Книга: Выбор оружия. Последнее слово техники (сборник)
Назад: Глава девятая
Дальше: Глава двенадцатая

3. Воспоминание

Глава десятая

Ему нравилось плазменное ружье. Он владел им виртуозно. С помощью этого оружия он мог рисовать холсты разрушения, сочинять симфонии уничтожения, писать элегии истребления.
Он стоял, размышляя над этим; мертвые листья шелестели на ветру у его ног, древние камни подставляли ветру свои лбы.
Им не удалось покинуть планету. По капсуле ударило… что-то. По характеру повреждений он не мог сказать, что именно: лучевое оружие или боеголовка, взорвавшаяся поблизости. Так или иначе, капсула вышла из строя. Ему повезло: когда это случилось, он оказался на другой стороне капсулы и не был задет. Окажись он на той стороне, которая подверглась удару, он был бы уже мертв.
Видимо, против них использовали еще и примитивный эффектор: плазменное ружье расплавилось. Оно лежало между его скафандром и кожухом капсулы, и то, что повредило капсулу, не могло повредить ружье. Однако ружье задымилось и нагрелось, и после приземления (Бейчи испытал крайнее потрясение, но остался невредим), открыв смотровой лючок, он обнаружил внутри расплавленное, все еще горячее месиво.
Может быть, следовало побыстрее убедить Бейчи… Может быть, стоило оглушить старика, оставив разговоры на потом. Он потратил слишком много времени – дал им слишком много времени. Тут имела значение каждая секунда. Да что там секунда, черт побери, – миллисекунда, наносекунда! Слишком много времени.

 

– Да они же тебя убьют! – кричал он чуть раньше. – Они хотят, чтобы ты был на их стороне, а иначе прикончат тебя. Скоро начнется война, Цолдрин, и либо ты будешь с ними, либо с тобой произойдет несчастный случай. Они не позволят тебе остаться нейтральным!
– Ты тронулся, – повторил Бейчи, держа в руках голову Убрель Шиоль. Изо рта ее капала слюна. – Ты тронулся, Закалве. Тронулся.
И старик заплакал.
Он подошел к Бейчи и встал на одно колено, держа пистолет, который вытащил у Шиоль.
– Цолдрин, для чего, по-твоему, ей было нужно вот это? – Он положил ладонь на плечо старика. – Ты видел, как она двигалась, пытаясь лягнуть меня? Цолдрин, библиотекарши, секретарши – они так не двигаются.
Он вытянул руку и поправил воротничок на неподвижной женщине.
– Она была одним из твоих тюремщиков, Цолдрин, – добавил он. – И наверное, стала бы твоим палачом.
Сунув руку под машину, он вытащил оттуда букет цветов и плавным движением положил его под голову блондинки, отстраняя руки Бейчи.
– Цолдрин, – сказал он, – нам пора. С ней все будет в порядке.
Он придал рукам Шиоль более естественное положение. Девушка лежала на боку и, значит, задохнуться не могла. Потом он осторожно подхватил Бейчи под руки и медленно поставил на ноги. Ресницы Убрель Шиоль дрогнули, глаза открылись, она увидела перед собой двух мужчин и пробормотала что-то; рука ее потянулась к шее. Девушка начала переворачиваться – неуверенно, все еще пребывая в полубессознательном состоянии. В руке, которая только что тянулась к шее, оказался небольшой – вроде авторучки – цилиндр. Он почувствовал, как напрягся Бейчи, когда девушка посмотрела на него, подалась вперед и попыталась нацелить маленький лазер в голову старика.
Бейчи смотрел поверх цилиндрика с лазером в темные глаза Шиоль, чей взгляд еще не успел сосредоточиться, и ощущал какое-то ужасное одиночество. Девушка изо всех сил старалась унять дрожь в руке, целясь в него.
«Не в Закалве, – подумал он. – В меня. В меня
– Убрель… – начал он.
Девушка потеряла сознание, голова ее упала на землю.
Бейчи посмотрел на тело, безвольно распростершееся на дороге. Потом он услышал, как кто-то произносит его имя, почувствовал, что кто-то тянет его за руку.
– Цолдрин… Цолдрин… Идем, Цолдрин.
– Закалве, она целилась в меня – не в тебя!
– Я знаю, Цолдрин.
– Она целилась в меня!
– Я знаю. Идем – вон капсула.
– В меня…
– Я знаю, знаю. Идем…

 

Он наблюдал за серыми облаками, стоя на плоской вершине высокого холма, – вокруг возвышались такие же поросшие лесом холмы. Потом он с досадой посмотрел на лесистые склоны и странные, усеченные столбы и постаменты из камня, торчавшие над платформой. Голова у него закружилась от необозримых горизонтов – ведь он столько времени провел внутри каньона. Он спустился с вершины, шаркая ногами по опавшим листьям, и вернулся к Бейчи и к плазменному ружью, прислоненному к большому круглому камню. До капсулы, лежавшей среди деревьев, отсюда было метров сто.
Он в пятый или шестой раз взял ружье и осмотрел его.
Он только что не выл от отчаяния – прекрасное оружие! Было. Снова и снова беря ружье, он всякий раз надеялся, что оно окажется в порядке, что Культура придала ему функцию самовосстановления, что повреждения исчезли…
Ветер гнал по земле листья. Он раздраженно покачал головой. Бейчи, одетый в брюки на толстой подкладке и длинную куртку, повернулся, не вставая, и посмотрел на него.
– Сломано? – спросил старик.
– Сломано.
На его лице появилось выражение крайней досады. Он взял ружье за ствол, занес над головой и швырнул вниз, в заросли деревьев. Ружье исчезло в кронах; зашелестели сбитые им листья.
Он сел рядом с Бейчи.
Итак, у него остался лишь пистолет. И только один скафандр. Вероятно, воспользоваться антигравитационной системой скафандра было нельзя: это могло выдать их местоположение. Капсула погибла. Модуля нигде поблизости не наблюдалось. Приемопередатчик в ухе и скафандр молчали… Дело дрянь. Он проверил скафандр на предмет приема новостей. По наручному экрану шли заголовки: о Солотоле – ни слова. Вскользь упоминалось о локальных конфликтах.
Бейчи тоже посмотрел на экранчик.
– Ты можешь сказать, глядя на это, ищут они нас или нет? – спросил он.
– Только если будет что-то в новостях. Военные передают сведения по защищенному каналу, и у нас практически нет шансов их перехватить. – Он посмотрел на тучи. – Возможно, мы получим эти сведения напрямую. И довольно скоро.

 

– Гмм. – Бейчи нахмурился, глядя на плиты, потом сказал: – Кажется, я знаю, где мы, Закалве.
– Да? – без особого энтузиазма спросил он, уперев локти в колени, а подбородок – в ладони, и посмотрел в сторону горизонта, где за лесистыми долинами возвышались низкие холмы.
Бейчи кивнул:
– Я думал об этом. Мне кажется, это обсерватория Строметрен в Дешальском лесу.
– Далеко отсюда до Солотола?
– Это другой континент. Тысячи две километров, не меньше.
– Та же самая широта, – сказал он, мрачно поглядывая на холодное серое небо.
– Приблизительно. Если это именно то место, о котором я думаю.
– А тут кто главный? – спросил он. – Кто всем распоряжается? Та же компания, что и в Солотоле? Гуманисты?
– Они, – подтвердил Бейчи, затем встал, отряхнул штаны и оглядел уплощенную вершину с непонятными каменными инструментами, выложенную плитами. – Обсерватория Строметрен! Вот ирония судьбы: на пути к звездам оказаться здесь.
– Может, это не случайно, – заметил он, подбирая веточку и чертя на слое пыли что-то неопределенное. – Известное место?
– Конечно, – сказал Бейчи. – Здесь в течение пятисот лет ученые Врегидской империи вели все основные астрономические наблюдения.
– А туристы здесь появляются?
– Конечно.
– Тогда, может, поблизости есть радиомаяк для самолетов. И капсула, поняв, что серьезно повреждена, направилась именно сюда, чтобы нас легче было найти. – Он посмотрел на небо. – Правда, найти нас могут и те и другие.
Покачав головой, он снова принялся рисовать прутиком на пыли.
– И что будет теперь? – спросил Бейчи.
Он пожал плечами:
– Подождем и посмотрим, кого сюда принесет. Я не могу заставить работать ни одно из средств связи, которые есть у нас. Поэтому мы не знаем, известно Культуре об этом происшествии или нет… Насколько я понимаю, к нам направляется модуль, а то и целый корабль Культуры. Или, что более вероятно, твои дружки из Солотола…
Он пожал плечами, бросил веточку и сел, опершись спиной о камень и задрав голову.
Бейчи тоже посмотрел на небо:
– Сквозь тучи?
– Сквозь тучи.
– Может, тебе стоит спрятаться? Скрыться в лесу?
– Может, и стоит.
Бейчи встал, глядя снизу вверх на своего спутника.
– И куда ты собирался меня увезти? – спросил старик.
– В систему Импрен. Там есть орбиталища. Они нейтральны. Или, по крайней мере, настроены не так воинственно, как здешние.
– Твои… начальники и в самом деле считают, что война настолько близка?
– Да, – вздохнул он.
Он уже поднял забрало, а теперь, еще раз взглянув на небо, вообще снял шлем. Он провел пальцами по своему лбу и по черным волосам, потом стянул с них резинку, убрав хвост сзади, и тряхнул длинной гривой.
– Это может случиться через десять дней или через сто, но это непременно случится. – Он слабо улыбнулся, глядя на Бейчи. – По тем же причинам, что и в прошлый раз.
– Я думал, мы выиграли экологический спор относительно приспособления планет под обитание гуманоидов.
– Выиграли. Но времена меняются. Меняются люди, сменяются поколения. Мы добились признания машин разумными существами, но, как ни крути, этот вопрос потом замяли. Теперь люди говорят: да, они разумны, но в счет идет только человеческое сознание. А кроме того, людям не нужно особых доводов, чтобы чувствовать свое превосходство над другими видами.
Бейчи помолчал, потом проговорил:
– Закалве, тебе никогда не приходило в голову, что Культура в этих делах, возможно, не так уж и бескорыстна, как думаешь ты и как об этом заявляет она сама?
– Нет, не приходило, – ответил он; правда, у Бейчи создалось впечатление, что Закалве не подумал как следует.
– Они хотят, чтобы все были похожи на них, Чераденин. Они не приспосабливают планеты под обитание гуманоидов и не хотят, чтобы это делали другие. Ты ведь знаешь, что существуют и доводы в пользу приспособления; увеличение количества видов всегда казалось людям более важным, чем сохранение дикой природы, а ведь речь идет еще и о дополнительном пространстве для обитания. Культура всей душой верит в машинный разум и считает, что остальные тоже должны верить в это. Но я думаю, ей кажется еще, что все цивилизации должны управляться ее машинами. Не так уж многие хотят этого. Терпимое отношение к скрещиванию видов – совсем другая проблема, но и тут, похоже, Культура считает преднамеренное скрещивание не только допустимым, но и желательным: чуть ли не всеобщим долгом. И опять же, кто может утверждать, что это истина в последней инстанции?
– А значит, нужно объявить войну… для чего? Чтобы очистить воздух?
Он посмотрел на шлем скафандра.
– Нет, Чераденин, я просто хочу донести до тебя, что Культура, возможно, не так беспристрастна, как ей кажется. И предположение насчет вероятности войны тоже может быть ошибочным.
– На дюжине планет уже сейчас ведутся локальные войны, Цолдрин. Люди открыто говорят о войне – о том, как избежать ее или ограничить ее масштаб, или о том, что войны может и не случиться… Но она близка, это чувствуется. Посмотри новости, Цолдрин, и твои сомнения рассеются.
– Ну хорошо, пусть война неизбежна, – сказал Бейчи, глядя на лесистые долины и холмы за обсерваторией. – Может, просто… время пришло.
– Ерунда, – сказал он. Бейчи удивленно посмотрел на него. – Есть такая пословица: «Война – это высокий утес». Вы можете вообще его обойти. Вы можете забраться наверх и ходить по краю, пока у вас хватает духу, или даже решить, что лучше спрыгнуть: и если вы пролетели лишь небольшое расстояние, то всегда сможете вскарабкаться обратно на утес. Если вы не подверглись прямому вторжению, всегда существует выбор, но и в этом случае вы могли что-то упустить, не сделать чего-то, что могло бы предотвратить вторжение. Выбор всегда остается. И никакой предопределенности нет.
– Закалве, ты меня удивляешь. Я-то думал, что ты…
– Ты думал, что я предпочитаю воевать? – сказал он, вставая. На его губах появилась едва заметная улыбка. Он положил руку на плечо старика. – Ты слишком долго сидел, зарывшись в свои книги, Цолдрин.
Он пошел к каменным инструментам и остановился за ними. Бейчи посмотрел на шлем скафандра, лежавший на плитах, затем встал и направился к Закалве.
– Ты прав, я долго пребывал вдали от событий. Наверное, я не знаю даже половины из тех, кто сейчас стоит у власти, не знаю ничего о нынешних проблемах или о расстановке сил. Так что Культура может… особо не беспокоиться – я вряд ли могу что-то изменить. Как ты считаешь?
Он повернулся и заглянул в глаза Бейчи.
– Цолдрин, по правде говоря, мне это неизвестно. Не думай, что я не размышлял об этом. Может быть, ты послужишь символом и тем окажешь воздействие на происходящее. А может, все просто ждут повода, который позволил бы им отказаться от войны. И ты можешь стать таким поводом, если вдруг объявишься, – ты не замешан в последних событиях, ты словно восстал из мертвых и предлагаешь компромисс, позволяющий всем сохранить лицо. А может быть, Культура полагает, что ограниченная и короткая война пойдет на пользу. Или даже она знает, что не может предотвратить полномасштабный конфликт, но все ждут от нее каких-то действий, пусть и с очень дальним прицелом, чтобы люди потом не говорили: «Отчего же вы не попытались сделать это?»
Он пожал плечами.
– Я никогда не пытаюсь проникнуть в ход мыслей Культуры, – сказал он. – Не говоря уже о Контакте и тем более – об Особых Обстоятельствах.
– Ты просто выполняешь их распоряжения.
– За хорошую плату.
– Но ты ведь считаешь, что творишь добро, да, Чераденин?
Он улыбнулся, уселся на каменную плиту и свесил ноги.
– Я понятия не имею, хорошие они ребята или нет, Цолдрин, – признался он. – Определенно похожи на хороших, но кто знает, что у них внутри? – Он нахмурился и отвернулся. – Я никогда не видел, чтобы они проявляли жестокость, даже имея для этого серьезные основания. Вот почему они порой кажутся равнодушными.
Он снова пожал плечами.
– Но есть племена, которые скажут тебе, что у плохих богов лица всегда прекрасны, а голоса нежны. Черт, – сказал он, вскакивая с каменной плиты, потом подошел к стойке у балюстрады вдоль края площадки и уставился туда, где небо начало краснеть; через час должна была наступить темнота. – Они держат слово и платят по высшей ставке. Они хорошие работодатели, Цолдрин.
– Но это вовсе не означает, что им нужно позволить решать нашу судьбу.
– Ты предпочитаешь, чтобы этим занималась прогнившая Администрация?
– По крайней мере, они всерьез участвуют в этом. Для них это не просто игра.
– А я так не думаю. Я думаю, для них это именно игра. Но, в отличие от Разумов Культуры, они слишком невежественны, чтобы относиться к игре всерьез. – Он глубоко вздохнул, глядя, как ветер шевелит ветви деревьев внизу, как с ветвей срываются листья. – Только не говори, что ты на их стороне, Цолдрин.
– Что касается сторон, все было всегда непонятно, – сказал Бейчи. – Мы все говорили, что наша цель – благо Скопления, и думаю, большинство говорили это искренне. Мы все по-прежнему хотим этого. Но я не знаю, как нужно поступать. Иногда мне кажется, что я слишком много занимался своими штудиями, что у меня в голове слишком много информации. И сведения нейтрализуют друг друга. Это словно пыль, которая оседает на… приводящих нас в движение внутренних механизмах, которая все уравновешивает, чтобы можно было видеть хорошее и дурное качества с каждой стороны, и неизменно находятся доводы и случаи из прошлого, говорящие в пользу того и другого образа действий… В итоге мы предпочитаем не делать вообще ничего. Может, это и правильно, может, этого и требует эволюция – предоставить все молодым и непредвзятым, тем, кто не боится действовать.
– Ну хорошо, значит, существует равновесие. Все общества одинаковы: старик с трясущимися руками и горячий юноша действуют заодно. Для этого есть механизм смены поколений, есть существующие институты, с возможностью их модификации и даже отказа от них ради новых институтов. Но Администрация… но Гуманисты взяли худшее от обоих вариантов. Древние, жестокие, дискредитировавшие себя идеи вместе с подростковой одержимостью войной. Это куча дерьма, Цолдрин, и ты это знаешь. Ты заработал право на заслуженный отдых, никто не спорит. Но это тебе не поможет – ты все равно будешь испытывать чувство вины, когда наступят плохие времена, а они непременно наступят. Нравится тебе это или нет, но у тебя есть власть, Цолдрин. Бездействие – это тоже позиция, разве ты не понимаешь? Чего стоят все твои штудии, вся твоя ученость, все твое знание, если они не ведут к мудрости? А мудрость есть знание того, как поступать правильно. А как поступать правильно? В этой цивилизации ты для некоторых людей – почти бог, Цолдрин, опять же, нравится тебе это или нет. Если ты ничего не станешь делать… они почувствуют себя брошенными. Впадут в отчаяние. И разве можно их за это винить?
Он устало положил ладони на каменный парапет, вглядываясь в темноту. Бейчи хранил молчание.
Он дал старику еще некоторое время, чтобы подумать, потом оглядел плоскую каменную вершину холма со странными инструментами.
– Говоришь, обсерватория?
– Да, – после секундной паузы сказал Бейчи и прикоснулся к одной из плит. – Считается, что здесь погребали людей четыре или пять тысяч лет назад, а потом в этом месте обосновались астрологи. Еще позже здесь, видимо, делались наблюдения и вычисления, чтобы предсказывать затмения. И наконец, врегиды построили эту обсерваторию для изучения движения лун, планет и звезд. Здесь есть водяные часы, солнечные диски, секстанты, планетные диски… частичные модели планетной системы… а еще – примитивные сейсмографы или, по крайней мере, инструменты, предсказывающие направления землетрясений.
– У них здесь есть телескопы?
– Очень несовершенные. Появились всего лет за десять до падения империи. Наблюдения при помощи телескопов вызвали немало проблем – они вошли в противоречие с тем, что уже было известно или считалось, что известно.
– Это важно. А что это такое? – показал он на один из постаментов, увенчанный большой ржавой чашей с заостренным штырем в центре.
– Наверное, компас. Работает благодаря полям, – улыбаясь, пояснил Бейчи.
– А это? Похоже на пенек. – Он указал на огромный, грубый, с неглубокими желобками цилиндр метровой высоты и метра два в диаметре, а затем постучал по его краю. – Гмм, камень.
– Да? – Цолдрин подошел поближе. – Если это то, что я думаю… то изначально тут стоял, конечно, пенек…
Он провел рукой по камню и осмотрел его с другой стороны.
– Но он уже давно окаменел. Правда, годовые кольца все еще видны, – закончил старик.
Закалве наклонился над камнем, разглядывая его в тускнеющем свете дня. На давно окаменевшем дереве и в самом деле были заметны годовые кольца. Он наклонился, снял перчатку скафандра и потрогал цилиндр пальцами. Неравномерное выветривание сделало окаменевшие кольца различимыми на ощупь. Его пальцы нащупали едва ощутимые выступы под поверхностью, словно отпечатки пальцев какого-то могущественного каменного бога.
– Столько лет, – выдохнул он, кладя пальцы в самый центр пенька: тот существовал, когда дерево было еще молодым побегом. Потом он убрал руку; Бейчи ничего не сказал.
Каждый год – полное кольцо. Годы оставляли свои подписи: плохой год – узкое кольцо, хороший – широкое. Каждое кольцо – замкнутое, запечатанное, закрытое. Каждый год – часть приговора, каждое кольцо – звено кандалов, связанное с другими звеньями и с прошлым; каждое кольцо – стена, тюрьма. Приговор, заключенный в дереве, а теперь и в камне, дважды утвержденный, дважды вынесенный, один раз – на мыслимое время, другой – на немыслимое. Его пальцы пробежали по кольцевым стенам: казалось, они касаются сухой бумаги, наложенной на неровности породы.
– Это лишь оболочка, – сказал Бейчи, присевший с другой стороны цилиндра, в расчете что-то найти на боковине большого каменного пня. – Тут должна быть… ага, вот она. Только не надейся, что мы и в самом деле сможем ее поднять.
– Оболочку? – спросил он, снова надевая перчатку и подходя к Бейчи. – Оболочку чего?
– Это что-то вроде игры-загадки. Ее предлагали императорские астрономы, когда небо было пасмурным, – сказал старик. – Видишь эту ручку?
– Секундочку, – сказал он. – Отойди-ка немножко.
Бейчи отошел.
– Тут нужны четверо сильных мужчин, Закалве.
– Этот скафандр куда как сильнее, хотя нужно бы ухватиться со всех сторон. – Он нашел на камне два места, за которые можно было взяться. – Команда скафандру: максимальное усилие в пределах нормы.
– Что, со скафандром нужно говорить? – поинтересовался Бейчи.
– Да.
Он нагнулся и приподнял каменную оболочку с одной стороны; крохотный взрыв пыли под подошвой скафандра возвестил о том, что какой-то камушек не выдержал противостояния и сдался.
– С этим скафандром нужно говорить, – подтвердил он. – А есть такие, что стоит подумать о чем-нибудь, и… Но… – Он потащил вверх оболочку с одной стороны, расставив ноги пошире, чтобы лучше распределить центр тяжести. – Но мне всегда даже мысль об этом претила.
Он поднял оболочку окаменевшего пня над головой, потом сделал несколько неуклюжих шагов к другому каменному постаменту – камушки под ногами скрежетали и хрустели – и стал опускать оболочку, пока она не коснулась постамента, затем оставил ее и вернулся. Он сделал ошибку, хлопнув в ладоши: получился звук наподобие выстрела.
– Опа, – ухмыльнулся он. – Команда скафандру: усилие прекратить.
После снятия каменной оболочки обнажился невысокий конус – казалось, высеченный из окаменевшего пенька. Приглядевшись, он увидел на конусе рифление: древесные кольца, одно за другим.
– Остроумно, – с легким разочарованием произнес он.
– Ты плохо смотришь, Чераденин, – заметил Бейчи. – Приглядись получше.
Он пригляделся.
– Вряд ли у тебя найдется что-нибудь маленькое и круглое, да? – сказал Бейчи. – Что-нибудь вроде… шарикоподшипника.
– Шарикоподшипника? – переспросил он с мучительным выражением на лице.
– У тебя такого нет?
– Полагаю, в большинстве обществ шарикоподшипники быстро выходят из употребления после открытия сверхпроводимости при комнатной температуре. Я уж не говорю о полях. Разве что вы занимаетесь промышленной археологией и пытаетесь запустить какую-то древнюю машину. Нет, у меня нет никаких шарико… – Он пригляделся к центральной части каменного конуса. – Насечки.
– Именно, – улыбнулся Бейчи.
Он отошел чуть подальше, чтобы рассмотреть рифленый конус целиком.
– Это же лабиринт!
Лабиринт. В саду у их дома был лабиринт. Они переросли его, выучили его наизусть и пользовались путаницей дорожек лишь изредка – когда в большой дом приезжали малосимпатичные им дети. Гости терялись в лабиринте на час-другой.
– Да, – кивнул Бейчи. – Они брали цветные бусинки или камушки и пытались докатить их до ребра.
Он присмотрелся внимательнее.
– Наверное, есть способ превратить это в игру, нарисовав линии, которые разделят каждое кольцо на сегменты, – продолжил старик. – Можно воздвигать деревянные мостики и стенки, чтобы самому двигаться быстрее или затруднить продвижение противника.
Бейчи прищурился в сумеречном свете:
– Гмм, похоже, краска стерлась.
Он посмотрел на сотни крохотных рубчиков, что покрывали поверхность невысокого конуса (точь-в-точь модель громадного вулкана, подумал он), улыбнулся, потом со вздохом взглянул на экран, вделанный в запястье скафандра, и еще раз нажал на кнопку экстренного вызова. Безрезультатно.
– Пытаешься связаться с Культурой?
– Ммм, – промычал он, снова обратив взгляд на окаменевший лабиринт.
– А что случится с тобой, если нас найдет Администрация?
– Что случится? – Он пожал плечами и прошел назад к ограждению, у которого они стояли раньше. – Думаю, ничего особенного. Они вряд ли пожелают вышибить мне мозги – скорее решат меня допросить. И у Культуры окажется вдоволь времени, чтобы вызволить меня путем переговоров либо просто выкрасть. Не беспокойся обо мне.
Он улыбнулся старику.
– Скажешь им, что я силой запихнул тебя в капсулу. А я скажу, что затащил тебя туда, сначала оглушив. Так что не беспокойся. Тебя, вероятно, сразу же вернут к твоим штудиям.
– Понимаешь, – сказал Бейчи, присоединяясь к нему у ограждения, – мои штудии были довольно хрупким сооружением. Они помогали мне упорно культивировать безразличие к происходящему. Пожалуй, будет непросто возобновить их после твоего… чрезмерно грубого вмешательства.
– Вот как. – Пытаясь сдержать улыбку, он посмотрел на деревья, потом на свою перчатку, словно проверяя, все ли пальцы на месте. – Ну да. Слушай, Цолдрин… мне жаль, что так получилось… я говорю о твоей подружке Убрель Шиоль.
– Мне тоже жаль, – тихо сказал Бейчи и неопределенно улыбнулся. – Я чувствовал себя счастливым, Чераденин. Я так не чувствовал себя уже… с очень давних пор.
Они наблюдали, как солнце скрывается за тучами.
– Ты уверен, что она была одной из них? – спросил Бейчи. – Я хочу сказать, стопроцентно уверен?
– Никаких сомнений, Цолдрин. – (В глазах старика как будто блеснули слезы, и он отвернулся.) – Я уже сказал: мне очень жаль.
– Надеюсь, это не единственный способ сделать счастливым старика… Можно быть счастливым и по-другому. Не благодаря обману.
– Может, это был не совсем обман. И потом, старость в наши дни – совсем не то, что прежде. Я ведь тоже стар, – напомнил он Бейчи, который кивнул, вытащил платок и высморкался.
– Конечно, ты стар. Я забыл об этом. Странно, правда? Встречая человека, которого долго не видел, всегда удивляешься, как он возмужал или постарел. Но когда я увидел тебя… ты ведь ничуть не изменился, а вот я чувствую себя совсем стариком – несправедливо, неоправданно старым рядом с тобой, Чераденин.
– Вообще-то, я изменился, Цолдрин. – Он усмехнулся. – Нет-нет, я не постарел.
Он заглянул в глаза Бейчи.
– Ты тоже получишь это, если попросишь, – сказал он. – Культура омолодит тебя, а потом стабилизирует твой возраст. Или сделает так, что ты продолжишь стареть, но только очень медленно.
– Это что, взятка, Закалве? – улыбаясь, осведомился Бейчи.
– Просто такая вот идея. И потом, не взятка, а вознаграждение. И тебе ничего не будут навязывать. Ладно, все это досужие размышления. – Он помолчал и кивнул, задрав голову к небу. – А теперь уже совсем досужие. Вон там – летательный аппарат.
Цолдрин посмотрел в сторону красных облаков заката, но никакого аппарата не увидел.
– Это Культура? – осторожно спросил Бейчи.
Он улыбнулся:
– В данных обстоятельствах, Цолдрин, если ты можешь видеть летательный аппарат, то это не Культура.
Он развернулся, быстро подошел к своему шлему, надел его – и внезапно обрел нечеловеческие черты из-за бронированного, утыканного датчиками забрала. Затем он вытащил большой пистолет из кобуры скафандра.
– Цолдрин. – Голос его гулко доносился из динамиков на груди. Он проверил пистолет. – На твоем месте я бы скрылся в капсуле или просто убежал и спрятался.
Существо в скафандре повернулось лицом к Бейчи. Шлем напоминал голову гигантского, устрашающего насекомого.
– Я хочу дать этим мудилам бой, просто ради удовольствия, – сказал он. – А тебе лучше оказаться где-нибудь подальше.

IV

Корабль восьмидесятикилометровой длины назывался «Размеры – еще не главное». Последний объект, на котором он задержался сравнительно надолго, был еще больше. Но то был столовый айсберг, на котором могли поместиться две армии, и по длине он ненамного превосходил всесистемник.
– И как только такие вещи не распадаются?
Он стоял на балконе, разглядывая что-то вроде миниатюрной долины, составленной из жилых блоков. Каждая ступень террасы была покрыта зеленью, повсюду виднелись дорожки и легкие мостики, а в самом низу бежал ручеек. Люди сидели за столами в маленьких двориках, валялись на траве у ручья, возлежали на подушках и диванах в кафе и барах, притулившихся на террасах. Над центральной частью долины, повторяя ее изгибы, под потолком небесной голубизны, висела транспортная труба, которая пропадала где-то вдали с обоих концов. Под трубой сияло искусственное солнце, похожее на громадную лампу дневного света.
– Ну? – сказала Дизиэт Сма, подходя к нему с двумя бокалами и протягивая один из них.
– Слишком большие, – сказал он, повернувшись к женщине.
Он видел отсеки, которые назывались доками, – там строились малые космические корабли (около трех километров в длину): громадные, без опор ангары с тонкими стенками. Он побывал рядом с гигантскими двигателями, которые, насколько он понял, были твердотопливными, недоступными (как это?) и явно очень массивными. Он почему-то ужаснулся, узнав, что на грандиозном корабле нет пульта управления, штурманской рубки, капитанского мостика – только три Разума, иными словами, мощнейших компьютера, которые контролируют все (как – совсем все?!).
А теперь он выяснял, где живут люди. Но все было слишком большим, слишком невероятным, слишком неповоротливым, особенно если корабль и в самом деле ускорялся так быстро, как уверяла Сма. Он покачал головой.
– Не понимаю, – сказал он. – Как же все это не разваливается?
Сма улыбнулась:
– Пораскинь мозгами. Поля, Чераденин. Силовые поля. – Она потрепала его по щеке. – Да не смотри ты так ошарашенно. И не пытайся понять все это сразу. Впитывай понемногу. Поброди. Углубись в корабль на несколько дней. И возвращайся, когда сочтешь нужным.

 

Немного позже он отправился в путешествие. Гигантский корабль был зачарованным океаном, в котором никто никогда не мог утонуть, и он бросился в этот океан, пытаясь понять если не корабль, то хотя бы создавших его людей.
Он бродил целыми днями, заглядывая в бары и рестораны, если хотел поесть, попить или отдохнуть. Большинство заведений были автоматическими, и вместо обслуги там были небольшие летающие подносы, хотя кое-где работали и люди: они казались посетителями, которые пожелали кого-то выручить.
– Конечно, я могу этим не заниматься, – сказал средних лет официант, вытиравший стол влажной тряпкой. Сунув тряпку в маленький мешок, мужчина сел рядом с ним. – Но видите, теперь этот стол чист.
Он согласился: да, стол чист.
– Вообще-то, – продолжил официант, – я занимаюсь инопланетными – без обид – инопланетными религиями. Моя специализация – «Пространственный аспект религиозных обычаев»… Ну, например, храмы, могилы или молящиеся всегда должны быть обращены в одну сторону, и все такое. Я все это каталогизирую, оцениваю, сравниваю, предлагаю свои теории, спорю с коллегами – здесь и в других местах. Но… работа никогда не заканчивается. Всегда находятся новые примеры. А старые подвергаются переоценке. Появляются новые люди с новыми идеями насчет проблем, которые казались уже решенными… Но, – он хлопнул ладонью по столешнице, – когда ты убираешь стол, ты убираешь стол. Ты чувствуешь, что сделал что-то, совершил некое достижение.
– Но ведь это лишь уборка стола.
– А потому в космическом масштабе это не важно?
Он улыбнулся в ответ на ухмылку незнакомца:
– Что ж, можно сказать и так.
– Но тогда что имеет значение? Мое исследование религий? Неужели это настолько важно? Я мог бы начать сочинять прекрасную музыку или развлекательные романы, но к чему? Чтобы доставить людям удовольствие? Вытирая этот стол, я получаю удовольствие. А люди садятся за чистый стол, что доставляет удовольствие им. И в любом случае, – рассмеялся человек, – люди умирают, звезды умирают, вселенные умирают. Что значит любое достижение, даже самое крупное, если само время однажды умрет? Конечно, если бы я ничего не делал, а только вытирал столы, это было бы презренным расходованием моего громадного интеллектуального потенциала. Но поскольку я сам сделал выбор, это доставляет мне удовольствие, – сказал мужчина с улыбкой. – Это позволяет мне знакомиться с людьми. Вот вы, например, откуда?

 

Он все время разговаривал с людьми – по большей части в барах и кафе. Жилые помещения всесистемника, видимо, различались по планировке; долины (или зиккураты, если угодно) встречались чаще всего, хотя имели разную конфигурацию.
Он ел, когда чувствовал голод, и пил, когда чувствовал жажду, пробуя всякий раз новые блюда и напитки из умопомрачительно сложного меню. Когда ему хотелось спать (корабль периодически погружался в красноватые сумерки, а лампы дневного света вверху тускнели), он просто спрашивал у одного из автономников, и тот говорил, где ближайшая свободная комната. Комнаты были примерно одинаковые по размерам, но отличались друг от друга. Некоторые были очень простыми, другие – крайне замысловатыми. Необходимый минимум имелся всегда: кровать (иногда настоящая, физическая кровать, а иногда – удивительная кровать-поле), умывальник, унитаз, шкафчик, место для личных вещей, ложное окно, голографический экран и устройство для вхождения в коммуникационную сеть, как внутрикорабельную, так и общую. В первую ночь он с помощью прибора, лежавшего под подушкой, вошел в один из сенсорных развлекательных порталов.
Той ночью он не спал. Он был отважным принцем-пиратом, который наплевал на свое происхождение и повел отважных соратников против кораблей свирепой рабовладельческой империи, владевшей островами, полными пряностей и драгоценностей. Их маленькие верткие суденышки сновали между неповоротливыми галеонами, ломая такелаж книппелями. Они высаживались на берег безлунными ночами, атаковали огромные замки-тюрьмы, освобождали счастливых пленников. Сам он сражался на мечах с главным палачом коварного губернатора, пока тот не свалился с высокой башни. Он заключил союз с прекрасной пираткой, который перерос в более тесную связь, а дерзкая попытка спасти женщину из монастыря, куда ее заточили…
Он вышел из игры спустя несколько недель сжатого времени; шестое чувство подсказывало, что все было понарошку, – но это казалось самым малосущественным в его приключении. Он с удивлением обнаружил, что, несмотря на несколько откровенно эротических эпизодов, у него не случилось семяизвержения, и понял, что прошла всего одна ночь, что теперь настало утро следующего дня и что в этой странной истории участвовали другие пассажиры. Это явно была игра. Ему оставляли записки с просьбой откликнуться: людям очень понравилось играть с ним. Он испытывал необычное для себя чувство стыда и никому не ответил.
В комнатах, где он спал, всегда было место для сидения – поля, приспособления, выдвигавшиеся из стены, настоящие диваны, временами – обычные стулья. Стулья он всегда выставлял в коридор или на балкон.
Он не знал иного способа не подпускать к себе воспоминания.

 

– Не-а, – сказала женщина в главном доке. – Так это не сработает.
Они стояли на недостроенном корабле, в середине будущего силового отсека, и смотрели, как специальные подъемники перемещают по воздуху громадный генератор поля – из технической зоны за доком к каркасу ЭКК.
– Вы хотите сказать, что это не имеет никакого значения?
– Почти не имеет, – сказала женщина. Нажав на кнопочку маленького пульта, который держала в руке, она заговорила так, словно обращалась к своему плечу: – Принимаю.
Наконец генератор проплыл над ними: ничего особенного – обычная плита. Его красный цвет контрастировал с чернотой гладкой поверхности силового отсека. Женщина нажимала на кнопочки пульта, чтобы поставить красную махину в нужное место. Двое других людей, стоявших в двадцати метрах от них, контролировали монтаж установки с другой стороны.
– Все дело в том, – продолжила женщина, глядя, как опускается громадный кирпич, – что, даже если люди заболевают и умирают молодыми, они неизменно удивляются тому, что заболели. Как думаете, сколько здоровых людей говорят себе каждый день: «Ура, я сегодня здоров!», если только перед этим не пережили серьезную болезнь?
Она пожала плечами, снова нажала кнопочку на пульте, и генератор замер в двух сантиметрах над поверхностью двигателя.
– Стоп, – тихо проговорила она. – Инерцию уменьшить на пять единиц. Проверка.
На поверхности силового блока замигали лампочки. Женщина положила руку на блок и надавила. Тот шевельнулся.
– Вниз. Минимальная скорость, – сказала она и нажала на блок, устанавливая его на место. – Сорж, все в порядке?
Ответа он не расслышал, но женщина явно расслышала.
– Порядок. Встал на место. Все чисто, – подтвердила она. Он поднял голову: подъемник пополз сначала назад в техническую зону, а потом снова к нему. – Ведь что произошло: реальность стала соответствовать тому, как люди ведут себя на самом деле, только и всего. А потому вы не чувствуете чудесного избавления от изнурительной болезни.
Женщина почесала мочку уха.
– Ну, может, за исключением тех случаев, когда вы об этом думаете, – усмехнулась она. – Я полагаю, что в школе, узнавая, как люди жили прежде… как до сих пор живут на некоторых планетах… вы начинаете кое-что понимать. И мне кажется, это навсегда остается с вами, просто вы мало думаете о таких вещах.
Они двинулись по черной, абсолютно ровной поверхности. («Вот если бы, – ответила женщина, когда он сказал ей об этом, – вы посмотрели на него под микроскопом. Ах, какая красота! А вы чего ждали? Коленчатые валы? Шестеренки? Емкости, наполненные химическими веществами?»)
– Разве машины не могли бы строить это быстрее? – спросил он у женщины, оглядывая корпус корабля.
– Конечно могли бы! – рассмеялась она.
– Тогда почему этим занимаетесь вы?
– Это же интересно. Когда видишь, как один из этих красавцев впервые выплывает через двери шлюза и направляется в глубокий космос с тремя сотнями человек на борту, когда все работает, когда Разумы довольны, ты думаешь: «Я в этом участвовала». Знание того, что машина сделала бы это быстрее, не влияет на сознание того, что сделал это ты.
– Гмм, – хмыкнул он.
(Учитесь плотницкому делу, кузнечному. Умение работать с металлом не сделает вас кузнецами, как умение писать и считать не сделает вас клерками.)
– Можете хмыкать сколько угодно, – сказала женщина, приближаясь к прозрачной голограмме полузавершенного корабля. Рядом с ней стояли еще несколько строителей, указывая на внутренности голограммы и о чем-то беседуя. – Скажите, вы когда-нибудь летали на дельтаплане? Плавали под водой?
– Да.
Женщина пожала плечами.
– Птицы летают лучше нас, а рыбы плавают лучше нас. Но мы продолжаем парить в воздухе и нырять под воду.
Он улыбнулся:
– Согласен.
– И правильно, что согласны. А почему мы так делаем? Нам это интересно. – Она разглядывала голографическую модель с одной стороны. Один из строителей позвал ее, указывая на какую-то деталь. Женщина посмотрела на своего собеседника. – Прошу меня извинить.
Он кивнул и напоследок сказал:
– Желаю строить на славу.
– Спасибо. Думаю, у нас получится.
– Да, кстати, а как будет называться этот корабль?
– Его Разуму нравится название «Мил и полон грации», – рассмеялась женщина и принялась что-то оживленно обсуждать с другими строителями.

 

Он наблюдал за тем, как пассажиры корабля занимаются спортом, и попробовал позаниматься сам. Большинства здешних видов спорта он не понимал. Он немало плавал – похоже, здесь любили сооружать бассейны и водные комплексы. Многие из пассажиров плавали нагишом, что слегка смущало его. Позднее он обнаружил, что на корабле имелись целые секции (поселки? районы? кварталы?), обитатели которых никогда не надевали одежды – только украшения. Он с удивлением осознал, что очень быстро привык к этой манере, но сам никогда не ходил раздетым.
Лишь через некоторое время он понял, что не все виденные им автономники (а по конструкции они разнились не меньше, чем люди по своему характеру) принадлежали кораблю. Напротив, таких было довольно мало. Автономники обладали искусственным интеллектом (он по-прежнему думал о них как о компьютерах). И каждый, похоже, был отдельной личностью – правда, он смотрел на это довольно скептически.
– Позвольте мне предложить вам проделать мысленный эксперимент, – сказал как-то старый автономник, с которым он вел карточную игру: азартного типа, как уверял тот.
Они сидели – автономник, впрочем, парил – под бледно-розовой каменной аркой, близ небольшого бассейна, окаймленного кустами и невысокими деревьям. По другую сторону бассейна раздавались крики людей, игравших в мяч.
– Забудьте о том, как собираются мозги машины, – предложил ему автономник. – Подумайте о машинном мозге – электронном компьютере, – который творится по примеру человеческого. Мозг может начинаться с нескольких клеток, как и человеческий эмбрион. Клетки начинают делиться, постепенно устанавливают между собой связи. Так непрерывно наращиваются новые компоненты и создаются релевантные, даже (если точно следовать развитию одной человеческой особи на различных этапах) идентичные связи.
Конечно, приходится ограничивать скорость передачи информации по этим каналам связи до ничтожной величины по сравнению с их нормальными возможностями, но это нетрудно. Нетрудно и заставить работать эти волокна подобно нейронам, чтобы они отправляли информацию в зависимости от типа полученного сигнала. Все это довольно просто. Постепенно наращивая возможности электронного устройства, можно в точности имитировать и развитие человеческого мозга, и его мыслительную деятельность. Эмбрион в материнском чреве воспринимает звук, прикосновения и даже свет; вы можете посылать подобные же сигналы на развивающийся электронный эквивалент его мозга. Вы можете воспроизвести условия родов и использовать сенсорную стимуляцию, чтобы обмануть машину, и она сочтет себя чувствующей, воспринимающей своими тактильными, вкусовыми, обонятельными, слуховыми и зрительными рецепторами все, что воспринимают люди. Конечно, можно и не обманывать ее, а просто всегда вызывать у нее те же ощущения, что испытывают люди.
И я спрашиваю вас: в чем же разница? Оба мозга работают абсолютно идентично, одинаково реагируют на внешние возбуждения, как не делают даже однояйцевые близнецы. Как после этого можно один из них называть мыслящей сущностью, а другой – нет?
Ваш мозг состоит из материи, господин Закалве, это комплекс устройств по получению, обработке и хранению информации, сконфигурированный в соответствии с вашим генетическим наследием и биохимическим составом организма – сначала организма вашей матери, а позднее и вашего собственного. И разумеется, в соответствии с приобретенным вами опытом начиная с того времени, когда вы находились в утробе.
Электронный компьютер тоже состоит из материи, только организована она по-другому. Что такого чудесного в работе громадных, неповоротливых клеток животного мозга? Почему наделенные им существа называют себя «мыслящими», но отказывают в этом определении более быстродействующим и тонко устроенным конструкциям? Ведь эти конструкции ни в чем им не уступают, а иногда их быстродействие даже ограничивают, чтобы подстроить их под человека. Ну?
Аура автономника сделалась розоватой. Человек уже начинал догадываться, что машина пребывает в шутливом настроении.
– А может, предрассудки мешают вам быть объективным? Вы верите в богов? – добавил автономник.
Человек улыбнулся.
– Никогда не замечал за собой такой склонности, – сказал он.
– Как же вы тогда ответите на мой вопрос? Является ли машина в глазах человека мыслящей, наделенной сознанием?
Он разглядывал карты у себя в руках.
– Я размышляю, – ответил он и рассмеялся.

 

Иногда он встречал других инопланетян – то есть таких, чья инопланетность бросалась в глаза. Некоторые из тех, с кем он сталкивался каждый день, явно не были людьми Культуры, хотя без дополнительных расспросов утверждать это было невозможно. Кое-кто одевался как дикарь или откровенно не на культурианский манер – но, возможно, делал это в шутку или же собирался на карнавал. Однако встречались и представители совершенно негуманоидных видов.
– Слушаю вас, молодой человек, – сказал инопланетянин.
У него было восемь конечностей, четко различимая голова с двумя небольшими глазками и странной, похожей на цветок ротовой полостью и большое красно-пурпурное тело – более-менее сферическое и слегка волосатое. Говорил он при помощи щелчков, вылетавших изо рта, и почти инфразвуковых вибраций тела. Маленькая коробочка все переводила.
Он спросил у инопланетянина, можно ли присесть и поговорить с ним. Тот пригласил его сесть за стол напротив себя. Несколько минут назад это существо, разговаривая с проходившим мимо гуманоидом, упомянуло Особые Обстоятельства.
– …Это многослойная штука, – ответил инопланетянин на его вопрос. – Крохотное зернышко Особых Обстоятельств, дальше – оболочка, то есть Контакт, и огромная, неупорядоченная экосфера, то есть все остальное. Слегка похоже на… вы ведь родились на планете?
Он кивнул. Существо посмотрело на свою коробочку, ожидая перевода человеческого жеста – люди Культуры выражали согласие по-другому, – и продолжило:
– Понимаете, это как планета, только ядро очень маленькое, совсем крохотное. А экосфера более разнородна и не так отчетливо выражена по сравнению с атмосферной оболочкой вокруг планеты. Лучше, наверное, уподобить это красному гиганту. Так или иначе, вы никогда не узнаете их толком. Работая в Особых Обстоятельствах, вы, как и я, будете знать лишь одно: что за вами стоит огромная, неодолимая сила. Вы, я, нам подобные – это передний край, режущая кромка. Со временем вы почувствуете себя зубом на самой большой пиле галактики.
Глаза инопланетянина закрылись, он энергично покачал конечностями, и из его ротовой полости вылетел щелчок.
– Ха-ха-ха, – чопорно произнесла коробочка.
– Откуда вам известно, что я связан с Особыми Обстоятельствами? – спросил он, откидываясь к спинке.
– Ах! Тщеславие побуждает меня сказать, что я догадался обо всем, лишь увидев вас, что для моего ума – это игрушки. Но мне просто стало известно, что на борту появился новобранец, что это полноценный гуманоид мужского рода. От вас исходит тот самый запах, если позволите мне так выразиться. И вы… задавали правильные вопросы.
– Вы тоже в ОО?
– Уже десять стандартных лет.
– Так как, по-вашему, стоит мне это делать? Работать на них?
– О да. Полагаю, это лучше вашего прежнего занятия, разве нет?
Он пожал плечами, вспомнив метель и лед.
– Пожалуй.
– Вам нравится… воевать?
– Ну… может, иногда, – признался он. – Говорят, у меня это неплохо получается. Хотя сам я не очень уверен.
– Поражения случаются у каждого, – заметило существо. – И дело тут не только в умении. К тому же Культура не верит в везение: по крайней мере, считает, что оно переменчиво. Возможно, им понравилась ваша жизненная позиция. Хи-хи.
И оно тихо рассмеялось.
– Быть хорошим солдатом, – прибавил инопланетянин, – это истинное проклятие. Так мне иногда представляется. Но работа на этих людей, по крайней мере, снимает с вас часть ответственности. У меня никогда не было повода жаловаться. – Он почесался, опустил взгляд вниз, вытащил что-то из волос вокруг (предположительно) живота и положил в рот. – Конечно, не следует ждать, что вам всегда будут говорить правду. Вы можете потребовать, чтобы вам всегда говорили правду, и они будут это делать, но тогда не смогут использовать вас так часто, как им нужно. Иногда требуется скрыть от вас, что вы сражаетесь за плохих парней. Вот мой совет: делайте, что они просят, – это куда интереснее.
– Так вы работаете в ОО из интереса?
– Частично да. А частично из соображений чести. Некогда ОО сделали кое-что для моего народа. Мы не могли не дать ничего взамен: наша честь пострадала бы. Я буду работать, пока не выплачу долг целиком.
– И надолго это?
– На всю жизнь, – сказало существо, приняв позу, выражавшую, судя по всему, удивление. – До самой смерти, конечно. Но кому какое дело? Я уже говорил: это интересно. Эй! – Он стукнул своим стаканом по столу, привлекая внимание пролетающего мимо подноса. – Давайте выпьем еще. Посмотрим, кто напьется первым.
– У вас больше ног. – Он ухмыльнулся. – Думаю, мне будет труднее сохранять равновесие.
– Да, но чем больше ног, тем легче им запутаться.
– Согласен.
Он стал ждать нового стакана.
С одной стороны от них располагались небольшая терраса и бар, с другой – открытое пространство. Корабль, всесистемник, вышел за свои формальные границы. На его корпусе было множество террас, балконов, открытых окон и дверей. С наружной стороны корабль был окружен огромным эллипсовидным пузырем воздуха, который удерживали десятки различных полей: они-то, вместе взятые, и представляли собой истинный, хотя и невещественный, корпус корабля.
Он посмотрел на поданный ему полный стакан, кинул взгляд на неторопливо пролетающий мимо дельтаплан с бумажными крыльями – поршневой двигатель безбожно трещал – и помахал летчику, потом тряхнул головой.
– За Культуру, – сказал он, поднимая стакан и приближая его к инопланетянину, который сделал то же самое. – За полное отсутствие в ней уважения ко всякой парадности.
– Не возражаю, – сказал инопланетянин, и они выпили.

 

Инопланетянина звали Чори. Он узнал это позднее. Лишь случайно выяснилось, что Чори – существо женского пола. В тот момент это показалось ему невероятно забавным.
На следующее утро он проснулся, мокрый и хмельной, под маленьким водопадом, в одной из долин с жилыми секциями. Чори висела на ближайших перилах, зацепившись за них всеми восемью ногами-крючьями, и время от времени громко стрекотала. Он решил, что это храп.

 

В первую ночь, проведенную с женщиной, он подумал, что та умирает, что он убил ее. Оба, похоже, одновременно достигли высшего наслаждения, но потом у женщины явно случился какой-то приступ, и она с криком вцепилась в партнера. Ему пришла в голову ужасная, тошнотворная мысль: несмотря на внешнее физиологическое сходство, представители его расы и культурианцы – плод смешения разных видов – были несовместимы друг с другом. На несколько жутких мгновений он даже подумал, что его семя – своего рода кислота для ее чрева. Казалось, она хочет сломать ему позвоночник руками и ногами. Он попытался отодвинуться от женщины, называл ее по имени, пытаясь понять, что произошло, что он наделал, чем может помочь ей.
– Что с тобой? – выдохнула она.
– Со мной? Ничего. Что с тобой?
Она сделала недоуменный жест и озадаченно посмотрела на него.
– Я кончила – только и всего. А что… Ой. – Она закрыла рот рукой, глаза ее широко раскрылись. – Я забыла. Извини. Ты ведь не… Боже мой. – Она хихикнула. – Как неловко.
– Что?
– Понимаешь, мы… ну, ты ведь знаешь. У нас это занимает больше… продолжается дольше. Ты ведь знаешь?
До этого момента он, видимо, не до конца верил в рассказы о преобразованной физиологии культурианцев, не представлял, что они настолько видоизменили себя. Он не верил, что люди Культуры решили продлить мгновения экстаза, что они отращивают железы для усиления любых ощущений, в том числе, конечно, сексуальных.
В каком-то смысле, решил он, это оправданно. Машины культурианцев делали все лучше их самих, так что не имело смысла выводить сверхлюдей с необыкновенной силой и колоссальным интеллектом – ведь автономников и Разумы превзойти все равно бы не удалось. А вот наслаждения – совсем иное дело.
Для чего еще пригодна человеческая оболочка?
Он решил, что такая целеустремленность в некотором роде восхитительна, и снова заключил женщину в объятия.
– Не бери в голову, – сказал он. – Качество, а не количество. Попробуем еще?
Она рассмеялась и взяла его лицо в свои ладони.
– Самоотверженность – превосходное качество в мужчине.
(Крик в летнем домике, привлекший его внимание. «Привет, старина». Загорелые руки на бледных ягодицах…)

 

Он отсутствовал пять дней – просто бродил по кораблю. Насколько он мог судить, он ни разу не пересекал свой путь, ни разу не оказывался дважды в одном и том же месте. Три ночи он провел с женщинами – всегда разными, а однажды вежливо отказал молодому человеку.
– Ну как, Чераденин, немного освоился? – спросила Сма и повернулась на спину, чтобы посмотреть на него. Она плыла впереди, он – за ней.
– Ну, я, например, больше не предлагаю денег в барах.
– Для начала неплохо.
– Отказаться от этой привычки было нетрудно.
– Это нормально. И все?
– Ну, еще… ваши женщины очень приветливы.
– И мужчины тоже.
Сма выгнула бровь.
– Жизнь здесь кажется… идиллией.
– Да, только при этом нужно любить скопления народа.
Он оглядел почти пустой бассейн.
– Мне кажется, все относительно.
(И подумал: сад. Сад. Их действительность устроена наподобие сада!)
– А что, – улыбнулась Сма, – у тебя возникло искушение остаться?
– Ничуть. – Он рассмеялся. – Я бы тут свихнулся или с головой ушел в одну из коллективных игр. Нет, мне нужно больше.
– Но ты готов взять это «больше» у нас? – спросила Сма и остановилась, по-прежнему двигая руками и ногами, чтобы держаться на воде. – Ты будешь работать с нами?
– Похоже, все считают, что мне стоит этим заняться. Они думают, что вы сражаетесь на правильной стороне. Но дело вот в чем… когда все единодушны, меня начинают одолевать сомнения.
Сма рассмеялась:
– Ну а если бы мы сражались на неправильной стороне? И ты работал бы на нас только за плату и интерес? Была бы разница?
– Не знаю, – признался он. – Тогда было бы еще труднее. Я бы хотел… Мне бы хотелось уверовать, узнать в конечном счете, получить доказательства того, что я… – Он пожал плечами, ухмыльнулся. – Сражаюсь за правое дело.
Сма вздохнула, а так как она была в воде, то сперва чуть всплыла, а потом погрузилась обратно.
– Кто знает, Закалве? Мы этого не знаем. Мы считаем, что мы правы. И даже думаем, что способны это доказать. Но уверенности быть не может. Всегда найдутся доводы против наших действий. Никакой определенности нет, тем более в Особых Обстоятельствах, где действуют совсем другие правила.
– Мне казалось, что правила должны быть одни для всех.
– Так и есть. Но с точки зрения нравственности Особые Обстоятельства действуют, так сказать, внутри черных дыр, где обычные правила – представления о добре и зле, которые считаются универсальными, – не действуют. За границами этих представлений существуют… особые обстоятельства. – Сма улыбнулась. – И это мы. Это наша территория, наши владения.
– Некоторые могут подумать, что это хорошее оправдание для плохого поведения.
Сма пожала плечами.
– И наверное, будут правы. Может быть, так и есть. – Она покачала головой и провела пальцами по длинным влажным волосам. – Но нам хотя бы требуется оправдание. Подумай, скольким людям не требуется даже этого.
Она поплыла прочь.
Несколько секунд он смотрел, как Сма, совершая мощные гребки, уплывает от него. Он безотчетно потрогал маленький складчатый шрам на груди, прямо над сердцем, потер его и нахмурился, глядя на сверкающую, покрытую рябью поверхность воды.
Потом он поплыл следом за женщиной.

 

Года два он провел на корабле «Размеры – еще не главное» и на нескольких планетах, астероидах, орбиталищах, у которых останавливался всесистемник. Он проходил подготовку, учился пользоваться новыми способностями, которые согласился получить от своих хозяев. Когда он наконец покинул всесистемник, отправляясь на первое задание Культуры – ряд операций, увенчавшихся препровождением Избранного в Благоуханный дворец на скале, – ему пришлось пересесть на корабль, который отправлялся в свой второй поход. Это был экспедиционный корабль Контакта «Мил и полон грации».
Он больше никогда не видел Чори – только слышал, что она погибла во время боевого задания, лет пятнадцать спустя. Ему сообщили об этом, когда он отращивал новое тело на всесистемнике «Прирожденный оптимист», будучи обезглавленным (а потом спасенным) на планете под названием Фолс.

Глава одиннадцатая

Он присел за ограждением в дальнем – если смотреть с приближающегося летательного аппарата – конце старой обсерватории. За его спиной простирался крутой склон, заросший кустами и деревьями; было там и несколько домов без крыш, сдавшихся растительности. Он наблюдал за аппаратом. Проверив остальные направления, он убедился, что больше в воздухе никаких объектов нет, и нахмурился внутри скафандра, рассматривая картинку на экране. Летательный аппарат приближался, снижая скорость; грузный стреловидный силуэт хорошо просматривался на фоне заката.
Аппарат медленно спустился к площадке обсерватории, выпустив три ноги-опоры и трап. Закалве получил кое-какие данные о машине при помощи эффектора, покачал головой и побежал вниз по склону.
Цолдрин, сидевший в одном из разрушенных домов, удивленно посмотрел на человека в скафандре, входящего в увитую плющом дверь.
– И что, Чераденин?
– Это гражданский аппарат, – сказал он, поднимая забрало шлема. На его лице виднелась ухмылка. – Вряд ли они ищут нас. Но могут предоставить нам путь к отходу.
Он пожал плечами.
– Стоит попытаться, – добавил он и показал на вершину холма. – Ты идешь?
Цолдрин Бейчи посмотрел в сумерках на матово-черный силуэт в дверях. Он сидел в этом разрушенном доме и думал, что ему делать дальше, но пока ничего не придумал. В какой-то мере он хотел вернуться к тишине, спокойствию и определенности университетской библиотеки, где мог жить счастливо, без суеты, не обращая внимания на происходящее в мире, мог погружаться в старые книги, пытаясь понять древние идеи и истории, надеясь найти в них зерно истины, а впоследствии попробовать изложить свои собственные мысли, попытаться извлечь урок из этих древних историй – и, возможно, заставить людей задуматься о нынешней эпохе и об идеях, господствующих сегодня. Одно время – долгое время – ему казалось, что это, безусловно, самое достойное и продуктивное занятие… Теперь он не был уверен в этом.
Не исключено, думал он, что есть занятия и поважнее, которым можно посвятить себя. Не отправиться ли вместе с Закалве, как хочет тот, как хочет Культура?
Смог бы он после этого вернуться к своим штудиям?
Закалве вернулся из прошлого – такой же дерзкий и безрассудный, как прежде. Убрель – неужели это правда? – просто играла отведенную ей роль, отчего он чувствовал себя очень старым и глупым, но еще и был рассержен. А неуправляемое отныне Скопление снова неслось на скалы.
Есть ли у него право оставаться в стороне и не пытаться ничего сделать, даже если Культура ошибается насчет его положения в этой цивилизации? Он не знал ответа. Он видел, что Закалве взывает к его тщеславию. Но если хотя бы половина из сказанного им – правда, разве он, Цолдрин Бейчи, может сидеть сложа руки и просто наблюдать за событиями – пусть это и самый легкий, самый безболезненный путь? Если война все-таки случится и он будет знать, что ничего не сделал для ее предотвращения, как потом он станет себя чувствовать?
«Черт бы тебя драл, Закалве», – подумал Бейчи и встал.
– Я все еще думаю, – сообщил он. – Но давай посмотрим, как далеко тебе удастся продвинуться.
– Вот и славно.
Голос человека в скафандре не выдавал никаких эмоций.

 

– …Приношу свои извинения, господа, но мы были абсолютно бессильны – в центре управления воздушным движением отчего-то случилась паника. Позвольте мне еще раз принести извинения от имени туристической фирмы «Наследие». Итак, мы с вами все-таки добрались сюда, хотя и позже намеченного… но посмотрите, что за прекрасный закат. Та самая знаменитая обсерватория Строметрен. Под вашими ногами почти четыре тысячи лет истории, господа. Я буду очень краток и постараюсь уложиться в оставшееся у нас время, поэтому слушайте внимательно…
Аппарат парил в воздухе над западной оконечностью площадки. Гудела антигравитационная установка, опоры висели в воздухе – их явно выдвинули только для страховки. Около сорока человек окружили один из каменных инструментов, меж тем как молодой, исполненный энтузиазма гид вел свой рассказ.
Он смотрел сквозь каменные столбики балюстрады, сканируя группу эффектором скафандра; результаты отображались на экране шлема. У тридцати с лишним человек имелись терминалы для связи с коммуникационной сетью планеты. Компьютер скафандра скрытно проверил терминалы посредством эффектора. Два были включены: один принимал спортивные новости, другой – музыку. Остальные находились в режиме ожидания.
– Скафандр, – прошептал он (даже Цолдрин, стоявший рядом, ничего не услышал, не говоря уже о туристах), – я хочу вывести из строя эти терминалы. Только тихо. Мне нужно, чтобы они не работали на передачу.
– Два принимающих терминала передают код местонахождения, – сказал скафандр.
– Можно заблокировать функцию передачи, не изменяя нынешнего кода местонахождения и не нарушая приема?
– Можно.
– Хорошо. Главное – не допустить передачи новых сигналов. Все терминалы нужно вывести из строя.
– Выведение из строя всех персональных некультурианских терминалов в пределах досягаемости. Подтвердите.
– Подтверждаю, черт побери. Давай…
– Приказ выполнен.
Показания на экране шлема изменились: подача энергии на терминалы упала почти до нуля. Гид повел экскурсантов по каменной площадке, через сооружения обсерватории, в ту сторону, где находились они с Бейчи, – прочь от зависшего в воздухе аппарата.
Подняв забрало шлема, он посмотрел на Бейчи и сказал:
– Ну, идем. Только без шума.
Он пошел первым между тесно растущих деревьев подлеска, где было довольно темно: листва с крон опала еще не полностью. Бейчи, ковылявший следом, пару раз споткнулся, но все же оба двигались почти беззвучно по ковру из мертвых листьев, что устилали с обеих сторон землю вокруг площадки.
Оказавшись под летательным аппаратом, он просканировал его при помощи эффектора.
– Ах ты, чудесная машинка, – выдохнул он, считывая результаты; аппарат был автоматическим и очень глупым, с начинкой, устроенной проще птичьих мозгов. – Скафандр, внедряйся в программу аппарата и бери на себя контроль: так, чтобы никто не догадался.
– Взять под контроль и юрисдикцию летательный аппарат в пределах досягаемости. Подтвердите.
– Подтверждаю. И прекрати постоянно запрашивать подтверждение.
– Контроль и юрисдикция установлены. Исключаю протокол подтверждения. Подтвердите.
– Подтверждаю, черт побери.
– Протокол подтверждения исключен.
Он подумал, не лучше ли вплыть в самолет на антигравитационнике, держа Бейчи. Но не было уверенности, что создаваемое скафандром поле будет полностью скрыто антигравитационным полем самолета. А значит, кто-нибудь мог обнаружить скафандр. Он смерил взглядом крутой склон, потом повернулся к Бейчи и прошептал:
– Давай руку – и наверх.
Старик подчинился.
Они карабкались по склону; скафандр делал в земле выемки для ног. Добравшись до балюстрады, они остановились. Аппарат закрывал небо над ними, из отверстия для трапа лился желтый свет, едва освещая ближайшие каменные инструменты.
Пока Бейчи переводил дыхание, он проверил группу туристов – те находились в дальнем конце обсерватории. Гид освещал фонариком древние изваяния. Он выпрямился и сказал:
– Идем.
Бейчи тоже выпрямился. Оба перелезли через перила, подошли к трапу и забрались в самолет. Он шел вторым, наблюдая с помощью экрана за тем, что происходит сзади. Но было непонятно, заметил их кто-нибудь из туристов или нет.
– Скафандр, поднять трап, – сказал он, когда они с Бейчи вошли в просторный салон самолета без всяких перегородок.
Обстановка была роскошной – портьеры на стенах, толстый ковер на полу; на ковре стояли кресла и диваны. В одном конце салона располагался автоматический бар, в другом – огромный экран, показывавший заход солнца.
Трап втянулся, шипя и позвякивая.
– Скафандр, убрать ноги, – велел он, опуская забрало; к счастью, тот был достаточно сообразительным и понял, что речь шла именно о ногах аппарата. Он решил исключить возможность того, что кто-нибудь запрыгнет с перил на выдвинутые опоры. – Скафандр, высота аппарата – десять метров.
Тональность легкого гудения в салоне ненадолго изменилась. Он посмотрел на Бейчи – тот снял свою теплую куртку, – потом оглядел салон. Эффектор сообщил, что на борту больше никого нет, но он хотел убедиться в этом наверняка.
– Посмотрим, куда эта птичка должна была направиться после обсерватории, – сказал он. Бейчи уселся на длинный диван, вздыхая и потягиваясь. – Скафандр, каков следующий пункт назначения аппарата?
– Космический терминал «Джиплайн», – сообщил ему невыразительный голос.
– Отлично. Скафандр, доставь нас туда, и пусть все выглядит по возможности законно и нормально.
– Выполняю, – отозвался скафандр. – Прибытие ориентировочно через сорок минут.
Шумовой фон снова изменился, тональность его стала выше. Пол под ними шелохнулся. На экране в дальнем конце салона виднелись поросшие лесом холмы, которые проплывали внизу, постепенно уменьшаясь, – аппарат набирал высоту.
Он прошелся по аппарату, убедился, что на борту никого нет, потом сел рядом с Бейчи, на котором лица не было от усталости. Да, у старика выдался нелегкий день.
– Ты как – в порядке?
– Я рад, что можно посидеть, вот что я тебе скажу.
И Бейчи сбросил ботинки.
– Давай-ка я принесу тебе выпить, Цолдрин, – сказал он, снимая шлем и направляясь к бару. Тут его посетила одна мысль, и он обратился к скафандру: – Скафандр, тебе известны каналы связи Культуры в Солотоле?
– Да.
– Соединись с каким-нибудь через канал аппарата. – Он наклонился, разглядывая автобар. – А эта штуковина как работает?
– Автобар активируется голосом…
– Закалве! – Голос Сма перекрыл голос скафандра. Он даже вздрогнул. – Где?… – Сма сделала секундную паузу. – Ага, ты обзавелся летающей штуковиной?
– Да, – подтвердил он и посмотрел в сторону Бейчи: старик наблюдал за ним. – Мы направляемся в порт «Джиплайн». Так что случилось? Где модуль? И потом, Сма, я обижен. Ты не звонишь, не пишешь, не присылаешь цветов…
– Как там Бейчи? – взволнованным голосом спросила Сма.
– Цолдрин в порядке, – сказал он ей, улыбаясь старику. – Скафандр, пусть автобар приготовит нам пару порций освежающего, но крепкого напитка.
– В порядке. Это хорошо. – Женщина вздохнула; автобар щелкнул и слегка побулькал. – Мы не звонили, потому что не хотели выдать тебя. А защищенный канал мы потеряли вместе со сбитой капсулой. Закалве, это было глупо. Когда капсула уничтожила грузовик на Цветочном рынке, а ты сбил тот истребитель, настал полный хаос. Тебе повезло, что ты вообще выкрутился. Кстати, а где сейчас капсула?
– Рядом с обсерваторией Строметрен, – сказал он, глядя на лючок, открывшийся в автобаре, затем взял поднос с двумя стаканами и, подойдя к Бейчи, сказал: – Сма, поздоровайся с Цолдрином Бейчи.
И он протянул старику один стакан.
– Господин Бейчи… – раздался голос Сма из скафандра.
– Да? – отозвался тот.
– Рада слышать вас, господин Бейчи. Очень надеюсь, что господин Закалве ведет себя с вами подобающим образом. Как ваше самочувствие?
– Устал немного, но вообще в форме.
– Я полагаю, господин Закалве нашел время, чтобы сообщить вам обо всей серьезности политической ситуации в Скоплении.
– Да, – подтвердил Бейчи. – Я… Я, конечно, обдумываю вашу просьбу и в настоящий момент не имею желания возвращаться в Солотол.
– Понимаю. Ваши слова для меня очень ценны. Уверена, господин Закалве всемерно постарается, чтобы вы приняли решение в безопасной и комфортной обстановке. Так, Чераденин?
– Конечно, Дизиэт. Где же модуль?
– Торчит там же, где и раньше, – под вершинами туч на Сорерорте. После твоих недавних эскапад все силы на планете пребывают в состоянии высшей готовности. Мы и шага не можем ступить, чтобы нас сразу же не заметили, а если наше вмешательство обнаружат, это вполне может стать поводом для войны. Опиши еще раз местонахождение капсулы. Нам придется найти ее с микроспутника методом пассивной локации, а потом взорвать дистанционно, чтобы уничтожить улики. Черт побери, Закалве, ну и наследил же ты.
– Виноват, – сказал он и приложился к стакану. – Капсула под большим желтолистым деревом в промежутке от восьмидесяти до… ста тридцати метров к северо-востоку от обсерватории. Ах да, еще плазменное ружье приблизительно… в двадцати – сорока метрах к западу.
– Ты его потерял? – недоверчиво спросила Сма.
– Выкинул в приступе раздражения, – признался он, зевнув. – Оно попало под эффектор.
– Я же говорил, что его место в музее, – послышался еще один голос.
– Помолчите, Скаффен-Амтискав, – велел он. – Итак, Сма, что теперь?
– Теперь, я так полагаю, космический терминал «Джиплайн», – ответила женщина. – Посмотрим, удастся ли зарезервировать для вас места на каком-нибудь корабле, который следует на Импрен или в ближайшее к нему место. В худшем случае вас ждет пассажирский рейс продолжительностью в несколько недель. Если повезет и они отменят тревогу, можно будет послать модуль и вывезти вас. Но в любом случае сегодняшнее происшествие приблизило войну. Подумай об этом, Закалве.
Канал связи закрылся.
– Похоже, она недовольна тобой, Чераденин, – сказал Бейчи.
Он пожал плечами.
– Как всегда, – сказал он, вздохнув.

 

– Я приношу вам самые искренние извинения, господа. Такого еще не случалось. Никогда. Мне искренне жаль… Я просто не понимаю… Я… гм… я попытаюсь… – Молодой человек нажимал кнопки своего карманного терминала. – Алло? Алло! АЛЛО!
Он потряс терминал и постучал по нему ладонью.
– Это просто… такого… никогда, никогда не случалось, в самом деле, это…
Он обвел извиняющимся взглядом туристов, которые собрались вокруг единственного источника света. Большинство людей смотрели на него, некоторые пытались реанимировать свои терминалы, тоже без всякого успеха, а двое-трое оглядывали западную часть небосвода, словно последние красные отсветы в той стороне могли вернуть им таинственно удалившийся аппарат.
– Алло? Алло? Кто-нибудь? Пожалуйста, отвечайте. – В голосе молодого человека слышались почти истерические нотки. Дневной свет окончательно погас, и его сменил лунный – в тех местах, где завеса туч была тоньше всего. Мигнул фонарик. – Кто-нибудь, умоляю, отзовитесь! Пожалуйста!

 

Скаффен-Амтискав вышел на связь несколько минут спустя и сообщил, что для них с Бейчи зарезервированы каюты на клипере «Осом Эмананиш», направляющемся в систему Брескиал, всего в трех световых годах от Импрена. Оставалась надежда, что модуль подберет их вовремя. Впрочем, выбора особого не имелось, ведь обоих все равно бы скоро выследили.
– Пожалуй, господину Бейчи стоило бы изменить внешность, – ровным голосом произнес автономник.
Закалве посмотрел на драпировку стен.
– Можно сварганить ему одежду из того, что есть под рукой, – неуверенно сказал он.
– Вдруг в багажном отделении найдется что-нибудь получше? – пробормотал автономник, а затем сообщил, как открыть люк в полу.
Закалве вытащил наверх два чемодана и вскрыл их.
– Одежда! – крикнул он и извлек нечто в стиле унисекс.
– Вам придется оставить скафандр и оружие, – сказал автономник.
– Что?!
– С этими вещами, Закалве, вам никогда не сесть на борт корабля. Даже с нашей помощью. Придется упаковать их во что-нибудь: один из чемоданов отлично подойдет. Оставите его в порту. Мы попытаемся все это подобрать, когда напряжение спадет.
– Но…

 

Когда они решали, как изменить внешность Бейчи, тот предложил побрить голову. Хитроумный боевой скафандр напоследок послужил в качестве бритвенного прибора, после чего был снят. Оба облачились в довольно кричащие, но, к счастью, просторные одеяния.
Аппарат приземлился. Космический терминал представлял собой бетонную пустыню, расчерченную, словно игровая доска, лифтами, которые доставляли работников порта в погрузочно-разгрузочную зону и обратно.
Защищенный канал связи был восстановлен, терминал в сережке снова начал шептать ему в ухо, наставляя его и Бейчи.
Но без скафандра он чувствовал себя голым.

 

Они вышли из аппарата в ангар, где звучала приятно ненавязчивая музыка. Никто их не встречал. Вдалеке раздавался сигнал тревоги.
Терминал-сережка сообщил, в какую дверь следует идти. Они прошагали по коридору, предназначенному для персонала, миновали две распахнувшиеся заранее защитные двери, потом, чуть помедлив, вышли в огромное, заполненное людьми помещение с экранами, киосками и креслами. Их никто не заметил, потому что движущаяся дорожка в этот момент неожиданно остановилась и десятки людей попадали друг на друга.
Камера наблюдения в зале хранения багажа внезапно повернулась к потолку именно тогда, когда они сдавали чемодан со скафандром. Как только они покинули зал, камера приняла прежнее положение. Приблизительно то же самое случилось, когда они забирали свои билеты у стойки. А позже, когда они шли по коридору, с другого конца в их сторону двинулась группа вооруженных охранников.
Он не замедлил шага, но почувствовал, что Бейчи, идущий рядом с ним, колеблется. Тогда он повернулся к старику и весело ему улыбнулся, потом снова повернул голову вперед: охранники стояли. Старший, прижимая ладонь к уху, глядел в пол. Он кивнул, повернулся и показал на боковой коридор. Охранники направились туда.
– Я так понимаю, это не просто отчаянное везение? – пробормотал Бейчи.
Он покачал головой.
– Если только не называть отчаянным везением действие почти боевого электромагнитного эффектора, управляемого гиперскоростным Разумом космического корабля, который контролирует весь этот космопорт с расстояния в один световой год или около того.

 

Они прошли по ВИП-коридору в небольшой космический челнок, который должен был доставить их на орбитальную станцию. Проверка перед посадкой была единственной, на которую не мог воздействовать корабль. Проводил ее человек с наметанным глазом и натренированными руками и глазами – и, казалось, был счастлив не обнаружить ничего опасного. На последнем отрезке пути к кораблю – еще один коридор – сережка стала покалывать ему ухо: снова рентгеновские лучи и сильное магнитное поле, управляемые вручную. Двойная проверка.
Полет на челноке оказался небогат событиями. В транзитной зоне на станции случилась заминка: человек с прямым мозговым имплантом бился на полу в приступе. Дальше их ждала последняя проверка.
Идя по коридору между шлюзом транзитной зоны и кораблем, он услышал у себя в ухе тоненький голос Сма:
– Пока все, Закалве. На корабле мы не можем общаться по скрытому каналу – нас сразу обнаружат. Связываться будем только в чрезвычайной ситуации. Если захочешь поговорить, воспользуйся телефонной связью с Солотолом, но помни о прослушке. Ну, пока. Счастливо.
Потом они с Бейчи прошли через еще один воздушный шлюз и оказались на клипере «Осом Эмананиш», направлявшемся в межзвездное пространство. До старта оставался примерно час. Он решил прогуляться по клиперу и проверить, где что находится.
Об отходе корабля сообщили по громкоговорителям и через большинство видимых экранов. Клипер тронулся с места, замер – и затем понесся молнией, промчавшись мимо местного солнца и газового гиганта Сорерорт. На Сорерорте и был спрятан модуль: в сотне километров под верхним слоем атмосферы, в которой вечно царили штормы. Атмосферы, которую собирались использовать, разграбить, растащить, изменить Гуманисты, если им удастся взять верх. Он смотрел на газовый гигант, исчезающий вдали, спрашивая себя, кто же все-таки прав, и испытывал странное чувство беспомощности.
Он проходил через маленький шумный бар, направляясь к Бейчи, когда услышал голос у себя за спиной:
– Мои искренние приветствия! Господин Стаберинде, если не ошибаюсь?
Он медленно повернулся.
Это оказался маленький доктор с вечеринки калек, который стоял в переполненном баре и махал ему рукой.
Он протиснулся к нему сквозь толпу оживленно беседующих пассажиров.
– Здравствуйте, доктор.
Человечек кивнул.
– Стапангардерслинейтэррей. Зовите меня просто Стап.
– С удовольствием и даже с облегчением. – Он улыбнулся. – А меня, пожалуйста, называйте Шерад.
– Отлично. Как невелико Скопление, да? Позвольте вас угостить?
Доктор сверкнул зубастой улыбкой: в свете маленькой лампы, укрепленной над барной стойкой, она производила довольно зловещее впечатление.
– Прекрасная мысль.
Они нашли небольшой столик, втиснутый между стеной и переборкой. Доктор вытер нос, затем поправил свой безукоризненный костюм.
– Итак, Шерад, что же привело вас на этот кораблик?
– Вообще-то… Стап, – тихо сказал он, – я путешествую, э-э-э, инкогнито и не хочу, чтобы вы… во весь голос произносили мое имя.
– Можете не сомневаться! – заверил его доктор Стап, кивая изо всех сил, потом заговорщицки оглядел пассажиров и наклонился поближе к собеседнику. – На меня можно положиться, как ни на кого другого. Мне самому довелось один раз «путешествовать без помпы»… – Его брови взметнулись вверх. – Дайте мне знать, если я могу чем-то быть вам полезен.
– Вы очень любезны.
Он поднял стакан, и оба выпили за путешествие без приключений.
– Вы летите до самого конца? До Брескиала? – спросил Стап.
Он кивнул.
– Да. Вместе со своим деловым партнером.
Доктор Стап кивнул, ухмыляясь.
– Ну-ну, «деловой партнер», понятно.
– Нет-нет, доктор, не «деловой партнер», а деловой партнер. Мужчина. И довольно пожилой. И в другой каюте. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы все было ровно наоборот.
– О, разумеется! – воскликнул доктор.
– Выпьем еще?

 

– Ты полагаешь, ему ничего не известно? – спросил Бейчи.
– А что ему может быть известно? – Он пожал плечами и взглянул на экран в тесной каюте Бейчи. – Есть новости?
– Ничего. Сообщали об учениях службы безопасности во всех портах, но конкретно о тебе или обо мне – ничего.
– Что ж, нам все равно грозит опасность, как и раньше. Присутствие доктора на корабле ничего не изменит.
– И насколько велика эта опасность?
– Очень велика. Они непременно сообразят, что произошло, и доберутся до Брескиала прежде нас.
– И что тогда?
– Тогда, если я ничего не придумаю, они увезут нас назад, и Культуре придется смолчать. Другой вариант – Культура захватит корабль, но объяснить это будет затруднительно, и доверие к тебе в этом случае уменьшится.
– Если я соглашусь делать то, что вы просите, Чераденин.
Он посмотрел на старика, сидящего рядом с ним на узкой кровати.
– Да. Если согласишься.

 

Он бродил по кораблю, который выглядел тесным и многолюдным. Видимо, он слишком привык к кораблям Культуры. Он изучал план звездолета на экранах, но те предназначались лишь для ориентировки пассажиров, давая мало информации о том, как захватить корабль или вывести его из строя. Судя по действиям членов экипажа, когда те появлялись в пассажирской зоне, доступ в служебные помещения открывался голосовой командой и/или приложением ладони.
На борту почти не было воспламеняющихся веществ и вовсе не имелось взрывчатых, а большинство сетей было оптическими, а не электронными. «Ксенофоб» самым слабым своим эффектором – как человек, вынужденный действовать, хотя одна его рука привязана к телу за спиной, – мог заставить «Осом Эмананиш» петь и плясать даже из другой звездной системы. Но сам он без боевого скафандра или оружия мало что мог сделать при необходимости.
Клипер тем временем полз по межзвездному пространству. Бейчи сидел у себя в каюте, смотрел новости на экране и спал.
– Похоже, я сменил одну мягкую форму заточения на другую, Чераденин, – заметил он на второй день полета, когда Закалве принес ему ужин.
– Цолдрин, не сходи ты с ума в этой каюте. Хочешь выйти – выходи. Сидеть в каюте чуточку безопаснее, но… только чуточку.
– Понимаешь, – сказал Цолдрин, беря поднос и поднимая крышку, чтобы рассмотреть содержимое, – пока мне довольно легко видеть в новостях очередной материал для исследования. А потому я не чувствую себя особо стесненным.
Старик положил крышку в сторону.
– Но если это будет продолжаться две-три недели, я вряд ли выдержу, – заключил Бейчи.
– Не волнуйся, – удрученно сказал он. – До этого вряд ли дойдет.

 

– А, Шерад! – Маленький суетливый Стап подкатился к нему день спустя; люди, собравшиеся в большом салоне, смотрели, как на главном экране проплывает впечатляющий газовый гигант из ближайшей системы. Маленький доктор взял его под локоть. – У меня состоится небольшая вечеринка сегодня вечером в гостиной «Звездный свет», одна из моих, гмм, особых вечеринок. Вы понимаете, о чем я. Я подумал, может, вы и ваш затворник-партнер пожелаете участвовать?
– И вас пустили на борт с этой штуковиной? – рассмеялся он.
– Тише, мой дорогой господин Шерад, – сказал доктор, оттаскивая своего собеседника подальше от кучки людей. – У меня долгосрочный договор с перевозчиком. Считается, что мой аппарат служит для оказания неотложной помощи.
– Похоже, это дорогостоящая штука. Вы, верно, берете немалые деньги.
– Конечно, приходится взимать кое-какую плату, но все это вполне в пределах возможностей большинства культурных людей. И я могу заверить вас в том, что компания подберется изысканная, а полная конфиденциальность гарантируется, как и всегда.
– Благодарю за предложение, доктор, но боюсь, что нет.
– Такая возможность предоставляется один раз в жизни. А вам – уже во второй. Вы везунчик.
– Несомненно. Не исключено, что это произойдет и в третий раз. Прошу меня извинить. – Он похлопал Стапа по плечу. – Кстати, пропустим вечером по стаканчику?
Доктор покачал головой.
– К сожалению, Шерад, я буду готовиться к вечеринке. – С жалостью посмотрев на него, Стап сварливо проговорил: – Просто исключительная возможность.
– Я это прекрасно понимаю, доктор Стап.

 

– Вы коварный человек.
– Спасибо. На это ушли годы кропотливого труда.
– Сразу видно.
– Нет-нет, вы должны мне сказать, что никакой я не коварный. Я это вижу по вашим глазам. Да-да, по вашим глазам. Эта невинность! Я узнаю симптомы. Но, – он положил руку на ее предплечье, – не беспокойтесь. Это лечится.
Она отодвинула его руку, но крайне мягко.
– Вы жуткий человек. – Отодвинувшие его руку пальцы задержались на секунду у него на груди. – Вы нехороший.
– Все так, признаюсь. Вы заглянули мне в душу… – Он повернул на мгновение голову, потому что фоновый шум корабля изменился, потом снова улыбнулся собеседнице. – Но до чего же приятно признаваться в этом женщине, наделенной божественной красотой.
Та гортанно рассмеялась, потом закинула назад голову, обнажив гибкую шею.
– И что, эта вот тактика приносит плоды? – спросила женщина, тряхнув головой.
Он напустил на лицо обиженное выражение и печально покачал головой:
– Ну почему красивые женщины стали так циничны?
Потом он заметил, что ее взгляд переместился куда-то за его спину, и обернулся.
– Слушаю вас, – сказал он, обращаясь к одному из двух охранников невысокого ранга, стоявших у него за спиной. У обоих в расстегнутых кобурах были пистолеты.
– Господин… Шерад? – спросил молодой человек.
Он посмотрел в глаза молодого человека, и ему тут же стало не по себе: тот все знал. Их выследили. Кто-то где-то умножил два на два и получил правильный ответ.
– Да? – сказал он с глуповатой улыбкой. – Хотите выпить, ребята?
И, рассмеявшись, он повернулся к женщине.
– Нет, спасибо. Не могли бы вы пройти с нами?
– А что за базар? – сказал он, шмыгнув носом, и опустошил свой стакан, после чего вытер руки о лацканы пиджака. – Капитан забыл, как управлять корабликом?
Расхохотавшись, он соскользнул со стула, повернулся к женщине, взял ее руку и поцеловал.
– Моя дорогая, я прощаюсь с вами. До скорой встречи. – Он положил обе ее руки себе на грудь. – Но запомните на всю жизнь: часть моего сердца вечно будет принадлежать вам.
Женщина неопределенно улыбнулась. Он громко рассмеялся, повернулся и наткнулся на стул.
– Опа! – вскрикнул он.
– Сюда, господин Шерад, – сказал первый.
– Да-да, куда угодно.
Он рассчитывал, что охранники поведут его в помещение для персонала, но те препроводили его в маленький лифт и нажали кнопку «Нижняя палуба»: кладовые, не подлежащий хранению в вакууме багаж, арестантские помещения.
– Кажется, меня сейчас вырвет, – сказал он, когда двери закрылись, согнулся и стал блевать, выдавливая из себя последние порции выпивки.
Один из охранников отскочил в сторону, чтобы струя рвоты не попала на его сверкающие туфли; другой наклонился, положив руку задержанному на спину.
Он перестал блевать и заехал локтем в нос охраннику, который держал руку у него на спине. Тот отлетел к задним дверям лифта. Другой не удержал равновесия. Он выпрямился и нанес ему удар в лицо. Второй охранник сложился пополам и, не устояв на ногах, рухнул на пол. В лифте раздался звонок, кабина остановилась между этажей – заваруха привела в действие весовые ограничители. Он нажал верхнюю кнопку, и лифт пошел вверх.
Он взял пистолеты у двух потерявших сознание парней – это были нервно-паралитические шокеры – и покачал головой. Снова раздался звонок: лифт вернулся наверх, на тот же этаж. Он шагнул вперед, засунул шокеры в карманы пиджака и поставил ноги в противоположные концы небольшой кабинки, оказавшись поверх двух лежащих охранников. Руками он уперся в двери, не давая им открыться, и застонал от чрезмерного усилия. Наконец лифт сдался. Продолжая удерживать двери, он вывернул шею и, дотянувшись лбом до верхней кнопки, нажал ее. Лифт снова загудел и двинулся вверх.
Дверь открылась: кабина была на этаже, где располагались небольшие гостиные. Трое, стоявшие напротив лифта, уставились на лежащих без сознания охранников и лужицу рвоты. Он уложил их при помощи шокеров, потом наполовину вытащил из лифта одного из охранников, чтобы дверь не могла закрыться, и оглушил обоих парней тоже.
Дверь гостиной «Звездный свет» была закрыта. Он нажал кнопку, оглядывая коридор: двери лифта мягко подергивались, обжимая тело лежащего без сознания человека, точно грубоватая любовница. Издалека послышался звук звонка, а за ним – голос: «Пожалуйста, освободите дверь. Пожалуйста, освободите дверь».
– Да? – откликнулась дверь в гостиную «Звездный свет».
– Стап, это Шерад. Я передумал.
– Отлично!
Дверь открылась.
Он быстро вошел внутрь и нажал кнопку, закрывающую дверь. В небольшой гостиной нельзя было дышать от наркотического дыма; в сумеречном свете виднелись калеки. Играла музыка. Все глаза – правда, не все они были в глазницах – обратились на вошедшего. Высокий серый аппарат доктора стоял у барной стойки, за которой две девицы разливали напитки.
Он подтащил к себе доктора, приставил пистолет к его подбородку и сказал:
– Плохие новости, Стап. Такие штуки на близком расстоянии убивают, а эта установлена на максимальную мощность. Мне нужна ваша машина. Я бы предпочел сотрудничество с вами, хотя могу без него обойтись. Я серьезно, очень серьезно. К тому же я страшно спешу. Что скажете?
Стап издал булькающий звук.
– Три, – сказал он, вжимая пистолет еще сильнее в шею маленького доктора. – Два…
– Хорошо! Сюда!
Он отпустил доктора и пошел за ним – руки сцеплены, шокеры спрятаны в рукавах – к высокой машине, которой Стап пользовался для своих странных надобностей. По дороге он кивал собравшимся. На мгновение перед ним освободился удобный сектор для стрельбы по сидящим в дальнем углу. Выстрел – и несколько человек эффектно рухнули на заставленный блюдами столик. Пока все смотрели в ту сторону, они с доктором (получившим тычок в спину за то, что замедлил шаг, когда за дальним столиком раздался грохот) подошли к машине. Там он обратился к одной из барменш:
– Прошу прощения, не поможете ли доктору? – Он кивнул, указывая на пространство за баром. – Доктор хочет поставить туда свою машину. Правда, док?
Оба вошли в маленькую кладовку позади бара. Поблагодарив девушку, он запер дверь, потом завалил ее грудой контейнеров и улыбнулся, посмотрев на встревоженного доктора.
– Видите эту стену за вашей спиной, Стап?
Доктор бросил взгляд в ту сторону.
– Мы пройдем через нее. С помощью вашей машины.
– Это невозможно! Вы не…
Он приставил шокер к виску доктора. Тот закрыл глаза. Кончик платка, торчавшего из его нагрудного кармана, дрожал мелкой дрожью.
– Стап, мне кажется, я знаю, как должна работать эта машина. Мне нужно режущее поле: ножницы, которые разрушают межмолекулярные связи. Если вы не сделаете этого немедленно, я отправлю вас отдыхать и попробую сам. Но если я ошибусь и сожгу эту херню, на этом корабле у вас появятся очень, очень недовольные клиенты. И возможно, они пожелают сделать с вами то, что вы сделали с ними, но уже без машинки. Ясно?
Стап проглотил слюну.
– Ммм, – промычал он. Одна его рука медленно потянулась к карману. – Ммм… ммм… м-мои инструменты.
Доктор извлек коробочку с инструментами, повернулся к машине – ноги его подкашивались – и открыл панель.
Дверь за спиной у них зазвонила. Закалве нашел на полке какой-то хромированный стержень, отодвинул контейнеры от двери (Стап оглянулся, но, увидев направленный на него пистолет, повернулся назад) и засунул металлическую штуковину в зазор между сдвижной дверью и ее рамой. Дверь исступленно заскрипела, и кнопка «открыто/закрыто» замигала красным. Он побросал контейнеры на прежнее место.
– Скорее, Стап.
– Я делаю все, что в моих силах! – воскликнул маленький доктор.
Машина издала низкое гудение, и ее цилиндрическая секция, расположенная примерно в метре над полом, засияла синим светом.
Прищурив глаза, он взглянул на светящуюся секцию.
– Что вы хотите сделать? – дрожащим голосом спросил доктор.
– Продолжайте работать, док. У вас осталось полминуты до того, как я начну делать это сам.
Заглянув через плечо Стапа, он увидел, что тот возится с круглой панелью управления, размеченной в градусах.
Он мог надеяться сделать лишь одно: запустить машину и атаковать те части корабля, которые получится, чтобы вывести его из строя. Все корабли были довольно сложными аппаратами, и в каком-то смысле самые примитивные корабли являлись, парадоксальным образом, и самыми сложными. Оставалось рассчитывать лишь на то, что ему удастся вывести из строя жизненно важные узлы, не уничтожив при этом корабль.
– Почти готово, – сообщил доктор, нервно оглянулся и потянулся трясущимся пальцем к маленькой красной кнопке.
– Отлично, док, – сказал он дрожащему человечку, подозрительно глядя на синий свет, мерцающий по окружности цилиндрической секции, а затем присел рядом с доктором и кивнул ему. – Валяйте.
– Гмм… – Стап проглотил слюну. – Вам бы лучше отойти немного назад. Вон туда.
– Нет. Давайте попробуем. Ну?
Он сам нажал маленькую красную кнопку. Из цилиндрической секции вырвался полудиск синего цвета, прошел над головами обоих мужчин и прорезал сваленные у двери контейнеры; оттуда хлынули струи жидкости. Полки с одной стороны рухнули – их основание было подрублено гудящим синим полудиском. Он усмехнулся, глядя на кавардак в кладовке. Если бы он стоял на прежнем месте, синее поле рассекло бы его пополам.
– Неплохая идейка, док, – сказал он.
Зарокотал шокер, и маленький доктор мешком повалился на пол. С рухнувших полок посыпались на пол пакеты с едой и напитками; некоторые разрубались, проходя через синее поле. Жидкость из пробитых пакетиков образовала лужу перед дверью. Из-за контейнеров раздавался звук ударов – кто-то бил по двери.
Его порадовал дурманящий запах алкоголя, который заполнял кладовку, – но он решил, что спиртовых паров не хватит для возникновения пожара. Он развернул машину, расплескивая жидкость, что собиралась на полу тесной кладовки. Подрагивающий полудиск разрубил еще сколько-то полок и врезался в перегородку напротив двери.
Машина задрожала, воздух наполнился зубодробительным воем, рухнувшие полки окутались черным дымом, клубившимся так, словно синий режущий свет раскручивал его. Потом дым спустился к луже жидкости, поднявшейся уже сантиметров на десять, и остался там, словно тонкий слой темного тумана. Он принялся манипулировать кнопками на панели управления машины. Маленький голографический экран показывал форму поля. Он нашел пару небольших джойстиков и с их помощью сделал поле эллиптическим. Гудение машины стало громче и выше по тону. Черный дым теперь окружал его со всех сторон.
Стук в дверь усилился. Темный дым заполнял комнату. У него закружилась голова. Он надавил на машину плечом. Та с визгом качнулась вперед, и что-то за ней подалось.
Он уперся спиной в машину, а ногами – в дверь. В машине что-то бабахнуло, и она стала откатываться прочь. Повернувшись, он навалился на нее плечом, проталкивая аппарат мимо окутанных дымом полок, через светящуюся красным дыру, в другое помещение: там стояло множество высоких металлических шкафов. Жидкость устремилась в дыру. Ненадолго перестав толкать машину, он открыл один из шкафов и обнаружил там посверкивающую массу тонких – в волос толщиной – волокон, намотанных на кабели и стержни. На тонкой, длинной панели управления помаргивали огоньки, словно он смотрел ночью на вытянутый в длину город.
Он сложил губы трубочкой и послал воздушный поцелуй волокнам.
«Мои поздравления, – сказал он сам себе. – Ты сорвал большой куш».
Склонившись над гудящей машиной, он вернул все рычаги управления приблизительно в те положения, которые придал им Стап, но при этом не стал убирать поле. Потом он включил аппарат на полную мощность.
Синий диск с леденящим сердце звуком вонзился в серые шкафы, выкинув сноп искр. Он оставил машину на месте, нырнул под синий диск, вернулся в кладовку, помочился на остававшегося без сознания доктора, раскидал контейнеры и вытащил металлический стержень, запиравший дверь. Синее поле высовывалось из комнаты со шкафами, но не очень сильно, а потому он выпрямился, толкнул дверь плечом и рухнул в объятия испуганного корабельного офицера. В этот момент машина взорвалась, и оба полетели через стойку бара в гостиную.
Свет в гостиной погас.

III

Потолок в палате госпиталя был белым, как стены и простыни. Снаружи, на поверхности айсберга, все тоже было белым. Сегодня все было затянуто белой мглой; сухие кристаллы ярким потоком проносились мимо госпитального окна. Штормовой ветер дул уже четыре дня, и в ближайшие двое-трое суток метеорологи не ожидали никаких изменений. Он подумал о солдатах, что ежатся в траншеях и ледяных пещерах, боясь проклинать воющую метель – ведь пока она продолжалась, сражения ждать вряд ли стоило. Пилоты тоже, наверное, радовались, но притворялись раздраженными и громко проклинали снежный шторм, не дававший подняться в воздух. Большинство из них, узнав о прогнозе, должно быть, основательно напились.
Он смотрел на белые окна. Считалось, что видеть голубое небо полезно. Поэтому госпитали стояли на поверхности – все остальное было подо льдом. Наружные стены госпиталя были выкрашены ярко-красной краской, чтобы вражеская авиация не бомбила здание. Он видел с воздуха госпитальные постройки противника: вытянувшись на ярко-белых холмах айсберга, они походили на замерзшие капли крови раненого солдата.
Снежная пелена закрутилась в вихре, и на несколько мгновений за окном появилась белая спираль, а потом исчезла. Прищурив глаза, он смотрел на хаос за слоями стекла, словно, сосредоточившись, в порывах метели можно было найти некую систему. Он поднял руку и прикоснулся к белым бинтам на своей голове.
Глаза его закрылись, когда он, в очередной раз, попытался вспомнить. Потом его рука упала на грудь – на одеяло.
– Ну, как мы сегодня? – спросила молоденькая медсестра, входя и ставя маленький стул между его кроватью и пустой кроватью справа.
Все кровати, кроме его собственной, стояли пустые: он был единственным пациентом в палате. Крупных военных операций не было уже с месяц.
Девушка села. Он улыбнулся, радуясь, что медсестра пришла и что у нее есть время поговорить с ним.
– Замечательно, – кивнул он. – Все еще пытаюсь вспомнить, что же произошло.
Сестра разгладила белый халат у себя на коленях.
– А как сегодня ваши пальцы?
Он поднял обе руки, пошевелил пальцами на правой, посмотрел на левую. Пальцы немного двигались. Он нахмурился.
– Почти без изменений, – сказал он так, словно извинялся за это.
– Во второй половине дня придет доктор. Он наверняка захочет, чтобы вас осмотрел физиотерапевт.
– Мне нужен врач для моей памяти, – сказал он, закрывая на мгновение глаза. – Я знаю, что должен был вспомнить что-то важное…
Голос его замер, когда он понял, что забыл имя медсестры.
– Не думаю, что у нас есть такие специалисты, – улыбнулась она. – А в ваших краях есть?
Это уже случалось: вчера, так? Ведь и вчера ее имя выскользнуло из головы? Он улыбнулся.
– Должен признаться, что не помню, – сказал он с улыбкой. – Но вряд ли.
Он забывал ее имя вчера. И позавчера. Но ведь он выдумал некий план, изобрел что-то…
– Может, они там и не нужны… при таких толстых черепных костях.
Девушка продолжала улыбаться. Он рассмеялся, пытаясь вспомнить, что же такое он изобрел. Что-то, связанное с дуновением, дыханием, бумагой…
– Может, и не нужны, – согласился он.
Толстые черепные кости: вот почему он здесь. Толстые черепные кости – толще или, по меньшей мере, прочнее тех, с которыми они привыкли иметь дело; толстые черепные кости, которые не треснули при попадании пули. (Но как пуля попала в голову? Ведь он в это время не сражался, был среди своих, с другими пилотами.)
Треснули – только треснули, но не сломались, не разлетелись на куски…
Он посмотрел туда, где стоял маленький столик. На столике лежал сложенный лист бумаги.
– Не пытайтесь вспоминать: вы только утомляете себя, – посоветовала медсестра. – Даже если вы что-то забудете, это не столь важно. Понимаете, ваш разум тоже должен вылечиться.
Он слышал ее слова, воспринимал их… но пытался вспомнить, что говорил себе днем ранее. Этот листик бумаги. Он должен был что-то с ним сделать. Он подул на него, загнутая часть приподнялась, и он увидел, что там было написано. ТАЛИБА. Листик снова сложился. Он его сложил – теперь он вспомнил, – чтобы ей не было видно.
Ее звали Талиба. Ну конечно же. Имя звучало знакомо.
– Я выздоравливаю, но должен обязательно вспомнить кое-что, Талиба. Это было важно. Я знаю, что это было важно.
Она встала и похлопала его по плечу:
– Забудьте об этом. Не надо себя изводить. Попробуйте поспать. Хотите, задерну шторы?
– Нет. Можете побыть со мной еще немного, Талиба?
– Вам нужно отдохнуть, Чераденин, – сказала она, прикасаясь к его лбу. – Я скоро вернусь, перебинтую вас и измерю температуру. Если что-нибудь понадобится, позвоните.
Девушка потрепала его по руке и пошла, унося с собой маленький белый стул, но остановилась в дверях и оглянулась:
– Ах да. Я тут не оставила ножниц, когда в последний раз делала вам перевязку?
Он посмотрел направо и налево, затем покачал головой:
– Кажется, нет.
Талиба пожала плечами.
– Ну и ладно, – сказала она и вышла из палаты. Он услышал, как сестра ставит стул на пол в коридоре. Потом дверь закрылась.
Он снова посмотрел в окно.
Талиба каждый раз уносила стул: проснувшись и впервые увидев этот стул, он впал в исступление. Но и впоследствии, когда его душевное состояние, казалось, улучшилось, он трясся, а глаза его расширялись от ужаса во время утреннего пробуждения – лишь потому, что белый стул стоял рядом с его кроватью. Поэтому те немногие стулья, что были в палате, составили в угол – так, чтобы больной их не видел. А когда приходили Талиба или врачи, они приносили стулья из коридора.
Как же ему хотелось забыть это: забыть о стуле, о Стульщике, о Стаберинде. Почему это воспоминание оставалось таким отчетливым и живым по прошествии стольких лет, после такого долгого пути? А вот то, что случилось несколько дней назад (кто-то выстрелил в него и, решив, что убил, оставил тело в ангаре), было туманным и неотчетливым, словно он видел это сквозь метель.
Он уставился на замершие тучи за окном, на хаотическое снежное безумие, которое в своей бессмысленности, казалось, потешалось над ним.
Он съежился, зарылся в постель, погрузился в нее, словно в воду, и заснул. Правая рука под подушкой сжимала кольцо ножниц, которые он стащил с подноса Талибы днем ранее.

 

– Ну как твоя голова, старина?
Сааз Инсил бросил фрукт, который он не сумел поймать. Он поднял плод с колен, куда тот скатился, ударив его по груди.
– Получше, – ответил он.
Инсил сел на соседнюю кровать, стащил с себя фуражку и бросил на подушку, после чего расстегнул верхнюю пуговицу мундира. Из-за коротких, стриженных ежиком черных волос бледное лицо его казалось еще белее – наподобие той белизны, что по-прежнему заполняла мир за окном.
– Как они с тобой обращаются?
– Нормально.
– Сестричка чертовски хороша собой.
– Талиба, – улыбнулся он. – Да, очень даже ничего.
Инсил рассмеялся и, расставив руки позади, оперся ими о кровать.
– «Ничего»?! Закалве, она просто великолепна. Она тебе помогает умываться в постели?
– Нет. Я могу сам дойти до ванной.
– Хочешь, сломаю тебе обе ноги?
– Может, немного погодя, – рассмеялся он.
Инсил тоже хохотнул и посмотрел за окно, где бушевала метель.
– А что с памятью? Есть улучшение?
И военный пошевелил пальцем сложенную пополам простыню рядом со своей фуражкой.
– Нет. – Вообще-то, он считал, что есть, но не хотел никому говорить: боялся сглазить, что ли. – Я помню, что был в столовой, потом эта карточная игра… а потом…
Потом был белый стул рядом с его кроватью, а он наполнял свои легкие всем воздухом мира и выл, как ураган, до конца времен – или, по крайней мере, до того момента, когда пришла Талиба и стала утешать его. («Ливуета? – прошептал он. – Дар… Ливуета?») Он пожал плечами:
– …а потом я оказался здесь.
– А у меня есть новости, – сообщил Сааз, разглаживая складку на брюках. – Хорошие новости. Нам удалось наконец счистить кровь с пола ангара.
– Я надеюсь поквитаться с тем, кто это сделал.
– Ладно, но тогда уже мы не станем ничего счищать.
– Как там остальные?
Сааз вздохнул, покачал головой, разгладил волосы у себя на затылке.
– Все такие же отличные парни. – Он пожал плечами. – Остальные пилоты эскадрильи… просили передать, что желают тебе скорейшего выздоровления. Но в ту ночь ты страшно их разозлил.
Он печально посмотрел на больного.
– Чер, старина, – продолжил он, – никому не нравится воевать, но есть разные способы сказать об этом… Ты поступил неправильно. Я хочу сказать, мы все ценим сделанное тобой. Мы знаем, что, вообще-то, это не твоя война, но я думаю… Я думаю, что некоторые ребята… очень этим недовольны. Я слышу иногда, что они говорят. Ты тоже, наверное, слышал. По ночам их мучают кошмары. А по глазам иногда видно, что они, похоже, знают, как малы наши шансы и что до конца войны они не доживут. Они боятся. Они могут попытаться пустить пулю в голову и мне, если я скажу им об этом в лицо, но они боятся. Они хотят понять, как можно покончить с этим. Они храбрые ребята и беззаветно сражаются за свою родину, но они хотят выйти из игры. И всякий, кому известно, насколько малы наши шансы на победу, не станет их порицать. Любой почетный предлог. Они не собираются простреливать себе руку или отправляться на прогулку в легких ботинках в надежде отморозить ноги: слишком многие уже делали это до них. Но они хотят понять, как можно выйти из игры. Ты не обязан быть здесь, но ты все же здесь, ты решил драться, и многие из них злятся на тебя из-за этого. Из-за этого они чувствуют себя трусами, ведь на твоем месте они жили бы себе спокойно и убалтывали девушек: смотри, мол, с каким бесстрашным пилотом ты танцуешь.
– Мне жаль, что я их расстроил. – Он дотронулся до бинтов на своей голове. – Я и понятия не имел, что эти чувства в них настолько сильны.
– Да нет, не настолько. – Инсил нахмурился. – Вот это и странно.
Он поднялся и подошел к ближайшему окну, за которым крутила свои вихри метель.
– Черт побери, Чер, половина этих парней с радостью позвали бы тебя в ангар, чтобы выбить зуб-другой. Но стрелять из пистолета?! – Он покачал головой. – Запустить в другого булкой или горстью кубиков льда – это они могут, но пистолет… – Он снова покачал головой. – Нет, эти ребята совсем не из таких.
– Может, я все это выдумал, Сааз.
Военный озабоченно оглянулся; лицо его чуть смягчилось при виде улыбки друга.
– Чер, если честно, мне и думать не хочется, что я могу ошибаться насчет них. Но тогда это сделал кто-то другой. Я не знаю кто. Военная полиция тоже не знает.
– Не думаю, что я им могу чем-то помочь, – сказал он.
Сааз вернулся обратно и опять сел на соседнюю кровать.
– Ты и вправду понятия не имеешь, с кем ты говорил после этого, куда пошел?
– Ни малейшего.
– Ты мне сказал, что собираешься в штаб – проверить последние назначенные цели.
– Да, я это слышал.
– Но потом туда пришел Джайн – он собирался позвать тебя в ангар и разобраться с тобой за все эти слова про наше бездарное командование и безнадежную тактику. И тебя там не оказалось.
– Я не знаю, что случилось, Сааз. Извини, но я просто… – Он почувствовал, как слезы подступают к глазам. Вот неожиданность. Он положил фрукт к себе на колени, громко шмыгнул носом, потер его, закашлялся и постучал себя по груди. – Извини.
Инсил несколько секунд смотрел, как приятель достает носовой платок из прикроватной тумбочки, потом пожал плечами и широко улыбнулся:
– Ну, не переживай. Все к тебе вернется. Может, ты слишком часто наступал на ноги какому-нибудь психу из аэродромного обслуживания, и тот разозлился. Если хочешь вспомнить, лучше себя не насилуй.
– Да-да. «Отдохните». Я уже это слышал, Сааз.
Он положил фрукт на тумбочку.
– Тебе что-нибудь нужно? – спросил Инсил. – Ну, кроме Талибы. У меня есть планы насчет нее, если ты не собираешься воспользоваться случаем.
– Нет, спасибо, ничего не надо.
– Выпить?
– Нет, я себя берегу для бара нашей столовки.
– Книги?
– Да нет, Сааз, ей-богу, ничего не нужно.
– Закалве, – рассмеялся Сааз, – ты ведь тут совсем один. Даже словом перекинуться не с кем. Что ты делаешь целыми днями?
Он посмотрел в окно, потом перевел взгляд на Сааза.
– Я много думаю, – сказал он. – Пытаюсь вспомнить.
Сааз подошел к его кровати. Он подумал, что приятель выглядит очень молодо. Неуверенно протянув руку, Сааз ущипнул его за грудь, потом посмотрел на бинты.
– Ты только не потеряйся в своих воспоминаниях, старина.
Несколько мгновений его лицо оставалось бесстрастным.
– Не волнуйся. Что бы ни случилось, я неплохой штурман.

 

Он что-то хотел сказать Саазу Инсилу, но и этого тоже не мог вспомнить. Он хотел предостеречь Сааза, так как знал нечто такое, о чем не знал раньше, и следовало… предупредить товарища.
Иногда он из-за этого впадал в такое отчаяние, что готов был закричать, разодрать пополам белые мягкие подушки, схватить белый стул и расколотить им стекла, впустив в палату белую метель.
Интересно, задавался он вопросом, как быстро он замерзнет, если открыть окна?
По крайней мере, это будет логично: сюда он попал замерзшим, почему бы не убраться отсюда в таком же виде? Не оказался ли он здесь благодаря клеточной памяти, генетическому сродству – здесь, где шли кровопролитные сражения на гигантских разрушающихся айсбергах, что откололись от гигантских ледников, на этих кубиках льда в стакане размером с планету, на этих ледяных островах (порой в сотни километров длиной), вечно дрейфующих между полюсом и тропиками. Сражения посреди заснеженных пустынь, залитых кровью, усеянных мертвыми телами, обломками танков и самолетов.
Драться за то, что неизбежно растает, что никогда не может родить урожай, дать полезные ископаемые, стать постоянным домом: это казалось почти сознательной пародией на обычное безумие войны. Ему нравилось драться, но то, как велась война, настораживало его. А поскольку он не скрывал своих мыслей, у него появились враги среди других летчиков и начальства.
Но он почему-то знал, что Сааз прав. Нет, его пытались убить не из-за слов, сказанных в столовой. Или, по крайней мере (так говорил внутренний голос), прямой связи здесь не было.

 

Его пришел навестить Тоон, командир эскадрильи, – впервые; раньше он посылал кого-нибудь из офицеров.
– Спасибо, сестра, вы свободны, – сказал Тоон, входя в палату. Закрыв дверь, командир подошел к кровати с белым стулом в руках, сел на него и распрямил плечи, чтобы его живот был не так заметен. – Ну как дела, капитан Закалве?
Палата наполнилась цветочным запахом – любимым ароматом Тоона.
– Надеюсь, через пару недель я смогу летать, господин подполковник, – сказал он.
Тоон никогда не был ему симпатичен, но он сделал над собой усилие и изобразил залихватскую улыбку.
– Вот как? А доктора придерживаются иного мнения… если только не говорят вам одно, а мне – другое.
Он нахмурился:
– Ну, может быть… через несколько недель…
– Не исключено, что нам придется отправить вас домой, капитан Закалве, – объявил Тоон с неискренней улыбкой, – или по меньшей мере на материк, ведь ваш дом, я слышал, далеко.
– Я уверен, что смогу вернуться к исполнению своих обязанностей, господин подполковник. Конечно, я понимаю, что все будет зависеть от итогов медосмотра, но…
– Да-да-да. Что ж, подождем и посмотрим. Гмм. Прекрасно. – Командир встал. – Могу я что-нибудь…
– Вы ничего не можете… – начал было он, но, посмотрев на лицо Тоона, осекся: – Прошу прощения, господин подполковник.
– Вы не дали мне договорить, капитан. Могу я что-нибудь для вас достать?
Он посмотрел на белые простыни.
– Нет, господин подполковник. Спасибо.
– Ну, скорейшего вам выздоровления, капитан Закалве, – холодно сказал Тоон.
Он отдал Тоону честь. Тот кивнул, повернулся и вышел.
Он остался один, рядом – белый стул.
Несколько секунд спустя появилась сестра Талиба, скрестив руки на груди. Круглое бледное лицо женщины лучилось спокойствием и добротой.
– Постарайтесь уснуть, – сказала она и вышла, унося стул.

 

Он проснулся посреди ночи и увидел, что снаружи через снежную пелену пробиваются лучи прожекторов. На их фоне падающие хлопья казались множеством прозрачных теней, мягко круживших в резком, направленном вниз свете. Белизна за окном накладывалась на черноту ночи, и получался компромиссный серый фон.
Он проснулся и сразу же ощутил цветочный запах.
Он сжал руку в кулак под подушкой и ощутил под пальцами острые длинные ножницы.
Он вспомнил лицо Тоона.
Он вспомнил помещение штаба и четырех старших офицеров. Те пригласили его выпить, сказав, что хотят с ним поговорить.
В комнате одного из офицеров (он пока не мог вспомнить их имен, но был уверен, что скоро вспомнит, и уже мог бы их опознать) его спросили, действительно ли он говорил в столовой то, что им передали.
Он был уже слегка пьян, почувствовал себя очень умным и решил выведать что-нибудь интересное, а потому рассказал офицерам то, что, как считал, им хотелось услышать, а не то, что он говорил другим пилотам.
И обнаружилось существование заговора. Он хотел, чтобы новое правительство сдержало свои популистские обещания и прекратило войну. Они же хотели поднять мятеж и нуждались в хороших летчиках.
Возбужденный от выпивки, взвинченный, он ушел от них – пусть себе думают, что он с ними заодно, – и направился прямо к Тоону: жесткому, но справедливому, неприятному и мелочному, тщеславному и надушенному. Но было известно, что Тоон – за правительство. (Правда, Сааз Инсил как-то сказал, что в разговорах с пилотами Тоон – за правительство, а в разговорах с начальством – против правительства.)
И это выражение на лице Тоона…
Не тогда – позднее. После того, как Тоон приказал никому ни о чем не говорить, считая, что и среди пилотов могут найтись предатели, и велел ему отправляться в постель, словно ничего не случилось. И он пошел. Будучи навеселе, он, видимо, среагировал на мгновение позднее, чем нужно: на него накинулись, прижали к носу пропитанную чем-то тряпку и держали, пока он сопротивлялся. Но не дышать он не мог, а потому вдохнул ядовитые пары в изрядном количестве.
Его проволокли по коридору – ноги в носках скользили по плиткам пола – двое человек, по одному с каждой стороны. Они направились в один из ангаров, и кто-то из этих двоих подошел к кнопкам лифта, а он видел лишь пол, словно сквозь туман, и был не в силах поднять голову. Но от человека справа пахло цветами.
Где-то наверху со скрежетом открылись створки двери. Он услышал, как воет ветер в темноте. Его потащили к лифту.
Он напрягся, сумел повернуться, вцепился Тоону в воротник и увидел его лицо – испуганное, с расширенными от ужаса глазами. Человек слева ухватил его за другую руку, но он вывернулся, освободился от хватки Тоона – и увидел пистолет в кобуре подполковника.
Он выхватил пистолет. Вспоминалось ясно: он тогда закричал и бросился прочь, но упал, затем попытался выстрелить, но ничего не вышло. В дальнем конце ангара мелькали огни. «Он не заряжен, не заряжен!» – кричал Тоон, обращаясь к другим. Люди посмотрели в дальний конец ангара. На дорожке стояли самолеты, и кто-то кричал, что запрещено открывать двери по ночам, если внутри горит свет.
Он не видел, кто это сделал. Удар кувалдой по голове, а потом – белый стул.
За освещенными окнами валил снег.
Он наблюдал за снегопадом до рассвета, все вспоминая и вспоминая.

 

– Талиба, передайте, пожалуйста, капитану Саазу Инсилу, что я должен срочно его увидеть. Пожалуйста, пошлите сообщение в мою эскадрилью.
– Непременно. Но сначала лекарства.
Он взял ее за руку.
– Нет, Талиба. Сначала позвоните в эскадрилью. – Он подмигнул ей. – Пожалуйста, сделайте это для меня.
Сестра покачала головой.
– Вот ведь упрямец, – сказала она и направилась в коридор.

 

– Ну что, Инсил придет?
– Он в увольнении, – сказала Талиба, беря его медицинскую карту, чтобы проверить, какие лекарства нужно давать.
– Черт!
Сааз ничего не говорил ему про увольнение.
– Ну-ну, капитан, – сказала она, встряхивая бутылочку.
– Талиба, тогда полиция. Позвоните в военную полицию. Сейчас же. Это очень важно.
– Сначала лекарства, капитан.
– Хорошо. Но обещайте сделать это, как только я приму лекарства.
– Обещаю. Откройте рот пошире.
– А-а-а-а…

 

Черт бы подрал Сааза с его увольнением. Черт бы подрал его дважды за то, что он вообще не обмолвился об этом. А Тоон – ну и крепкие нервы! – пришел его навестить, проверить, помнит он или нет.
А что случилось бы, если бы он помнил?
Он снова нащупал ножницы под подушкой. Те никуда не делись – холодные и острые.

 

– Я сказала им, что дело срочное, и они ответили, что уже едут, – сказала Талиба, входя в палату, на сей раз без стула, и посмотрела на окна: снаружи по-прежнему бушевала метель. – А я должна дать вам кое-что, чтобы вы не уснули. Они хотят, чтобы вы были во всеоружии.
– Я и так во всеоружии. Я и так не сплю.
– Ну-ну, не шумите. И примите-ка вот это.
Пришлось принять.
Он уснул, сжимая ножницы под подушкой, а белизна за окном все наступала и наступала и наконец, путем дискретного осмоса, стала слой за слоем проникать через стекло, сама собой устремилась в его голову, начала медленно вращаться на орбите вокруг него, соединилась с белым тором бинтов, растворила и развязала их, а остатки поместила в угол комнаты, где собрались белые стулья – они что-то бормотали, потом, сговорившись, стали медленно надвигаться на его голову, окружая ее все плотнее и плотнее, кружась в дурацком танце наподобие снежинок, убыстряя темп по мере приближения к нему, и в конце концов стали повязкой, холодной и плотной повязкой на его горячечной голове, после чего нашли обработанную рану, проникли сквозь кожу и кости черепа и с кристаллическим хрустом, холодные, вонзились в мозг.

 

Талиба открыла двери палаты и впустила офицеров.
– Вы уверены, что он вырубился?
– Я дала ему двойную дозу. Если не вырубился, то, значит, мертв.
– Но пульс есть. Проверьте его руки.
– Хорошо… Ух ты! Нет, вы только посмотрите!
– Ух ты!
– Это моя вина. А я-то думала, куда они делись. Прошу прощения.
– Вы все отлично сделали, детка. А теперь вам лучше уйти. Спасибо. Эту услугу не забудут.
– Хорошо…
– Что?
– Это… это случится быстро? Прежде чем он проснется?
– Конечно. Ну да, конечно. Он даже не узнает. Ничего не почувствует.

 

…И вот он проснулся на холодном снегу, пробудился от того, что леденящий взрыв внутри его вырвался на поверхность, – проник сквозь его поры и с воем вылетел наружу.
Он проснулся, зная, что умирает. От метели уже онемела половина лица. Одна рука застряла в утрамбованном снегу под его телом. Он все еще был в госпитальной пижаме. Холод был не холодом, а какой-то оглушающей болью, вгрызавшейся в него со всех сторон.
Он поднял голову и оглянулся. Ровные снежные наносы высотой два-три метра в слабеньком – возможно, рассветном – мерцании. Снегопад немного стих, но еще не закончился. В последний раз, когда он слышал метеосообщение, было минус десять, но из-за леденящего ветра казалось, что воздух намного, намного холоднее. Болело все – голова, руки, ноги, гениталии.
Его разбудил холод. Видимо, так. И через короткое время, иначе он был бы уже мертв. Наверно, они просто бросили его. Знать бы, в какую сторону они пошли, – и направиться вслед за ними…
Он попытался пошевелиться, но не смог. Он испустил внутренний крик, чтобы собрать свою волю в кулак – такой крепкий, как никогда прежде… но удалось только перевернуться и сесть.
Это усилие далось ему с невероятным трудом: пришлось выкинуть руки назад, чтобы опереться на них и не упасть. Он почувствовал, как обе руки вмерзают в снег. Нет, он никогда не сможет подняться.
«Талиба…» – подумал он, но ветер тут же унес эту мысль.
Забудь Талибу. Ты умираешь. Есть вещи поважнее.
Он стал всматриваться в молочные глубины метели, которая обволакивала его со всех сторон, – снежинки, торопливые, собравшиеся в плотную массу, напоминали мягкие звездочки. И если сперва в его лицо вонзались миллионы горячих иголок, то теперь оно стало неметь.
Проделать такой долгий путь только для того, чтобы умереть на этой чужой войне. Каким глупым все это казалось сейчас. Закалве, Элетиомель, Стаберинде; Ливуета, Даркенс. Эти имена пролетели перед ним, унесенные в никуда пронзительным воющим ветром. Он почувствовал, как его лицо сморщивается, как холод проникает сквозь кожу и глазницы в язык, зубы и кости.
Он выдернул руку из снега у себя за спиной. Холод уже обезболил ладонь, с которой слезла кожа. Он распахнул пижамную куртку – пуговицы полетели прочь, – подставляя холодному ветру маленький складчатый шрам над самым сердцем. Опершись рукой на лед позади себя, он закинул голову, так, словно от холода свело суставы. «Даркенс…» – прошептал он в кипящий холод метели.
Он увидел женщину: та неторопливо шла к нему сквозь метель.
Женщина ступала по утрамбованному снегу. На ней были высокие черные сапожки, длинное пальто с черными меховыми манжетами и воротником, маленькая шляпка. Шея и лицо были открыты, как и ладони. Лицо удлиненное, овальное; темные глаза глубоко посажены. Женщина легко подошла к нему – метель за ее спиной словно расступалась. Казалось, вместе с женщиной приблизилось еще что-то; казалось, от незнакомки исходит тепло, которое он ощущал обращенными к ней частями своего тела.
Он закрыл глаза и потряс головой, хотя это и причиняло ему боль, потом снова открыл глаза.
Женщина не исчезла.
Она опустилась перед ним на одно колено, опершись руками о другое, – так, что лица их оказались друг напротив друга. Он уставился на женщину и снова выдернул руку из снега: боли он не почувствовал, но, увидев ладонь, понял, что содрал кожу до крови. Затем он попытался прикоснуться к лицу женщины, но та взяла его ладонь в свою – теплую. Ему подумалось, что никогда еще в жизни он не ощущал такого благодатного тепла.
Он рассмеялся, видя, как метель отступает от женщины, как ее дыхание клубится в воздухе.
– Ни хрена себе, – сказал он, зная, что язык у него заплетается от холода и от усыпляющего снадобья. – Всегда был атеистом, но выходит, эти доверчивые мудаки были правы! – Он засипел и закашлялся. – Или вы их тоже удивляете, не появляясь перед ними?
– Вы мне льстите, господин Закалве, – сказала женщина необыкновенно низким и сексуальным голосом. – Я не Смерть и не вымышленная богиня. Я так же реальна, как вы.
Она провела по его ободранной до крови ладони длинным и сильным большим пальцем.
– Ну разве что чуточку теплее, – добавила она.
– О да, я уверен, что вы реальны. Я чувствую, что вы реаль…
Голос его замер. Он смотрел за спину женщины. В вихре метели появилось что-то огромное, серо-белое, как и снег, но чуть темнее его. Оно выплыло из-за спины женщины – громадное, тихое, устойчивое.
– Это называется «двенадцатиместный модуль», Чераденин, – пояснила женщина. – Он спустился, чтобы забрать вас, если вы не против. И доставит вас на материк или, если хотите, еще дальше. Может доставить к нам, если вы этого пожелаете.
Он устал моргать и трясти головой. Если какая-то часть его разума повредилась и хотела играть в эту странную игру, ее следовало ублажать до самого конца. Пока что оставалось непонятно, как это связано со Стаберинде и Стулом, но если суть происходящего заключалась в этой связи – а как иначе? – то ему, ослабленному, умирающему, не стоило противиться. Пусть оно случится. Выбора нет.
– С вами? – сказал он, стараясь не рассмеяться.
– С нами. Мы хотели бы предложить вам работу. – Женщина улыбнулась. – Но давайте продолжим разговор там, где теплее. Не возражаете?
– Там, где теплее?
Она коротко кивнула.
– В модуле.
– О да, – согласился он. – Это…
Он попытался вытащить другую руку из плотного снега позади себя, но безуспешно.
Он снова посмотрел на женщину. Та вытащила из кармана маленькую фляжку, зашла ему за спину и медленно вылила содержимое фляжки на его руку. Руке стало тепло, и она легко освободилась. Над ней клубился едва заметный дымок.
– Порядок? – сказала незнакомка, беря его руку и легонько помогая ему подняться. Затем она вытащила из кармана тапочки. – Держите.
– Ого, – рассмеялся он. – Да. Спасибо.
Она взяла его под локоть, другой рукой обняла за плечи. В ней ощущалась сила.
– Кажется, вы знаете мое имя, – заметил он. – А как зовут вас, если это не слишком невежливый вопрос?
Женщина улыбнулась. Они шли сквозь редкие, медленно падающие хлопья снега к громадной приземистой коробке, которая называлась модулем. Вокруг стало так тихо, что он слышал, как поскрипывает под ногами наст.
– Меня зовут Расд-Кодуреса Дизиэт Эмблесс Сма да’Маренхайд.
– Вы не шутите?
– Но вы можете называть меня просто Дизиэт.
Он рассмеялся:
– О да. Отлично. Дизиэт.
Оба вошли – женщина размеренно ступала, он едва ковылял – в оранжевые, теплые внутренности модуля. Казалось, что стены здесь были отделаны полированным деревом, кресла и диваны – обтянуты роскошными шкурами, а пол – укрыт меховым ковром. Запах стоял такой же, как в горном саду.
Он постарался втянуть в себя побольше теплого ароматного воздуха, затем покачнулся и, ошарашенный, повернулся к женщине.
– Это все настоящее! – выдохнул он. Если бы ему хватило дыхания, он прокричал бы эти слова.
Женщина кивнула:
– Добро пожаловать на борт, Чераденин Закалве.
Он потерял сознание.
Назад: Глава девятая
Дальше: Глава двенадцатая