Глава 7
Красивая молодая японская чета, посетившая магазин Роберта Чилдана и носившая фамилию Казуора, связалась с ним по телефону к концу недели и пригласила на обед.
Он очень ждал этого звонка, приглашение посетить их квартиру вызвало у него восторг.
Он закрыл «Американские художественные промыслы» чуть раньше обычного и нанял педикеб, чтобы поехать в привилегированный район, где жили Казуора. Он хорошо знал этот район, белые там не жили.
Гладя из педикеба, катившего по извилистым улицам с разбитыми там и сям газонами и декоративными ивами, на современные многоквартирные дома, Чилдан восхищался изяществом архитектуры. Чугунные литые решетки балконов, высокие и в то же время современные колонны, мягкие пастельные тона, использование всевозможных орнаментов — все это представляло собой произведение искусства. Он помнил те послевоенные годы, когда здесь не было ничего, кроме руин.
Игравшие на улицах японские дети наблюдали за ним без всякого интереса и сразу же возвращались к своему футболу или бейсболу. А вот реакция взрослых была иная.
Хорошо одетые молодые японцы, выходя из своих автомобилей и входя в парадные жилых домов, не без удивления следили за ним. Он живет здесь? Им было просто интересно. Это были молодые японцы-бизнесмены, приехавшие домой из своих контор, даже главы Торговых Представительств жили здесь. Он заметил на стоянке «кадиллаки». По мере того, как педикеб все ближе продвигался к месту назначения, он нервничал все больше и больше.
Поднимаясь по лестнице к квартире Казуора, он подумал: «Вот он я. Приглашен, и не просто по делу, а гостем к обеду».
Он, конечно, особенно мучился с костюмом, но теперь, по крайней мере, он мог быть уверен, что его внешность соответствует обстоятельствам. «Да, соответствует, — подумал он. — Как я выгляжу? Никого это не введет в заблуждение. Я не принадлежу к ним, я чужеродное тело здесь, на этой самой земле, которую белые расчистили и где построили один из самых прекрасных городов. А теперь я посторонний в своей собственной стране».
По устланному ковром коридору он подошел к нужной двери и нажал кнопку звонка.
Дверь открылась. Перед ним стояла молодая миссис Казуора в шелковом кимоно и оби — ярком шелковом широком поясе. Ее длинные черные волосы были заколоты в сверкающий клубок ниже затылка. Она приветливо улыбнулась. Позади нее, в гостиной, стоял муж, держа в руке бокал и кивая головой.
— Мистер Чилдан, заходите.
Чилдан поклонился и вошел.
Квартира была обставлена со вкусом, в высшей степени утонченным вкусом и одновременно несла на себе отпечаток аскетизма.
Совсем немного предметов обстановки: торшер, стол, книжный шкаф, литография на стене. Невероятное, непревзойденное, присущее только японцам чувство «ваби», такого не могло быть в европейских жилищах. Способности найти в самых обыденных предметах красоту не меньшую, чем в изысканных и замысловатых вещицах. И все благодаря определенному их расположению в пространстве.
— Выпьете? — спросил мистер Казуора. — Виски с содовой?
— Мистер Казуора… — начал Чилдан.
— Просто Пол, — сказал молодой японец.
Затем, указывая на жену, он сказал:
— Бетти. А вы…
— Роберт, — пробормотал Чилдан.
Усевшись на мягком ковре со стаканами в руках, они слушали запись «кото» — японской тринадцатиструнной арфы. Пластинка была совсем недавно выпущена фирмой «Хиз мистерс войс» по японской лицензии и была очень популярна. Чилдан обратил внимание на то, что вся музыкальная установка была куда-то спрятана, даже динамики. Он не мог определить, откуда льются звуки.
— Не зная ваших вкусов, мы не стали искушать судьбу.
Бетти улыбнулась.
— На кухне в электропечи жарятся бифштексы. Гарниром будет печеный картофель в кисло-сладком соусе с луком. По принципу: никогда не прогадаешь, подавая гостю бифштекс в первую же встречу.
— Весьма польщен, — сказал Чилдан. — Я обожаю бифштексы.
Это действительно было так. Ему редко приходилось пробовать бифштексы. Громадные скотоводческие фермы Среднего Запада давно уже не присылали мяса на западное побережье большими партиями, и он не мог вспомнить, когда в последний раз ел хороший бифштекс.
Теперь пришла его очередь одарить хозяев.
Из внутреннего кармана пиджака он извлек небольшую вещицу, завернутую в китайскую шелковую бумагу. Он осторожно положил ее на столик. Хозяева сразу же заметили это, и тогда он сказал:
— Подарок. Безделушка. Чтобы хоть как-то отблагодарить за покой и радость, которые я вкусил в вашем доме.
Он развернул бумагу и показал им подарок: кусочек слоновой кости, точеный китобоями Новой Англии более столетия назад, крохотное, украшенное орнаментом произведение искусства, называвшееся резьбой по слоновой кости. Хозяева знали толк в резьбе, которой моряки занимались в свободное время. Ни один предмет не был столь законченным выражением культуры старых США.
Наступила торжественная тишина.
— Спасибо, — сказал Пол.
Роберт Чилдан поклонился.
В душе его на мгновение разлился покой. Это подношение есть, по определению «Книги перемен», своего рода возлияние.
Какая-то часть тревоги и подавленности, терзавших его, стала покидать его душу.
От Рэя Келвина он получил возмещение за кольт сорок четвертого калибра и вдобавок письменное заверение в том, что подобное не повторится. Однако это не уменьшило груза, лежавшего на сердце.
Только сейчас, в этом не относящемся к бизнесу положении, у него исчезло ощущение, что все в мире летит к черту.
«Ваби», окружавшее его и излучавшее гармонию, — вот это что. Соразмерность, равновесие. Они так близки к Тао, эти двое молодых японцев. «Вот почему на меня так подействовало их появление: я еще тогда почувствовал присутствие в них Тао, собственными глазами увидел его отблеск».
Очень интересно, на что это похоже — по-настоящему постичь Тао? Тао — это то, что сначала свет, а потом тьма. Оно есть причина взаимодействия двух основных сил и таким образом обуславливает обновление. Благодаря этому сдерживается распад мира. Вселенная никогда не исчезает, потому что, как только покажется, что мир окутывается мраком, что он и вправду берет верх над миром, тут же в самых глубинах тьмы зарождаются ростки света. Таков путь развития. Когда зерно падает, оно падает на землю, в почву. И там, глубоко внизу, невидимое взору, оно прорастает и дает начало новой жизни.
— Настоящий шедевр, — сказала Бетти.
Она присела на колени и предложила ему тарелку с маленькими ломтиками сыра.
Он с благодарностью взял два.
— Сегодняшний день весь заполнен известиями из-за рубежа.
Пол прихлебнул из бокала.
— Когда я ехал вечером с работы домой, передавали прямую трансляцию грандиозной церемонии национальных похорон в Мюнхене. Там было пятидесятитысячное шествие с флагами и тому подобное. Все время пели «Был у меня товарищ». Сейчас тело усопшего доступно для всех преданных членов партии.
— У доктора Геббельса такие прелестные дети, — продолжал Чилдан. — И все очень способные.
— Да, это верно. Он, в отличие от других крупных высокопоставленных лиц Германии, примерный семьянин, — сказал Пол. — Нравы других весьма сомнительны.
— Я бы не очень доверял слухам, — возразил Чилдан. — Вы, вероятно, имеете в виду Рема? Это древняя, давно позабытая история.
— Я скорее имел в виду Германа Геринга.
Пол медленно потягивал виски и разглагольствовал.
— Говорят, он, подобно Рему, устраивает оргии, отличающиеся фантастическим разнообразием. От одного упоминания о них мороз пробирает по коже.
— Это все ложь, — отозвался Чилдан.
— Да ну его. Этот субъект не заслуживает того, чтобы о нем говорили, — тактично вмешалась Бетти, глядя на обоих мужчин.
Они допили стаканы, и она вышла наполнить их вновь.
— Политические дискуссии всем горячат головы, — заметил Пол. — А самое главное, не терять ее.
— Да, — согласился Чилдан. — Спокойствие и порядок. Только при таких условиях все вернется на свои места.
— Период после смерти вождя — период критический в тоталитарном обществе, — сказал Пол. — Отсутствие традиций и влияния среднего класса на общественную жизнь в сочетании с…
Он запнулся.
— А не лучше ли бросить разговоры о политике?
Он улыбнулся, как простой студент.
Роберт Чилдан почувствовал, как краска заливает лицо, и склонился над новым стаканом, чтобы укрыться от глаз своих хозяев.
Какой ужасный разговор он затеял. Во все горло по-идиотски спорить о политике. Бестактность его не имела границ. И только врожденный такт хозяина дома позволил спасти вечер. «Мне еще нужно многому научиться, — подумал Чилдан. — Они такие воспитанные и вежливые, а я кто? Белый варвар. Ведь правда?»
Некоторое время он смаковал виски, стараясь придать лицу выражение удовлетворенности. «Нужно всегда следовать их примеру, — сказал он себе, — всегда соглашаться».
Тут он с ужасом подумал, что его уму приходится продираться теперь сквозь рогатки, поставленные алкоголем. Да еще усталостью и волнением. «Нужно держаться, иначе меня больше никогда не пригласят, может, и теперь уже поздно». Его охватило отчаяние.
Бетти, вернувшись из кухни, снова уселась на ковер. «Какая привлекательная, — снова подумалось Чилдану. — Такое нежное тело. У них прекрасные фигуры: никакого жира, никаких выпуклостей. Им не нужны ни грации, ни пояса». Свои чувства нужно скрывать любой ценой, и тем не менее порой он не мог сдержаться и то и дело украдкой поглядывал на нее. Прелестный темный цвет кожи, волос, глаз. «В сравнении с ними мы выпечены только наполовину. Нас вышвырнули из печи прежде, чем мы допеклись. Как в древней легенде аборигенов о белых пришельцах. Как это близко к истине».
Нужно думать о чем-нибудь другом, найти какую-нибудь расхожую тему, все, что угодно. Висела неловкая пауза, делавшая его напряжение жгучим, невыносимым.
О чем же, черт побери, говорить? О чем-нибудь безопасном. Он скользнул взглядом по невысокому черному шкафу.
— У вас, я смотрю, там «Саранча садится тучей»? — сказал он. — От многих слышал о книге, но большая занятость не позволила мне ее прочесть.
Он поднялся и направился к шкафу, где стояла книга, тщательно выверяя каждое движение с выражением на их лицах. Они, казалось, допускали такой поворот общения, и поэтому он продолжил:
— Детектив? Вы уж простите мое крайнее невежество.
Теперь он листал книгу.
— Вовсе даже не детектив, — отозвался Пол. — Просто весьма интересная форма утопии, возможная только в жанре фантастики.
— О нет, — не согласилась Бетти. — Фантастика здесь ни при чем. Там, в фантастике, речь идет о будущем, где наука ушла далеко вперед по сравнению с нашим временем. А эта книга не укладывается в подобные рамки. Тут дело происходит не в будущем.
— Но, — возразил Пол, — в ней идет речь об альтернативном настоящем. Есть множество широко известных фантастических романов подобного рода.
Повернувшись к Роберту, он пояснил:
— Простите мне мою дотошность, но жена моя знает, что я долгие годы был страшным любителем научной фантастики. Она поглотила меня в раннем детстве, когда мне было еще лет двенадцать. Это было в самом начале войны.
— Понимаю, — вежливо сказал Чилдан.
— Хотите взять «Саранчу»?
Пол улыбнулся.
— Мы скоро ее дочитаем, самое большее через день или два. Так как моя контора в центре города, недалеко от вашего знаменитого магазина, я мог бы с радостью занести ее вам в обеденный перерыв.
Некоторое время он молчал, а затем продолжил, как показалось Чилдану, повинуясь какому-то знаку Бетти.
— Вы и я, Роберт, могли бы тогда вместе пообедать.
— Благодарю вас, — сказал Чилдан.
Это было все, что ему удалось вымолвить.
Обед в одном из центральных модных ресторанов для бизнесменов. Он и этот изысканный современный высокопоставленный японец! Об этом он и мечтать не смел. Все поплыло у него перед глазами.
Однако он продолжал просматривать книгу и только кивнул.
— Да, — отозвался он наконец, — эта книга, вероятно, очень интересная. Мне бы очень хотелось прочитать ее. Я всегда стараюсь быть в курсе того, о чем так много спорят.
Но тут же новые сомнения стали одолевать его. Стоило ли ему именно так высказываться, признаваться, что его интерес к книге обусловлен модой на нее? Может, это дурной тон? Он не знал, так ли это, но тем не менее почувствовал, что так.
— Нельзя судить о книге только на том основании, что она бестселлер, — сказал он. — Это всем известно. Многие из бестселлеров — ужасный хлам. Но, однако, эта книга…
Он в нерешительности замолчал.
— Вы правы, — сказала Бетти, — у большинства на самом деле скверный вкус.
— То же самое относится и к музыке, — поддержал Пол. — Сейчас мало кто интересуется, например, подлинным американским народным джазом. Вот вам, Роберт, нравятся Ванк Джонсон или Кид Ори и им подобные? У меня целая дискотека такой музыки: оригиналы пластинок фирмы «Дженет».
— К сожалению, я немного знаю о негритянской музыке.
По их виду он понял, что это признание не доставило им большого удовольствия.
— Я предпочитаю классику, Баха и Бетховена.
Конечно же, это произвело желанное впечатление. Но все же он ощущал некоторую натянутость. Неужели они предполагали, что он будет отрицать музыку великих европейских мастеров, не подвластную времени классику, ради нью-орлеанского джаза, родившегося в притонах и кабачках негритянских кварталов?
— Пожалуй, если я поставлю вам что-нибудь из избранного этих нью-орлеанских королей ритма… — начал Пол.
Он собрался выйти из комнаты, но Бетти бросила на него предупреждающий взгляд, и он нерешительно пожал плечами.
— Обед уже почти готов, — сказала она.
Пол вернулся на свое место и сел, пробормотав, как показалось Роберту, несколько раздраженно:
— Джаз из Нью-Орлеана — это самая подлинная народная музыка. Ее корни на этом континенте. Все остальное пришло из Европы, например эти старомодные струнные баллады на английский манер.
— Мы непрерывно спорим друг с другом.
Бетти улыбнулась Роберту.
— Я не разделяю его любви к старому джазу.
Все еще держа в руках экземпляр «Саранчи», Чилдан спросил:
— Какого рода альтернативное настоящее описывается в этом романе?
Бетти ответила не сразу.
— То, в котором Германия и Япония проиграли войну.
Повисла пауза.
Наконец Бетти грациозно поднялась и сказала:
— Пора обедать. Пожалуйста к столу, двое изголодавшихся джентльменов, утомленных делами и заботами.
На обеденном столе, покрытом большой белой скатертью, столовое серебро, фарфор, высокие грубые салфетки, в которых Роберт узнал старинные американские подгузники.
Приборы были также из безукоризненного американского серебра высшей пробы.
Чашки и блюдца темно-голубого и желтого цветов производства фирмы «Ройял Альберт». Это была очень редкая посуда, и Роберт не мог не залюбоваться ею, испытывая при этом профессиональное восхищение.
Тарелки же не были американскими. На вид это были японские тарелки, но он не стал бы этого утверждать. Это было вне поля его деятельности.
— Это фарфор Имари, — сказал Пол.
Он угадал мысли Роберта.
— Из Ариты. Он считается одним из лучших в Японии.
Они сели за стол.
— Кофе? — спросила Бетти у Роберта.
— Да, — ответил он. — Спасибо.
— После обеда, разумеется, — сказала она.
Она направилась к тележке с кушаньями.
Пища показалась Чилдану восхитительной.
Бетти великолепно готовила. Особенно ему понравился салат. Авокадо, сердцевина артишоков, цветная капуста… Слава Богу, что его не потчуют японской пищей, смесью зелени и кусочков мяса: ею он был сыт по горло со времен окончания войны.
И морскими продуктами. К счастью, его положение позволяет обходиться без креветок и всяких других моллюсков.
— Хотелось бы узнать, — поинтересовался Роберт, — каким, по мнению автора, был бы мир, если бы Германия и Япония проиграли войну?
Некоторое время не отвечали ни Пол, ни Бетти.
— Разница была бы очень существенной, — отозвался Пол. — Но лучше об этом прочесть самому. Если вы сейчас все узнаете, впечатление от книги будет испорчено.
— У меня по данному вопросу есть одно очень твердое убеждение, — сказал Роберт. — Я не раз обдумывал этот вариант и пришел к выводу, что в мире было бы все намного хуже.
Он слышал свой твердый, резкий теперь голос.
— Намного хуже.
Эти слова, казалось, удивили их, а может быть, тон, которым они были произнесены.
— Повсюду господствовал бы коммунизм, — продолжал Роберт.
Пол кивнул.
— Автор, мистер Готорн Абеденсен, со всех сторон рассмотрел этот вопрос — беспрепятственное распространение Советской России. Но так же как и в первой мировой войне, даже будучи на стороне победителей, отсталая, в основном крестьянская Россия, естественно, получает кукиш. Становится посмешищем в крупных размерах — вспомните ее войну с Японией, когда…
— Теперь же пришлось пострадать нам, оплачивая цену нынешней ситуации, — сказал Роберт. — Но мы сделали это по доброй воле, чтобы остановить нашествие славянского мира.
Бетти тихо сказала:
— Лично я не верю ни в какие исторические бредни о нашествии со стороны любых народов. Славян ли, китайцев или японцев.
Она безмятежно посмотрела на Роберта.
Было видно, что ее не занесло, что она абсолютно владеет собой и что она просто намеревалась выразить свои чувства. На щеках ее появился яркий румянец.
Какое-то время они молча ели.
«Снова я осрамился, — признался себе Чилдан. — Невозможно избежать этой темы, потому что она повсюду: в книге, которая случайно попадает в руки, в этих подгузниках — добыче завоевателей. Мародерство, учиненное по отношению к моему народу. Взгляни в лицо фактам. Пытаешься убедить себя в том, что эти японцы и ты похожи? Но погляди, даже когда ты прославляешь их победу, опускаешься до того, что радуешься поражению своего народа, — все равно мы стоим на разных позициях. То, что определенные слова значат для меня, имеет совершенно противоположное значение для них. У них другие мозги и другие души. Смотри, они пьют из английских фарфоровых чашек, пользуются американскими столовыми приборами, слушают негритянскую музыку. Это все на поверхности. Преимущества богатства и власти делают все это доступным для них, но это все суррогат, наносное. Даже эта «Книга перемен», которой они почти что придушили нас, — она китайская, позаимствованная у другого, ранее покоренного народа. Кого они думают одурачить? Самих себя? Воруют обычаи и справа и слева: одежду, еду, разговоры, походку. Ну хотя бы только взгляни, как и с каким смаком они пожирают печеный картофель со сметаной и сыром, это старинное американское блюдо, также ставшее их трофеем. Никого они не одурачат, вот что я вам скажу, а меня — меньше всего. Только белые расы наделены даром творчества, — размышлял он. — И тем не менее я — чистокровный представитель этих рас — должен разбивать об пол лоб перед этими двумя. Только подумай, что было бы, если бы мы победили! Да мы бы стерли их с лица земли. Сегодня не было бы Японии, а США были бы единственной могучей процветающей державой на всем необъятном мире. Я должен обязательно прочесть эту книгу… «Саранчу», — подумал он. — Это мой патриотический долг».
— Роберт, вы совсем не едите, — мягко заметила Бетти. — Разве еда плохо приготовлена?
Он сразу же зацепил полную вилку салата.
— Нет, — сказал он. — Это воистину самая превосходная еда, которую мне только приходилось есть за последние годы.
— Спасибо, — сказала она, явно польщенная его словами. — Я изо всех сил старалась приготовить настоящую… Например, я делала покупки только на крохотных американских базарчиках, удаленных от центральных улиц, где нам пытаются выдать итальянские или мексиканские продукты за американские.
«Да, вы довели нашу пищу до совершенства, — подумал Роберт Чилдан. — Общее мнение справедливо: у вас безграничные способности к подражанию. Яблочный пирог, кока-кола, увлечение кинофильмами, Гленом Миллером… Вы могли бы склеить искусственную Америку из жести и рисовой бумаги, бумажную мамулю на кухню, бумажного па, читающего газету, бумажного беби у его ног. Все, что угодно».
Пол молча наблюдал за Чилданом. Роберт, внезапно заметив это внимание, оборвал ход мыслей и сосредоточился на еде.
«Он что, и мысли умеет читать, видеть то, что я думаю на самом деле? Пожалуй, внешне я ничем себя не выдал. Лицо соответствует ситуации. Нет, все в порядке».
— Роберт, — сказал Пол, — поскольку вы здесь родились и выросли, употребляете местные, трудно переводимые выражения, хорошо знакомы с культурой и обычаями своего народа, вы, возможно, окажете мне помощь в понимании одного явления, с которым я недавно столкнулся. Разъясните мне смысл некоторых фильмов двадцатых годов, которые мне довелось увидеть.
Роберт слегка поклонился.
— В этих фильмах главную роль играет ныне уже давно забытый актер, некто Чаплин. Это неловкий, жалкий человек, над которым издеваются все окружающие, и тем не менее его страдания, его нескончаемые несчастья вызывают у белой публики какой-то совершенно неконтролируемый смех. Я несколько раз пытался докопаться, что же может быть смешного в зрелище страданий хорошего, порядочного человека? В каких аспектах вашей культуры или религии таятся корни такого отношения? Может быть, только потому, что актер по национальности — еврей?
— Если бы Германия и Япония проиграли войну, — немедленно отозвался Роберт, — то сегодня миром правили бы евреи. С помощью Москвы и Уолл-стрита.
Оба японца, и мужчина и женщина, казалось, отпрянули. Они поникли, стали холоднее, ушли в себя. Даже в комнате, казалось, стало холоднее. Роберт Чилдан почувствовал одиночество. Он продолжал есть, но уже не вместе с ними.
Что он натворил?
Что именно они неправильно истолковали?
Глупая неспособность их уловить оттенки чужого языка, западного образа мышления? Ускользнувшее от них значение сказанного и вызванная тем самым обида?
«Какая трагедия, — подумал он, продолжая есть. — И тем не менее, что с этим поделаешь?»
Прежняя ясность, та, что существовала несколько минут назад, — должна быть восстановлена во что бы то ни стало.
Только теперь он понял, насколько глубоко различие между ним и ими. Никогда прежде не чувствовал он себя так напряженно, потому что нелепая мечта оказалась такой неосуществимой. «А ведь я многого ожидал от этой встречи. Когда я поднимался по лестнице, мне кружил голову юношеский романтический дурман. Но нельзя игнорировать реальность: мы должны стать взрослыми. А здесь все наполнено этим дурманом. Эти люди и людьми-то в полном смысле этого слова не являются. Носят одежду как обезьяны, которые кривляются в цирке. Они умны, их можно выдрессировать, но это и все. Зачем же я стараюсь угодить им, если это так? Только потому, что победители они, а не мы?
В этот вечер проявился неприятный пунктик моего характера. И я ничего с этим не могу поделать. У меня, оказывается, патологическая наклонность к… ну, скажем, к безошибочному выбору наименьшего из зол. Как у коровы, завидевшей корм: мчусь напропалую, не подумав о результате.
Чем я занимался всегда? Следил за внешними своими проявлениями, потому что так безопаснее, ведь они победители, они командуют. И дальше я буду поступать точно так же, судя по всему. Потому что зачем мне эти неприятности? Они смотрят американские фильмы и хотят, чтобы я их комментировал. Они надеются, что я, белый, могу дать им ответ. Что ж, попробую! Но не сейчас, хотя если бы я видел эти фильмы, то, несомненно, смог бы».
— Когда-нибудь мне удастся посмотреть какой-нибудь из фильмов с этим Чаплином, — обратился он к Полу, — и тогда я смогу довести до вас значение происходящего как на экране, так и в зале.
Пол слегка поклонился.
— Сейчас же работы так много, — продолжал Роберт. — Позже, наверное… Я уверен, что вам не придется долго ждать.
«И все же и он, и Бетти выглядят разочарованно, — подумал Чилдан. — Интересно, а ощущают ли они эту непроходимую пропасть, пролегшую между нами? Будем на это надеяться, — подумал он. — Они заслуживают этого. Смотреть американские фильмы и просить моих пояснений — стыдно».
Он с еще большим наслаждением весь ушел в поглощение пищи.
Ничто больше не портило вечер. Когда он покидал квартиру Казуора в десять часов, он все еще чувствовал уверенность, обретенную во время еды.
Он спускался по лестнице, уже не думая о том, что его могут встретить еще какие-нибудь японцы — жильцы этого дома, сновавшие туда-сюда, в основном в коммунальные дешевые дома. Он вышел на темный тротуар и остановил проходивший мимо педикеб.
«Мне всегда хотелось, — размышлял он по дороге домой, — встретиться с некоторыми своими покупателями в неофициальной обстановке. И ведь не так уж и плохо. Этот опыт, возможно, будет мне хорошим подспорьем в бизнесе».
Встреча с людьми, которых боишься, имеет большое терапевтическое значение. Раскусить их. Тогда исчезнет страх.
Размышляя таким образом, он не заметил, как оказался перед собственными дверьми. Расплатившись с возницей-китайцем, он поднялся по знакомой лестнице.
Здесь, в передней, сидел мужчина, совершенно ему не знакомый. Белый, в пальто, он сидел на диванчике и читал газету.
Как только Чилдан появился на пороге и удивленно застыл там, тот отложил газету, неторопливо поднялся, сунул руку во внутренний карман пальто и вытащил оттуда удостоверение.
— Кемпейтай.
Это был один из «пинки», служащий государственной полиции Сакраменто, учрежденной японскими оккупационными властями.
Чилдан похолодел.
— Вы — Роберт Чилдан?
— Да, сэр.
Сердце его бешено колотилось.
— Недавно, — сказал полицейский, — вас посетил один человек, белый, назвавшийся представителем одного из офицеров имперского флота.
Он сверился с бумагами в папке, которую вытащил из лежавшего на диване портфеля.
— Последовавшее расследование показало, что это совсем не так. Такого офицера не существует, как и такого корабля.
Он внимательно посмотрел на Чилдана.
— Да, это так, — отозвался Чилдан.
— Нам сообщили, — продолжал полицейский, — о попытке шантажа, имевшей место в районе Залива. Этот парень, очевидно, приложил там руку. Не можете ли вы обрисовать его?
— Невысокий, довольно смуглый, — начал Чилдан.
— Похож на еврея?
— Да, — сказал Чилдан, — только теперь это пришло мне в голову, а тогда я каким-то образом просмотрел.
— Вот фото.
Человек из Кемпейтай протянул ему снимок.
— Это он.
Чилдан не чувствовал никаких сомнений. Его несколько ужаснула способность сыска Кемпейтай.
— Как же вы нашли его? Я ведь не сообщал об этом, а позвонил своему оптовому торговцу, Рэю Келвину, и сказал ему о…
Полицейский жестом приказал ему молчать.
— У меня тут есть для вас одна бумага, которую вы должны подписать, и это все. Вам не нужно будет присутствовать на суде, ваше участие в этом деле заканчивается этой предписываемой законом формальностью.
Он протянул Чилдану лист бумаги и ручку.
— Здесь говорится о том, что этот человек посетил вас и что он попытался обмануть вас, выдавая себя за другого, и так далее. Все это вы можете прочесть здесь.
Полицейский отвернул рукав и посмотрел на часы, пока Чилдан читал бумагу.
— По существу здесь все верно?
— По существу — да.
У Роберта Чилдана не было времени уделять этой бумаге должного внимания, да к тому же он был несколько сбит с толку всем, что произошло в этот день.
Но он знал, что этот человек выдавал себя за другого и что был тут какой-то шантаж и, как сказал этот человек из Кемпейтай, парень этот — еврей. Чилдан взглянул на имя под фотографией. Френк Фринк, урожденный Френк Финк. Да, конечно, еврей, любому ясно, да еще с такой фамилией.
Чилдан подписал бумагу.
— Спасибо, — сказал полицейский.
Он собрал свои вещи, нахлобучил шляпу, пожелал Чилдану спокойной ночи и вышел. Все дело заняло каких-нибудь несколько минут.
«Они найдут его, — подумал Чилдан, — где бы он ни скрывался».
Он испытывал большое облегчение. Замечательно, что они так быстро работают.
«Мы живем в обществе законности и порядка, где евреям не дано власти плести свои коварные интриги вокруг невинных людей, мы от этого защищены. И как это я не распознал в нем сразу еврея? Простак я, что ли? Очевидно, я на хитрость и не способен, а это делает человека беспомощным. Не будь закона, я был бы всецело в их власти, этот еврей мог бы убедить меня в чем угодно. Это какая-то форма гипноза. Они могут все общество подчинить себе. Завтра я пойду и куплю эту книгу. Интересно будет взглянуть, как автор представляет себе мир, где правят евреи и коммунисты, где Рейх лежит в развалинах, а Япония — просто провинция России. Россия там, кажется, простирается от Атлантического океана до Тихого. Интересно, описывает ли автор — как там его фамилия? — войну между Россией и США? Занятная книга. Странно, что никто не написал ее раньше».
Он подумал, что такие книги позволяют лучше понять, насколько нам сопутствует удача, даже несмотря на все тяготы… Эта книга дает нам огромный моральный урок. Да, здесь у власти японцы, а мы побежденная нация, но мы должны смотреть вперед, должны строить, а из этого произрастают такие великие свершения, как колонизация планет.
«Последние известия!»— спохватился он.
Удобно усевшись, он включил радио.
«Может быть уже избрали нового рейхсканцлера? Мне лично этот Зейсс-Инкварт кажется наиболее динамичным. Он больше всего подходит для того, чтобы осуществлять смелые проекты. Я хотел бы быть там. Возможно, когда-нибудь у меня будет достаточно денег, чтобы совершить путешествие в Европу и своими глазами увидеть все, что там свершается. Обидно пропустить такое, торчать здесь, на западном побережье, где ничего не происходит. История проходит мимо».
Глава 8
В восемь часов утра Фрейер Гуго Рейсс, рейхсконсул в Сан-Франциско, вылез из своего «мерседеса-220-Е» и взбежал по ступенькам консульства. За ним следовали два молодых служащих МИДа. Дверь была открыта кортежем Рейсса; он вошел внутрь, поднятием руки приветствуя девушек-телефонисток, вице-консула герра Франка, а затем, в приемной кабинета, секретаря консула, герра Пфердхофа.
— Фрейер, — сказал Пфердхоф, — вот радиограмма, только что полученная из Берлина, с грифом номер один.
Это означало, что послание было срочным.
— Спасибо, — сказал Рейсс.
Он снял пальто и передал его Пфердхофу.
— Десять минут назад звонил Креус фон Меер. Он просил, чтобы вы ему перезвонили.
— Спасибо, — сказал Рейсс.
Он сел за небольшой столик у окна кабинета, снял салфетку со своего завтрака, обнаружил на тарелке булочку, яичницу с ветчиной, налил себе черного кофе из серебряного кофейника, затем развернул утреннюю газету.
Звонивший ему Краус фон Меер был шефом СД на территории ТША. Его штаб-квартира, конечно же, располагалась под какой-то фальшивой вывеской в здании аэровокзала. Взаимоотношения между Рейссом и Краусом фон Меером были довольно напряженными. Их юрисдикция перекрещивалась в бесчисленных вопросах. Это было, без сомнения, преднамеренной политикой тузов из Берлина. У Рейсса была почетная должность в СС, чин майора, и это ставило его формально в подчиненное положение перед Краусом фон Меером. Эта должность была дарована ему несколько лет назад, и теперь он понял цель этого назначения.
Но тут он ничего не мог поделать. И все же это до сих пор его раздражало.
Газета, доставляемая Люфтганзой к семи утра, была «Франкфуртер цайтунг».
Рейсс внимательно просмотрел первую страницу. Бальдур фон Ширах под домашним арестом, возможно, в данный момент уже мертв. Очень нехорошо. Геринг на учебной базе Люфтганзы, окруженный опытными ветеранами войны, всецело преданными Борову. К нему не подступиться никаким топорникам СС и СД. А что там с доктором Геббельсом? Вероятнее всего, он в самом центре Берлина, как всегда, полагается на свой ум, свою способность проложить себе путь куда угодно с помощью уговоров. Если Гейдрих пошлет взвод солдат разделаться с ним, маленький доктор не только отговорит их, пожалуй, убедит их перейти на его сторону, сделает их служащими Министерства пропаганды и общественного просвещения.
Он представил себе доктора Геббельса в этот момент в квартире какой-нибудь потрясной киноактрисы, свысока взирающего на марширующие по улицам подразделения вермахта. Ничто не может устрашить этого карлика.
Геббельс будет улыбаться своей презрительной улыбкой, продолжая ласкать прелестную женскую грудь левой рукой, в то время как правой будет писать статью для…
Стук секретаря прервал ход его мыслей.
— Извините меня. Краус фон Меер снова на проводе.
Рейсс встал, подошел к письменному столу и взял трубку.
— Здесь Рейсс.
— Что-нибудь слышно об этом типе из Абвера? — раздался голос шефа местной СД с явным баварским акцентом.
— Гм… — отозвался Рейсс.
Он в недоумении пытался сообразить, к кому относятся слова Крауса фон Меера.
— Насколько мне известно, в данный момент на Тихоокеанском побережье существуют три или четыре типа из Абвера.
— Я имею в виду того, который прибыл сюда на ракете Люфтганзы на прошлой неделе.
— А… — протянул Рейсс.
Прижав трубку к уху плечом, он вынул из кармана портсигар.
— Он сюда не заходил.
— Что он делает?
— Боже, откуда мне знать? Спросите у Канариса.
— Мне хочется, чтобы вы позвонили в Министерство иностранных дел и попросили их, чтобы они связались с Рейхсканцлером и его канцелярией, сказав любому, кто попадется, чтобы он прижал Адмиралтейство, требуя от Абвера либо отозвать своих людей отсюда, либо дать им вразумительные пояснения о причинах пребывания здесь.
— А вы сами не можете этого сделать?
— В нашем ведомстве сплошная неразбериха.
«Они совершенно потеряли из виду этого агента Абвера, — решил Рейсс. — Им, местной организации СД, было кем-то из персонала Гейдриха поручено следить за ним, а они его упустили и теперь хотят, чтобы я таскал каштаны для них из огня».
— Если он сюда заявится, — сказал консул, — я велю кому-нибудь задержать его. Вы можете на меня положиться.
Конечно, шансов на то, что этот тип посетит консульство, было мало. И оба это знали.
— Он, несомненно, скрывается под чужой фамилией, — упрямо продолжал Краус фон Меер. — Мы, естественно, не знаем ее. У него внешность аристократа. Около сорока лет. Капитан. Настоящая фамилия Рудольф Вегенер. Происходит из старой монархической семьи Восточной Пруссии. Вероятно, является сторонником фон Папена.
Рейсс поудобнее расположился в кресле, продолжая в полуха слушать монотонный голос фон Меера.
— Единственное средство, по-моему, с помощью которого можно придержать этих монархистов с кортиками, — урезать бюджет флота, чтобы они были не в состоянии позволить себе…
Наконец Рейссу удалось отвязаться от телефона. Когда он вернулся к завтраку, яичница уже совсем остыла. Кофе, однако, был еще горячим. Он выпил его и принялся за чтение газеты.
«Этому нет конца, — подумал он. — Люди из СД продолжают свою вахту и днем и ночью, им ничего не стоит позвонить и в три часа ночи».
Секретарь Рейсса Пфердхоф просунул голову в дверь кабинета и, увидев, что телефон свободен, сказал:
— Только что был очень тревожный звонок из Сакраменто. Они объявили о том, что на улицах Сан-Франциско свободно разгуливает какой-то еврей.
Они оба, Рейсс и Пфердхоф, рассмеялись.
— Хорошо, — сказал Рейсс. — Скажите им, чтобы они успокоились и прислали нам соответствующие документы. Что-нибудь еще?
— Прочтите соболезнования.
— Много?
— Несколько. Я их оставлю на своем столике, если они вам понадобятся. Я уже разослал ответы.
— Мне нужно приветствие для сегодняшней встречи, — сказал Рейсс. — В час дня. С теми бизнесменами.
— Я вам напомню.
Рейсс откинулся в кресле.
— Хотите пари?
— Только не по поводу медлительности партии. Если вы имеете в виду это…
— Это будет вешатель.
Немного помешкав, Пфердхоф сказал:
— Гейдрих уже достиг своего потолка. Таких людей не допустят к непосредственному контролю над партией, потому что все их боятся. Даже от одной этой мысли у партийных бонз может случиться обморок. Коалиция будет создана за те двадцать пять минут, которые понадобятся первому же автомобилю СС, чтобы проехать по Принц-Альберт-штрассе. В нее войдут все эти воротилы вроде Круппа и Тиссена…
Он умолк, так как к нему подошел с конвертом один из шифровальщиков.
Рейсс протянул руку, и секретарь передал ему конверт.
Это была срочная радиошифровка из Берлина, уже расшифрованная и отпечатанная.
Закончив читать ее, он скомкал радиограмму, положил в большую керамическую пепельницу и поджег зажигалкой. Пфердхоф застыл в ожидании.
— Здесь говорится, что к нам прибывает инкогнито какой-то японский генерал, некто Тадеки. Пожалуйста, отправляйтесь в публичную библиотеку и возьмите один из официальных японских военных журналов, где есть его фотография. Постарайтесь, конечно, сделать это скрытно. Я не думаю, что у нас в консульстве есть какие-нибудь сведения о нем.
Он подошел к запертому сейфу, но затем, видимо, передумал.
— Добудьте любую информацию, какую только можно. Статистические данные. Они должны быть в библиотеке. Этот генерал Тадеки был начальником штаба несколько лет назад. Вы что-нибудь о нем помните?
— Весьма смутно, — сказал Пфердхоф. — В молодости — дуэлянт. Сейчас ему должно быть около восьмидесяти. Мне кажется, он был сторонником какой-то отвергнутой программы по выводу Японии в космос.
— Здесь он потерпел неудачу, — вставил Рейсс.
— Не удивлюсь, если он едет сюда лечиться, — сказал Пфердхоф. — Здесь всегда полно старых японских вояк, пользующихся услугами госпиталя университета, где процветает германская хирургия, совершенно недоступная в Японии. Естественно, это делается втихую. По причинам патриотизма. Так что, если Берлину нужно, чтобы мы не спускали с него глаз, нам понадобится кто-нибудь в госпитале Калифорнийского университета.
Рейсс кивнул. А может быть старый генерал замешан в торговых спекуляциях, основная часть которых прокручивается в Сан-Франциско. Связи, оставшиеся у него с тех времен, когда он был в строю, будут особенно полезны для него теперь, когда он вышел в тираж. А вышел ли? Ведь в послании его называют «генерал», а не «генерал в отставке».
— Как только достанете фотографию, — сказал Рейсс, — раздайте копии вашим людям в аэропорту и гавани. Он, возможно, уже прибыл. Вы же знаете, сколько проходит времени, пока до нас что-нибудь дойдет.
Конечно, если генерал уже здесь, Берлин будет недоволен консульством в ТША.
Консул должен был сам догадаться взять его — до того, как был послан приказ из Берлина.
— Я проштампую дату на шифровке из Берлина, — угадал Пфердхоф, — так что если даже возникнет какой-нибудь вопрос, мы сможем точно указать, когда мы ее приняли, вплоть до минут.
— Спасибо, — ответил Рейсс.
Начальники в Берлине были непревзойденными мастерами перекладывать ответственность, а ему уже надоело быть козлом отпущения, слишком часто это случалось.
— Только для того, чтобы подстраховаться, — сказал он. — Думаю, вам следовало бы ответить на это послание. Ну, скажем, так: «Ваши инструкции чрезвычайно запоздали. Это лицо уже объявилось на территории ТША. Возможность успешного перехвата на данной стадии маловероятна». Велите кому-нибудь подредактировать это послание и направьте в Берлин. Побольше там всякого тумана и благих намерений. Ну, не мне вас учить.
Пфердхоф кивнул.
— Я сейчас же отошлю это донесение и зарегистрирую точную дату и время отправления.
Он закрыл за собой дверь.
«Да, тут гляди в оба, — размышлял Рейсс, — а не то сразу же очутишься консулом в компании ниггеров на острове у берегов Южной Африки, а потом у тебя будет черная нянька в качестве любовницы, десять или одиннадцать крохотных негритят будут называть тебя папулей».
Вновь усевшись за столик для завтрака, он закурил египетскую сигарету «Саймен-Ариномер семьдесят», тщательно закрыв металлическую банку.
Похоже, что некоторое время его не будут беспокоить, и поэтому он вынул из портфеля книгу, которую сейчас читал, открыл ее на заложенном месте, устроился поудобнее и начал с того места, где вынужден был остановиться в прошлый раз.
«И были ли в действительности эти прогулки по улицам с тихими автомобилями, воскресная утренняя тишина Тиргартена, там, в далеком прошлом? Совершенно иная жизнь. Мороженое, вкус которого он никак не мог вспомнить. Теперь им приходится рвать крапиву и радоваться, найдя ее.
— Боже, — закричал он. — Когда же это все прекратится?
Огромные английские танки все шли и шли. Рухнуло еще одно здание, возможно, жилой дом, или фабрика, или школа — сейчас уже нельзя было разобрать; руины валились, распадаясь на отдельные камни.
Ниже, среди обломков, — еще одна часть погребенных людей, которых ожидает молчаливая смерть. Смерть равно простерлась повсюду, над еще живыми, ранеными, мертвыми, лежавшими слоями и начинающими разлагаться. Смердящий, конвульсирующий труп Берлина, все еще поднятые орудийные башни с выбитыми глазницами, исчезающие безо всякого протеста так же, как и это безымянное здание, некогда гордо воздвигнутое людьми.
Мальчик вдруг обнаружил, что руки его покрыты слоем чего-то серого: пепла, происхождения частью неорганического, частью сожженного и просеянного венца творения. «Теперь все перемешалось», — понял мальчик и стер с руки налет. Больше он об этом не думал, другие мысли овладели им, если только можно было мыслить среди всех этих криков и грохота снарядов. Голод. Уже шесть дней он ничего не ел, кроме крапивы, и даже ее больше не осталось. Весь пустырь превратился в одну огромную воронку. На другом конце воронки показались неясные, изможденные фигуры, постояли, как и он, и так же молча исчезли. Старушка с платочком на седой голове, в руке пустая корзинка. Однорукий мужчина с таким же пустым взглядом, как и его корзинка. Девушка. Растаяли среди обрубков поваленных деревьев, где прятался Эрик.
А змея из танков все ползла и ползла.
— Она когда-нибудь кончится? — спросил мальчик, ни к кому не обращаясь. — И если да, то что же наступит после? Будут ли они набивать свои животы, эти…»
— Фрейер, — послышался голос Пфердхофа. — Извините, что я оторвал вас. Только одно слово.
Рейсс подскочил и закрыл книгу.
— Да, пожалуйста.
«Как этот человек умеет писать, — подумал он. — Абсолютно унес меня, совершенно. Падение Берлина перед англичанами так описано, как будто так оно и было на самом деле. Бррр…»— Он содрогнулся.
«Поразительную силу имеет литература, даже такая дешевая беллетристика, и не удивительно, что эта книга запрещена на территории Рейха. Я бы и сам запретил ее. Напрасно я ее раскрыл. Но теперь уже поздно жалеть, нужно докончить».
— Несколько моряков с немецкого судна, — произнес секретарь, — просят встречи с вами…
— Да, да, — отозвался Рейсс.
Он вприпрыжку подбежал к двери и вышел в приемную.
Там его ждали трое моряков в плотных серых свитерах, все с густыми светлыми волосами, волевыми лицами. Они немножко нервничали.
Рейсс поднял правую руку, и дружески улыбнулся.
— Хайль Гитлер.
— Хайль Гитлер, — нестройно ответили моряки и начали показывать документы.
Как только он зарегистрировал их в книге посещений, он сразу же поспешил обратно в кабинет.
Снова он открыл свой экземпляр «Саранчи». Глаза его случайно наткнулись на эпизод с Гитлером. Теперь он уже не мог оторваться. Он читал эпизод прямо с середины, чувствуя, как пылает затылок.
Как он понял, описывался суд над Гитлером. После войны — о Боже! Гитлер в руках союзников. Так же как и Геббельс, Геринг и все остальные. В Мюнхене. Очевидно, Гитлер отвечал американскому обвинителю.
«Казалось, дрожащее тело дернулось, голова поднялась. С губ сорвалась непрестанно сочащаяся слюна, раздался полулай, полушепот:
— Германия, я здесь…
Те, кто смотрели и слушали, вздрогнули и теснее прижали наушники. Все эти напряженные в разной степени лица: русских, англичан, американцев, немцев. «Да, — подумал Карл. — Вот он снова стоит здесь. Они победили нас и даже больше, чем победили. Они раздели догола этого «сверхчеловека», показав, кто он на самом деле. Только одно…»
— Фрейер.
Рейсс увидел в кабинете секретаря.
— Я занят.
Он захлопнул книгу.
— Я пытаюсь прочесть эту книгу, но тщетно!
— Еще одна шифровка из Берлина, — сказал Пфердхоф. — Я заглянул в нее краем глаза, когда начали расшифровывать. Она имеет отношение к политической ситуации.
— Что же в ней говорится? — пробормотал Рейсс.
Он потер лоб большим и указательным пальцами.
— Доктор Геббельс неожиданно выступил по радио. С очень важной речью.
Секретарь еле сдерживал волнение.
— Предполагается, что мы получим текст его сообщения и должны обязательно добиться, чтобы он появился здесь в печати…
— Да, да, — сказал Рейсс.
В то же мгновение, как только секретарь вышел, Рейсс снова открыл книгу.
«Взгляну еще разок, несмотря на свое решение». И перевернул следующую страницу.
«В тишине Карл размышлял у покрытого знаменами гроба: «Он здесь лежит, и на самом деле его уже больше нет, нет вообще. И никакая демоническая сила уже не сможет его воскресить». Этот человек или все-таки «сверхчеловек», за которым Карл шел так слепо, которого он боготворил даже на краю могилы, Адольф Гитлер, ушел в мир иной, но Карл цеплялся за жизнь.
«Я не пойду вслед за ним, — шептал разум Карла. — Я буду существовать дальше, живой и возрожденный. И мы все возродим заново. Мы должны».
Ох как далеко завела его слепая вера в вождя, притягательность фюрера.
В чем же она состояла теперь, когда поставлена последняя точка в этой невероятной летописи, в этом восхождении из полузаброшенного деревенского города в Австрии, через гнойную нищету Вены, от кошмаров в траншеях первой мировой войны, сквозь политические интриги и создание партии до канцлерства, до того, когда уже казалось близким мировое господство?
Карл знал, в чем. В блефе. Адольф Гитлер лгал им. Он вел их за собой пустословием.
«Но еще не поздно. Мы раскусили твой блеф, Адольф Гитлер. Мы теперь знаем, кем ты являешься на самом деле и чем является партия нацистов, ужасная эра убийств и мегаломаниакальных фантазий, чем она была.
Повернувшись, Карл побрел прочь от гроба».
Рейсс закрыл книгу и некоторое время сидел, не в силах размышлять ни о чем другом.
Несмотря на все свои старания, он был расстроен. «Следовало посильнее нажать на япошек, — сказал он себе, — чтобы они запретили эту проклятую книгу. По существу, с их стороны это акт умышленный, ведь они могли бы арестовать этого, как его, Абеденсена. У них достаточно власти на Среднем Западе».
То, что его расстроило, — это смерть Адольфа Гитлера, поражение, и уничтожение Гитлера, нацистской партии и самой Германии, как это описывается в книге Абеденсена. Все это было каким-то помпезным, соответствовало духу старины больше, чем реалиям настоящего мира, где господствовала Германия.
Каким образом это могло произойти?
Рейсс задавал себе такой вопрос. Только ли вследствие писательского дара этого человека?
Они знают миллион всяких фокусов, эти романисты. Возьмем доктора Геббельса: то, с чего он начинал — с Литературной деятельности. Он обращался к основным вожделениям, которые таятся в любом, сколь бы он ни был респектабелен снаружи. Да, романисты знают людей, знают, что они не имеют никакой цены, что ими правят алчность и трусость, что из жадности они готовы продать всех и каждого, — и он бьет изо всех сил в барабан и находит отклик. А затем он, конечно, исподтишка смеется над тем воздействием, которое оказывает на людей.
«Только подумать, как он играет на моих чувствах, — размышлял герр Рейсс, — совершенно не обращаясь к интеллекту. И за это он собирается получить плату, прежде всего деньгами. Очевидно, кто-то его надоумил, о чем писать. Они напишут, что угодно, стоит им узнать, что им заплатят, наговорят ворох лжи, а затем общественность абсолютно серьезно воспримет их вонючее варево, когда оно будет продано. Где напечатана эта книга?» Герр Рейсс внимательно просмотрел книгу. Омаха, штат Небраска, последний аванпост американской плутократической типографской индустрии, некогда расположенной в центре Нью-Йорка и поддерживаемой золотом евреев и коммунистов.
«Может быть, этот Абеденсен — еврей? Они все еще существуют, стараясь нас отравить. Это еврейская книга». Он с яростью хлопнул по переплету «Саранчи». Настоящая фамилия, вероятно, Абенштейн.
Несомненно, этот аспект не ускользнул от СД.
«Мы обязательно должны послать кого-нибудь в эти Средне-Западные Штаты с визитом к герру Абенштейну. Интересно, получил ли Краус фон Меер инструкции на этот счет? Скорее всего, нет, из-за всей этой неразберихи в Берлине. Все сейчас слишком заняты домашними делами. Но эта книга, — думал Рейсс, — очень опасна. Если бы Абенштейна нашли в одно прекрасное утро висящим под потолком, это было бы отрезвляющим предупреждением любому, кто находится под влиянием этой книги. Последнее слово должно быть за нами. Написанный кровью постскриптум. Для этого нужен, разумеется, кто-нибудь из белых. Интересно, что сейчас делает Отто Скорцени?»
Рейсс еще раз перечитал все, что было написано на суперобложке книги. Этот оборотень забаррикадировался высоко в замке. Дураков нет. Попав туда, можно и не вернуться назад.
Может быть, все это ребячество? Ведь книга уже напечатана, сейчас уже поздно. И эта контролируемая японцами территория, эти желтые малютки поднимут ужасный шум.
Нет, все следовало бы провернуть половчее, только бы как следует взяться.
И тут сразу, безо всякого перехода он почувствовал, что у него кружится от бешенства голова.
Фрейер Гуго Рейсс сделал пометку в своем еженедельнике: обсудить этот вопрос с генералом СС Отто Скорцени или, еще лучше, с полковником Олендорфом, который возглавлял оперативную команду Д.
«Я думал, что все это прошло. Неужели это будет длиться вечно? Война закончилась много лет назад. Мы думали, что тогда все и кончилось. Но это фиаско в Африке, безумный Зейсс-Инкварт, воплощающий в жизнь проекты Розенберга. Этот герр Хоуп прав, — думал он, — с этой своей шуткой о Марсе, населенном евреями: мы бы наверняка увидели их там, даже если у них было две головы и стояли бы они на одной ноге. Но мне хватает обычных неотложных дел, — опомнился он. — У меня нет времени на эти безрассудные авантюры, эту посылку оперативную команду за Абенштейном. С меня достаточно приветствий немецких моряков и ответов на шифрованные телеграммы. Пусть уж кто-нибудь повыше возьмет на себя инициативу осуществления подобного проекта, это их дело.
В любом случае, — решил он, — если бы даже я затеял это и оно привело бы к нежелательным результатам, можно только гадать, где бы я очутился: под Защитной опекой где-нибудь в камере, куда напустят газ «Циклон-В».
Подумав, он тщательно вычеркнул пометку из еженедельника. Этого ему показалось недостаточно, и он сжег вырванную страницу в керамической пепельнице.
Раздался стук, дверь в кабинет отворилась. Вошел секретарь с ворохом бумаг.
— Речь доктора Геббельса во всей своей полноте.
Пфердхоф разложил листы на столе.
— Вы должны ее прочесть. Очень хороша. Пожалуй, одна из лучших его речей.
Закурив еще одну сигарету «Саймен Ариномер семьдесят», Гуго Рейсс начал читать речь доктора Геббельса.
Глава 9
После двух недель непрестанной работы фирма «ЭдФренк» наконец закончила первую партию своих товаров. Изделия лежали на двух листах фанеры, оклеенных черным бархатом, каждый из которых уложен в квадратную плетеную корзину японского производства. Кроме того Эд Мак-Карти и Френк Фринк сделали визитные карточки.
Для этого они использовали ластик из искусственной резины, на котором вырезали свои фамилии. Затем они сделали отпечаток красного цвета на бумаге для высококачественных рождественских открыток с помощью простого типографского пресса, найденного среди разного хлама. Эффект был потрясающим.
Они были профессионалами во всем, что бы ни делали. Самая тщательная проверка их ювелирных изделий, этикеток и упаковок не указывала ни на малейшее проявление любительского подхода. Френк Фринк подумал, что иначе и быть не могло, ведь они всегда были профессиональными умельцами, если не в ювелирном деле, то в производстве разных подделок и высокосложных деталей.
Изделия, изготовленные ими, были разнообразны: браслеты из меди, бронзы, латуни, даже из искусно обработанного железа. Кулоны, подвески в основном с медным орнаментом и небольшим количеством серебра. Серебряные серьги, заколки из меди и серебра. Серебро им обходилось далеко не дешево. Даже серебряный припой резко увеличивал себестоимость изделий.
Они купили несколько полудрагоценных камней для того, чтобы вставить в булавки: причудливые жемчужины, шпинел, нефрить, осколки огненного опала. А если дела пойдут в гору, то они попробуют изготовить что-нибудь из золота с небольшими бриллиантами.
Только золото могло обеспечить им настоящую прибыль. Они уже начали поиски источника золотого лома, старинных предметов, не имеющих художественной ценности, чтобы потом переплавить их. Это получилось бы намного дешевле, чем покупка обычного золота.
Но даже в этом случае требовались громадные расходы. Тем не менее одна золотая булавка могла принести доход больший, чем сорок латунных. Они могли бы назначить практически любую цену за оригинальную по форме и современную по исполнению золотую булавку, при условии, как подчеркнул Фринк, что их работу вообще будут покупать.
Пока они еще не делали попыток продать свои изделия. Они разделались с тем, что, как им казалось, было главными техническими проблемами: у них был верстак с электродвигателями для привода различного оборудования, навивочный станок, набор шлифовальных и полировальных кругов. По существу, у них был полный комплект доводочных инструментов, начиная от жестких стальных щеток и кончая полировочными ремнями из различных материалов. И, конечно, у них был ацетиленовый сварочный аппарат с соответственными емкостями для карбида, шлангами, кислородными баллонами, горелками, темными очками и, разумеется, прекрасный набор ювелирных инструментов: щипцы из Германии и Франции, микрометры, алмазные сверла, ножовочные полотна, клещи, пинцеты, паяльники, тиски, фетровые круги, ножницы, небольшие молоточки, откованные вручную, всякого рода точное оборудование.
В качестве сырья они приобрели различные прутки, листы металла, проволоку, цепочки, заколки, замочки.
Уже была истрачена добрая половина имевшихся у них двух тысяч долларов. На банковском счету фирмы «ЭдФренк» теперь было всего двести пятьдесят долларов, но зато они устроили мастерскую на законных основаниях.
Они даже приобрели лицензию на продажу на территории ТША. Оставалось только одно — реализация изделий.
Фринк подумал, что ни один розничный торговец, осматривая коллекцию ювелирных изделий, не будет столь скрупулезно осматривать их продукцию, как они сами. А вещи и в самом деле выглядели очень здорово, эти несколько отобранных вещичек, с каждой из которых были удалены заусенцы, неровности плохой сварки, пятна различного цвета. Их собственный контроль качества был намного жестче, чем у платных оценщиков, работавших в различных металлообрабатывающих мастерских. Было достаточно ничтожного помутнения поверхности или царапины от металлической щетки, чтобы изделие вновь возвращалось на верстак. «Мы не можем себе позволить показывать грубую или неоконченную работу: одна оставшаяся незамеченной черная крапинка на серебряном ожерелье — и все наши труды пойдут прахом».
Магазин Роберта Чилдана значился первым в их списке. Но только Эд мог пойти туда: Чилдан, безусловно, хорошо запомнил Фринка.
Фактически Эд примирился с тем, что вести переговоры с Чилданом придётся ему самому. Он купил приличный костюм, новый галстук, белую рубашку — все для того, чтобы произвести хорошее впечатление. Тем не менее он испытывал неловкость.
— Я уверен, что у нас получится, — не переставал повторять он. — Чем черт не шутит?
Большинство изделий были абстрактными: спирали из проволоки, петли. Форма многих предметов в некоторой степени определялась свободным истечением тонкой струйки расплавленного металла, предоставленного самому себе. Некоторые вещи получились воздушными и имели оттенок утонченности, свойственной паутине. Другие, наоборот, были массивными, имели почти что первобытную тяжеловесность и примитивность, поразительное разнообразие форм, особенно если учесть, что на бархатном панно расположено не так уж много предметов. «В принципе, — подумал Фринк, — один магазин мог бы купить все, что мы здесь выложили. Если нам не удастся продать все в одном магазине, мы заглянем в другие, но если дела пойдут хорошо и наши изделия будут пользоваться спросом, нам придется выполнять заказы всю оставшуюся жизнь».
Вместе они загрузили бархатные панно в плетеную корзину. «Мы могли бы кое-что вернуть, продав металл, — подумал Фринк, — если случится худшее. За металлом пойдут инструменты и оборудование. Будут, естественно, некоторые потери, но во всяком случае что-нибудь да получим».
Самый подходящий момент обратиться за советом к Оракулу, спросить, что получится из этой первой попытки реализации продукции, но он чувствовал, что сейчас слишком нервничает. Оракул может дать плохой прогноз, а он не способен смело встретить его. В любом случае мосты были сожжены: изготовлены образцы, оборудование, мастерская, что бы ни болтала по этому поводу «Книга перемен».
«Разве она может продавать за нас наши ювелирные изделия? Она не может принести нам удачу в прямом смысле этого слова».
— Я попытаюсь первым делом убедить Чилдана, — сказал Эд. — Хотя с таким же успехом мог бы начать и с кого-нибудь другого, а потом и ты попробуешь в паре других магазинов. Ты поедешь со мной, не так ли? В грузовичке. Я поставлю его за углом.
Когда они тащили плетеную корзину в кузов пикапа, Фринк подумал, что не известно, является ли Эд, а в равной степени и он хорошими продавцами.
Чилдану можно что-нибудь продать, но, похоже, что было бы не плохо сначала поставить ему магарыч, как принято говорить среди торгового люда.
«Будь здесь Юлиана, — подумал он, — она могла бы пойти туда и все сделать, не моргнув глазом. Она красивая, она может заговорить любого, и она прежде всего женщина. Ведь в конце-то концов это женская бижутерия. Она могла бы в магазине показать эти вещи на себе».
Закрыв глаза, он попытался представить, как бы она выглядела, одев тот или иной браслет, то или иное ожерелье, как различные предметы шли бы к ее черным волосам и бледно-матовой коже, меланхоличному изучающему взгляду… В сером свитере из джерси, чуть тесноватом, с серебром на обнаженной верхней части груди, которая поднималась бы и опускалась при каждом вдохе и выдохе.
Боже, он так ярко представил ее в своем воображении как раз в эту минуту, как она своими тонкими пальцами поднимает каждый из сделанных им предметов, осматривает его, отбрасывает назад голову, подняв вещь повыше, чтобы взглянуть на нее получше. Она, с ее хорошим вкусом, могла бы даже подсказать ему, что он должен делать, — находясь рядом, когда он работает.
Больше всего к лицу ей были серьги, яркие, свободно висящие, особенно из красной меди. Волосы, скрепленные сзади заколкой или коротко подстриженные, чтобы были видны шея и уши. «Мы могли бы использовать ее фотографии и для рекламы, и для показа своей продукции». Они уже как-то обсуждали с Эдом возможность подготовки рекламы для того, чтобы можно было посылать проспекты с фотографиями продукции по почте в магазины в других районах мира.
Она выглядела бы потрясающе: у нее отличная, очень здоровая кожа, без пятнышек и морщинок, прекрасного цвета. «Согласилась бы она, если бы мне удалось ее разыскать? Не важно, что бы она обо мне подумала. Наши личные взаимоотношения не должны иметь никакого значения, это должны быть чисто деловые отношения. Черт, зачем мне фотографировать ее самому? Мы бы наняли профессионала-фотографа. Это бы ей весьма польстило. Она всегда была чересчур тщеславна. Ей всегда нравилось, когда люди глядели на нее, восхищались ею — все, кто угодно. Я полагаю, таковы почти все женщины. Они всегда жаждут, чтобы на них обращали внимание, тут они как дети».
Он хорошо помнил, что Юлиана никогда не могла выдержать одиночества. Она заставляла его всегда быть возле нее, делать ей комплименты. Маленькие дети ведут себя точно так же. Они чувствуют, что если их родители не следят за тем, что они делают, значит, им не нужны они. Несомненно, она подцепила себе какого-нибудь парня, который сейчас любуется ею, говорит ей, какая она красивая, какие у нее ноги, гладкий розовый живот…
— Что с тобой?
Эд смотрел на него.
— Ты нервничаешь?
— Нет, — ответил Фринк.
— Я не собираюсь стоять там как чурбан, — сказал Эд. — У меня есть пара неплохих мыслишек. Меня совсем не страшит это людное место и то, что я должен был надеть этот изысканный костюм. Признаюсь, я не люблю выряжаться и чувствую себя не очень-то удобно, но все это не имеет никакого значения. Я все же пойду туда и наверняка продам свой товар этому простофиле.
— Дай-то Бог, — сказал Фринк.
— Черт, вот если бы ты мог пойти туда, как в тот раз, — сказал Эд, — когда представился ему как доверенное лицо японского адмирала, который ищет произведения современных американских ремесленников. Ты мог бы рассказать ему, что это на самом деле оригинальное творчество, ювелирные изделия ручной работы. Да, туда пойду я и не уйду от него, пока он не получит полного удовольствия за свои деньги. Ему следует купить это. Если он этого не сделает, он чокнутый. Я хорошенько это взвесил: ничего подобного нет в продаже ни в одном магазине. Боже, да стоит мне подумать о том, что он, может быть, взглянет на это и не купит, — это приводит меня в такое бешенство, что я не знаю, что с собой поделать.
— Обязательно скажи ему, что это не гальваническое покрытие, — сказал Фринк, — что медные изделия сделаны из настоящей цельной меди, так же как латунные — из цельной латуни.
— Позволь мне самому выработать подходящую линию поведения. У меня есть и в самом деле несколько хороших идей.
«Что я могу сделать, — подумал Френк, — так это взять пару предметов, он возражать не будет, уложить в посылку и отослать их Юлиане, чтобы она знала, чем я сейчас занимаюсь. Почтовые чиновники проследят ее. Я вышлю по последнему адресу, известному мне. Интересно, что скажет она, открыв посылку? Нужно положить в нее записку с объяснением, что это сделал я сам, что я один из партнеров по новому бизнесу, связанному с изготовлением оригинальных ювелирных украшений. Я распалю ее воображение, сделаю пару таких намеков, которые заставят ее захотеть узнать больше, которые вызовут в ней интерес. Я наговорю о драгоценностях и благородных металлах, расскажу о местах, куда мы посылаем свои вещи, о роскошных магазинах».
— Кажется, где-то здесь? — спросил Эд.
Он снизил скорость. Вокруг было оживленное уличное движение. Высокие дома загораживали небо.
— Наверное, лучше поставить машину поближе.
— Через пять кварталов, — бросил Фринк.
— Дай мне сигаретку с марихуаной, — попросил Эд. — Она мне поможет. Нужно немного успокоиться.
Фринк передал ему пачку «Небесной музыки». К этому сорту он пристрастился во время работы в корпорации Уиндема-Матсена.
«Уверен, что она живет с каким-нибудь парнем, — думал он, — спит с ним, как будто она его жена. Я знаю Юлиану, иначе ей не выжить. Я знаю, что творится с нею, когда приходит ночь, когда становится холодно и темно и все сидят по домам. Она рождена для уединенной жизни так же, как я. Возможно, что этот парень и не плохой, какой-нибудь застенчивый студент, которого она заарканила: она очень подходящая женщина для какого-нибудь желторотого парня, у которого не хватает смелости в обращении с женщинами. Она не грубая и не циничная. Она может дать ему немало хорошего. Я очень надеюсь, что она не с кем-то постарше. Этого я не смог бы перенести. С каким-нибудь опытным подлецом, у которого вечно из угла рта торчит зубочистка и который помыкает ею как хочет.
Он почувствовал, что дышать стало тяжело. Представив себе какого-нибудь мясистого волосатого малого, крепко придавившего Юлиану, сделав жизнь ее жалкой и несчастной…
«Я уверен, что в конце концов она кончит тем, что убьет себя, — подумал он. — У нее это на роду написано. Если она не найдет себе какого-нибудь подходящего мужчину, а это означает на деле нежного, чувственного, доброго студента или аспиранта, который в состоянии оценить ее по достоинству. Я был для нее слишком груб. Однако я не такой уж плохой. Есть чертовски много мужчин хуже меня. Я всегда мог представить себе, чего она хочет, о чем она думает, когда она чувствует себя одинокой, когда ей худо, когда она угнетена и подавлена. Я проводил много времени, заботясь о ней и суетясь вокруг нее. Но этого оказалось недостаточно. Она заслуживала большего, она заслуживала многого.
— Стоп, — сказал Эд.
Он нашел свободное место и дал задний ход, глядя через плечо.
— Послушай, — сказал Фринк, — могу ли я послать парочку вещей своей жене?
— Я и не знал, что ты женат.
Поглощенный парковкой машины, Эд ответил ему не задумываясь.
— Конечно, если только они не из серебра.
Эд выключил двигатель.
— Приехали, — сказал он.
Сделав несколько затяжек марихуаны, он погасил окурок о крыло автомобиля.
— Пожелай мне удачи.
— Ни пуха, ни пера, — сказал Френк Фринк.
— К черту. О, смотри, здесь одно из этих японских «вака», стихотворений на задней стороне пачки сигарет.
Эд прочел стихотворение вслух, перекрывая гул уличного движения:
«Услышав крик кукушки, Я посмотрел в направлении, Откуда пришел звук. Что же я увидел? Только бледную луну На зардевшемся небе».
Он вернул пачку Фринку, хлопнув его по спине, осклабился, открыл дверцу, подхватил плетеную корзину и сошел с подножки на тротуар.
— Я разрешаю тебе бросить в счетчик десятицентовик, — сказал он, отходя от машины.
Через мгновение он исчез среди прохожих.
«Юлиана, — подумал Фринк. — Может быть, она так же одинока, как и я?»
Он вылез из пикапа и бросил десятицентовик в прорезь счетчика на стоянке.
«Странно, — подумал он, — вся это авантюра с ювелирным делом… А если ничего не получится? Если нас ждет неудача? Именно на это намекал Оракул. Стенания, слезы, разбитые черепки. Человек должен смело встречать темные стороны своей жизни. На пути к могиле. Будь она здесь, все это не было бы так печально, было бы не так уж плохо. Я боюсь. А вдруг ничего не продаст, вдруг нас засмеют? Что тогда?»
* * *
На простыне, постеленной прямо на полу гостиной, повернувшись лицом к Джо Чинаделла, лежала Юлиана Фринк. В комнате было тепло от послеполуденного солнца. Ее тело и тело мужчины в ее объятиях были влажными от испарины. Со лба Джо скатилась капля пота, на мгновение зацепилась за выступ подбородка, затем упала ему на горло.
— С тебя все еще капает, — проворчала она.
Он не отозвался. Дыхание его было спокойным, медленным, размеренным, как колыхание океана, подумала она. У нас внутри нет ничего, кроме воды.
— Ну как на этот раз? — спросила она.
Он пробормотал, что все было о’кей.
«Я тоже так думаю, — решила Юлиана, — и могу об этом сказать. Теперь нам обоим нужно подниматься, таща друг друга. А разве это плохо? Знак подсознательного неодобрения?»
Он шевельнулся.
— Ты встаешь?
Она крепко стиснула его обеими руками.
— Не надо. Еще.
— Тебе не нужно идти в зал?
«Я не собираюсь в зал, — сказала себе Юлиана. — Разве ты не понимаешь этого? Мы поедем куда-нибудь. Здесь больше оставаться нельзя. Это будет такое место, где мы еще не были. Самое время».
Она почувствовала, как он начинает отодвигаться, поднимаясь на колени, почувствовала, как ее руки соскользнули с его мокрой спины. Потом она услышала, как он пошел, шлепая по полу босыми ногами, в ванную. Принимать свой душ, разумеется.
«Вот и все, — подумала она. — Как было хорошо». Она вздохнула.
— Я слышу, — раздался голос Джо из ванной, — ты стонешь. Всегда брошенная, да? Беспокойство, страх и подозрения относительно меня и всего мира?
Он на секунду показался в дверях ванной. С него капала мыльная вода, но лицо его сияло.
— Ты бы хотела немного прокатиться?
Ее пульс участился.
— Куда?
— В какой-нибудь большой город. Как насчет Севера, в Денвер? Я вытащу тебя отсюда, куплю билеты в театр, хороший ресторан, такси, достанем тебе вечернее платье и все, что понадобится. О’кей?
Она вряд ли могла поверить ему, но хотела, старалась изо всех сил.
— Твой «студебеккер» потянет? — донесся голос Джо.
— Конечно, — ответила она.
— Мы оба раздобудем хорошую одежду, — продолжал Джо, — и понаслаждаемся, может быть, в первый раз за всю нашу жизнь. Нужно поддержать тебя, чтобы ты не сломалась.
— Где мы возьмем денег?
— У меня есть, — сказал Джо. — Посмотри в моем чемоданчике.
Он закрыл дверь ванной. Шум воды заглушил остальное.
Открыв гардероб, она вытащила его продавленный, засаленный саквояж. В одном углу она обнаружила конверт. В нем были банкноты Рейхсбанка крупного достоинства, которые имели хождение повсюду. «Значит, — дошло до нее, — мы можем уехать. Может быть, он все же не водит меня за нос. Как бы я хотела забраться к нему в башку и увидеть, что там». Она пересчитала деньги.
Под конвертом она обнаружила огромную цилиндрическую авторучку. Во всяком случае, ей показалось, что это авторучка, у нее был зажим. Но она была такая тяжелая. Она проворно вынула ее и открутила колпачок. Да, с золотым пером, но…
— Что это? — спросила она, когда Джо вновь вышел из ванной.
Он взял авторучку и положил ее на место в саквояж. С какой осторожностью он обращался с ней… Она заметила это, задумалась и растерялась.
— Опять страхи? — сказал Джо.
Он казался беззаботным. Такой беспечности она еще не видала у него с тех пор, как они повстречались. С восторженным возгласом он подхватил ее за талию и поднял высоко вверх, покачивая из стороны в сторону, затем низко опустил и пристально взглянул в лицо, обдавая своим теплым дыханием, и с такой силой стиснул, что она взмолилась.
— Нет, — отдышалась она. — Я просто очень тяжелая на подъем.
«Я все же немного боюсь тебя, — подумала она. — Так напугана, что даже не отваживаюсь сказать об этом».
— Вперед, в окно! — закричал Джо.
Он прошел через всю комнату, держа ее на руках.
— Вот сюда мы и выйдем.
— Пожалуйста, — сказала она.
— Шучу, — ответил он. — Слушай, мы совершим набег, вроде похода на Рим. Помнишь? Дуче вел их, моего дядю Карло, например. Теперь и у нас будет небольшой марш-бросок, пусть не такой важный, о котором умолчат учебники истории. Верно?
Наклонив голову, он поцеловал ее в губы так сильно, что зубы их стукнулись.
— Как здорово мы будем выглядеть в новой одежде. И ты объяснишь мне, что в таких случаях принято говорить и как держать себя. Да? Поучишь меня хорошим манерам. Да?
— Ты и так очень хорошо говоришь, даже лучше, чем я, — сказала Юлиана.
— Нет.
Он сразу же стал серьезным.
— Я говорю очень неправильно. У меня действительно очень сильный акцент макаронника. Разве ты не заметила этого, когда впервые встретила меня в кафе?
— Вроде, — сказала она. — Но это не имело значения.
— Только женщина знает все светские условности, — добавил Джо.
Он перенес ее назад и с шумом уронил на диван.
— Без женщин мы бы только и обсуждали гоночные автомобили, лошадей и несли вслух всякую похабщину, как дикари.
«У тебя какое-то странное настроение, — подумала Юлиана, — беспокойное и грустное до тех пор, пока ты не решил куда-то двинуться. После этого ты начинаешь прыгать как ненормальный. А нужна ли я тебе? Ты можешь выбросить меня в канаву, оставить меня здесь, такое уже случалось прежде. И я могла бы вышвырнуть тебя, если бы мне нужно было куда-то уехать».
— Значит, это твоя плата? — спросила она, пока он одевался. — Ты долго собирал их? Здесь так много. Конечно, на Востоке денег куры не клюют. Я что-то не припомню, чтобы у других водителей, с которыми я разговаривала, были такие деньги.
— Ты считаешь меня водителем? — оборвал ее Джо. — Послушай, я езжу в этом рыдване не как водитель, а для охраны от бандитов, выгляжу как второй шофер, похрапывающий в кабине.
Плюхнувшись в кресло в углу комнаты, он откинулся назад, притворяясь спящим, челюсть его отвисла, тело расслабилось.
— Видишь?
Сначала она ничего не разобрала, но потом поняла, что в руке у него был нож с тонким, как у ножа для чистки картофеля, лезвием. Ну и ну! Откуда это он вытащил его? Из рукава, что ли? Или прямо из воздуха?
— Вот зачем меня наняли служащие фирмы «Фольксваген» благодаря послужному списку. Мы сумели защититься от Хазельдена с его коммандос. Он был их предводитель.
Его черные глаза заблестели. Он улыбнулся Юлиане.
— Догадайся, кто прихватил полковника, когда все кончилось? Когда мы поймали их на берегу Нила — его и еще четверых из его группы в пустыне, через несколько месяцев после окончания битвы за Каир? Как-то ночью они сделали на нас налет, чтобы добыть бензин. Я стоял на часах. Хазельден подкрался, весь вымазанный сажей — и лицо, и тело, и даже руки. В этот раз у них не было проволоки, только гранаты и автоматы, очень шумное оружие. Он пытался перебить мне гортань, но я его прикончил.
Смеясь, он одним прыжком перемахнул расстояние от кресла до Юлианы.
— Давай собираться. Скажи в зале, что ты берешь отпуск на несколько дней. Позвони туда.
Его рассказ вовсе не убедил ее. Возможно, он никогда не был в Северной Африке, даже не сражался в войне на стороне Оси и вообще не воевал. Какие бандиты?
Это изумило ее. Насколько ей было известно, ни один грузовик, проезжавший Канон-Сити с восточного побережья, не имел вооруженного профессионала-наемника в охране. Возможно, он даже не жил в ТША, все врал с самого начала, плел для того, чтобы заманить ее, заинтересовать, придать себе налет романтичности.
«Может быть, он — сумасшедший, — подумала она. — Какая ирония… Я могла бы на самом деле сделать то, в чем столько раз уверяла других, что делала: использовать дзю-до для самозащиты, чтобы уберечь… свою честь? Свою жизнь. Но, скорее всего, он просто какой-то бедный итальянец из низов, всю жизнь месивший грязь, утешая себя им же самим выдуманной славой. Он хочет устроить грандиозный кутеж, промотать все свои сбережения, прожить их и потом снова вернуться к своему нудному существованию. А для полноты счастья ему нужна девушка».
— Хорошо, — ответила она. — Я позвоню в зал.
Выходя в прихожую, она подумала: «Он купит мне дорогие платья и возьмет меня в какой-нибудь роскошный отель. Каждый мужчина жаждет иметь по-настоящему хорошо одетую женщину до того, как умрет, даже если ему самому придется покупать ей одежду. Этот кутеж, возможно, цель всей жизни Джо Чинаделла. Но он проницательный: как он прав в анализе моего поведения. У меня всегда был нервный страх перед всеми мужчинами. Фринк знал об этом тоже. Вот почему мы и расстались, вот почему меня охватило сейчас такое беспокойство, такое недоверие».
Когда она вернулась из телефона-автомата, то увидела, что Джо снова погрузился в «Саранчу», время от времени издавая нечленораздельные звуки и ничего вокруг не замечая.
— Ты же собирался дать мне почитать эту книгу.
— Может быть, пока я буду вести машину, — ответил Джо, не отрываясь от страницы.
— Ты сам собираешься вести? Но это же моя машина!
Он ничего не ответил, просто продолжал чтение.
