На галерее с окнами в сад им подали скромный завтрак: омлет, йогурт, горячий круассан и кофе со сливками. Вася мигом все съел и спросил Кузьму:

– Где же хурма?

– В саду, на газоне валяется.

– А, ладно!.. По дороге позавтракаем как следует…

– Куда едем?

Чанов готов был немедленно броситься к «Шевроле», сесть за баранку, ехать и ехать… Хотя бы для того, чтоб не ждать тридцать первого января. Чтоб оно само пришло.

– Завтра в Берн, – ответил Вася. – Кульбер позвал на открытие выставки, в которой участвует его Марго. А сегодня… на Чертов мост, к Суворову!..

Когда они уже сидели в машине, Блюхер показал Чанову факс из Церна, от Кульбера.

– Утром мне принесли в номер. Я официально приглашен на работу в CERN. Подписание контракта 1 января 2003 года в полдень. – Блюхер вздохнул и неожиданно рассмеялся. – До сих пор я был вдохновенным шабашником… Все! Крышка! Конец! Мне осталось три дня свободной жизни. – Вася заглянул Кузьме в глаза и добавил: – Предупреждаю, сегодня я буду пить водку с пивом и куражиться.

– Только на заднем сиденье, – согласился Кузьма.

Василий углубился в карту Швейцарии, прочертил маршрут шариковой ручкой и отдал Чанову, чтоб «рулил в заданном направлении» и штурмана не беспокоил. И они двинули сквозь горы, мимо озер и долин на Чертов мост.

Блюхер вел себя как деревенский рекрут перед отправкой на двадцатипятилетнюю службу царю-батюшке. В первом же придорожном кафе, где Вася решил «позавтракать всерьез», он всерьез выпил виски. Настолько всерьез, что спел трем посетителям кафе и двум официантам «Гори-гори, моя звезда». Голос лился свободно и на самых низах нотах рокотал. Ему похлопали. Потом Василий зашел в ближайший магазинчик, взял «на дорожку» дюжину пива, бутылку абсента и три больших коробки чипсов.

– На заднее сиденье! – напомнил Чанов, Блюхер послушался. Всю дорогу он там шуршал, хрумал, булькал, пел русские народные песни, городские и цыганские романсы, а также арии из итальянских опер. Иногда он замолкал и даже всхрапывал, а Чанов рулил и рулил, не глядя по сторонам, словно пожирая глазами дорогу, словно питаясь ею, как Блюхер пивом и чипсами. Только когда Васе надо было «отлить пива», или, наоборот, выпить кофе, или на развилках возле указателей, где приходилось останавливаться, чтобы сверить маршрут, Чанов видел окружающие пейзажи и погоды. Погоды менялись вместе с пейзажами. Дорога проходила все время ниже уровня снега, но на перевалах Кузьме закладывало уши и становилось холодно, иногда шел снег или дождь моросил. Перед поворотами Чанов снижал скорость, на спусках притормаживал и ни разу нигде никого не обогнал. И все-таки ехал довольно быстро. Его обгоняли, но редко. Швейцарцы, как и Чанов, придерживались единой, выбранной сразу и на всех, скорости – чуть ниже разрешенной.

Однажды радуга перекинулась в вышине от вершины к вершине. Кузьма подумал, что сейчас проедет под радугой, но проверить не мог: надо было вписываться в поворот, а не глазеть на небеса. И только вписавшись, он выехал на обочину над обрывом. Выйдя из машины, первым делом посмотрел вверх. Радуга побледнела, половину скрыла сизая туча с белым снежным брюхом, но все-таки радуга была. «То есть я проехал под нею», – понял Чанов.

Пьяный Вася выкарабкался из задней двери «Шевроле» и отважно шагнул к пропасти.

– Кузьма! Посмотри!..

Кузьма подошел и, ухватив Блюхера за хлястик куртки, глянул вниз. Всю долину под ними заволокло туманом.

– Мне бы не хотелось, чтоб ты плюхнулся в эту перину.

– Да, я пьян, и на перину, конечно, хочу. На белую… – задумчиво отозвался Вася. И внезапно закричал на всю долину:

– Это чье? – помолчав, спросил Кузьма.

– Не знаю, – ответил Вася, прислушиваясь к эху. – То есть знаю, некто Решетов Алексей. Павлуша сказал – один из великих русских поэтов второй половины двадцатого века. А что? Очень может быть…

Спустишись с перевала, «Шевроле» въехал в перину, в которой спрятался весь мир, только два метра дороги видел Чанов перед собой. Но машина снова выскочила на солнце, и вокруг зазеленели настоящие изумрудные альпийские луга, их сменяли по обе стороны дороги свинцовые озера под рваным, продранным солнечными лучами небом, и снова летели луга…

Шоссе поднималось все выше, мир постепенно становился скалистым, окончательно суровым. До матерых горных снегов стало – рукой подать.

– Приехали! – крикнул вдруг Блюхер.

Чанов притормозил до скорости пешехода, чтоб разобраться.

Действительно, с дороги, зажатой между скалой и пропастью, видна стала мощенная диким камнем площадка, а за нею – перекинутый через пропасть каменный мост. Показалось, что он упирался прямо в скалу, Но когда «Шевроле» подкатил поближе, за мостом открылся тоннель, пробитый в базальте, у въезда в тоннель на скале были намалеваны огромный черный козлоногий черт и – еще огромней – красный медведь. Черт грозил трезубцем, а медведь, очевидно, просил черта не шалить. Приехали.

Кузьма свернул на площадку и выключил мотор.

Когда Чанов и Блюхер вышли из машины, их чуть ветер не сдул, ледяной, промозглый, и грохот, как от камнепада, забил уши. Вася сразу снова нырнул в машину, вооружился бутылью с абсентом и пошел к пропасти. А Кузьма застегнул куртку, поднял воротник, натянул кепку и отправился за ним к мосту. Они увидели, во-первых, что на страшной глубине под мостом грохотала всклокоченная река, а во-вторых – что Чертовых мостов два. Тот, на котором сейчас стояли, по которому они чуть не проехали в тоннель, и еще один – старый. Настоящий. Он был перекинут чуть ниже и дальше по течению реки, там пропасть сужалась. Старый мост был не такой могучий, но изящный, а на фоне скал и пропасти даже хрупкий. Кузьме показалось, что он узнал его – то ли на картине какой видел, то ли в другой жизни. И он пошел к нему кружным, замысловатым путем, чувствуя, что Василий идет следом. Он волновался за Васю, потому что тропа-то была вполне горная, и ветер… Однако они благополучно дошли до домика у входа на старый мост, который сторожил (от кого?) маленький и жилистый швейцарский горный стрелок с неподвижным и мужественным лицом. Он был в каске, с автоматом, а на ремне у него висел настоящий альпеншток и связка каната.

– Здравия желаю! – крикнул ему могучий чужестранец. Постовой не дрогнул. Видимо, свой объект он сторожил не от этих двоих. Они прошли и остановились посредине моста. Блюхер был страшно воодушевлен, он что-то орал изо всех сил, очень важное, но Чанов – почти не слышал. Только – геометрия!.. хаос!.. энтропия!.. Кант!..

Они замерзли оба как черти, и Кузьма пустился бежать по мосту, и Вася, продолжая орать, побежал на непослушных ногах следом. Уже убежав с моста, Чанов оглянулся и увидел, как дружок его хлещет флуоресцирующее розовым светом пойло – прямо из горла… Лакрицей пахнуло. И Чанов заметил, что стало смеркаться. Узкая дорога вела по краю пропасти под новый могучий мост, была она хоть и прочная, каменная, но с уклоном к бездне, в которой гремела река. Чанов дождался Блюхера и подпер Васю со стороны пропасти. И они, согреваясь друг о друга, пошли по старой дороге неведомо куда, вокруг скалы, в сторону от пропасти, возможно – путем генералиссимуса Суворова…

И пришли они именно к нему, к генералиссимусу и фельдмаршалу, князю Суворову-Рымникскому.

Это был лучший памятник из всех, которые видел Кузьма Чанов на своем пожилом арбатском веку. Памятник человеку, месту и подвигу. Недалеко от дороги, на остро торчащей обледенелой скале, овеваемый уже не просто ветром, но настоящей метелью, снежной крупой, в окружении таком мрачном и леденящем душу, что и сказать нельзя, на тощей изможденной лошади сидел, вытянувшись, отважный, безумный старичок, потерявший шляпу – но не присутствие духа! Его лошадь вел под уздцы солдат в башлыке и с ранцем, и почему-то очевидно было, что солдату и страшно, и холодно, а старичку – нет! Но в то же время так же очевидно было, что солдат верит этому старичку безгранично, и любит его, и доведет его лошадь, куда старичку надо. То есть – куда угодно…

Вдруг Чанов заметил, что наверх к генералиссимусу поднимаются два человека, и один из них – в развевающейся на ветру рясе. Кузьма и опомниться не успел, как Вася Блюхер оторвался от него и, заорав: «Дада!! Отец Георгий!!», ринулся по узкой тропке, ведущей среди обледеневших камней по спирали вокруг скалы к вершине. К Суворову!

Чанов поспешил за ним.