Чанов проснулся, когда косой луч солнца, бивший сквозь открытую на балкон дверь, достиг его подушки. Кузьма осторожно посмотрел сквозь ресницы. Бело-голубой просторный куб комнаты был наполнен свежим воздухом. Кузьма лежал под легким и теплым одеялом и пытался понять – где он? Понял. Решительно откинул одеяло и по солнечному лучу, шлепая по светлому деревянному полу босыми ногами, прошел к балкону.

Перед ним – километра на три или больше – простиралась подернутая туманом безмятежная водная гладь. И сразу за этой свежей озерной гладью, как бы прямо из воды и тумана, сверкая снежными вершинами, вырастала огромная гряда сизых гор.

Альпы! Вот что скрывала вчерашняя тьма…

А внизу прямо под ногами Кузьмы сверкал брызгами то ли ночного дождя, то ли утренней росы небольшой сад: на фоне яркого газона и вечнозеленых кустов стояло несколько голых деревьев без единого листочка, на ветвях которых сияли круглые, теплые, красные плоды. Вокруг сада, огораживая его, отбрасывали плотную тень на газон шпалеры из туи, несколько проходов-арок были выстрижены в шпалерах, и вели они на узкую набережную и причал, за которым покачивали мачтами яхты.

Кузьма немедленно натянул свитер, джинсы, ботинки, выскочил из номера и помчался по лестнице вниз. В вестибюле портье окликнул: «Monsieur, bon matin!» – и что-то про завтрак. Кузьма только рукой ему помахал, выскочил через стеклянную дверь в сад и пошел по пружинящему мокрому газону. Остановился у качелей, деревенских, некрашеных… Хмелевских, из детства. «Это подарок – чувствовал Кузьма. – Это знак. Вот сюда Соня точно приедет. Совершенно точно». Он качнул доску качелей и услышал, как что-то плюхнулось в траву. В десяти сантиметрах от его влажного ботинка лежал сорвавшийся с ветки спелый плод хурмы. Кузьма его поднял и рассмотрел. В лучах солнца плод сам был как солнце – совершеннейшая, испускающая алый свет тяжелая капля, не разбившаяся от удара о газон, только чуть сплющившаяся. «Съешь меня!» – говорила хурма Кузьме. Так маленький пирожок говорил английской девочке Алисе, подружке Льюиса Кэрролла. Как и Алиса, Кузьма сомневался…

Чанов-отец любил хурму, а сын – нет. Отец полюбил ее в Абхазии, куда ездил зимой на конференции в дом отдыха РАН. А сын зимой учился в школе. Отец под 7 октября как-то принес ему хурму московскую, магазинную, сын попробовал, даже похвалил, хотя почувствовал вяжущий вкус во рту. Отец понял, что Куся соврал, и огорчился: он хотел поделиться счастьем, каким была для него спелая хурма в Абхазии. Не получилось.

Но вот – получилось же! Кузьма запрокинул голову, надкусил плод, и мед жизни, не больно-то и сладкий, но совершенный, проник в него.

Чанов-младший съел хурму и поискал глазами еще. И нашел.

Он сожрал, выплевывая гладкие плоские косточки, подряд три штуки… Насытился. И понял что-то. Про отца… сына… святого духа… причастие… Кузьма пошел к озеру, спустился с набережной прямо к воде. Слева был причал с дюжиной яхт, справа короткий волнорез, а там, где оказался Кузьма, галечный пляж с единственным деревянным, побелевшим от солнца и воды старым лежаком. Вокруг не было ни души… Нет, было две души. Два лебедя, важных и белоснежных, плавали в десяти метрах от берега, в тени волнореза.

Кузьма лег на лежак, закинув руки за голову.

Вот уж точно, пожилым он себя сейчас не чувствовал. А был сейчас Кузьма совершенно юн умом – так говорила о Чанове учительница биологии, в которую он, семиклассник, влюбился до смерти…

Солнце согрело его, он снял ботинки, поднялся с лежака и вразвалочку, с ботинками в руках пошел босиком по влажной траве газона через сад к отелю. Обулся только на каменном теплом крыльце.

Войдя в номер, Кузьма не спеша, совершенно спокойно взял свой мобильник, открыл список входящих звонков, нашел последний… да и позвонил. Соне.

И почти сразу она взяла трубку. И сразу, не здороваясь, как будто продолжая прерванный разговор, она сказала:

– Я прилечу.

– А виза?! – сразу спросил Кузьма.

Не отвечая на вопрос, она ровным голосом, как повторяет автоответчик однажды записанную фразу, проговорила:

– Я прилечу в Женефу 31 декабря ф час дня прямым рейсом из Риги.

– Хорошо, – сказал Кузьма.

– 31-го ф час дня прямым рейсом, – снова повторила она.

– Я встречу, – сказал он. И сел на кровать. Потому что Соня уже повесила трубку.

Прямо перед Кузьмой в широком и чистом окне, как картина в белой раме, сияли озеро и Альпы.

«Вот это да… – повторял про себя Чанов, глядя на самый далекий и высокий пик, возможно, Монблан. – Вот это да!»

Очнувшись, он встал и пошел в соседний номер к Блюхеру.

Дверь была приоткрыта, Чанов вошел и увидел Васю, лежащего под одеялом с книгой в руках.

Кузьма молчал, Блюхер повернул к нему голову и произнес:

– Доброе утро! Ты уже позавтракал?

– Позавтракал, – ответил Кузьма, – съел три хурмы.

– Да ну! – удивился Вася. – А кофе здесь тоже дают?

– Соня прилетает в Женеву 31 января в час дня прямым рейсом из Риги, – серьезно сообщил Чанов.

Помолчали вместе. Блюхер отложил книжку, вытащил из стоящего рядом с кроватью портфеля ноутбук и через три минуты подтвердил:

– Да, действительно, есть такой рейс… Она что, позвонила?..

– Нет, я ей, – ответил Кузьма.

– И она сама взяла трубку?.. И сама купила билет?..

Чанов кивнул.

Вася открыл черный том, отыскал нужную страницу, прочел:

– Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся…

Он значительно посмотрел на Кузьму и спросил:

– Так-то вот. То-то и оно… Дада меняется стремительно. Тебя, Кузьма, тоже узнать трудно. Но чтоб Соня Розенблюм? Никак не ожидал!.. Я, кстати, видел русский паспорт Магдалены Рышардовны, так вот, у нее фамилия написана с твердым знаком на конце, как у доктора Розенблюма на медной табличке. А ведь за жизнь сколько раз ей паспорт меняли?.. Род Розенблюмов, по-видимому, упрям и в упрямстве стоек.

– А у Сони в паспорте как? С твердым знаком? – спросил Кузьма.

– Паспорт, по которому я покупал ей билет в Ригу, чтоб она привезла маму к Магде, был просроченный испанский. А в латинице твердых знаков не бывает… Ну, ладно, пошли кофе пить. У нас еще два полных дня в запасе! – Блюхер решительно опустил ноги на пол, попав прямо в белые фирменные тапочки отеля.