне Омска. Бригада держала оборону на дальних хуторах, совершала дерзкие рейды в тыл к противнику, взрывала в мосты, подрывала железные и шоссейные дороги, которые вели к Омску с запада. Он совершенно не знал Омска. В его отряде не оказалось омичей и никто из солдат тоже не знал великого города. Куда идти? Нигде не было видно ни одного прохожего. Вот в морозном тумане возник согбенный бородач, тащивший за собой сани. Поклажа в них была укрыта огромным дорогим малиновым ковром.

– Что тут у тебя? – вскричал унтер Велисов, поддевая ковер штыком. Ковер соскользнул на снег и обнажил мраморную статую.

– Сволочь! – вскричал Велисов, – люди воюют, а он голых каменных баб ворует! Где взял, говори! – он крепко ударил прикладом винтовки корявого бородача по спине.

– Отставить! – скомандовал Зимний.

– Ваше благородие! – сказал унтер, – нас учили мародеров убивать на месте.

– Отставить! – повторил Коля Зимний, ему понравилось, что унтер величает его благородием. Он сын офицера, дворянина. Он решает судьбы.

– Скажи-ка, братец, – обратился Коля к мужику, – где взял ты Венеру и зачем?

– Да где же? Во дворце, где Волчак сидел. А на что? Красиво. Безрукую, можно при случае продать. Времена трудные. Власти нет.

– Власти, говоришь, нет. А войска какие в Омске нынче есть?

– Кроме вашей милости, никого не видел. Смылись все куда-то. Хотя стрельба в городе все время слышна, то стихнет, то опять. А кто в кого стреляет – неизвестно. Да ведь и спрашивать не пойдешь.

– Так, а как нам до ближайшего лазарета либо больницы какой дойти?

– Больница будет на углу, возле тех вон берез. А есть там кто живой – не ведаю. Идти-то мне можно?

– Можно! Только без саней. Ребята! Берите у него сани, укладывайте на них раненых. Вперед! – скомандовал Зимний.

Небольшой отряд Зимнего двинулся по направлению к роще. Бородач остался стоять на ковре около мраморной бабы, которую солдаты воткнули нижней частью в сугроб.

Здание больницы в березовой роще было пусто. Стекла в окнах выбиты, а оконные и дверные проемы крест на крест забиты досками. На снегу не было следов. Только валялись сломанные стулья, торчали останки сломанных железных кроватей. Куда идти?

Прошли еще немного – и увидели белую полосу замерзшего, заснеженного Иртыша. На белом вдруг возникли черные точки, они приближались, росли, и уже можно было разобрать, что это бегут люди, вот они уже на бугре, вот уже видны сухощавые усатые лица под косматыми черными папахами, украшенными алыми лентами – полоска наискосок. Винтовки с примкнутыми штыками, нерусская команда на странном языке. Треск выстрелов.

Зимнего словно молотком по ногам стукнуло, он упал. Рядом валились люди его отряда, роняя носилки с мертвыми. Никто не успел сделать ни одного ответного выстрела.

Коля попытался извлечь из кобуры наган, руки не слушались.

С криками «Официр, официр!» на него навалились усачи, быстро связали ремнями. Поволокли по снегу под откос, на лед Иртыша. Он терял сознание от боли, не мог понять, что это за люди, куда и зачем волокут его, связанного?

Нерусские солдаты подтащили его к проруби, обвязали веревкой приподняли, окунули в прорубь с головой несколько раз, подняли и опустили ногами в ближайший сугроб, трое уперлись в него штыками, поддерживая, чтобы не упал, остальные выстроились цепочкой от него до проруби. Усачи быстро серьезно и деловито передавали по цепочке ведра с зачерпнутой из проруби ледяной водой. Ведра опоражнивали на Колю, и он постепенно все больше покрывался весь прозрачной, сияющей ледяной коркой. Теперь его уже не надо было поддерживать штыками: держался сам. Один усач деловито поправил ему голову, чтобы смотрела прямо, и отер мокрые варежки, о свои отороченные мехом сапоги. Самозванные скульпторы вылили на Зимнего еще несколько ведер воды, отошли в сторону, любуясь своей работой и повторяя:

– Монумент! Монумент!

Из береговых изб, протаяв в стеклах глазки, на Иртыш смотрели прибрежные жители и опасливо шептались:

– Колчак хотел Москву брать, да сам куда-то делся. И Омск сдал. К добру ли то, к худу? Вроде бы рабочая власть будет. Наша… Одначе тошно смотреть, как красные мадьяры развлекаются. Из белогвардейских офицеров статуев создают, лютуют. Солдат – просто убивают, а этих, болезных, прямо живьем замораживают. Ну и звери. Нынче по воду днем уже и не пойдешь, возле каждой проруби несколько статуев стоит. Да и ночью по воду идти страшно, а что делать? Пить-то хочется…