Она пошла вместе с Куртни-Бригсом к входной двери. Они не задержались. Она вернулась меньше чем через минуту и решительно прошла к камину, скинула с плеч плащ и аккуратно повесила его на спинку софы. Потом, встав на колени, взяла пару латунных щипцов и начала укладывать дрова, подправляя уголек к угольку — каждый язычок пламени лизал свой горящий уголек. Не глядя на Делглиша, она сказала:

— Наш разговор прервали, инспектор. Вы обвиняли меня в убийстве. Я уже однажды сталкивалась с подобным обвинением, но, по крайней мере, суд в Фельсенхаме предъявлял некие доказательства. Какие доказательства есть у вас?

— Никаких.

— И вы никогда их не найдете.

Она говорила без гнева или самодовольства, но с напряжением, со спокойной окончательной убежденностью, не имевшей ничего общего с невиновностью. Глядя вниз на ее сияющую голову, озаренную огнем камина, Делглиш сказал:

— Но вы и не отрицаете этого. Вы пока еще не лгали мне, и я предполагаю, что вы не станете этого делать сейчас. Зачем ей было убивать себя таким образом? Она любила комфорт. Зачем выбирать такой мучительный способ смерти? Самоубийцы редко так поступают, если только они не психопаты, которым все равно. Она имела доступ ко множеству обезболивающих средств. Почему не воспользоваться одним из них? Зачем затруднять себя настолько, что красться холодной ночью в садовую сторожку, чтобы обрекать себя на одинокую агонию? Ее даже не поддерживало удовлетворение от публичности шоу.

— Такое случается.

— Не часто в этой стране.

— Возможно, она была психопаткой, которой было все равно.

— Разумеется, так и скажут.

— Она могла осознать, что важно затруднить опознание тела, если она хотела убедить вас, что Гробель — это она. Вместе с письменным признанием, получив кучку обуглившихся костей, почему вы должны были продолжать беспокоиться? Не было никакого смысла в том, чтобы убить себя ради того, чтобы меня защитить и дать вам возможность без труда установить личность.

— Так могла бы рассуждать умная и дальновидная женщина. Она не обладала ни тем ни другим.

Но вы — именно такая. Должно быть, вам казалось, что стоит попробовать. И даже если бы мы ничего не узнали об Ирмгард Гробель и Фельсенхаме, вам было важно избавиться от Брамфет. Как вы говорили, она даже убить не могла, чтобы не запутаться в этом. Она уже однажды запаниковала, когда попыталась убить меня. Она легко могла снова запаниковать. Она годами была для вас обузой; теперь она представляла собой непосредственную опасность. Вы ие просили ее убивать ради вас. Из этого затруднения не существовали более разумные выходы. С угрозами Пирс можно было бы разобраться, если бы сестра Брамфет сохранила хладнокровие и сообщила вам о случившемся. Но она решила продемонстрировать свою преданность самым зрелищным способом, па который только была способна. Она убила, чтобы защитить вас. И эти две смерти неразрывно связывали вас с ней на всю жизнь. Как вы могли надеяться на свободу и безопасность, пока была жива Брамфет?

— Не собираетесь ли вы рассказать мне, как я это сделала?

Они могли показаться, подумал Делглиш, двумя коллегами, вместе обсуждающими дело. Даже сквозь собственную слабость он понимал, что этот немыслимый разговор был просто недопустимым, что женщина, стоящая на коленях у его ног, была врагом, что ее ум, противостоящий ему, был непобедим. Она уже не надеялась теперь спасти свою репутацию, но продолжала бороться за свою свободу, возможно, даже за свою жизнь. Он сказал:

— Я могу рассказать вам, как это сделал бы я. Это было нетрудно. Ее спальня была ближе всех остальных к двери вашей квартиры. Я полагаю, она сама попросила эту комнату, и о чем бы ни просила сестра Брамфет, ей невозможно было отказать. Потому что она знала об Институте Щтайпхофф? Потому что она держала вас этим? Или просто потому, что она придавила вас грузом своей преданности и у вас не хватало безжалостности, чтобы вырваться на свободу? Так что она спала поблизости от вас.

Я не знаю, как она умерла. Это могла быть таблетка, какая-то инъекция, что-то, что вы дали ей, сказав, что это поможет ей уснуть. Она уже написала, по вашей просьбе, свое признание. Мне интересно, как вы убедили ее это сделать? Не думаю, что она хоть на мгновение предполагала, что оно будет использовано. Оно не было адресовано мне или какому-то конкретному лицу. Мне представляется, что вы объяснили ей, что надо написать что-то, просто на случай, если с ней или с вами что-то произойдет, и что в будущем может оказаться необходимым иметь свидетельство того, что в действительности произошло, доказательство, которое защитит вас. Итак, она написала эту простую записку, вероятно, под вашу диктовку. В ней есть прямота и ясность, малосвойственные, насколько я понимаю, сестре Брамфет.

И вот она умирает. Вам остается только перенести ее тело на два ярда, чтобы обезопасить себя. Тогда это самая рискованная часть вашего плана. Предположим, внезапно появятся сестра Гиринг или сестра Рольф? Тогда вы открываете дверь сестры Брамфет и дверь вашей квартиры и внимательно прислушиваетесь, дожидаясь, пока коридор освободится. Потом вы перекидываете тело через плечо и быстро идете в свою квартиру. Вы укладываете тело на постель и возвращаетесь, чтобы запереть дверь ее спальни и закрыть свою входную дверь. Она была пухлой, но невысокой женщиной. Вы высоки, сильны и натренированы переносить беспомощных пациентов. Эта часть работы не была трудной.

Но теперь вы должны перенести ее к себе в машину. Это удобно, поскольку к вашему гаражу есть доступ через нижний холл и частную лестницу. Внешняя и внутренняя дверь квартиры заперты, так что вы можете не бояться, что вам помешают. Тело закинуто на заднее сиденье машины и покрыто дорожным ковром. Потом вы едете по территории и разворачиваете машину под деревьями, как можно ближе к садовой сторожке. Вы не выключаете двигатель. Это важно для того, чтобы можно было быстро уехать, вернуться в квартиру до того, как пожар станет заметен. Эта часть плана слегка рискованна, по дорогой на Вестминстер-роуд редко пользуются после наступления темноты. Призрак Нэнси Горриндж заботится об этом. Было бы неудобно, но отнюдь не катастрофично, если бы вас там увидели. В конце концов, вы Матрона, ничто не может вам помешать совершить ночную поездку. Если бы кто-нибудь прошел мимо, вам пришлось бы отъехать и выбрать другое место или другое время. Но мимо никто не проходит. Машина стоит в зарослях деревьев, фары выключены. Вы переносите тело в сторожку. Потом следует второй поход, за канистрой с бензином. И после этого делать больше ничего не надо, остается только облить бензином тело, окружающую мебель и кучки древесины, после этого с порога кинуть туда зажженную спичку.

Нужна секунда, чтобы снова сесть в машину и поехать обратно, главное — миновать двери гаража. Как только они закроются за вами — вы в безопасности. Конечно, вы знаете, что пожар разгорится с такой силой, что будет виден почти сразу же. Но к этому времени вы уже будете в своей квартире, вы готовы к тому, что вот-вот раздастся телефонный звонок и вам сообщат, что пожарпая машина уже в пути, вы готовы позвонить мне. И записка самоубийцы, которую она вам оставила и которая, возможно, не пригодится, уже готова, чтобы передать ее мне.

— И как вы это докажете? — тихо спросила она.

— Вероятно, никак. Но я знаю, что все произошло именно так.

— Но вы попытаетесь это доказать, не так ли? В конце концов, неудача была бы невыносимой для Адама Делглиша. Вы попытаетесь доказать это, независимо от того, чего это будет стоить вам или кому бы то ни было еще. И наконец, всегда есть шанс. Не стоит сильно надеяться на отпечатки шин под деревьями, разумеется. Последствия пожара, колеса пожарной машины, топтавшиеся там люди уже уничтожили все следы па земле. Но тогда вы наверняка тщательно обследуете мою машину изнутри, в особенности коврик. Не пренебрегайте дорожным ковриком, старший инспектор. Там могут остаться частицы одежды, возможно, даже несколько волосков. Но это не будет удивительно. Мисс Брамфет часто ездила со мной; дорожный коврик, собственно говоря, принадлежал ей; он, вероятно, покрыт ее волосами. Но что насчет улик в моей квартире? Если я несла ее тело вниз по узкой задней лестнице, наверняка на стенах остались отметины там, где их касались ноги? Разумеется, если у женщины, убившей Брамфет, не хватило сообразительности сиять туфли с ног жертвы и нести их отдельно, например повесив за шнурки на шею. Вы могли бы проверить, сколько пар обуви было у Брамфет. В конце концов, кто-то в Найтипгейл-Хаус может рассказать вам об этом. У нас так мало личных тайн друг от друга. И никакая женщина не пойдет в лес босиком, хотя бы и навстречу своей смерти.

А другие улики в квартире? Если я убила ее, разве не должно там остаться шприца, баночки с таблетками, чего-нибудь, что указывало бы, как я это сделала? Но и в ее, и в моем шкафчике для лекарств есть только запас аспирина и снотворного. Предположим, я дала ей снотворное? Или просто оглушила или задушила ее? Один способ ничем не хуже другого, если только не создает беспорядка. Каким образом вы смогли бы доказать, как она умерла, если все, что у вас есть для вскрытия, — это несколько обуглившихся костей? К тому же имеется записка самоубийцы, написанная ее собственным почерком и содержащая факты, которые мог знать только убийца Пирс и Фоллон. Как бы вы ни представляли себе это дело, старший инспектор, неужели вы хотите мне сказать, что коронер не удовлетворится тем, что Этель Брамфет написала это письмо в качестве своего признания перед тем, как сжечь себя?

Делглиш понял, что он больше не может оставаться в вертикальном положении. Он боролся теперь не только со слабостью, но и с тошнотой. Рука, опиравшаяся на каминную полку, была холоднее, чем мрамор, и скользкой от пота, и сам мрамор казался мягким и податливым, как замазка. Его рана начала болезненно пульсировать, и тупая головная боль, которая до этого доставляла не более чем смутное неудобство, становилась все острее, ему казалось, что иглы колют его за левым глазом. Упасть в обморок к ее ногам было бы непереносимым унижением. Он протянул руку и нащупал спинку ближайшего стула. Потом он осторожно опустился на него. Ее голос, казалось, доносился откуда-то издалека, но, по крайней мере, он мог слышать ее слова и знал, что его собственный голос звучит по-прежнему ровно. Она сказала:

— Предположим, я сказала бы вам, что могу справиться со Стивеном Куртни-Бригсом, что никто, кроме нас троих, не может узнать о Фельсенхаме. Захотите ли вы исключить мое прошлое из вашего отчета, чтобы смерть этих девочек, по крайней мере, не оказалась напрасной? Для этой больницы важно, чтобы я осталась здесь в качестве Матроны. Я не прошу вас о милосердии. Я беспокоюсь не о себе. Вы никогда ие докажете, что я убила Этель Брамфет. Разве вы ие будете выглядеть смешно, если попытаетесь это доказать? Разве самым мужественным и разумным решением ие будет забыть о том, что этот разговор вообще состоялся, принять признание Брамфет за правдивое, каким оно и является, и закрыть дело? Он ответил:

— Это невозможно. Ваше прошлое — часть улик. Я не могу скрывать улики или опускать имеющие отношение к делу факты только потому, что они мне не поправились. Если бы я однажды так поступил, мне пришлось бы бросить свою работу. Не просто это конкретное дело, а свою работу. И навсегда.

— А вы, разумеется, не можете этого сделать. Что будет делать такой человек, как вы, без работы, без этой своей работы? Он станет уязвимым, как все остальные. Вам, вероятно, даже пришлось бы начать жить и чувствовать как обычный человек.

— Вы не сможете меня этим задеть. Зачем вам унижать себя такими попытками? Есть инструкции, приказы, есть присяга. Без них никто не смог бы спокойно выполнять работу полиции. Без них Этель Брамфет не была бы в безопасности, вы не были бы в безопасности, какая-нибудь условная Ирмгард Гробель не была бы в безопасности.

— Именно поэтому вы ие хотите мне помочь?

— Не только поэтому. Мой выбор — этого не делать.

Она сказала печально:

— По крайней мере, это честно. И у вас нет никаких сомнений?

— Разумеется, есть. Я не настолько высокомерен. Сомнения есть всегда.

И так оно и было. Но это были интеллектуальные и философские сомнения, не очень мучительные и не очень настойчивые. Прошло много лет с тех пор, когда они не давали ему спать по ночам.

— Но ведь есть инструкции, не так ли? И приказы. Присяга, наконец. Это очень удобные щиты, чтобы укрыться за ними, если сомнения становятся невыносимыми. Я знаю. Я когда-то сама укрывалась за ними. Вы и я не столь уж различны между собой в конечном итоге, Адам Делглиш.

Она взяла свой плащ со спинки софы и накинула себе па плечи. Она подошла к нему и встала перед ним, улыбаясь. Потом, заметив его слабость, она протянула к нему обе руки и помогла подняться. Они стояли там лицом друг к другу. Внезапно зазвенел дверной звонок и почти одновременно резко, настойчиво зазвонил телефон. Для них обоих начался день.