На чёртовой кухне не было никакого покоя: летало, визжало, стукалось и разбивалось вдребезги!

В адском котле густо кипела всякая мерзость, в трубе – гудело, в углу – шипело, по столам – скакало и квакало!

С уханьем раздувались меха, и адский пламень плясал по чёртовым рожам.

Дело в том, что на уроке общей гадости, который вёл сам Сатана, лучший ученик дьявольской школы предложил отныне и навсегда делать гнусности только руками самих же людей.

– Нужна первая, первейшая пакость, совсем маленький толчок, – говорил он с лукавой усмешкой, – а уж люди ею поделятся, и она, множась, поползет по земле. Вот, к примеру, что если подбросить кому-нибудь чертёнка и…

– Гениальная гадость! – воскликнул сам Сатана. – Спойте ему!

И чертята спели ему гимн: «Гадость, гадость – наша радость!» – а Сатана вручил ему раньше времени копыта и хвост. Осталось только ждать удобного случая…

– Матерь Божья! Пошли мне ребеночка… ангелочка… маленького и всего-всего в розовых складочках… Как я хочу ребеночка… На днях от соседки зашла девочка. Марь Божья! Как она меня обнимала и целовала… Мне не хотелось жить…

Слышите? Это молится вдова пономаря. Она стоит в углу на коленях и просит у Бога ребенка. Нельзя просить слишком громко. Нельзя кричать навесь мир. И ещё нельзя вслух мечтать и радоваться, иначе раньше Бога тебя может услышать лукавый, или судьба-завистница все перепутает.

Ой! Вон в печке мелькнул чей-то хвост! Нет… показалось…

– Что это? Мне чудится чей-то плач!.. Не чудится, Господи!.. – вдова бросилась за дверь и вскоре внесла в дом большое лукошко.

Ветер за окнами превратился в вихрь. Он гнал траву волнами, связывал верхушки деревьев и с хохотом бросал на землю стволы, а потом поднимал их на воздух и куролесил, куролесил, куролесил, ломая вокруг все.

Только домик вдовы оставался невредим. Казалось, вихрь облетает его. Внутри мягко горела волшебница свечка, и было очень тепло, может быть потому, что их стало двое.

В лукошке лежал маленький мальчик. Он так глядел на вдову, как будто бы все понимал, и его черные волосики топорщились, словно рожки.

По щекам у вдовы текли слезы, но она их совсем не замечала. Она смотрела и не могла насмотреться, а потом она тихо смеялась и снова, счастливая, плакала…

Мальчик рос как на дрожжах. Вся улица звала его чертёнком. Он носился по ней, как угорелый, а если и останавливался, так только тогда, когда находил лужу, чтобы в ней до конца извозиться, или для того, чтобы, скривившись, высунуть свой длиннющий язык и сказать во все стороны: «Ме-е-е!»

Это он побрил ленивца кота, а потом влез на крышу к соседке, богомольной старушке, и опустил его ей в трубу.

Дом вздрогнул. Старушка чуть не умерла на месте, и тут же совершенно излечилась от паралича, которым за что-то когда-то давно наградил её Бог.

Она чёрной птицей вылетела в окошко и помчалась по улице, а когда остановилась, то всем рассказала, как во время молитвы ей явился чёрт.

Это он мазал стены домов в свой любимый сизый цвет и учил собак правильно выть на луну, а если он только попадал на рынок, земляника сама исчезала с лотков – ягода за ягодой, – и каждое яблоко оказывалось надкушенным.

А в прошлый раз яйца у жадной торговки грохнулись наземь и, пока она собралась сказать: «Ай!» – там ещё кто-то на них сверху попрыгал.

Лицо у торговки сразу стало длинным-длинным и синим-синим, как слива.

Только вдова в нем души не чаяла.

Она, конечно же, сильно расстраивалась, когда к ней приходили с жалобой, и даже не раз плакала, но стоило ей только увидеть его лукавую мордочку, как от слез не оставалось и следа, все её беды казались такими небедами.

Лишь одно её очень печалило: мальчик никогда не называл её матерью и ещё никогда не ласкался.

А вот она снова стоит на коленях, что-то просит у Бога. Нехорошо подслушивать, но мы же совсем чуточку:

– …Нет, Господи, нет! Это соседка наговорила. Ты ей не больно-то верь. Люди не все добрые. Иные и очень злые. Это она сказала моему мальчику, что я ему вовсе не мать. От того-то он так и дичится. Но ты же знаешь, Господи, как все было. Я уже и не ждала совсем, и вдруг – такое чудо…

Нет, он хороший мальчик. Только немного шалун. Ой! Он спустил ей в трубу кота. Но я его тут же отшлепала. Ну, и испугалась же она! До смерти! Болтовни как не бывало. И это на целый день.

А ты же знаешь, Господи, какой он у меня умненький! Ему бы учиться! Я все продам, только бы он был ученый, хороший человек! А когда он выучится и вырастет, мы уедем отсюда. Он возьмет меня к себе. Да! Я тогда буду старенькая и не смогу так много работать. И он будет обо мне заботиться. Он меня никогда не бросит. Что ты, Господи, и думать тут нечего! А потом у него будут дети. Много детей. И я их всех буду нянчить. Вот счастье-то, Господи!..

Тут вдова немного поплакала. Ну, совсем чуточку.

А чертёнок тихо-тихо подобрался к ней – он давно стоял сзади и слушал – и обнял её, и прижался – теплый, мягкий и сладкий комочек. Вдова так и замерла.

А потом ещё он сидел у неё на коленях.

Они долго смотрели друг в друга. Прямо в глаза.

У него глаза большие и чистые, и совсем не чёрные.

Вдова прижималась к ним, что-то шептала.

Оставим их. Им сейчас не до нас.

Ох, и переполох бы на чёртовой кухне!

1985