ЖИЛОЙ
(остров моих историй)

Вода была тёплая. Мы заходили по щиколотку и долго шли под старым причалом. Нужно было дойти до большого камня. Он в самом конце.

Там по шейку, там водились креветки, и мы на них охотились.

Нужно встать неподвижно, и тогда креветки отправятся к нам.

Они подплывали и пробовали нас своими лапками – жив-мёртв, а мы осторожненько подводили руку и хватали их, как мух со стола.

Креветка немедленно съедалась.

Нам исполнилось по двенадцать лет и мы хотели есть.

А ещё ловили кефаль. Она подходила к самому берегу за рачками-бокоплавами, и её можно было поймать на удочку-закидушку.

Только надо очень сильно дернуть в момент клева, потому что кефаль – рыба могучая, а челюсть у нее слабая, и она одним рывком рвет себе челюсть и уходит, а когда ты сам рванешь, то, может быть, успеешь выбросить её на песок.

Кефаль мы жарили.

А Юрка Максимов говорил, что свежую рыбу можно есть сырой.

В обед приходил отец и водил нас в столовую. Там мы ели жутко невкусный суп и второе.

Отец у нас работал, на этом острове.

Остров назывался – Жилой.

У Юрки Максимова очень смешной папа. Мы закатывались над каждым его словом. А он воодушевлялся, делал гримасы – тут мы вообще помирали, а если он плавал в море, то всегда задирал зад и говорил: «Так плавает пожилая дама».

Юрку я учил плавать. Сначала все шло хорошо, а потом мы поплыли до буйка, развернулись и назад. Плывем, и вдруг он мне говорит: «Я дальше не могу, устал». – «Ты чего, – подплыл я к нему, – сейчас же плыви!» – а он начал тонуть, захлебывается, глаза бешеные, и выкрикивает только: «Саша! Саша!» – я к нему, а он очень сильный вдруг стал, только я рядом оказываюсь, хватается за меня, на голову мне забирается и мы вместе тонем, но под водой он меня отпускает, я отплываю, потом снова к нему, и все повторяется.

После я приноровился его под водой толкать к берегу. Подныриваю, чтоб он меня не достал, пихаю и всплываю на безопасном расстоянии.

Мне показалось, что я его целый час толкал. Наконец, задел я ногой дно. «Дно! – кричу ему. – Становись на дно!» – Он встал, и тут силы его оставили – повис у меня на руках. Так я его на песок и вытащил.

Мы долго лежали, пока он в себя приходил, потом пообещали друг другу ничего никому не рассказывать.

А через несколько лет, нам уже по шестнадцать было, у Юрки на день рождения его отец поднял тост за меня. «За Саню! – говорит, – который мне сына спас!» – а я на Юрку посмотрел, мол, эх ты, договорились же никому ни слова, а тот говорит: «Я не при чем!» – оказывается, видели нас, только добежать не успели.

Папа у Юрки потом совсем спился. Не узнавал уже никого, и зубы у него выпали.

На острове люди жили только в той части, где имелась вода. Все остальное – глиняная пустыня с верблюжьей колючкой, полынью, осокой. Там ходили козы. Козы в штанах. Чтоб не порвали вымя о колючки.

Так нам объясняли здешние мальчишки. Вечно голодные, они клянчили рыбу у рыбаков.

Те причаливали, пьяные, и на палубе у них стояли ящики с килькой.

Они бросали бутылки в море, а мы ныряли за ними, доставали и сдавали. На деньги можно было купить еды или сходить в кино.

Только в кино мы чаще бесплатно через забор прыгали.

На диких пляжах отдыхали ужи и тюлени. И тех и других в воде мы боялись. Ужи просто неприятны. Вдруг касались тела.

Тюлени в воде двигались лениво, но быстро. А под водой они вообще напоминали торпеды.

Так нам казалось. Как увидишь такой снаряд – воздух из легких вырывается в крик.

В море я далеко плавал. Отплывешь с полкилометра, посмотришь назад, на берег, и будто ты на горе. Вода выпуклая. Поверхностное натяжение.

Однажды встретил белугу. Очень испугался. Думал акула. Плыл и сам себя успокаивал: на Каспии нет акул! На Каспии акул нет! Так до берега и доплыл.

А рыбища здоровенная – жуть!

Со старой пристани хорошо нырять. Дно очень чистое. Там на кефаль можно охотится с острогой. Мой брат Серега мог две минуты пропадать под водой, а я – только минуту.

Потом понял почему: надо не бояться воды и все делать как бы нехотя, тогда и спазмы наступят не сразу.

Кислородное голодание очень коварно. Можно не заметить и потерять сознание. Это я где-то читал. Честно говоря, часа через три в воде начинает казаться, что воздух тебе и вовсе необязателен – забываешь дышать. До этого доводить не стоит.

Одно точно: все люди, попадая в воду, тут же начинают с ней сражаться, а она не враг.

А ещё мы мидий ловили – отдирали их отверткой. Ели, конечно, сырыми.

Я даже верблюжью колючку пробовал. Интересно же за что её любят верблюды.

А ещё полынь жевал – говорят она лечебная.

Но самым вкусным казался черный Хлеб с маслом. До сих пор, как представлю себе горячую горбушку, так слюнки и побежали.

А ещё ворованную кильку можно есть просто так. Это нас местные научили мальчишки. На хлеб её и сверху посолить.

Ели вместе с головой и потрохами. Летела, как мышь в пустой амбар.

Километра три по побережью, и начинался Золотой Пляж. Это мы его так называли. Он весь уложен белыми раковинами и на солнце сверкает. На нем никого – одна красота, да заблудившиеся козы.

Видел, как козы пробуют пить морскую воду. К середине дня очень хотелось пить. Вода на острове солоновата, и потому в полдень мы шли на охоту за арбузами. Серега смастерил арбалет, стрелу мы привязывали веревкой.

Бахча обнесена забором, мы стреляли через щели, потом подтягивали арбуз.

Однажды нас увидел сторож:

– Эй, пацаны! Идите сюда, так арбуз дам!

Как же! Так мы и пошли. Взрослым мы не доверяли. Ещё по роже надаёт.

Серёга мог под водой съесть кусок хлеба. Он потом и меня этому обучил. Надо хлеб, тот что во рту, сначала разжевать, а следующий кусок в себя как бы втягивать.

Мы даже на спор с ним ели. Спорили с кем-нибудь: а спорим, что под водой все съедим? Прыгали в воду и выигрывали.

Серега ещё воробьев из рогатки стрелял. Мы их жарили, а когда отец приносил домой осетра или икры, начинался пир. Ели, как пылесосы.

И ещё мой брат здорово под водой в ловитки играл. Я его никак не мог поймать. Мы с Валеркой – нашим младшеньким – следили на пирсе, как он в воду уходил.

Там на дне лежала старая труба, и он все в нее хотел забраться.

Просто так. Интересно же.

А я волновался чего-то. Будто чувствовал.

Он нырнул и не выходит. Минута прошла – нету, вторая течет, течет.

– Валерка! – говорю нашему мелкому, а у самого голос срывается. – Давай за кем-нибудь быстро!

Он пулей, а я в воду нырнул, и тут мне Серега навстречу всплывает весь ободранный: он в той трубе застрял, еле вырвался. Там мидии наросли как зубы: вперед пропускают, а назад – нет. Пришлось ему до конца трубы ползти.

– Ты больше так не делай! – говорю ему.

– Ладно, – говорит, и кровь с него течет.

Я-то знал, что сейчас Серега отдышится и опять чего-нибудь выдумает.

Например, это он придумал на ходу электрички на насыпь спрыгивать. Кроме него, это никто сделать не мог. Просто руки от поручней не отрывались.

Вообще в воде много чего происходило.

Мы с ним в шторм купались. Нравилось на волнах скакать. А буря нешуточная. На берегу брат наш меньший мечется, а мы с Серегой девятый вал изображаем. Страшно и жуткий восторг. Надо только следить за волной; потом чтоб о скалу подводную не тюкнуло; потом, чтоб не вывалило на берег – там ещё как о дно грохнуть может – мало не покажется; потом, чтоб на плавник не напороться – его в бурю много, откуда он только берется; потом опять за волной надо следить, чтоб хребет не сломала.

Так и катались.

А однажды на далекой плите купались. Плита – это скала. Вершина у нее плоская, отсюда и название. До нее плыть-то недолго, с километр, наверное. Мы туда спокойно добрались, а назад поплыли – шторм налетел: мы к берегу, а нас в бок и в море несет.

– Серега! – кричу ему, а у самого не голос, а писк какой-то. – Между волнами изо всех сил, а на откате отдыхаем! – он мне только кивает.

Плавал-то он хуже меня. Он нырял здорово.

А тут надо было не только плыть, но и соображать, чтоб не испугаться.

Главное, чтоб страх ноги не сводил, но за Серегу я был спокоен – этого не очень-то испугаешь.

А тут мы замерзать стали. Значит, решил я, давно плывем – за этой возней с ветром да течением совсем же времени не замечаешь.

Когда на берег выползли, тряслись, как суслики астраханские, даром что лето и вода как парное молоко.

А с ногами что-то страшное: не идут, и в голове будто карусели, карусели – кружится все.

Отлежались.

И сейчас же солнце, а ты дрожишь, и тебе хорошо, когда оно печет, ты до него жадный.

А после уснул.

Но лучше на пляже не спать – спалишься.

Это мы хорошо знали. Значит надо идти, а отнесло нас далеко. Сначала идешь до вещей, натянул их кое-как и до дома, и уже в доме можно в кровать завалиться.

Жили мы в маленьком домике: крыльцо, туалет, кухонька с плитой и столом, две спальни. В одной отец, в другой – мы, три брата.

А у Валерки далеко от берега судорога была. Иголкой колоться – это чушь. Я кололся – все равно боль адская.

Я, как услышал, что Валерка завопил, сразу понял: она. Плохо, если сразу две ноги. Надо на спину перевернуться и полежать. Часто бывает: только отпустило, пошевелил и опять схватит. Это просто мышцы устали.

Но плыть надо. Мы Валерку подпираем с двух сторон, он терпит и гребет. Больно, конечно, но требуется терпеть. Тут или ты судорогу, или она тебя.

Главное, не боятся.

Сколько людей от одного только страха утонуло.

Иногда икру хватает. Эта самая болезненная. А если пальцы сведет, ногой двигать можно. Вверх, вниз, гребок, ещё один.

Главное отвлечься. Придумать себе думу. Представить, что ты папуас и у тебя лодку разбило, вот ты и плывешь. Иногда помогает.

Так далеко мы втроем редко заплывали. Обычно только я туда заплывал, а ребята с пристани ныряли.

А раз отплыл далеко – и сейнер. Его чавкающий винт под водой хорошо слышно. Главное, чтоб он в стороне прошел. Однажды – очень близко. Даже слышал, как на палубе кто-то крикнул: «Смотрите, пацан в море!» – и сразу: «Где? " – «Справа по борту только что был!» – «Тут же до берега больше километра!» – «Точно, был!»

Был, конечно, только я нырнул и ушел в сторону: выловят ещё, потом отец накостыляет.

Хотя, наверное, не тронет. Отец нас никогда не бил. Но все равно нарываться не хотелось.

Иногда меня спрашивают: сколько я могу плыть, и я отвечаю: да сколько хотите. Вот только спать на воде так и не научился. Некоторые наши хвастались, что умеют, но, я думаю, врали. Если вроде как растворяешься и в ту же секунду опять себя чувствуешь, так это не сон, но после такого провала ощущаешь себя бодрым, свежим и снова можно руками махать.

На Жилом местные жили ловом осетра. Конечно, запрещенное это дело, но осетра ловили много и в основном на икру, так что туши шли по 50 копеек за кило.

Он вареный очень вкусный. Да и жареный тоже. Особенно, если делать из него шашлык.

А бабушка его мариновала: варила с лавровым листом и горошинами черного перца, потом добавляла уксус и ставила дозревать.

Часа через два можно было есть. Но лучше охлаждённым и через сутки.

Мы появлялись с Жилого в конце лета – шумные, загорелые, вытянувшиеся, худющие – бабушка поднимала радостный крик: она кричала: «Вай! Вай!» – а мы слонялись по комнатам, и от счастья не знали куда себя деть.