Ворона поговаривала о том, чтобы собрать нескольких ближайших друзей и устроить оргию в честь наречения. Джейн относилась к оргиям вполне положительно, но ей не доставляла удовольствия мысль делать из этого значительное событие. Нечто тихое и торжественное устраивало ее больше.

Посему за день до середины зимы она после занятий перекинулась парой слов с Джимми Подпрыгни. Джимми был честный парень, пусть и немного флегматик. Он исхитрился протащить ее в свою комнату незамеченной. День был холодный, и по углам оконных стекол наросла ледяная корка. Он опустил жалюзи и тщательно перестелил постель.

Они немного пообнимались и поцеловались, потом сняли друг с друга одежду.

– Где книжечка? – спросил Джимми.

Джейн протянула ему тонкий томик и уселась на пятки в изголовье его кровати, широко разведя колени. Он зажег благовонную палочку, затем склонился в низком поклоне перед ее вульвой.

– Маленькая красавица, цветок жизни, – начал он.

Член у Джимми уже стоял. Будучи близорук, очки он снимать не стал. Книжицу Подпрыгни держал чуть на отлете, с торжественным лицом проговаривая слова литургии, восхваляющие каждое свойство, каждую деталь ее лона, его цвет, текстуру, форму и запах. Джейн все это представлялось невыносимо смешным. Ей приходилось прилагать изрядные усилия, чтобы не рассмеяться.

– Да проявит всяк сюда входящий сообразное уважение.

Он капнул ей на живот красным елеем из бутылочки. Масло поползло вниз, и от этого сделалось немного щекотно. В комнате было зябко. У Джейн затвердели соски, а руки покрылись мурашками.

– Дабы не испытывала ни в чем нужды.

Джимми откупорил бутылочку с золотым мирром.

С каждой молитвой голова его склонялась все ниже. Джейн чувствовала теплое дыхание на своих ляжках, от которого дрожали в промежности волоски, – мягкое, словно мысль, касание к лепесткам ее нижних губ. Его неразборчивые слова проходили прямо сквозь плоть, но он все еще не трогал ее. Медленно, постепенно Джейн утратила желание смеяться. Она изнывала от желания. Но важно было выдержать до конца.

Джимми выпрямился и отложил книжицу.

– Какое имя ты для нее выбрала?

– Малютка Джейн.

– Да будет так.

Джимми Подпрыгни вылил чистый елей. Затем снял очки и, смешивая масла, воздал Малютке Джейн хвалу руками. Через некоторое время он восславил ее губами. И наконец Джейн схватила Джимми за волосы и притянула его рот к своему. И он служил ей всем, что имел.

Технически церемония завершилась. Но в практическом плане то, что следовало за ней, было крайне важно. Цель наречения Малютки Джейн заключалась в том, чтобы склонить ее к сотрудничеству и сделать ее другом и союзником на всю жизнь. На ее будущее поведение в огромной степени будет влиять качество первого после наречения опыта.

На некоторое время Джейн сосредоточилась на том, чтобы сделать этот опыт удачным. Затем отвлеклась. Время шло. Лицо у Джимми покраснело, и он начал издавать пыхтящие звуки, словно неисправный паровой двигатель. Девушка обвила его выше бедер ногами и прижала как можно крепче к себе.

Она кончила, и комната наполнилась бабочками.

В изумлении Джимми поднял глаза и некоторое время тупо хватал ртом воздух. Затем рассмеялся. Повсюду бились яркие крылья. Красно-оранжевые и кобальтово-синие хлопья мерцали, то появляясь, то пропадая, складываясь в мимолетные узоры, которые легко заметить, но невозможно удержать в памяти, прежде чем они сложатся в новые образы. Словно внутри калейдоскопа. Джимми вдохнул крохотную вилохвостку и едва не задохнулся, но к моменту, когда Джейн закончила колотить его по спине, они оба безудержно хохотали.

Проказники торопливо натянули одежду и взмахами полотенец выгнали почти всех бабочек в коридор. Едва они захлопнули дверь, как из своей комнаты вышел староста по этажу и принялся с воплями метаться по коридору, пытаясь выяснить, кто это сделал. Джейн пришлось рухнуть ничком на кровать и кусать подушку, чтобы заглушить хихиканье. Бока у нее болели. В какой-то момент староста подошел к их двери, стоял и слушал, и они едва не попались.

Начало казалось благоприятным.

Следующий день выдался на удивление теплым, и Джейн вышла на Колокольню в одной ветровке. На ее памяти на Колокольне никогда не звонили. Может быть, не хватало денег. Но в погожий денек тут было славно потусоваться с друзьями, позагорать, а то и курнуть дури.

Порыв ветра отбросил волосы Джейн назад. Засунув руки в карманы, она повернулась ему навстречу. С высоты Тинтагиля она видела три остальных университетских корпуса, а за ними теснящиеся ряды малых и больших зданий Большого Серого Города. Они казались каменной армией, вышагивающей на битву, которая развернулась где-то за горизонтом. Серые и словно подернутые дымкой громады на фоне белых, цвета листа бумаги, небес.

Сирин еще не пришла, но Джейн все равно скрутила себе косячок. Прикурить удалось с третьей спички. Она затянулась, прикрыла глаза, медленно выдохнула. Затем прислонилась к одной из опор колокольни и уставилась на темные бронзовые колокола в потеках белого голубиного помета.

Ее наполнило какое-то мрачное веселье. Так или иначе, она выживет, добудет денег на завершение образования и завоюет себе место под этим солнцем. Слепые скальные поверхности Города убеждали ее в этом. В таком просторном и бесцветном жилом пространстве наверняка хватит ниш для существа столь малого и неприметного, как она.

– Потрясный вид, правда?

Она обернулась. Говорящий сидел на корточках на выступе каменных перил. У пришельца был низкий лоб, подбородок отсутствовал, глаза косые, губы вывернутые, нос приплюснутый, крылья перепончатые, живот толстый, рога козлиные, спина горбатая, задние ноги как у сфинкса… Но в целом он был очарователен. В узких глазах мерцал разбойничий огонек. Горгул.

– Да, – согласилась Джейн, – действительно.

– Ты так и будешь цепляться за эту штуку весь день?

Джейн посмотрела на свою руку, затем на горгула. Она порылась в рюкзаке в поисках чего-нибудь повесомее. Затем положила косяк на перила и прижала пудреницей.

– Хочешь тяжечку?

– Если не возражаешь.

Горгул подобрался ближе и протянул длинную обезьянью лапу. Пальцы-обрубки схватились за сигарету. Он медленно, бережно затянулся, хотел вернуть сигарету Джейн, но та покачала головой. Она кое-что знала об охотничьих повадках горгулий.

– Как твое имя? – спросил горгул.

– Джейн.

Он отвесил грубый, неуклюжий, довольно карикатурный поклон.

– Мерзильо ди Оргулос, к вашим услугам. Пришла сюда подумать о жизни, да?

– Нет, надеюсь здесь кое-кого встретить.

Джейн искала Сирин, а Нант сказала ей, что та любит болтаться здесь в это время дня.

– Я тоже.

Джейн неотрывно смотрела на Город, восхищаясь его сложностью, его размерами и безмолвием. Наконец, больше из вежливости, чем действительно интересуясь, она уточнила:

– Горгулью?

Мерзильо грубо захохотал.

– Ха! Мы, горгульи, для этого слишком территориальны. У меня пятнадцать верхних этажей на южной стороне. Северный верх принадлежит Главко ди Бранстоку. Вниз от тебя хозяин Соццо ди Тинтагиль. Местный парень. Если хоть один из этих слизняков ступит на мою территорию, я чуть-чуть поучу их падать. Нет, у меня здесь постоянная клиентура для разговоров. Я хороший слушатель. Это от замедленного обмена веществ. Меня не так легко утомить.

– О чем они с тобой говорят?

– Ты удивишься. Обо всяком дерьме, о каком и лучшим друзьям не рассказывают. Большинству из них просто хочется слегка пококетничать с опасностью. Другим присуща серьезная склонность к саморазрушению. Они говорят. Я слушаю. Они спрашивают моего совета. Я его даю. Время от времени мне удается уболтать кого-нибудь на прыжок. Тогда я ем. В девяти случаях из десяти именно к этому они и стремятся с самого начала. Я питаю изрядные надежды на тех, кто любит приходить сюда в это время.

Темное подозрение охватило Джейн.

– И ты не будешь знать ее имени, да?

– Не-а.

– Высокая, красивые ноги, длинные волосы?

– Не обижайся, девочка, но я с трудом отличаю вас друг от друга.

– Понимаю. – Джейн погрузилась в молчание.

Некоторое время они вместе молча любовались видом.

– Так как насчет Десятины? – внезапно поинтересовался Мерзильо. – Предвкушаешь?

Джейн посмотрела на него.

– Если это можно так назвать. Она неизбежно заберет у меня кого-то – и даже многих. Поэтому я не особенно рада ее приближению. Но опять-таки, она кончится, и все останется позади. Ко всему привыкаешь. Так что, может, и к лучшему, что она придет и уйдет. – Она помолчала. – Кстати, а тебе-то какое дело до Десятины? Я думала, вас она не касается?

– Это единственное время, когда мы наедаемся до отвала.

– О! – Она отвернулась.

– О-о! – передразнил Мерзильо. – Ой, мамочки! Как вульгарно. – Он сердито переступил лапами, с трудом расправляя крылья. Они были огромны. – Посмотри на меня. Сколько энергии, по-твоему, требуется, чтобы поднять в воздух такую махину?

– Ну…

– До хрена – вот сколько. Я расскажу тебе еще кое-что, чего ты не знаешь о нашем народе. Мы спариваемся только на лету. Уловила? А раз в десять лет, когда вы наполняете свои улицы падалью, нам приходится лезть вниз, чтобы набить себе брюхо. Это не сахар, доложу я тебе, но чья в том вина? Мы едим все, что можем. Затем мы снова лезем обратно по стенам вверх. Это адское восхождение. Оно занимает несколько часов. Мы были заняты весь день, так что уже закат. Пропитанные кровью небеса в это время ослепительно ярки, словно врата самой преисподней. Облака лиловые, как синяки. Мы лезем. Все погружается во мрак, загораются звезды. Когда мы добираемся до верха, уже царит ночь. Может, ты замечала, что у скального народа не много женщин. И когда у наших дам начинается течка, за их внимание идет нешуточная борьба. Восходит луна. Мы ждем. Наконец одна начинает песнь. – Он содрогнулся. – Нехбет! Ты не знаешь, как прекрасны их голоса. Так сладостны, что хочется броситься с крыши вниз.

Дверь в Тинтагиль тихо открылась и закрылась. Сирин вышла на Колокольню. При виде Джейн на лице ее отразился испуг. Но после секундного колебания она уселась рядом с ней на перила. Вместе они слушали горгула.

– …По одному кавалеры начинают ответную песню. Низкими, глубокими голосами. Может, мы поем не так красиво, зато проникновенно. Словно гром после песни жаворонка. Не знаю, как долго продолжается пение. Как-то перестаешь следить за временем. Но наконец она потягивается и оглядывается. Эдак дразняще. Расправляет крылья. Прыгает. Летит. Она взмывает высоко в небо и при этом продолжает петь. И в этот момент мы окончательно теряем голову. Мы перебираемся через край, и инстинкт берет верх. Двадцать, может, тридцать-сорок из нас образуют стаю и летят за ней. Мы все веселимся, смеемся и шутим. Она спарится только с одним из нас. Поэтому наверху борьба делается жестокой. Вот откуда у меня этот узел на ноге. Так я потерял эти два.

Он выпустил когти и снова убрал.

– Именно дама продолжает гонку. Ей нужно вырастить малышей, выкормить их и спихнуть с карниза, когда они вырастут настолько, что начнут убивать друг друга. Так что она, естественно, гораздо сильнее кавалеров. Только лучшие способны угнаться за ней. Стая редеет. И разумеется, всегда есть способы убедить соперников, что им, пожалуй, пора домой. Наконец остаешься только ты и она. Она по-прежнему впереди, но не пытается удрать. На самом деле она, наверное, даже немного сбавляет скорость. Может, оглядывается назад, эдак кокетливо, посмотреть, каков ты из себя. Она закидывает крыло, и лунный свет играет бледным отражением на ее боку. Ах-х, а она длинная и рыжевато-гибкая, словно львица. Когти у нее будто кинжалы из черного стекла. Груди как два белых черепа, и в глазах голод. Она поднимается по спирали вверх, а ты следуешь за ней. Город проваливается вниз. Воздух холоден и чист. Каждый мускул у тебя пылает огнем, но ты приближаешься. Ее крылья заслоняют небо. Она протягивает к тебе свои тонкие руки, она прекрасна и нежна, как сама смерть. Запах ее мускуса сводит с ума. Она хочет тебя – она не в состоянии скрыть это – так же сильно, как ты хочешь ее.

Сирин дышала часто и неглубоко.

– Как красиво! – прошептала она.

– Так всегда говорят дамы. – Мерзильо испустил долгий глубокий вздох. – И разве могут они говорить иначе, не так ли? А вот у кавалера вряд ли найдется шанс озвучить собственное мнение на этот счет.

– Пардон? – не поняла Джейн.

– Ну, мы ведь не переживаем финала. У дамы была долгая ночь, и очень скоро ей придется нянчить выводок из десятка детенышей, так что ей требуется энергия. Она должна что-то есть.

– Это чудовищно! – воскликнула Джейн.

Сирин промолчала.

– Ну, с вашей точки зрения – возможно. Но их нельзя за это винить – дам-то. Такова наша физиология. Дамы над ней не властны. – На мгновение Мерзильо уныло погрузился в себя. Затем с видимым усилием выпрямился. Медленно пожал плечами. – Ладно. Слушай, мне жаль, если я тебя расстроил. Это просто такая тема, ты понимаешь?

– Понимаю.

– Без обид?

Он протянул руку.

– Без…

– Джейн! – Сирин сгребла Джейн и дернула назад, когда та протянула руку, чтобы пожать протянутую ладонь. Каменные пальцы щелкнули в пустоте.

Мерзильо хихикнул.

– Черт!

Сирин увела Джейн с Колокольни. Гранитные коридоры и мраморные залы Тинтагиля сомкнулись вокруг них с еле заметным «пуфф» затхлого воздуха. Джейн чувствовала себя разбитой и скованной – отходняк. Но она не благодарила Сирин за спасение своей жизни. Джейн знала: пока она молчит, пока между ними держится напряжение, та никуда не денется. А им надо кое-что обсудить.

Они брели по проходу, пригибаясь под каждым вентиляционным коробом, – такой низкий здесь был потолок. Электрические провода крепились на стене по два, по три, свисая петлями над дверями, ведущими в запасные аудитории, превращенные в кладовки. Картонные коробки с устаревшими методичками и поздравительными адресами уныло ждали у дверей, которые для них уже никогда не откроются.

Проход упирался в лестницу, и они уселись на верхней ступеньке. Снизу доносились голоса и временами топот торопливо бегущих ног, но никто не появлялся. Над ними медленно поворачивалось в незримых потоках воздуха пыльное чучело крокодила. Серая набивка вылезала из расползающихся швов.

– Сирин, как ты можешь встречаться с этой тварью?!

Сирин, не поднимая глаз, покачала головой.

Джейн взяла руки подруги в свои. Они были как лед. Сирин похудела, скулы заострились, глаза сделались блестяще-холодными. Нисса выглядела красивой и обреченной.

– Понимаю, это не мое дело. Но ты в последнее время пропускала очень много занятий. Девочки начинают шушукаться. Они говорят, что, если твой средний балл упадет хоть немного ниже, тебя отчислят автоматически.

– Отчислят. Смешно.

– Именно об этом твоем отношении я и говорю! Сирин, послушай, у меня хватает своих проблем, и я не смею слишком сильно влезать в твои. Понимаешь? Если я попытаюсь тебе помочь, не поздоровится нам обеим. Но я твоя подруга. Я могу по меньшей мере предупредить тебя о том, приближение чего очевидно всем, кроме тебя.

Сирин сидела неподвижно словно колонна. Лицо ее было белее соли.

– Я отмечена, – сказала она. – Для Десятины.

«Ты не знаешь», – чуть не сказала Джейн. Но что-то в выражении лица Сирин убедило ее в обратном.

– Откуда тебе известно?

– Я смотрела. Трижды. В девичьем зеркале. В лужице чернил. В пригоршне собственной крови.

– Ты не можешь знать наверняка! Предсказание не точная наука.

– Три-то раза? Точнее не бывает.

Наконец Джейн прорвало. Она плакала, не в силах остановиться.

– Ох, Сирин, что ты наделала! Ты же знаешь, как опасно заглядывать в будущее. Половина из того, что оно показывает, не сбылась бы, если бы ты его не предвидела. – Она выпустила руку подруги, чтобы обнять ее и утешить. Но чувства хлынули через край, и вместо этого она изо всех сил стукнула ее по плечу. – Черт тебя подери! Почему?

– Я не знаю, – бесстрастно произнесла Сирин. – Я вообще не знаю, почему я делаю в жизни то или это. Когда я заглядываю внутрь себя, там одна пустота. Где должно быть что-то, там ничего нет. Почему? Я не знаю. Но почему бы нет?

Крокодил хитро косился на них обеих. В мутном стеклянном глазу мерцала искра иронии, а беззвучный смех грозил растянуть его ухмылку так широко, что вся его серая вата могла вывалиться. Справившись с собой, Джейн вытерла слезы рукавом.

– Еще можно что-нибудь сделать.

– Я уже все сделала. Я даже подумывала купить себе освобождение, а это уже предел.

– Ты могла бы…

– Раз я не собираюсь этого делать, что об этом говорить? – Внезапно Сирин рассмеялась, тряхнула волосами и сказала: – Ни слова больше. Пойдем потусуемся в студенческом центре. Выпьем лимонаду, перекинемся разок-другой в карты, посплетничаем немного. Повеселимся. Мне осталось всего ничего, так что я не хочу тратить ни секунды на бесполезные разговоры.

Закусив губу, Джейн кивнула. Они начали спускаться по лестнице. Крокодил над ними становился все меньше. Джейн чувствовала, как его насмешливый взгляд превратился в точку, моргнул и пропал.

– Сирин? Что ты говорила насчет освобождения? Ты имела в виду, что я могла бы откупиться от Десятины?

– Забудь, что я вообще об этом говорила. Это все равно стоит больше денег, чем у тебя есть.

Как выяснилось, освобождение от Десятины стоило запредельных денег. Джейн задержалась возле кабинета профессора Немезиды, чтобы уточнить размер выкупа, хотя сомневалась, что сумеет сбить цену. Брошюрка с правилами лежала у нее в сумочке в тот вечер, когда Крысякис заявился к ней за перчатками.

Он поймал ее на выходе из анатомички. Металлическая дверь с легким щелчком закрылась за ней, отрезая холодные ряды трупов на оцинкованных столах. Холодильные камеры находились в торце слабо освещенного тупика, и в этот поздний час народу здесь не было. В залах стояла тишина.

Из-за угла, перекрывая проход, на велосипеде выкатилась Мартышка. Крысякис неторопливо шагал рядом с ней.

Джейн остановилась.

Обогнав Мартышку, Крысякис приблизился к Джейн. Она молчала, ожидая, что он ей скажет.

– Ты слышала? – спросил он. – Сирин наркоманка.

– Что? Бред какой-то. – Разволновавшись, поскольку это слишком походило на правду, Джейн продолжала: – Она не стала бы. Сирин не такая.

Мерзавец пожал плечами.

– Верь, чему хочешь. – Дальше по коридору Мартышка оперлась на свой велосипед, глаза ее превратились в два пылающих пятнышка ненависти. – Нам с тобой есть о чем поговорить.

– Я не стану воровать для тебя. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.

– Всегда есть способы уладить дело.

– Я ничего тебе не должна.

– Да? – У Крысякиса подскочили брови. Он протянул ладонь. – Гони перчатки из кожи фавна, и мы квиты. Я уйду из твоей жизни, и ты больше никогда меня не увидишь.

Джейн промолчала. Ей нечего было ему ответить.

Крысякис повернул голову, чтобы проверить, что кругом никого нет, кроме нее и Мартышки. Затем стал медленно расстегивать брюки и, явно уверенный, что ничего на свете нет соблазнительнее, вывалил наружу свое хозяйство.

Джейн почувствовала непроизвольный позыв к рвоте. Пенисы никогда не казались ей привлекательными, но этот был особо уродлив и к тому же отливал зеленцой. Несомненно, из-за того, что представления хозяина о гигиене позволили поселиться там какому-нибудь грибку.

Крысякис наблюдал за ней жадно, по лицу расползалась похотливая улыбка. Пенис твердел коротенькими рывками, будто надуваемая ручным насосом нелепая резиновая игрушка.

– Лучше спрячь его, пока мухи не облепили, – посоветовала Джейн.

Крысякиса перекосило от ярости.

– Ты, притвора! Я видел – тебе понравилось. Ты наглядеться не могла. Ты хотела наброситься на меня прямо здесь и сейчас.

Но тем не менее засунул член обратно в штаны и застегнулся.

– Забавно. Клянусь, я думала лишь о том, что никогда не оказывается под рукой ножниц, когда они нужны.

Крысякис надулся, и ей на мгновение показалось, что сейчас он ее ударит. Но вместо этого он схватил руками ее ладонь и поцеловал пальцы.

– Туше, дорогая госпожа. Но один укол еще не дуэль, как одна схватка не решает исхода битвы. Мы снова встретимся на поле боя – мой бесценный враг.

И он с важным видом зашагал прочь, даже не удосужившись посмотреть, отправилась ли за ним Мартышка.

Едва Крысякис ушел, Джейн нырнула в ближайший туалет помыть руки.

Пол в уборной был выложен плиткой, а стены выкрашены жирной черной краской. Из-под краски отчетливо проступали старательно нацарапанные граффити. Несколько поколений корявых рун просматривались сквозь наслоения краски, своеобразные палимпсесты ярости и легкомысленного бесстыдства. Над раковинами нависали кривые зеркала, так что Джейн пришлось тщательно всматриваться в свое искаженное отражение, чтобы подправить макияж.

Грохнула дверь. То раздувающаяся, то опадающая Мартышка плыла к ней в зеркале.

Мартышка была на взводе: мордочка красная, кулаки сжаты, волосенки дыбом.

– Сука! Шлюха! Убери свои грязные когти от моего милого!

– Забирай. Мне от него ничего не нужно. – Джейн продолжала мыть руки. – Видит Богиня, вы друг друга стоите.

– Как смешно! Знаю я эти твои приколы. – Мартышка заплакала. – Я делала для него такое, чего ты никогда не сделала бы. За миллион лет не сделала бы. Я унижалась ради него.

Джейн закончила споласкивать руки. Она взялась за бумажное полотенце.

– Что ж, продолжай дальше.

– Не говори так. Не смей, черт тебя подери! Предупреждаю тебя.

Мартышка споткнулась и зашаталась. Она ухватилась за край раковины, чтобы удержать равновесие.

– С тобой все в порядке? – осторожно спросила Джейн.

– Мне вдруг показалось, что у меня…

Мартышка затрясла головой. Она явно утратила нить того, о чем говорила, и конвульсивно передернулась. Затем вытащила из кармана жакета завернутый в салфетку предмет.

– Посмотри. – Она развернула салфетку, внутри лежал стеклянный единорог. Она поставила его на полку над раковиной. – Крысякис купил мне это на нашем первом свидании. – Грустная маленькая безделка поймала световой луч, и он затрепетал в танце. – А тебе он что-нибудь когда-нибудь покупал?

– Ничего.

– Будь я проклята, ничего! – Мартышка торжествующе схватила единорога.

Он рассыпался у нее в руке.

Джейн испуганно отступила на шаг. Мартышка застыла, как под гипнозом, выставив перед собой руку. Кровь с пальцев стекала на пол.

– Это маленький шаг для человека, – сказала она, – и огромный для…

Она запнулась, икнула, и изо рта у нее пеной выплеснулись рыбьи глаза. Рвота залила блузку.

– Мартышка?

– Грунт мягкий, рассыпчатый, он тонким слоем налипает на мои подошвы и щиколотки, как угольная пыль. – Голос, шедший изо рта у Мартышки, не походил ни на что когда-либо слышанное Джейн, – хриплый и искаженный помехами, он словно вещал за много сотен тысяч миль отсюда. – Я вижу следы от моих ботинок, они в мелких песчинках…

Она еще глубже погрузилась в транс, зрачки у нее сжались, поглотили радужки и пропали, отчего глаза у Мартышки стали молочно-белыми. Она не сопротивлялась, когда Джейн, совладав с ужасом, подвела ее к раковине и подставила кровоточащую ладонь несчастной под холодную воду.

– Очень мягкая поверхность, – произнесла Мартышка.

В сумочке у Джейн нашелся чистый носовой платок, она перевязала Мартышке ладонь, надеясь, что в порезах не застряли осколки.

– Но иногда, щупая зондом наугад, я натыкаюсь на очень твердую поверхность.

– Твердую поверхность, – повторила Джейн.

Она смочила бумажное полотенце и обтерла Мартышке рот. Зашумела сливаемая вода, и из кабинки вышла русалка. Она смерила их подозрительным взглядом и ушла, не помыв рук. Перед Джейн встала проблема: оставлять Мартышку одну или забрать с собой.

Она направилась было к двери, затем вернулась к маленькой скрючившейся фигурке, снова шагнула к двери. Не уйти.

Наконец она вздохнула.

– Я забираю тебя домой, Мартышка.

Та сонно кивнула.

– Это будет самый исторический телефонный звонок в мире.

Велосипед Мартышки стоял там, где она его оставила, – у стены, а велосипед Джейн оставался на парковке неподалеку. Мартышка была не в том виде, чтобы ехать самостоятельно, но, к счастью, в седельных сумках нашелся ремонтный набор. Джейн достала разводной ключ и ловко соединила оба велосипеда поперечными планками, совместила передачи, заклинила педали и избавилась от второго руля. Вскоре у нее получился четырехколесный драндулет с сиденьем для пассажира сзади и седлом водителя спереди. Так, с еле живой Мартышкой, кое-как пристроенной за спиной, Джейн отправилась в путь.

После двух лифтовых пересадок они снова оказались в Хабундии, у двери своей комнаты. Мартышка трупом соскользнула с сиденья, споткнулась и едва не упала. Джейн открыла дверь и, ухватив соседку за ворот, подтащила ее к кровати. Толчок – и та уже лежала ничком на стеганом одеяле.

Джейн закинула Мартышкины ноги на кровать и перекатила соседку на спину. Лицо у горемыки было серое, но когда Джейн поднесла палец к ее ноздрям, то почувствовала теплую струйку дыхания. Он стащила с несчастной туфли и начала расстегивать пуговицы на одежде. Затем передумала. Хватит с нее и этого.

Десять минут она возилась с велосипедами – отсоединила и убрала на место. Покончив с этим, Джейн почувствовала себя слишком измотанной, чтобы заниматься учебой. Сидя на краю постели, она брезгливо уставилась на соседку.

Раздался стук в дверь.

– Да кончится когда-нибудь этот дурацкий день?! – Джейн широким шагом подошла к двери и распахнула ее. – Что надо?!

Снизу ей улыбнулся жизнерадостный блуждающий огонек.

– Билли Бука ждет тебя в вестибюле. У него в кармане банан, которым он, по-моему, собирается тебя угостить.

– Ага, хорошо, можешь сказать ему…

– Он велел сказать тебе, что вещь, которую ты просила, у него.

– О!

– Так что мне ему передать?

– Черт! – Джейн устала. Она была измучена и сердита и решительно не настроена общаться. Такой момент мог выбрать только Билли. – Скажи ему – я спущусь, как только найду смену белья.

– Ты хочешь, чтоб я ее сам надел?

– Нет. Я. – Она отложила блузку и повернулась к Билли спиной. – Помоги мне с лифчиком, а? – Пока он справлялся с маленькими крючками, она спросила: – Трудно было ее украсть?

– Я добыл тебе эту гребаную куртку, остальное неважно.

– Билли! – удивилась она. – Это звучит совсем не похоже на тебя.

– Извини, это просто… не знаю. – Смущенный и пристыженный, Билли принялся сосредоточенно расстегивать пуговицы на рубашке. На короткий миг он вырос в глазах Джейн. А теперь снова уменьшился до прежних размеров. – Просто не хотелось, чтобы все произошло так.

– Это сделка, забыл?

Джейн смотрела на него со смесью вины и насмешки. Какой он мокрый и безнадежный! Но она старалась не подавать виду.

– Иногда людям хочется того, чего им хотеть не следует, – ласково сказала она. – Я доверяю тебе, Билли.

Затем, когда он не ответил:

– Будет хорошо. Обещаю.

Подрыгав ногами, она сбросила джинсы. Билли стащил свои и положил их на тумбочку. Они оба остались голые.

– Дай мне ее, – сказала она.

Комната Билли напоминала коробку, а скудная обстановка – сценическую декорацию. Ни коврика на полу. Ни плакатов на стенах. Кровать, тумбочка, стул, лампа. Небольшая стопка учебников на тумбочке рядом с лампой. При задернутой занавеске и приглушенном верхнем свете полное ощущение паузы перед началом спектакля.

Билли подошел к шкафу в стене и извлек летную куртку Пака. Запах узнавался безошибочно.

Джейн накинула ее на себя. Куртка оказалась тяжелее, чем она ожидала, и ей это понравилось. Вещь обжигала кожу, и оттого, что тело ее было теперь частично прикрыто, часть, остававшаяся голой, выглядела особенно беззащитной. Смешанные запахи Пака и кожи окутали ее. Она закрыла глаза.

– Иди сюда.

Билли наклонился, просунул руки под куртку и крепко обнял Джейн. Она протянула губы к нему и поднялась на цыпочки – так, чтобы Малютка Джейн терлась о его член. Она чувствовала, как пульсирует кровь в его венах. Он был уже готов выстрелить, и, вместо того чтобы растянуть этот первый, долгожданный оргазм, она решила посмотреть, как быстро сможет его довести.

Чуть отодвинувшись, она взяла в ладонь Биллины яйца, слегка пожимая их, взвешивая. Она лизала его соски, крепко сосала их и дразнила легкими покусываниями. Руки Билли сжались на ее затылке, и он издал низкий горловой звук, словно зверь на болоте звал из ночи свою подругу.

Джейн скользнула ладонью выше и сжала. Куртка начала сползать с плеч, но она быстро перехватила ее другой рукой и натянула обратно. Она начала двигать ладонью, длинными сильными поглаживаниями вверх и вниз.

– Нравится?

– Да-а-а.

– Хорошо. – Она продолжала гладить. Вверх и вниз. Быстрее.

Негромко и испуганно вскрикнув, он кончил. Теплая сперма выплеснулась на животы обоим и ей на руку.

Джейн сделала Билли подножку и опрокинула его на кровать. Сама заползла следом.

– Какая неприятность, – промурлыкала она. – Какая липкая, липкая неприятность.

Завладев его опадающим членом, она развернулась так, что ее промежность оказалась на уровне Биллиного рта. Затем принялась вылизывать ему живот.

Когда она обработала языком все его длинное-длинное туловище, Билли был снова готов. Ей даже не пришлось ему подсказывать: он сам начал вылизывать ей живот, оказывая ту же услугу, что и она ему.

– На стуле в кармане блузки я оставила темные очки, – сказала Джейн немного погодя. – Будь добр, передай их мне.

Повинуясь, Билли проворчал:

– Мне нравится смотреть тебе в глаза.

– Это три четверти моей курсовой, – солгала Джейн. – Ты же не хочешь, чтобы меня вышвырнули. – Она надела очки. – Видишь что-нибудь?

– Разумеется, нет, – ответил он. – Если сильно вглядеться, вижу, что глаза у тебя закрыты.

– Тогда не смотри. Теперь ты должен пообещать не произносить больше ни слова, пока мы не закончим. – Предупреждая его протест, она добавила: – Это для моего диплома, помнишь? Я не прошу многого. И сегодня, чего бы ты ни захотел, я сделаю все. Как хочешь, где хочешь – вперед. Но говорить ты не можешь. Так работают эзотерические механизмы.

Правда же заключалась в том, что эзотерическая сторона складывалась из строго индивидуального, невоспроизводимого набора приемов и навыков, для которых не существовало рецептов, ритуалов и путеводных карт. Половина ее силы проистекала из открытия, из столкновения и преодоления собственного стыда, страха и даже брезгливости. Но некоторыми из вещей, которые Джейн намеревалась сделать сегодня, она могла наслаждаться, только если вообразит, будто с ней не Билли Бука, а кое-кто другой.

Она потерлась щекой об его член и подумала, какой он гладкий и шелковистый. Такой твердый, подумала она, такой большой. Она сомкнула губы на головке и подумала: какой соленый мой Пак на вкус!

Время растаяло.

Большую часть путешествия она была словно капитан маленького кораблика, уверенно движущийся вместе с течениями, работающий парусом, чтобы поймать больше ветра, обгоняющий шквал. Она неслась над поверхностью на фантастической скорости, вода шипела, паруса скрипели от натуги. И вдруг внезапно все океаны объединились, чтобы взметнуться вверх, и она потеряла управление. Билли лежал на ней, когда это произошло. Она забилась как безумная.

Встревоженный Билли начал отодвигаться, но она схватила его и рывком положила обратно на себя. Пак не отодвинулся бы. Он был бы безжалостен. Билли долбил в нее. «Быстрее!» – бормотала она. Словно дикий зверь во время гона, она царапала ему спину ногтями, достаточно сильно, чтобы потекла кровь. Это только распаляло его. Он обезумел от похоти. Страсть его была теперь так велика, что он уже не понимал, кто она. Его больше не волновало, кто под ним. Это мог оказаться кто угодно. Яростное желание заслонило разум.

Теперь уже близко. Джейн, извиваясь, заползла в куртку так, чтобы спрятать лицо в воротник. Она вдыхала запах кожи. Куртка пропиталась запахом Пака. Сильнее всего пахло от подмышек, но отзвук присутствовал повсюду. Она сама была скользкой от пота. Их запахи перемешались и вознеслись в алхимическом браке, образуя сочный и дикий аромат. Она взяла куртку зубами и крепко прикусила. Сейчас она кончит.

Сексуальная энергия наиболее доступна в момент оргазма. Вот почему адепты обычно женского пола. Если колдунья может иметь цепь, серию, россыпь оргазмов, нужных ей для работы, то маг ограничен, как правило, одним. Мужчины имеют склонность увлекаться некромантией – чтобы убивать, особых талантов не требуется. Однако Джейн понимала, что у нее в запасе только один оргазм. Пусть она и неопытна, но либо с первого раза, либо никогда.

Мобилизовав всю свою волю, она сосредоточилась на определении, отделении и отдалении себя от поднимающейся внутри нее силы. Она сомкнула сознание вокруг этой силы, словно накрыла ладонями птицу. Совершенное и всеобъемлющее спокойствие охватило ее. Миг – и она освободилась от всех пут.

Заставив себя – это было самое трудное – ничего не ждать, Джейн открыла глаза.

Она сидела на табурете в заполненном народом кафе. Ее мать испуганно подняла глаза от кружки со светло-коричневым кофе. Локтем Сильвия задела пепельницу и смахнула ее со стойки. Посыпались окурки и пепел. Люди начали оборачиваться.

Джейн прочно удерживала пульсирующий источник в своем сознании. Должно быть, именно так и чувствует себя настоящая колдунья! Все ее существо переполняла ликующая мощь, словно свет в хрустальной фигурке. Эта энергия пыталась вырваться. Она была птицей, силой, сферой света. Усилием воли она вызвала ее изнутри и пустила по руке. Руку покалывало от яростного напряжения. Она становилась все более реальной, такой же плотной, как и все в комнате.

Пора!

Она хлопнула ладонью по стойке. Кофейная чашка подпрыгнула, и она схватила то, что лежало рядом. Губы матери уже почти сложились в вопрос.

Прежде чем что-либо было сказано, сила выплеснулась и рассеялась. Мгновение минуло. И кафе, и Сильвия исчезли. Джейн снова оказалась с Билли в постели. Он неподвижно лежал на ней. Девушка подняла руки и, поморщившись, сняла темные очки.

– Мне дышать нечем, – проворчала она.

С протяжным стоном Бука скатился с нее.

Джейн уставилась на ложку в руке.

Она здесь, настоящая. Джейн все гладила и гладила трофей большим пальцем. Ложка была из голой стали. Простая полоска из штампованных кружочков, окаймленная двумя тонкими линиями, украшала ручку ложки по краю. Джейн перевернула добычу и прочла надпись на обратной стороне:

Странные руны, и абсолютно ей непонятные. Но исполненные надежды. Их многообещающая значительность обнадежила Джейн. Они являлись ощутимым свидетельством того, что сила ее растет. Необходимы только удача и мудрость. Она могла бы добыть денег на обучение, причем столько, чтобы купить себе еще и освобождение от Десятины. Себе и Сирин – да-да, и для нее тоже! – и для Пака Алешира, конечно же.

В жизни у нее царит полная неразбериха, но все можно исправить. Были бы деньги. Если их у тебя достаточно, они могут исправить все.

Джейн знала, где достать эти деньги, но до сих пор она не могла решиться. Теперь она доказала себе, что может. Время пришло.

– Вау, – выдохнул Билли.

– Заткнись.