Я нашёл на посту пустой бланк журнала. Начал в нём писать. Буду писать, пока шарик в ручке не кончится. Может, это никому и не надо, но так мне легче, как оказалось.

Я – Попов Павел Леонидович, 19… года рождения, боевой номер – 5-105-21, осталось служить полгода, то есть мне 20 лет.

17 ноября на семьдесят вторые сутки похода в 6.30 утра я сидел в своей ВХЛ-ке (боевой пост в десятом отсеке), когда услышал, как центральный объявил: «Аварийная тревога! Пожар в девятом и восьмом отсеках!»

Я открыл дверь поста и выскочил наружу. Вахтенный – матрос Рзаев Рустам исчез, слинял, скорее всего, потому что дверь в девятый только на защелке, и через нее уже дым сочится. Я закрыл на кремальеру и ещё на болт, чтоб ко мне, чуть чего, не прорвались. Потом пошел докладывать в центральный: «Десятый к бою готов! В отсеке только Попов».

Мне сказали: «Есть!».

Потом я, как и положено по РБЖ (руководство по борьбе за живучесть), включился в ИП (изолирующий противогаз) и в соответствии с книжкой боевой номер начал замерять содержание угарного газа в отсеке. Замерил – три ПДК (предельно допустимая концентрация). Все это я доложил в центральный, но там творилось невообразимое и мне никто не ответил, потом продули все ЦГБ и лодка всплыла в надводное, после чего погас свет, видно рухнула защита реактора и мы сели на батарею – горело только аварийное освещение, а потом и оно погасло.

Когда это случилось, я успел посмотреть на часы – 6.55.

«Каштан» центрального не работал. Не смог я связаться и с пультом, и по телефону, и по аварийному телефону.

Наверное, всё выгорело.

А между тем, температура в отсеке повышалась, стало трудно дышать в маске противогаза. Да и говорить в ней по телефону – одно уродство, правда, он не работал.

Я решил держаться, для чего я, сперва на ощупь, а потом сообразил и нашел аварийный фонарь, загерметизировал все клапана на переборке, по которым и практически, и теоретически ко мне может прорваться дым. Потом я перетащил все аппараты ИДА (индивидуальные дыхательные), все ИП-ы в район трюма. Туда же стащил все регенерацию, потому что она на штатном месте близко от горячей переборки. В маске очень тяжело стало. Пот глаза заливает. Я еле успел в трюм прыгнуть, чтоб охладиться.

Перед этим я посмотрел на глубиномер – мы были в надводном.

А пожар бушевал. На верхней палубе отсека невозможно стоять, даже через тапочки жжет, не говоря уже о теле.

Я маску с лица тогда сорвал – невозможно. Но дыхание задержал, да и глаза щипало – бегом в трюм.

Я в него сразу пустил воду, чтоб мне по шейку было, и нырнул.

Не знаю, сколько так просидел, потому что часы от воды на руке встали. Надо было в посту посмотреть, но жарко и темно – я фонарик приделал в трюме наверху, но из экономии погасил.

Это все я пишу задним числом, чтоб вы не думали, что я чокнулся и всюду с журналом бегал.

Через сутки, кажется, температура начала спадать. А так я в воде, как в кипятке, сидел и периодически нырял, чтоб голова остыла.

Тихонько стал вылезать из трюма наружу. Глаза шипит, дым все же прорвался, но предметы вокруг видно. Переборка ещё очень горячая – не дотронуться.

По приборам, давление в соседнем отсеке повышенное, но это из-за пожара.

Я решил дать в отсек воздух из системы ВСД (воздух среднего давления), а то из соседнего мне всякая дрянь непонятно как просачивается.

Дал воздух от пневмоинструмента и так сравнял давление с соседним отсеком. У меня давление повысилось. Стало две атмосферы избыточного.

А до этого я замерил угарный газ, углекислый газ и кислород, потому что как себя поведут приборы и что они покажут при давлении – я не знаю. Угарного оказалось 100 ПДК, но это, кажется, вранье и я бы давно сдох, а углекислоты, как это ни странно, всего 0.5 процента – тоже, наверное, вранье. Кислорода – 23. Это хорошо.

Я посмотрел на время – на посту есть часы – 12 часов. Только чего: дня или ночи – не знаю. Пытался стучать по всему, что под руки подворачивалось. Потом сообразил. В нос я стучал по трубопроводам гидравлики – до шестого отсека они всяко идут, а за борт – по кингстону помпы. В ответ – тишина. Нашел термометр. Но он, кажется, тронулся – показывает 80 градусов.

А до этого я придумал вот что: чтоб немного защитить себя от угарного газа, я снял с запасной кассеты для фильтров пластиковый мешок и надел его на голову. Потом я вскрыл банку регенерации, достал из неё все пластины и развесил их по отсеку. И ещё я взял одну пластину в руки и сунул себе под мешок. Держал её так, дышал на неё и всюду с ней ходил.

Потом, когда успокоился, почувствовал, что я ничего не ел и не пил. Нашёл воду в аварийном бачке и еду. Там было десять банок тушёнки, сгушёнка. Нашёл десять банок сухарей, чёрных сухарей – это как подарок. Я даже сказал Богу спасибо.

Я сейчас это пишу, и думаю, что Бог всё-таки есть. Жаль, что я не знаю ни одной молитвы, конечно, но вот что странно: я как сказал только: «Слава Богу, есть еда, не всё из аварийного запаса разворовали, сволочи», – так мне легче стал. Я даже проверил, сказал про себя только одно слово: «Бог» – и мне сразу хорошо, и я понял, что я прорвусь, не смотря ни на что.

Конечно! А что мне ещё остаётся?

Мы так и находимся в надводном. Но вот что странно: оба вала вращаются.

Когда всплыли, был такой момент, когда они замерли. А теперь опять пошли. Или мы идём в надводном – и это лучше всего – значит, живые есть, хотя на чём мы идём – это ещё вопрос, но, может нас взяли на буксир и за ноздрю тянут, или нас тянет течением – это хуже.

Есть ли на корабле люди? Я это пытался выяснить всеми силами. Все сигналы, что на переборке нарисованы, перестучал, в ответ – молчание.

Я решил, чтоб не сойти с ума, нести вахту. Тем более что температура начала медленно, но спадать.

Тогда-то я и нашел журнал и записал свои впечатления.

И вообще, если б мне кто-то когда-то сказал, что я начну так в журнале писать и это для меня станет самым важным в жизни, то я бы, наверное, обхохотался.

Периодически говорю Богу спасибо, потому что меня это укрепляет.

Я решил начать несение вахты с осмотра отсека на тот предмет, есть ли протечки воды. Их не оказалось. Потом я все время следил за давлением у себя и в соседнем – там оно постепенно падало и через сутки после того, как я стал вести отчет времени и назвал это первыми сутками, уже можно было дотронуться до переборки, и рука всё-таки, терпела.

Температура в отсеке тоже снизилась, и даже по тому чокнутому градуснику составила 60 градусов.

Валы вращаются. Я думаю, что это не течение, и нас, все же волокут. Хочется так думать. Стучал – ничего.

Я записал сам себе задание: стучать во что бы то ни стало.

Решил стучать ещё и по кислородным трубопроводам – я их, кстати, тоже перекрыл, и по углекислотным – они тоже до шестого отсека.

Вообще, корма живет с шестого отсека, а нос – с первого до пятого. Не достучаться. Но я все равно стучу.

Я спросил у Бога: стучать? Он мне ответил: да. То есть, не совсем у Бога, я спросил у себя и ответ пришел от меня же, но, когда я думаю, что это все Он, то мне легче.

Да, мы же в надводном. Хочется, конечно, люк десятого попробовать открыть. А вдруг открою и сразу на свежий воздух. Но люк десятого – это такая сволочь – его только старшина команды трюмных у нас умеет открывать напополам с кувалдой. У меня же отсек под давлением, с люком будут сложности: давление надо сравнивать. А я тут подсчитал, что если по штатному – то я его неделю равнять буду.

А если не равнять, то крышку люка вырвет и меня по ней размажет.

Я научился действовать в темноте. Экономлю фонарик. Разобрал несколько манометров, снял с них светонакопители. У меня их с десяток. По отсекам я теперь хожу так: на голове у меня полиэтиленовый мешок, под ним – в одной руке я держу пластину регенерации, а другой – гирлянду светонакопителей, на поясе у меня фонарик. Если увидеть меня со стороны, то я, наверное, на чучело похож.

Содержание вредных примесей все равно измеряю. А вот кислород мне больше не замерить – батарейки сели. Но у меня ещё нетронутых десять банок регенерации, а это мне на шестьсот сорок часов.

Меня беспокоит только угарный газ: последний мой замер – 50 ПДК, вранье, конечно, или я что-то ни так делаю. Трубок на высокие концентрации угарного газа у меня мало – всего четыре осталось. Решил мерить раз в сутки.

Вода нигде не просачивается. Нырял в трюм – у меня там теперь ванна. В туалет хожу в гальюн – на мой век его хватит.

Написал в журнале дату 20 ноября. Так выходит по моим расчетам. После аварии прошло трое суток. Изменений – никаких. Еду я растягиваю. Все время хочется пить. Болит голова, но я её охлаждаю. В отсеке 45 градусов.

Теперь у меня давление выше, чем в соседнем, и постепенно падает. Там – полторы атмосферы, у меня – где-то меньше двух. Падает.

У меня в стержне мало пасты, и потом от температуры, наверное, или от перепадов давления, что ли, она немного потекла. Надолго ли хватит? Но я придумал: когда закончится паста, я буду просто шариком писать без пасты. Шарик будет корябать страницу, а потом, если надо будет прочитать на поверхности – повернул лист и с той стороны заштриховал карандашом, и буквы проявятся. Мы так в детстве играли, теперь вот пригодилось.

Пошли пятые сутки. Стучу – ноль эмоций. Уже просил Бога, чтоб меня услышали. Он мне сказал, что я достучусь. Чушь, понятно, но я верю.

Концентрация угарного падает, я всюду вешаю пластины регенерации, ем сухари. За бортом вода восемь градусов. В отсеке – сорок. Столько времени прошло, а всё ещё жарко.

Сегодня решил съесть тушенку, жарко, вдруг она испортится. Съел – ничего. Вода у меня стухла, но я теперь из цистерны питательной воды пью. Там получше.

Тушёнку съел всю. Сгущёнку оставил – что ей сделается. Стучал. Вода не просачивается. Крен и дифферент – в норме. И самочувствие у меня хорошее – все в своем колпаке хожу. Спросил у Бога: мне ходить так? Он сказал: да.

Разобрал старый серебряно-цинковый аккумулятор. Вытащил пластины. Почистил. Интересно, что из них серебро? Это мне для воды надо. Я положил и то и другое по очереди в воду, настоял и отпил. Там, где вкуснее, посчитал, что это серебро. Проконсультировался с Богом. Он подтвердил.

Уже неделю так живу. Стучу – безрезультатно. У меня кончилась паста в ручке. Всё обыскал – вдруг где ещё завалялась – нету. Несу вахту. На сон я себе отвел немного времени. Завел себе порядок: прошёлся по отсеку, замерил, прикемарь немного, потом посмотри на часы. Чтоб не потерять счет времени.

Уже привык так спать. Первые пять суток вообще не хотелось. Да и сейчас это сном вряд ли можно назвать.

Стучу через каждые полчаса по три минуты. Все время подаю сигнал SOS.

Азбуку Морзе я вспомнил, как это ни странно. Учил когда-то, да забыл, а сейчас – всплыла. Я теперь на кингстоне поэмы выстукиваю. Так, для себя.

Прошло десять дней. Иногда такое на меня накатывает… Но я теперь сразу к Богу, а Он мне: терпи, все получится.

От нечего делать, жизнь свою вспомнил. У меня мать и бабушка. Там, чуть чего, передайте, что у меня все было хорошо и я не мучился.

Сегодня двенадцатые сутки, как я один. Решил отметить это дело. Открыл сгущенку. Вкусная.

Сходил потом искупался – нырял в трюме.

Двадцатые сутки. Бог, а Ты есть? Он говорит: да. Я тоже так думаю…

…

…

…

…

Его достали через месяц, когда пришли в базу.

Тогда-то и обнаружилось, что в последнем отсеке кто-то стучит.

Он почти ослеп, был весь седой, а к себе прижимал журнал…