Утром в шкатулке раздался вежливый стук, и голос Блюхера из-за двери спросил негромко:

– Чанов, вы проснулись?

Чанов открыл глаза, подумал и ответил:

– Нет. Я еще сплю. – И снова закрыл глаза.

Сквозь жалюзи на окне пробивался яркий утренний свет. Спать не хотелось. Но и вставать не хотелось ни в коем случае. Он собрался вернуться в спальню Сони Розенблюм, в их первое утро, в первую ссору… в первое примирение… Но смог вспомнить только телефонный звонок, от которого уснул. И сразу резко сел на кровати. «Это она звонила!» – простенькая догадка просто подкинула Чанова.

Он отыскал мобильник в кармане куртки, заглянул в его синее, холодное личико. Последний отпечатавшийся номер был ему незнаком. Кузьма проверил время звонка – он раздался через пятнадцать минут после Швейцарской рождественской полночи. Значит, в Москве было два… А в Риге? Или она вернулась в Мюнхен?.. И она не звонила ему… вообще никогда не звонила. «Она потеряла телефон, кто нашел, тот и позвонил», – очень убедительно подумал Чанов. Но, судя по коду, звонили не с мобильного и из Питера… «Так она в Питере!» Чанов решительно нажал на нужные кнопки, чтоб позвонить на этот неизвестный номер, питерский… Потрещало, поскрипело в ухе… раздался гудок, и еще… и еще… и еще…

– Да! – отозвался недовольный мужской голос. – Дежурный кочегар на проводе.

«Какой еще кочегар! Какой еще провод!» – Чанов от неожиданности телефон выронил. Но немедленно нашел его в складках одеяла. Мобильник разговаривал:

– … молчите? Сказать нечего?

Голос был ворчливый, хриплый и мучительно знакомый, как будто отец с того света позвонил… Нет, голос был не отцовский.

«Это же… Вольф! – осенило Чанова. – Так она – от Вольфа звонила!»

Этого он никак не ждал и заорал в трубку:

– Вольф, это я, Кузьма Чанов!.. – Он хотел немедленно позвать Соню, но притормозил. – Вы ночью звонили мне?

Повисла пауза. Наконец Вольф ответил:

– Да, я вам звонил. Действительно, ночью. Сказать, что вылетаю в Цюрих прямо сейчас же… то есть уже вчера… ночью.

– Почему в Цюрих? Мы в Женеве.

– Какая разница! – Вольф рассердился. – Швейцария, насколько я знаю, крохотная страна. Женева, Цюрих, Берн… В одном Ленинграде все поместится…

Чанов не успел ответить, как Вольф продолжил:

– Да я раздумал, не волнуйтесь. Ни вчера, ни сегодня, ни завтра не прилечу. Ни в Цюрих, ни в Берн, ни в Женеву. По крайней мере, до Нового года. Или до Рождества.

– Что-то случилось? – спросил Чанов, решив, что сейчас Вольф скажет про Соню.

– Случилось, – голос Вольфа упал почти до тишины. – Моя Миля исчезла. Вот так. Я пока что дежурю вместо нее на ее службе, в бойлерной. И Сашка со мною дежурит. Я вам говорил, что у меня Сашка, дошкольница? А ваша… ваша Соня Розенблюм… она приехала?

– Куда, в Питер?.. – Повисла пауза.

Чанов наконец догадался, что он – идиот. С чего он взял, что ночью ему звонила непременно Соня Розенблюм? Да она и не помнит о нем…

Он перевел дух и сказал:

– Вольф, разве вы не знаете, Соня в Риге… или в Мюнхене… – теперь уже дал трещину голос Чанова. – Но она приедет. Обещала… Блюхеру.

– Не слышу уверенности в голосе. И при чем здесь Блюхер?.. – Чанов понял, что Вольф прав, Блюхер ни при чем. – Знаете что, Кузьма Андреич, давайте подождем до Рождества.

– Мы отметили Рождество вчера, – как о трагедии сообщил Кузьма.

– А я еще раз отмечу, с вами… По-православному, седьмого января. Вы православный?

– Меня крестила бабушка.

– Ну, вот. А меня няня. Так, значит, до Рождества. Я пока что Милю найду. Да и Сашку пристрою. Бойлерную тоже не бросишь, пока Миля гастролирует… она в бойлерной сутки дежурит, двое отдыхает. Теперь вот я, в том же ритме анапеста… Неприятный размер… – Он замолчал и вдруг уверенно изрек: – Соня Розенблюм тоже приедет к вам на Рождество. Нет, на Новый год. Я знаю, она приедет.

«Он меня жалеет…» – подумал Чанов и не устыдился, не рассердился. У него даже благодарно потеплело под ложечкой.

– А как там мой Пашка? – спросил Вольф.

– У него еще сессия.

– Значит, тоже на Рождество… Ну, все! Не скучайте.

Вольф повесил трубку.

Настала такая тишина, как будто Чанов оглох. Наконец, будто пузырек воздуха лопнул у него в ухе, он услышал собственное дыхание и шорох простыней. Успокоившись, подумал: «Буду лежать в этой шкатулке. От Рождества до Рождества…».