Книга: Бегущий по лезвию бритвы (сборник)
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 13
* * *
Роберт Чилдан стоял возле кассового аппарата, когда, подняв глаза, увидел высокого тощего мужчину, вошедшего в магазин. На мужчине был немного вышедший из моды костюм, а в руках плетеная корзина. Мелкий торговец. Но тем не менее у него не было добродушной улыбки, совсем наоборот, на его жестком лице было печальное, даже угрюмое выражение. Он скорее напоминал водопроводчика или электрика.
Рассчитавшись с покупателем, Чилдан обратился к вошедшему мужчине:
— Вы от кого?
— Я представляю фирму «Ювелирные изделия ЭдФренк», — пробурчал человек.
Он поставил свою корзину на один из прилавков.
— Не слышал о ней, — прохаживаясь, заметил Чилдан.
Мужчина отстегнул крышку корзины и, делая массу лишних движений, открыл ее.
— Все ручной работы, каждый предмет уникален, выполнен по оригинальным эскизам. Медь, латунь, серебро. Даже вороненое железо.
Чилдан заглянул в корзину. Специфический блеск металла на черном бархате.
— Спасибо, это не по моей части.
— Эти предметы представляют американское художественное ремесло. Современное.
Отрицательно мотнув головой, Чилдан вернулся к кассовому аппарату. Некоторое время посетитель неуклюже возился со своим бархатным панно и корзиной. Было непонятно, то ли он вытаскивает панно из корзины, то ли ставит его назад. Казалось, что он понятия не имеет о том, что делает. Чилдан наблюдал за ним, скрестив руки и размышляя о различных сиюминутных делах. В два часа у него свидание, где он должен показать несколько старинных чашек. Затем в три должны принести еще одну партию изделий из лаборатории Калифорнийского университета, где проверялась их подлинность. В последнюю пару недель он не прекращал передавать различные изделия на проверку с того самого злополучного происшествия с кольтом сорок четвертого калибра.
— Все эти изделия произведены без напыления или гальваники, — сказал посетитель с плетеной корзиной.
Он извлек из нее ручной браслет.
— Цельная латунь.
Чилдан кивнул, не отвечая. Посетитель еще немного поторчит здесь, перетасовывая свои образцы, но в конце концов уйдет.
Зазвонил телефон. Чилдан взял трубку.
Один из его покупателей справлялся о старинном кресле-качалке, очень дорогом, которое Чилдан взялся для него починить. Работа еще не была закончена, и Чилдану пришлось на ходу выдумывать какую-то убедительную историю. Глядя через витринное стекло на уличное движение, он успокаивал и заверял клиента; в конце концов покупатель, несколько умиротворенный, дал отбой.
«В этом не приходится сомневаться», — подумал он, вешая трубку. Вся эта заварушка с кольтом сорок четвертого калибра основательно выбила его из колеи. Он уже больше не взирал на свои товары с прежней гордостью. Даже крупица подобного знания долго не выходит из памяти, сродни впечатлениям раннего детства. «Что указывает, — размышлял Чилдан, — на глубокую связь с нашим прошлым: здесь была замешана не только история США, но и события нашей личной биографии. Как если бы возник вопрос о подлинности наших свидетельств о рождении или воспоминании о дедах. Может быть, я, например, не помню на самом деле Франклина Делано Рузвельта, синтезированный образ, являющийся следствием обрывков подслушанных разговоров, так или иначе дополнявших друг друга, миф, внушенный навязчиво сознанию, вплетенный в ткани мозга, подобно мифу о Гайавате, о Чиппендейле или вроде того, что вот здесь обедал Авраам Линкольн, пользовался этими стаканами, старинными ложками, вилками, ножами. Этого нельзя увидеть, но факт остается».
У другого прилавка, все еще неуклюже копаясь в корзине с бархатным панно, коммивояжер произнес:
— Мы можем делать изделия по заказу как заблагорассудится клиенту, если кто-нибудь из ваших покупателей имеет свои собственные идеи.
Его голос был каким-то сдавленным. Он прочистил горло, глядя то на Чилдана, то на какое-то изделие, которое держал в руках.
Он явно не знал, как уйти из магазина.
Чилдан улыбался, но ничего не говорил.
«Это не мое дело. Его — собираться и убраться отсюда. Пусть ковыряется сколько угодно. Такая неуклюжесть. Ему не следовало быть коммивояжером. Мы все страдаем в этой жизни. Взгляните на меня. Целый день мне достается от таких япошек, как мистер Тагоми. Простым изменением гласных в моей фамилии он может всегда щелкнуть меня по носу, сделать мою жизнь ничтожной».
Затем ему в голову пришла идея.
«Этот парень, очевидно, неопытный. Надо присмотреться к нему. Может быть, я смогу взять что-нибудь из его побрякушек на комиссию. Стоит попытаться».
— Эй, — позвал Чилдан.
Торговец быстро поднял глаза.
Подойдя к нему со все еще скрещенными на груди руками, Чилдан сказал:
— Похоже, что вы уже здесь добрых полчаса. Я ничего не обещаю, но вы могли бы выложить некоторые из своих товаров. Перестаньте мучиться с крышкой этой корзины.
Кивнув, мужчина расчистил место на одном из прилавков. На этот раз ему удалось без всяких препятствий открыть корзину и вынуть панно.
Чилдан знал, что он выложит все подряд, будет кропотливо расставлять свой товар в течение следующего часа, суетиться и перекладывать его с места на место, пока не будет удовлетворен раскладкой, надеясь, тайно молясь, наблюдая за Чилданом краем глаза, увидеть, проявит ли хозяин магазина хоть какой-нибудь интерес.
— Когда вы все это разложите, — сказал Чилдан, — если я не буду слишком занят, то попытаюсь взглянуть, что здесь у вас есть.
Продавец стал лихорадочно работать, будто его ужалили.
В магазин вошло несколько покупателей, и Чилдан приветствовал их. Теперь все его внимание было приковано к ним и их желаниям, и он забыл о коммивояжере, который продолжал корпеть над своими изделиями. Он уже понял создавшуюся ситуацию, и движения его стали спокойными, он обрел уверенность.
Чилдан продал кружку для бритья, почти продал вязаный коврик и принял залог за афганский ковер. Время шло. Наконец, покупатели вышли. Магазин опустел, в нем остались только он и коммивояжер.
К этому времени он уже завершил раскладку своих товаров. Весь набор ювелирных изделий был разложен на черном бархате на поверхности прилавка.
Роберт Чилдан лениво подошел к прилавку, закурил «Страну улыбок» и стал покачиваться взад и вперед с носков на пятки, попыхивая сигареткой. Продавец стоял тихо, оба молчали.
Затем продавец быстро заговорил:
— Вот хороший экземпляр. Вы не найдете на нем ни малейшей царапины от металлической щетки. Все отполировано и не скоро потускнеет. Мы покрыли их таким лаком, что блеск будет сохраняться в течение многих лет. Это лучший из лаков, которые только можно изготовить.
Чилдан понимающе кивнул.
— Что мы здесь сделали, — продолжал торговец, — так это приспособили испытанные промышленные технологические приемы для производства ювелирных изделий. Насколько мне известно, прежде никому не удавалось совершить подобное. Здесь нет литья в формы, только металл к металлу, сварка и плазменная обработка.
Он остановился.
— С обратной стороны некоторых образцов применена пайка твердыми сплавами.
Чилдан взял два браслета, затем булавку, затем еще одну.
Он подержал их какое-то время и отложил в сторону.
В глазах продавца засветилась надежда. Проверив ярлычок на ожерелье, Чилдан сказал:
— Это цена…
— Розничная. Вы платите только пятьдесят процентов от нее. Если вы сделаете покупку, ну, скажем, долларов на сто, то мы сделаем вам скидку еще на два процента.
Один за другим Чилдан отложил в сторону еще несколько изделий. С каждым следующим экземпляром продавец становился все более оживленным, он говорил все быстрее и быстрее и в конце концов стал повторяться и даже говорить какие-то глупые, бессмысленные вещи, все вполголоса и очень монотонно. «Он на самом деле думает, что ему удастся что-то продать», — догадался Чилдан, но выражение его лица осталось бесстрастным. Он продолжал игру в отбор образцов.
— Это особенно хороший экземпляр, — бессвязно пробормотал продавец, когда Чилдан выудил большую подвеску и на этом остановился. — У вас действительно хороший вкус.
Глаза его быстро бегали по отложенным предметам. Он прикидывал в уме их стоимость и окончательную стоимость партии.
— Наша политика, — сказал Чилдан, — в отношении неопробованных товаров состоит в принятии их на комиссию.
Торговец в течение нескольких секунд не мог понять, о чем он говорит. Он молчал, стараясь постичь сказанное.
Чилдан ободряюще улыбнулся.
— На комиссию, — наконец, как эхо, отозвался торговец.
— Вы предпочитаете не оставлять? — спросил Чилдан.
Заикаясь, посетитель, наконец, произнес:
— Вы имеете в виду, что я оставляю это здесь, и вы производите оплату позже, когда…
— Вы получите две трети от вырученной суммы, когда вещи будут проданы. Таким образом, вы заработаете гораздо больше. Вам, конечно, придется подождать, но…
Чилдан развел руками.
— Дело ваше. Я могу предоставить один из своих застекленных прилавков. Если дело пойдет, тогда мы, может быть, и договоримся о непосредственной покупке.
Чилдан понял, этот человек провел в его магазине больше часа, выставляя свои товары, и выложил абсолютно все. Все его панно были в беспорядке, а предметы разбросаны по разным углам. Для того чтобы привести все в надлежащий вид, когда товары можно будет показать еще кому-нибудь, потребуется не меньше часа работы. Никто из них не нарушал воцарившую тишину.
— Те образцы, которые вы отложили в сторону, вы хотите оставить именно их? — спросил торговец тихо.
— Да. Я разрешаю оставить их у меня.
Чилдан прошел через весь магазин в подсобку.
— Я выпишу квитанцию, так что вы будете знать, что вы оставили у меня.
Когда он вернулся со своей квитанцией, то добавил:
— Вы понимаете, что, когда товары остаются на комиссионной основе, магазин не берет на себя ответственности в случае кражи или повреждения?
Он протянул торговцу на подпись небольшой бланк с отпечатанным на гектографе текстом. Магазину никогда не нужно будет полностью рассчитываться за отдельные предметы. При возвращении нераспроданной продукции, если чего-нибудь вдруг будет недоставать, это считается, что они украдены.
Так решил про себя Чилдан. В магазине всегда случаются кражи, особенно таких небольших вещей, как ювелирные изделия.
Не было такого варианта, чтобы Роберт Чилдан мог что-либо потерять на комиссии. Он должен платить за ювелирные изделия этого человека. Ему не нужно делать какие-либо закупки инвентаря, необходимого для их продажи. Если какое-то из них будет продано, он получит прибыль, а если нет — он просто вернет их все, или столько, сколько останется, торговцу в какой-нибудь туманный отдаленный срок.
Чилдан составил опись оставленных на комиссию вещей, подписал ее и копию передал торговцу.
— Вы можете позвонить мне, — сказал он, — через месяц и спросить, как идут дела.
Взяв с собой те ювелирные изделия, которые ему понравились, он вышел в подсобку, оставив торговца собирать оставшийся товар.
«Не думаю, что он будет продолжать, — подумал он, — но определенно сказать трудно. Вот почему всегда не грех попробовать».
Когда он вновь появился, то увидел, что торговец уже собрался. Плетеная корзинка была у него в руке, а прилавок был свободен. Торговец подошел к нему, что-то протягивая.
— Да? — отозвался Чилдан, который собирался просмотреть корреспонденцию.
— Я хочу оставить нашу визитную карточку.
Продавец положил на стол Чилдана какой-то странный на вид квадратик красной и серой бумаги.
— «Ювелирные изделия фирмы «ЭдФренк». Здесь есть наш адрес и номер телефона на случай, если вам захочется связаться с нами.
Чилдан поклонился, вежливо улыбнулся и принялся за почту.
Когда он поднял голову, в магазине было пусто. Торговец ушел.
Бросив пятицентовую монету в стенной автомат, Чилдан получил чашку горячего растворимого кофе и стал медленно пить, размышляя.
Интересно, как эти изделия могут покупаться. Не очень-то похоже, что сильно. Никто не видел ничего подобного. Он осмотрел одну из булавок. Очень оригинальная штучка. Работа отнюдь не любительская.
«Я поменяю ярлыки, поставлю гораздо большие цены и сделаю упор на то, что это ручная работа, и на их уникальность и оригинальность исполнения. Крохотная скульптурка. Носите на себе произведение искусства. Дорогое произведение на вашем лацкане или запястье».
Была еще одна мысль, все более занимавшая Роберта Чилдана. С этими изделиями не будет проблемы подлинности, а ведь эта проблема когда-нибудь может стать причиной краха индустрии, производящей исторические американские артефакты. Не сегодня, так завтра, после, но когда — никто не знает.
«Лучше всего не ставить весь капитал на одну лошадь. Этот визит еврейского мошенника, возможно, предвестник грядущего краха рынка. Если я тихонько запасусь неисторическими, современными изделиями, не имеющими исторической ценности — реальной или воображаемой, то я, возможно, на корпус обойду конкурентов, и это мне обойдется задаром».
Откинувшись в кресле так, что оно уперлось в стену, он потягивал кофе и размышлял.
Момент изменяется. Нужно быть готовым измениться вместе с ним либо каким-то другим образом выйти сухим из воды, приспособиться.
«Закон выживания, — подумал он. — Ищи, откуда ветер дует. Учись жить на потребу дня, изучай запросы, всегда делай нужное в нужное время».
Неожиданно его осенило, он даже выпрямился в кресле. Одним махом — двух зайцев. Да… В возбуждении он вскочил.
«Лучшие побрякушки заверну поизящнее, естественно, сняв ярлыки. Булавку, подвеску или браслет. Все равно, что-нибудь поприличнее. Затем — раз нужно оставить магазин, закрою его в два часа, как обычно, и прогуляюсь-ка я до дому, где живут Казуора. Мистер Казуора, Пол, конечно, будет на работе, но миссис Казуора, Бетти, скорее всего окажемся дома. Сделаю ей подарок — новое оригинальное произведение американского художественного творчества. Свои собственные комплименты, чтобы набить цену. Вот так и возникнет новая мода. Разве это не прелестная вещица? В магазине целая подборка ей подобных. Потом нечаянно уронить вещицу и так далее. Вот, пожалуйста, это для вас, Бетти.
Он затрепетал. «Среди дня только она и я в квартире! Муж на работе. Все к одному — великолепный предлог. Воздуха!»
Взяв небольшую коробочку, прихватив оберточную бумагу и цветные ленточки, Роберт Чилдан принялся готовить подарок для миссис Казуора. Смуглая, очаровательная женщина, такая изящная в своем шелковом восточном одеянии, на высоких каблуках. А может, все это слишком? Пол будет раздражен, разнюхает и ответит. Может, лучше притормозить: вручить подарок ему в его конторе, изложить ту же историю, но ему. Потом он пусть передаст подарок ей — подозрение может и не возникнуть. «А тогда-то, — подумал Чилдан, — я и позвоню ей по телефону через день-два. Надо же выяснить ее отношение к подарку. Еще воздуха!»
* * *
Когда Френк Фринк увидел, как его компаньон идет по тротуару, он сразу понял, что радоваться нечему.
— Что стряслось? — спросил он.
Он забрал у Эда корзинку и поставил ее в кузов пикапа.
— Где ты торчал добрых полтора часа? Господи Иисусе, ему что, нужно было так много времени, чтобы сказать «нет»?
Эд был совершенно измочален, когда забрался в кабину и сел.
— И что же тогда он сказал?
Фринк открыл корзину и увидел, что многого в ней уже не было, причем не было лучшего.
— Эй, он забрал порядочно. В чем же тогда дело?
— Я ему разрешил.
Этому нельзя было поверить.
— Мы же договорились…
— Сам не знаю, как это получилось.
— О Боже! — простонал Фринк.
— Извини меня. Он так смотрел, будто собирался купить их. Он набрал много вещей. Я и подумал, что он покупает…
Они долго молча сидели в кабине пикапа.

Глава 10

Две последние недели были ужасными для мистера Бейнеса. Ежедневно в полдень он звонил из своего номера в Торговое Представительство и справлялся, не появился ли пожилой джентльмен. Ответом было неизменное «нет». Голос мистера Тагоми с каждым днем становился все суше и официальнее. Готовясь уже к шестнадцатому звонку, мистер Бейнес подумал, что рано или поздно ему скажут, что мистер Тагоми отсутствует. Он перестанет откликаться на звонки, и на этом все кончится.
Что же произошло? Где мистер Ятабе?
У него было только одно достойное объяснение. Смерть Мартина Бормана стала причиной немедленного оцепенения Токио. Мистер Ятабе, несомненно, был в пути в Сан-Франциско, всего в одном или двух днях пути, когда до него дошли новые инструкции: вернуться на Родные Острова для дальнейших консультаций.
«Не везет, — подумал мистер Бейнес, — возможно, даже фатально». Но он должен был оставаться на месте, в Сан-Франциско, и продолжать подготавливать встречу, ради которой он сделал сорокапятиминутный ракетный перелет из Берлина, а теперь уже больше двух недель сидит в отеле. «Мы живем в удивительное время. Можно отправиться в любое место, куда пожелаешь, даже на другую планету, и ради чего? Сидеть, день за днем теряя надежду, морально разлагаясь, предаваясь бесконечной скуке и чувствуя внутреннюю опустошенность, а тем временем другие заняты по горло. Они не сидят, сложа руки, безнадежно надеясь». Мистер Бейнес развернул дневную «Ниппон Таймс» и перечитал заголовки.
Доктор Геббельс назначен рейхсканцлером.
Неожиданное разрешение проблемы руководства комитетом партии. Речь по радио звучит весьма внушительно. Толпы в Берлине кричат «Ура!».
Ожидается официальное заявление. Геринг, возможно, будет назначен шефом полиции вместо Гейдриха. Он еще раз прочитал всю статью, потом снова отложил газету, поднял трубку и назвал номер Торгового Представительства.
— Это мистер Бейнес. Можно мистера Тагоми?
— Одну минуточку, сэр.
Очень долгая минуточка.
— Мистер Тагоми слушает.
Мистер Бейнес глубоко вздохнул и произнес:
— Прошу прощения, но ситуация в равной степени угнетает нас обоих, сэр…
— Да, мистер Бейнес.
— Я очень признателен вам, сэр, за ваше участие. Когда-нибудь, уверен, вы поймете причины, побудившие меня отложить наше совещание, пока не прибудет пожилой…
— Весьма сожалею, но еще не прибыл.
Мистер Бейнес закрыл глаза.
— Я думал, может быть, со вчерашнего дня…
— Боюсь, что нет, сэр.
В трубке раздался щелчок. Мистер Тагоми положил трубку на рычаг.
«Я должен что-то предпринять. Больше ждать невозможно».
Он получил совершенно четкие указания от начальства: ни при каких обстоятельствах не выходить на связь с Абвером.
Он должен просто ждать, пока ему не удастся связаться с японцами, с их военным представительством. Он должен провести совещание с японцем, а затем вернуться в Берлин. Но никто не мог предугадать, что именно в этот момент умрет Борман. Следовательно…
План придется изменить. Указания заменить советами, выработанными им самим, поскольку спросить их было не у кого.
В ТША работало по меньшей мере десяток агентов Абвера, и некоторые из них — а возможно, и все — были известны местной организации СД и ее полномочному старшему региональному руководителю Бруно Краусу фон Мееру. Несколько лет назад он мимоходом встретил Бруно на партийном собрании. У этого человека уже тогда была определенная дурная репутация в партийных кругах, ибо именно он в 1943 году раскрыл британско-чешский заговор, имевший целью покушение на жизнь Рейнхарда Гейдриха, и, следовательно, можно было сказать, что он спас Вешателя от смерти.
В общем, Бруно Краус фон Меер в то время был уже растущим деятелем аппарата СД, а не просто полицейским бюрократом.
Больше того, он был довольно опасным человеком.
Была даже некоторая вероятность того, что несмотря на все меры предосторожности, принятые как со стороны Абвера в Германии, так и со стороны Токкоки в Японии, СД узнала об этой намечающейся встрече в Сан-Франциско в офисе Главного Торгового Представительства. Однако здесь была все-таки территория, контролируемая японцами. СД не имела здесь реальной возможности воспрепятствовать встрече. Во всяком случае, законно. Было ясно, что подданный Германии — в данном случае он сам — будет арестован, как только ступит на территорию Рейха, но очень трудно было предпринять что-либо против японского подданного и против самой встречи.
По крайней мере он надеялся, что это так.
Была ли вероятность, хоть маленькая, того, что СД удалось задержать пожилого японского джентльмена где-то в пути?
Путь из Токио в Сан-Франциско долг, особенно для столь престарелого и больного человека, который не может позволить себе воздушный перелет.
Что нужно сделать — Бейнес был в этом уверен, — так это выяснить у тех, кто стоит выше, находится ли мистер Ятабе до сих пор в пути. Им это известно. Если бы его перехватило СД, или отозвало правительство в Токио, они бы об этом узнали.
Однако ему пришло в голову, что если им удалось добраться до пожилого джентльмена, то они обязательно доберутся и до него.
И все же, несмотря ни на что, положение еще не было безнадежным. Одна мысль родилась в голове мистера Бейнеса, пока он день за днем один в номере ждал в отеле «Ахирати».
Чем возвращаться в Берлин с пустыми руками, не лучше ли передать имевшиеся сведения мистеру Тагоми? По крайней мере в этом случае оставался шанс, пусть и весьма незначительный, что в конце концов соответствующие люди будут проинформированы. Но мистер Тагоми мог только выслушать, и в этом был недостаток этой идеи. В самом благоприятном случае он мог бы услышать, все хорошо запомнить и как можно быстрее совершить поездку на Родные Острова. А мистер Ятабе — на том уровне, где делают политику. Он может и слушать, и говорить.
Все же это было бы лучше, чем ничего.
Времени оставалось все меньше и меньше. Начать все сначала, организовать осторожно, кропотливо, спустя несколько месяцев, еще раз эту тайную связь между некоей группировкой в Японии…
Это, конечно, очень удивит мистера Тагоми. Неожиданно обнаружить, какого рода знание обрушилось на его плечи, как далеко лежат они от дел, связанных с производством пластмасс.
Тут даже возможен нервный срыв.
«А вдруг он выболтает информацию какому-нибудь человеку из своего окружения, а может, просто замкнется в себе, притворится, даже перед самим собой, что он ничего не слышал, просто откажется верить мне, встанет, поклонится и, извинившись, выйдет из комнаты, как только я начну?»
Неблагоразумно, но он именно так может воспринять откровение мистера Бейнеса. Он не из тех, кому положено слушать подобные вещи.
«Так легко, — подумал Бейнес, — уйти, это самый простой, доступный для всех выход. Хотел бы я, чтобы у меня был такой способ уклониться от бремени ответственности. Но все-таки этот выход невозможен даже для мистера Тагоми. Мы не так уж и отличаемся друг от друга. Он может закрыть уши, чтобы не слышать того, что будет исходить от меня, исходить в форме слов, но позже, когда до него дойдет глубинный смысл сказанного… Или кому-нибудь другому, с кем я в конце концов переговорю…»
Мистер Бейнес покинул свой номер, вошел в лифт и спустился в вестибюль. Снаружи, уже на тротуаре, он велел швейцару вызвать для него педикеб и вскоре уже ехал по Маркет-стрит, глядя на то, как энергично накручивает педали водитель-китаец.
— Здесь, — сказал он водителю, увидев вывеску, которую искал. — Встаньте у бордюра.
Педикеб остановился у пожарного гидранта. Мистер Бейнес расплатился с водителем и отпустил его. Казалось, никто за Бейнесом не следил. Он немного прошелся по тротуару, а через мгновение с несколькими другими покупателями вошел в магазин «Фуга», самый большой супермаркет в центре города.
Повсюду толпились покупатели. Бесконечные ряды прилавков. Продавщицы, в основном белые, с небольшим вкраплением японцев в качестве заведующих секциями, ужасный шум.
После некоторого замешательства мистер Бейнес нашел отдел мужской одежды.
Он остановился перед стеллажом с мужскими брюками и начал осматривать их.
Вскоре к нему подошел приказчик, молодой, белый, и приветствовал его.
— Я вернулся, — сказал мистер Бейнес, — за темно-коричневыми шерстяными широкими брюками, которые я присмотрел еще вчера.
Встретившись взглядом с приказчиком, он добавил:
— Вы не тот человек, с которым я говорил. Тот был повыше, с рыжими усами, довольно худой. На его пиджаке было имя «Дарри».
Приказчик ответил, что Дарри недавно ушел на обед, но скоро вернется.
— Я зайду в примерочную и примерю эту пару, — сказал мистер Бейнес, беря брюки со стеллажа.
— Пожалуйста, сэр.
Приказчик указал на свободную кабину, а затем отошел, чтобы обслужить кого-то еще.
Мистер Бейнес вошел в примерочную и закрыл за собой дверь. Сев на один из двух стульев, он принялся ждать. Через несколько минут раздался стук.
Дверь примерочной отворилась, и вошел невысокий японец средних лет.
— Вы иностранец, сэр? — сказал он мистеру Бейнесу. — Я должен проверить вашу платежеспособность. Позвольте взглянуть на ваше удостоверение.
Он закрыл за собой дверь. Мистер Бейнес достал бумажник. Японец сел и начал проверять содержимое. Наткнувшись на фотографию девушки, он приостановился.
— Очень хорошенькая.
— Моя дочь, Марта.
— У меня есть дочь, которую тоже зовут Мартой, — сказал японец. — Теперь она в Чикаго, учится игре на фортепиано.
— Моя дочь вот-вот выйдет замуж, — сказал мистер Бейнес.
Японец вернул бумажник и замер, выжидая.
— Я здесь уже две недели, — сказал мистер Бейнес. — Но мистер Ятабе до сих пор не появился. Я хочу узнать, находится ли он до сих пор в пути? И если нет, то что я должен делать?
— Приходите завтра, во второй половине дня, — ответил японец.
Он встал. Встал и мистер Бейнес.
— До свидания.
— До свидания, — ответил мистер Бейнес.
Он вышел из примерочной, положил брюки назад на стеллаж и вышел из универмага «Фуга».
Шагая по тротуару вместе с другими пешеходами, он думал, что на все ушло не так много времени. Сможет ли он получить необходимую информацию? Ведь нужно было связаться с Берлином, передать его запрос, произвести шифровку и дешифровку — каждый из этих шагов отнимал время.
«Жаль, что я раньше не встретился с этим агентом. Я бы избавился от многих страхов и мук. Очевидно, это не связано с особым риском, все как будто прошло очень гладко. По существу, на это ушло всего пять-шесть минут».
Теперь он чувствовал себя намного лучше.
Вскоре он уже рассматривал витрину с фотографиями, сделанными во время непристойных представлений в низкопробных притонах — грязные, засиженные мухами, снимки совершенно голых белых женщин, чьи груди висели, как наполовину опустившиеся воздушные шары. Зрелище позабавило его, и он задержался у витрины. Мимо него по своим делам шли прохожие, не обращая никакого внимания.
Наконец-то он хоть что-то сделал.
Какое облегчение!
* * *
Юлиана читала, поудобнее опершись на дверцу автомобиля. Рядом с ней, выставив локоть из окна, Джо одной рукой, слегка касаясь баранки, вел машину. К его нижней губе прилипла сигарета. Он был хорошим водителем. И они уже покрыли большую часть расстояния между Канон-Сити и Денвером.
Из приемника неслась слащавая народная музыка, вроде той, которую играют ансамбли аккордеонистов в пивных на открытом воздухе: бесконечные польки и шотландки — она никогда не умела отличать одних от других.
— Дешевка, — отметил Джо, когда музыка закончилась. — Послушай, я неплохо разбираюсь в музыке, могу сказать, кто был великим дирижером. Ты, наверное, не помнишь его: Артуро Тосканини.
— Не помню, — машинально ответила она, не отрываясь от книги.
— Он был итальянцем. Но после войны ему не разрешили бы дирижировать из-за его политических симпатий. Теперь-то он уже умер. Не нравится мне этот фон Кароян — бессменный дирижер Нью-Йоркской филармонии. Мы были обязаны ходить на его концерты, наш рабочий поселок. А что я люблю, как всякий «воп», — догадайся!
Он посмотрел на нее.
— Понравилась книга?
— Захватывает.
— Мне нравятся Верди и Пуччини. Все, что у нас было в Нью-Йорке, — это тяжеловесная, напыщенная музыка Вагнера и Орфа, и мы были обязаны каждую неделю ходить на эти пошлые драматические представления, устраиваемые нацистами в Медисон-сквер-гарден — с флагами, трубами, барабанами, пылающими факелами. История готических племен или другая воспитательная чушь, если бы все это можно было назвать «искусством». Ты бывала в Нью-Йорке до войны?
— Да, — отозвалась она, не отрываясь от книги.
— Правда, что там были шикарные театры? Я слышал, что были. Да и с кино теперь то же самое: вся кинопромышленность сосредоточилась в одном берлинском квартале. За те тринадцать лет, которые я провел в Нью-Йорке, не было ни одной оперетты или пьесы, только эти…
— Не мешай мне читать, — сказала Юлиана.
— То же самое и с книжными издательствами, — сказал Джо невозмутимо. — Сейчас они все монополизированы, с центром в Мюнхене. А вот до войны Нью-Йорк был центром мирового книгоиздательства. Так во всяком случае говорят.
Заткнув уши пальцами, она сосредоточилась на лежавшей у нее на коленях книге, стараясь отключиться от его голоса.
Ей попался тот раздел «Саранчи», где описывалось легендарное телевидение, и оно очаровало ее, особенно те строки, где говорилось о дешевых небольших установках для отсталых народов Африки и Азии.
«Только предприимчивость янки и система массового производства — Детройт, Чикаго, Кливленд — какие волшебные названия! — могли совершить это чудо, посылку нескончаемого и почти до безумия бескорыстного потока дешевых однодолларовых (в китайских долларах) телевизионных приборов в каждую деревню, в любую глухомань Востока. И когда какой-нибудь изможденный юноша с беспокойным умом, умирая от голода, хватался за этот единственный шанс, который предоставляли ему щедрые американцы, и собирал из набора крохотный приемник с встроенным в него источником питания размером не больше куска туалетного мыла, то что же можно было узнать с его помощью? Сгрудившись перед экраном, молодежь деревни, а часто и люди постарше, видели слова. Инструкции. Прежде всего как научиться читать, затем все остальное. Как выкопать более глубокий колодец, вспахать более глубокую борозду. Как очистить питьевую воду, исцелить своих больных. Над их головами витала американская искусственная волна, распространяя сигналы, разнося их повсюду, всем страждущим, всем жаждущим знания массам Востока…»
— Ты читаешь все подряд? — спросил Джо. — Или пропускаешь какие-то куски?
— Как это замечательно! Он заставил нас посылать пищу и образование всем азиатам, миллионам их, — сказала она.
— Благотворительность во всемирном масштабе.
— Да, Новый курс, провозглашенный Тагвеллом, по подъему уровня жизни масс. Только послушай.
Она прочла вслух:
— «Чем был всегда Китай? Томящимся, цельным, испытывающим во всем нужду существом, глядевшим на Запад. Его великий президент демократ Чан Кайши, который провел китайский народ через военные годы, теперь, в дни мира, вел его к Декаде перестройки. Но для Китая это не было восстановлением, так как в этой, почти сверхъестественно обширной плоской стране раньше ничего не возводилось, и она еще оставалась погруженной в свой древний сон. Восстающее ото сна существо, гигант, которому нужно было наконец-то обрести ясное сознание, пробудиться в современном мире с его реактивными самолетами и атомной энергией, его автострадами, заводами и лекарствами.
И откуда же должен был раздаться тот удар грома, что разбудил бы гиганта? Чан Кайши знал это еще во время войны с Японией. Он мог раздаться только из Соединенных Штатов. К 1950 году американские техники и инженеры, учителя, врачи, агрономы роем устремились в каждую провинцию, каждую деревню, подобно какому-то новому виду ожившего…»
— Ты знаешь, что он сделал, а? — прервал ее чтение Джо. — Он взял у нацизма все лучшее: социалистическую часть, организацию Тодта и экономический прогресс, достигнутый при Шпеере, и все это подарил чему? Новому курсу. И выкинул все то, что уродливо: деятельность СС, уничтожение низших рас, изоляцию других. Но это же утопия! Ты думаешь, если бы союзники победили, то Новый курс оживил бы экономику и совершил бы все эти социальные сдвиги, поднял бы благосостояние? Ничего подобного! Он выдумал некую форму государственного синдиката, кооперативного государства, вроде того, к которому мы пришли при дуче. Он утверждает: вы будете иметь только хорошее и ничего из…
— Дай почитать, — огрызнулась Юлиана.
«И эти рынки, неисчислимые миллионы китайцев обеспечили на много лет работой заводы Детройта и Чикаго. Этот гигантский зев никогда не наполнится, этот народ и за сто лет не обеспечить нужным количеством грузовиков и кирпичей, стальных болванок и одежды, пишущих машинок и капель от насморка. Американский рабочий имел в 1960 году наивысший уровень жизни в мире, и все потому, что Штаты изящно именовали себя «страной наибольшего благоприятствования» при заключении торговых сделок со странами Востока. США больше не оккупировали Японию, а последняя никогда не оккупировала Китай, и тем не менее неоспоримым фактом было то, что Кантон, Токио и Шанхай покупали не британские товары, а американские. И в каждой новой сделке рабочий в Балтиморе, Лос-Анджелесе и Атланте видел увеличение своего благосостояния. Тем, кто делал долгосрочную политику, людям в Белом доме, обладающим широким кругозором, казалось, что они почти добились цели. Исследовательские ракеты должны были вот-вот устремиться в космические бездны, покидая мир, который наконец-то увидел окончание своих вековых болезней: голода, болезней, войн, невежества. Эквивалентные меры социального и экономического развития, предпринятые Британской империей, принесли подобное же облегчение участи широких масс в Индии, Бирме, Африке, на Ближнем Востоке. Продукция заводов Рура и Манчестера, сталь Саара, нефть Баку — все слилось и взаимодействовало в сложной, но действенной гармонии. Народы Европы наслаждались тем, что казалось…»
— Я полагаю, что именно они должны править миром, — сказала Юлиана.
Она оторвалась от книги.
— Они во всем были лучше всех. Британцы.
Джо ничего на это не ответил, несмотря на то что она выжидающе посмотрела на него.
Она вновь взялась за книгу.
«…осуществлением мечты Наполеона: разумная однородность этнических различных народов, отсутствие которой было причиной раздоров и пререканий по каждому пустяку со времен падения Рима. А также мечты Карла Великого: объединенное христианство, которое бы стало жить в мире не только между собой, но и с остальным миром. И все же до сих пор оставалась одна ноющая рана. На Малайях жило много китайцев, в основном предпринимателей, и эта процветающая, работающая буржуазия видела в американском способе ведения дел в Китае более справедливое общение с теми, кого британцы называли «туземцами». Бывшие под британским господством темнокожие расы не допускались даже в провинциальные клубы, отели, приличные рестораны. Как и прежде, они видели, что для них в трамваях отведены особые секции, и, что хуже всего, что они ограничены в выборе места жительства в любом из городов. Эти «туземцы» по слухам, из газет знали, что в США проблемы цветных решены еще до 1950 года. Что белые и негры живут, и работают, и едят вместе даже на глухом Юге. Вторая мировая война покончила с дискриминацией…»
— А потом начались беспорядки? — спросила она у Джо.
Он кивнул, продолжая следить за дорогой.
— Ну расскажи же, что было дальше.
Она закрыла книгу.
— Мне все равно не успеть дочитать ее до конца, скоро мы будем в Денвере. Наверное, Америка и Англия затеют между собой войну, и в результате одна из них будет повелевать всем миром.
— Кое в чем эта книга не так уж и плоха, — отозвался Джо. — Он все продумал до мельчайших подробностей. США получили Тихий Океан, создав нечто вроде нашей Со-Процветания Юго-Восточной Азии. Россию они с Англией поделили на сферы влияния. Так продолжалось десять лет. А затем, естественно, между ними возникли трения.
— Почему же «естественно»?
— Такова человеческая натура, — сказал Джо, — и природа государства. Подозрительность, страх, жадность. Китайцы думают, что США подрывают господство Британии в Южной Азии, привлекая на свою сторону значительное китайское население; у тех, кто под влиянием Чан Кай-Ши, настроение проамериканское. Англия начинает организовывать то, что они называли «охраняемые районы опеки».
Он ухмыльнулся.
— Другими словами, концентрационные лагеря для тысяч китайцев, подозреваемых в измене. Их обвиняют в саботаже и пропаганде. Черчилль до того…
— Ты хочешь сказать, что он еще у власти? Разве его еще не убрали?
— Вот тут-то британская система и превзошла американскую, — сказал Джо. — Каждые восемь лет США дают пинка под зад своим руководителям, какими бы опытными они ни были. Но Черчиль-то все еще у власти. У США после Тагвелла никогда не было руководителя, подобного ему. Одни ничтожества. И чем старше он, тем властолюбивее и жестче, этот Черчилль. В 1960 году он уже напоминает какого-то древнего властителя Центральной Азии. Никто не смеет ему перечить. Он у власти более двадцати лет.
— О, боже! — воскликнула она.
Она открыла книгу с конца, чтобы найти подтверждение тому, что он говорил.
— С чем я согласен, — продолжал Джо, — так это с тем, что Черчилль во время войны был единственным порядочным лидером Англии. Если бы его оставили у власти, дела Англии были бы гораздо лучше. Вот что я скажу: государство не может быть лучше своего руководителя. Фюрер, принцип — принцип фюрерства, как говорили наци. Они правы. Даже этот американец должен согласиться с нами. Конечно, у него США после войны осуществили колоссальную экономическую экспансию, прибрав к рукам бездонный рынок сбыта в Азии, доставшийся им от японцев. Но этого оказалось недостаточно: таким путем трудно обрести идею. Не получили ее и британцы. В обеих странах правят богачи, плутократия. Если бы победили они, все их думы сводились бы к тому, чтобы увеличить побольше доходы для своей верхушки. Он ошибся, этот Абеденсен: не было бы никаких социальных реформ — не было бы планов повышения жизненного уровня масс. Англосаксонская плутократия не допустила бы этого.
Теперь он говорил как настоящий фашист.
Очевидно, Джо по ее лицу понял, о чем она думает. Он повернулся к ней, снизил скорость и, поглядывая то на нее, то на шедшие впереди машины, горячо проговорил:
— Послушай, я не из интеллектуалов. Фашизму нет в них надобности. Что требуется, так это дело, а теория выводится из действия. Единственное, что требует от нас наше корпоративное государство, — это достижения социальных сил истории. Понимаешь? Это я говорю тебе. Я это точно знаю, Юлиана.
Тон его стал неистовым, даже молящим.
— Эти старые, гнилые, руководимые золотом империи: Британская, Французская, Американская, хотя последняя — только незаконнорожденный ублюдок, а не империя в полном смысле. Все они в равной степени опираются на деньги. Души у них не было, а естественно, не было и будущего, роста не было. Да, наци — это банда головорезов, я с этим согласен. Ты тоже так думаешь? Верно же?
Она через силу улыбнулась: итальянские экзальтации засосали его — он вел машину, извергая из себя целую речь.
— Абеденсену слишком важно, кто победит — США или Англия. Явная нелепость. Они не достойны победы. Они ничем ее не заслужили. Ты когда-нибудь читала что-нибудь из того, что писал дуче? Это откровение. Красивый мужчина. Красивые слова. Он объясняет подоплеку каждого явления. На самом деле основным существом конфликта во время войны была борьба старого против нового. Деньги — вот почему нацисты ошибочно и некстати притянули сюда еврейский вопрос — против коллективного духа масс, названного фашистами «хемейштафт» — народность.
«Он сейчас — вылитый Муссолини», — подумала Юлиана.
— Зверство нацистов — это трагедия.
Джо на минуту замолк, обгоняя еле тащившийся грузовик.
— Но при всякой перемене проигравшему приходится туго. Тут нет ничего нового. Вспомни прежние революции, например французскую, вспомни тактику Кромвеля по отношению к Ирландии. В немецкой философии слишком много темперамента, да и театральности с избытком. Одни шествия чего стоят. Настоящего фашиста никогда не увидишь разглагольствующим. Он всегда действует, как я. Верно?
Она рассмеялась.
— Ты болтаешь со скоростью мили в минуту.
— Я тебе объясняю фашистскую теорию действия! — вне себя вскричал он.
Она не смогла ответить: слишком уж забавно это было. Но человек, сидевший рядом, вовсе не считал это забавным.
Раскрасневшись, он сердито смотрел на нее.
Вены на его лбу вздулись, его начало трясти. Он снова засунул пятерню в лохматую шевелюру и стал ею двигать взад и вперед, ничего не говоря, но глядя ей в глаза.
— Не обижайся на меня, — сказала она.
На какой-то миг ей показалось, что он хочет ее ударить: он уже занес руку, но тут же потянулся к приемнику и включил его.
Из динамика неслась оркестровая музыка, трещали помехи. Она попыталась снова еще раз сосредоточиться на книге.
— Ты права, — сказал Джо после долгой паузы.
— Насчет чего?
— Насчет дважды битой империи. С клоуном вместо вождя. Неудивительно, что мы ничего от этой войны не получили.
Она похлопала его по руке.
— Юлиана, все это муть, — отозвался Джо. — Ничего нет истинного и определенного. Верно?
— Может быть, и так, — отсутствующе произнесла она.
Она продолжала читать.
— Победила Британия.
Джо указал на книгу.
— Избавлю тебя от необходимости выискивать это место. США приходят в упадок, Британия все больше их теснит, продолжая экспансию, сохраняя инициативу. Так что можешь отложить книгу в сторону.
— Надеюсь, в Денвере нам будет весело.
Она закрыла книгу.
— Тебе нужно расслабиться. Я хочу, чтобы ты отдохнул.
«Если тебе не удастся это, — подумала она, — ты развалишься на миллион частей, как лопнувшая пружина. А что тогда будет со мной? Как я вернусь назад? А может, уже сейчас оставить тебя? Очень хочется тех лучших времен, которые ты мне обещал. Я не хочу быть обманутой. Слишком часто меня обманывали прежде другие люди».
— Обязательно будет хорошо, — сказал Джо. — Послушай…
Он как-то странно, оценивающе взглянул на нее.
— Ты слишком увлеклась этой книгой. Вот интересно — представь себе человека, написавшего бестселлер, ну, автора, вроде этого Абеденсена. Пишут ли люди ему письма? Могу поспорить, что многие пишут и хвалят книгу, может быть, даже посещают его.
Она тут же поняла.
— Джо, это же всего лишних полторы сотни километров.
Глаза ее засияли. Он улыбнулся ей, снова счастливый,
не испытывая ни огорчений, ни волнений.
— Пожалуй, можно было бы, — сказала она. — Ты так хорошо водишь машину, тебе ничего не стоило бы доехать туда, правда?
— Ну, я сомневаюсь, что этот знаменитый человек так запросто пускал бы к себе посетителей. Их, наверное, пруд пруди.
— А почему бы не попытаться, Джо?
Она схватила его за плечо и возбужденно сдавила его.
— Худшее, что он может сделать, — выгнать нас. Пожалуйста, Джо.
— Только когда сделаем покупки и прилично оденемся, — веско проговорил Джо, — все с иголочки. Это очень важно — произвести хорошее впечатление. И может быть, даже найдем новый автомобиль, уже там, на Шайенн. Держу пари, нам удастся.
— Да, — подтвердила она. — И тебе нужно постричься. И позволь, чтобы одежду тебе подобрала я, пожалуйста, Джо. Я, бывало, выбирала одежду для Фринка. Мужчина ведь никогда не может купить что-нибудь приличное для себя.
— На одежду у тебя неплохой вкус, — заметил Джо.
Он смотрел на расстилавшуюся перед ним дорогу.
— И вообще… Лучше всего, если ты сама позвонишь ему, именно ты свяжешься с ним.
— Я сделаю себе прическу, — сказала она.
— Хорошо.
— И даже не побоюсь подняться и нажать звонок.
Она осмелела.
— Я имею в виду, что живем-то мы только раз. Зачем же нам трусить? Он такой же человек, как и мы все. Может быть, ему будет даже приятно узнать, что кто-то только для того и заехал в такую даль, чтобы сказать ему, как понравилась его книга. Мы сможем получить его автограф на первой странице книги — обычно его оставляют именно там. Разве не так? Только было бы лучше купить новый экземпляр: этот так обтрепался и засалился. Тут автограф не будет смотреться.
— Все что пожелаешь, — ответил Джо. — Я позволю тебе взять на себя все детали. Я уверен, что тебе они под
силу. Хорошенькая девушка всегда добьется своего. Когда он увидит, какая ты сногсшибательная, он настежь распахнет дверь. Но послушай: давай без дураков!
— Ты это о чем?
— Скажешь, что мы женаты? Я не хочу, чтобы ты впуталась с ним в какую-нибудь историю. Ты понимаешь, о чем я говорю. Это было бы ужасно. Это бы разбило нам всю жизнь — какая награда за его гостеприимство, какая ирония. Так что гляди в оба, Юлиана.
— Кстати, и поспоришь с ним, — сказала Юлиана, — насчет того, Италия ли стала причиной поражения, предав державы Оси, расскажешь ему то, что ты рассказал мне.
Джо кивнул.
— Ну что ж, договорились. Мы обсудим все, что он написал.
Они быстро мчались на север.
* * *
Остывший взор, слабость в желудке и так далее. Тошнота и угнетенное половое чувство.
И все же — перед глазами ничего нет.
Чем может ответить его тело? Бегством?
Скрестив ноги, мистер Тагоми уселся прямо на полу своей гостиной и начал манипулировать с сорока девятью стебельками тысячелистника.
Вопросы были безотлагательными, и он с лихорадочной быстротой проделал все необходимое, чтобы получить перед собой все шесть строчек.
О ужас! Гексаграмма пятьдесят один!
Бог является под знаком грома и молнии.
Трубный глас! Он непроизвольно прижал руки к ушам. Ха-ха! Хо-хо! Мощный взрыв, что бросает его в дрожь и заставляет закрыть глаза от страха. Рев тигра, нервная суетня всполошившихся ящериц — и вот сам бог является миру.
Что же это значит? Он оглядел комнату.
Приближение — чего? Он вскочил и неподвижно ждал, тяжело дыша.
Ничего. Колотящееся сердце. Дыхание и все физиологические процессы, включая даже непроизвольные, управляемые подсознанием, близки к критическому уровню: адреналин, сильное сердцебиение, учащенный пульс, нарушение функций желез, комок в горле, застывший взор, слабость в желудке и так далее. Тошнота и угнетенное половое чувство.
И все же — перед глазами ничего нет.
Чем может ответить его тело? Бегством?
Все готово к нему. Но куда бежать? И зачем?
На ум ничего не приходило. Значит, невозможно. Дилемма цивилизованного человека: тело готово к чему угодно, но угроза туманна, не обозначена.
Он вошел в ванную и начал намыливать подбородок, чтобы побриться.
Зазвонил телефон.
— Удар, — сказал он громко.
Он отложил бритву.
— Будь готов.
Он быстро перешел из ванной в спальню.
— Я готов.
Он поднял трубку.
— Тагоми слушает.
Голос его сорвался, и ему пришлось прочистить горло.
Пауза, затем слабый, вялый, шуршащий, как старые опавшие листья, голос произнес:
— Сэр, это Синиро Ятабе. Я прибыл в Сан-Франциско.
— От имени Главного Торгового Представительства приветствую вас, — сказал мистер Тагоми. — Как я рад. Вы в добром здравии и в добром духе?
— Да, мистер Тагоми. Когда я смогу увидеть вас?
— Очень скоро. Через полчаса.
Мистер Тагоми взглянул на настенные часы, с трудом разбирая время.
— Третья сторона, мистер Бейнес. Я должен связаться с ним. Возможна задержка, но…
— Мы можем условиться: через два часа, сэр, — сказал мистер Ятабе.
— Хорошо, — сказал мистер Тагоми, поклонившись.
— В вашей конторе в «Ниппон Таймс Билдинг».
Мистер Тагоми поклонился вторично.
Щелк. Мистер Ятабе опустил трубку.
«Мистер Бейнес будет доволен, — подумал мистер Тагоми. — Он должен будет чувствовать то же, что кот, которому бросили кусок семги, например отличный жирный хвост».
Мистер Тагоми нажал-отпустил рычаг, а затем спешно набрал номер отеля «Абхирати».
— Тягостное ожидание закончилось, — сказал он, услышав сонный голос мистера Бейнеса.
Сон как рукой сняло.
— Он здесь?
— В моей конторе, — сказал мистер Тагоми, — в десять часов двадцать минут. До свидания.
Он положил трубку и бросился в ванную заканчивать бритье. На завтрак не было времени, нужно будет велеть мистеру Рамсею что-нибудь сообразить, когда все будут в сборе. Все трое могут одновременно позволить себе это удовольствие. Пока брился, он думал о том, что именно заказать на завтрак.
* * *
Мистер Бейнес стоял в пижаме с трубкой в руке и нервно потирал лоб. «Какой стыд, — думал он, — сломаться и выйти на связь с этим агентом. Если бы подождать всего день. Но, возможно, ничего плохого и не произошло. Однако сегодня нужно вернуться в магазин. Предположим, я не покажусь? Это может вызвать цепную реакцию, они подумают, что меня убили, или что-то в этом роде. Попытаются меня отыскать. Но все это уже не столь важно, потому что он здесь. Наконец-то. Ожидание кончилось».
Мистер Бейнес бросился в ванную и стал готовиться к бритью.
Он решил, что не стоит сомневаться в том, что мистер Тагоми узнает его, как только увидит.
«Теперь мы сможем отбросить это прикрытие: «Мистер Ятабе». По существу, мы можем отбросить все прикрытия и условности».
Побрившись, он тут же поспешил под душ.
«Наверное, уже поздно СД что-либо предпринимать, — подумал он, — даже если они разнюхали, поэтому мне вероятно, можно не беспокоиться. По крайней мере, будничные, мелкие заботы можно выкинуть из головы. Ничтожный страх за свою собственную шкуру. Что же касается всего остального — теперь придется беспокоиться всерьез».

Глава 11

Для рейхсконсула в Сан-Франциско Фрейера Гуго Рейсса первое же дело этого дня было неожиданным и внушающим тревогу.
Войдя в приемную, он обнаружил, что там его уже ждет посетитель, крупный мужчина средних лет с тяжелой челюстью и следами оспы на лице, с недобрым хмурым лицом. Мужчина встал и отдал партийный салют, одновременно пробормотав:
— Хайль!
— Хайль! — ответил Рейсс.
Внутренне он застонал, хотя на лице его отразилась формальная деловая улыбка.
— Герр Краус фон Меер? Я удивлен. Входите.
Он отомкнул дверь своего кабинета, удивляясь тому, куда запропастился его вице-консул и кто позволил войти в приемную шефу СД. Однако этот человек уже был здесь, и теперь с этим уже ничего не поделаешь.
Войдя вслед за ним, сунув руки в карманы своего темного драпового пальто, Краус фон Меер сказал:
— Послушайте, Фрейер, мы нашли парня из Абвера. Это Рудольф Вегенер. Он показался на одной старой явке Абвера, которая у нас под колпаком.
Краус вон Меер захихикал, осклабившись и показывая при этом огромные золотые зубы.
— Мы проследили его до самой гостиницы.
— Прекрасно, — сказал Рейсс.
Он заметил на своем столе почту. Значит, Пфердхоф где-то поблизости. Несомненно, он оставил кабинет запертым, чтобы помешать шефу СД совать свой нос в их дела.
— Это очень важно, — сказал фон Меер. — Я известил Кальтенбруннера самым безотлагательным образом. Теперь в любую минуту вы можете получить известие из Берлина, если только эти «Унратфреззеры» («Дерьмоеды») там, дома, все не перепутают.
Он уселся за консульский стол, вытащил из кармана пачку сложенных бумаг и, шевеля губами, старательно развернул одну из них.
Фамилия для прикрытия — Бейнес. Выдает себя за шведского промышленника или коммерсанта или за кого-то еще, связанного с промышленностью. Сегодня утром в восемь десять он отозвался на телефонный звонок насчет официального свидания в десять двадцать в японской конторе. Сейчас мы пытаемся проследить, откуда был сделан звонок. Возможно, нам это удастся сделать через полчаса. Они мне перезвонят сюда.
— Понимаю, — сказал Рейсс.
— Теперь мы можем подцепить этого молодца, — продолжал Краус фон Меер. — И если мы это сделаем, то, естественно, отошлем назад в Рейх на ближайшей ракете Люфтганзы. Однако японцы или Сакраменто могут запротестовать и попытаться помешать этому. Они адресуют протест вам, если решаться. Возможно, они даже окажут очень сильное давление и доставят в аэропорт целый грузовик агентов Тококку.
— Вы не можете сделать так, чтобы они никого не обнаружили?
— Слишком поздно. Он уже на пути на это свидание. Нам, возможно, придется брать его прямо на месте, ворваться, схватить и убежать.
— Мне это не нравится, — сказал Рейсс. — А вдруг у него свидание с каким-то чрезвычайно важным, высокопоставленным японцем? Как раз сейчас в Сан-Франциско, по-видимому, находится личный посланец императора. На днях до меня дошел слух…
— Это не имеет значения, — перебил его фон Меер. — Подданный Германии должен подчиняться законам Рейха.
«А мы хорошо знаем, что представляют собой законы Рейха», — подумал Рейсс.
— У меня наготове отделение коммандос, — продолжал Краус фон Меер. — Пятеро отличных ребят.
Он снова хихикнул.
— Выглядят как скрипачи. Чудные лица аскетов, грустные лица, такие, как, может быть, у студентов богословов. Когда они войдут, япошки сначала подумают, что это струнный квартет…
— Квинтет, — подсказал Рейсс.
— Да. Они подойдут прямо к двери, соответствующе одетые.
Он внимательно осмотрел консула.
— Почти так же, как вы.
«Спасибо», — подумал Рейсс.
— Прямо на виду у всех, не стесняясь, прямо к этому Вегенеру. Они окружат его, как будто с ним совещаются. Мол, очень важное сообщение, — продолжал бубнить он, пока консул открывал свою почту. — Никакого насилия, просто: «Герр Вегенер, пройдемте с нами, пожалуйста. Вы же все понимаете». И между спинными позвонками маленькое острие. Миг — и высшие нервные центры парализованы.
Рейсс кивнул.
— Вы слушаете?
— Да.
— И снова на улицу, в автомобиль. Назад ко мне в контору. Япошки, конечно, переполошатся, но будут вежливыми до последнего момента.
Краус фон Меер неуклюже отодвинулся от стола, пытаясь показать, как будут раскланиваться японцы.
— Это же так грубо — обманывать нас, герр фон Меер. Однако ничего не поделаешь, гуд бай, герр Вегенер…
— Бейнес, — сказал Рейсс. — Разве не этой фамилией он пользуется на этих переговорах?
— Бейнес. Очень жаль, что вы покидаете нас. В другой раз мы, возможно, еще о многом с вами переговорим.
На столе зазвонил телефон, и Краус фон Меер перестал кривляться.
— Это, наверное, мне.
Он потянулся к трубке, но Рейсс его опередил.
— Это Рейсс.
— Консул, говорит «Ауслянд Ферншпрехамт» в Новой Шотландии, — проговорил незнакомый голос. — Вам трансатлантический вызов из Берлина, срочно.
— Хорошо, — отозвался Рейсс.
— Подождите минутку, консул.
Послышались слабые разряды, треск, потом другой голос, женский.
— Канцелярия.
— Да, это «Ауслянд Ферншпрехамт» в Новой Шотландии. Вызывается рейхсконсул Гуго Рейсс. Сейчас консул на проводе.
— Поддерживайте связь.
Последовала долгая пауза, во время которой Рейсс одной рукой продолжал перебирать почту. Краус фон Меер равнодушно наблюдал за ним.
— Герр консул, извините, что отнимаю у вас время, — раздался мужской голос.
Кровь застыла в жилах Рейсса. Баритон, тщательно отработанный, гладкий, переливающийся голос, знакомый Рейссу много лет, — доктор Геббельс.
— Это доктор Геббельс.
— Да, канцлер.
Следивший за Рейссом Краус фон Меер улыбнулся.
Челюсть его больше не отвисала.
— Только что меня попросил позвонить вам генерал Гейдрих. В Сан-Франциско сейчас находится какой-то агент Абвера, его зовут Рудольф Вегенер. Вы должны всецело содействовать СД во всем, что она предпринимает по отношению к нему. На подробности в данный момент нет времени. Просто полностью предоставьте свою контору в их распоряжение. Заранее премного вам благодарен.
— Понимаю, герр канцлер, — сказал Рейсс.
— До свидания, консул.
Краус фон Меер пристально посмотрел на Рейсса, как только тот положил трубку.
— Я был прав?
Рейсс пожал плечами.
— О чем тут спорить?
— Подпишите ордер на принудительное возвращение этого Вегенера в Германию.
Вынув ручку, Рейсс подписал ордер, поставил на нем печать и вернул его шефу СД.
— Благодарю вас, — сказал фон Меер. — Теперь, как только японские власти позвонят вам и станут жаловаться…
— Если только станут.
Краус фон Меер взглянул на него.
— Станут. Они будут здесь — не пройдет и пятнадцати минут после того, как мы сгребем этого Вегенера.
Он перестал паясничать, лицо стало серьезным.
— Никакого струнного квинтета, — сказал Рейсс.
Фон Меер не обратил внимания на укол.
— Мы будем брать его вот-вот, так что будьте готовы. Можете сказать япошкам, что он гомосексуалист, фальшивомонетчик или что угодно в этом духе. Требуется вернуть его домой для предания суду как крупного уголовника. Не говорите им, что он политический. Вы же знаете, что они не принимают девяносто пяти процентов кодекса национал-социализма.
— Это я знаю, — сказал Рейсс. — И что делать, я тоже знаю.
Он чувствовал растущее раздражение и возмущение от того, что его снова провели.
«Действуют через мою голову, — говорил он себе. — Как обычно. Меер связался с канцелярией, ублюдок».
Руки его тряслись. Не от звонка ли Геббельса? Ужас перед его всемогуществом? Или это чувство обиды от ущемления его прав?
«Чертова полиция, — подумал он. — Они все сильнее и сильнее. Уже заставили работать на себя и Геббельса. Они заправляют там, в Рейхе. А что я могу сделать? И кто тут может что-нибудь сделать? Лучше будет помочь им. Не такое нынче время, чтобы перечить этому типу. Вероятно, там, в Берлине, он может добиться чего угодно, даже увольнения любого неугодного ему человека».
— Я давно понял, — сказал он вслух, — что вы вовсе не преувеличили значение этого дела, герр полицайфюрер. Полагаю даже, что безопасность Германии зависит от того, насколько оперативно вы разоблачите этого шпиона и предателя.
Ему самому вдруг стало страшно оттого, что он выбрал такие слова. Однако Краус фон Меер, казалось, был польщен.
— Благодарю вас, консул.
— Возможно, вы спасли нас всех.
— Ну мы его еще не взяли.
Фон Меер нахмурился.
— Давайте подождем. Думаю, что скоро позвонят.
— Японцев я беру на себя, — сказал Рейсс. — Вы же знаете, у меня богатый опыт. Их жалобы…
— Не сбивайте меня, — перебил его Краус фон Меер. — Мне нужно подумать.
Очевидно, его обеспокоил звонок из канцелярии. Теперь он понял, что положение довольно серьезно.
«А ведь возможно, что этот молодчик уйдет, и это будет вам стоить вашей работы, — думал консул Гуго Рейсс. — Моей работы, вашей работы — оба мы можем в любой момент очутиться на улице. Вряд ли у вас более безопасное положение, чем у меня. В самом деле, может быть стоит вас слегка цапнуть за ногу, чтобы поубавить спеси, герр полицайфюрер? Что-нибудь этакое провернуть, что никогда нельзя будет вменить в вину. Например, когда сюда придут жаловаться японцы, можно вскользь упомянуть номер рейса Люфтганзы, которым уволокут отсюда этого парня, или, все отрицая, постепенно раздразнить их, ну хотя бы тем, что, самодовольно улыбаясь, дать понять, что Рейху на них наплевать, что маленьких желтых человечков не принимают всерьез. Их легко уколоть. А если они достаточно разогреются, они могут довести свои жалобы непосредственно до самого Геббельса. Есть разного рода возможности. СД, в сущности, не может выдворить этого парня из США без моего активного сотрудничества. Если бы мне только точно знать, куда нанести удар! Ненавижу тех, которые лезут через мою голову! Это ставит меня в чертовски неудобное положение. Я начинаю нервничать до бессонницы, а если я не смогу спать, то не смогу и делать свое дело. Оставим Германии самой решать свои проблемы. И вообще, мне было бы намного спокойнее, если бы этого неотесанного баварца вернули домой, к составлению отчетов в каком-нибудь вшивом отделении полиции».
Зазвонил телефон.
На этот раз Краус фон Меер был первым у аппарата, и Рейсс не смог ему помешать.
— Алло, — проговорил фон Меер в трубку.
Он внимательно слушал.
«Уже?»— мелькнуло в голове Рейсса.
Но шеф СД протянул трубку ему.
— Это вас.
Втайне облегченно вздохнув, Рейсс взял трубку.
— Это какой-то школьный учитель, — пояснил Краус фон Меер, — допытывается, можете ли вы дать ему несколько австрийских театральных афиш для его класса.
* * *
Около одиннадцати утра Роберт Чилдан закрыл магазин и пешком направился в контору мистера Пола Казуора.
К счастью, Пол не был занят. Он вежливо поприветствовал Чилдана и предложил ему чаю.
— Я вас не задержу, — сказал Чилдан после того, как они оба принялись потягивать чай.
Кабинет Пола, хотя и был невелик, но отличался современной и простой обстановкой.
На стене всего одна, но превосходная литография: тигр работы Моккаи, шедевр конца тринадцатого столетия.
— Я всегда счастлив видеть вас, Роберт, — сказал Пол тоном, содержавшим, как показалось Чилдану, некоторый оттенок равнодушия.
Возможно, это было просто его фантазией. Чилдан осторожно взглянул поверх чашки. Собеседник казался добродушным и дружелюбным. И все же Чилдан ощутил некоторую перемену.
— Ваша жена, — сказал Чилдан, — вероятно, разочарована моим безвкусным подарком. Я мог бы и обидеться. Однако, когда имеешь дело с чем-то новым и неопробированным, как я уже говорил, предлагая вам этот подарок, трудно сделать надлежащую окончательную оценку, во всяком случае, человеку, привыкшему думать только о делах. Думаю, что вы и Бетти вместе имеете больше прав на высказывание суждения, чем я.
— Она не была разочарована, Роберт, — сказал Пол. — Я не передавал ей той вещицы.
Опустив руку в ящик стола, он извлек маленькую белую коробочку.
— Она не покидала стен этого кабинета.
«Догадался, — подумал Чилдан. — Ну и ловкач. Он даже не сказал ей. Вот так история. Теперь остается надеяться, что он не выйдет из себя и не обвинит меня в попытке соблазнить его жену. А он может стереть меня в порошок».
Сохраняя на лице хорошую мину, он продолжал потягивать чай.
— О, — мягко протянул он. — Интересно.
Пол открыл коробочку, вынул из нее заколку и начал ее осматривать, поворачивая к свету, и повертел из стороны в сторону.
— Я нашел в себе смелость показать это кое-каким деловым людям, — сказал Пол, — разделяющим мои вкусы по отношению к американским историческим вещицам и реликвиям, имеющим общехудожественное эстетическое достоинство.
Он взглянул на Роберта Чилдана.
— Конечно, прежде никто из них ничего подобного не видел. Как вы объяснили мне, до настоящего времени такие вот современные изделия известны не были. Думаю даже, что вы не знаете, что являетесь единственным представителем этого направления.
— Да, знаю, — отозвался Чилдан.
— Хотите знать, как они отреагировали?
Чилдан поклонился.
— Они смеялись, — сказал Пол.
Чилдан молчал.
— И я смеялся, — сказал Пол, — без вас, на другой день после того, как вы пришли и показали мне эту штуковину. Естественно, чтобы не расстроить вас, я скрыл свою реакцию. Вы, несомненно, помните, что я был более или менее сдержан во внешних своих проявлениях.
Чилдан кивнул.
— Но тем не менее, — сказал Пол, — я уже несколько дней внимательно ее осматриваю и без всяких логических причин ощущаю определенную эмоциональную нежность. «Почему же?»— спрашиваю я себя. Ведь я даже не спроецировал эту штуковину: как в германских психологических опытах — свое собственное естество. Я до сих пор не вижу в ней никаких черт, никакой формы души. Но она каким-то образом имеет сопричастность к Тао. Понимаете?
Он кивнул Чилдану.
— Она уравновешенна. Силы внутри этого предмета сбалансированы. Равнодействующая придает ей покой. Поэтому можно сказать, что эта штуковина пребывает в мире со Вселенной. Она была вовлечена в нее, но ей тут же удалось прийти в независимое состояние, поддерживаемое только внутренними, без внешнего вмешательства, ресурсами.
Чилдан кивнул, изучая заколку, но Пол, не обращая на него внимания, продолжал:
— У нее нет «Ваби», — сказал он, — и не могло быть, но…
Он тронул пальцами головку заколки.
— Роберт, у этой штуковины есть «Ву» — слово не японское, оно китайское.
— Я верю вам, — сказал Чилдан.
Он пытался вспомнить, что же такое «Ву» — «слово не японское, оно китайское».
Он вспомнил, что оно означает «мудрость» или «разумение», в любом случае нечто в высшей степени значительное, хорошее.
— Руки ремесленника, — сказал Пол, — обладали «Ву» и сделали так, чтобы «Ву» передалось этому предмету. Но он закончен, совершенен, Роберт. Размышляя над этим, мы сами приобретаем еще большее «Ву». Мы испытываем умиротворение, присущее, однако, не искусству, а священным предметам. Я припоминаю храм в Хиросиме, где можно рассматривать челюсть какого-то средневекового святого. Однако вот этот предмет — дело рук человека, а то была реликвия. Этот предмет живет в настоящем, в то время как тот — просто остался. В результате этих размышлений, занимающих меня со времени вашего последнего посещения, я определил ценность этой вещи: она заключается в отсутствии историчности. И я этим глубоко заинтересован, да вы и сами видите.
— Да, — отозвался Чилдан.
— Не иметь исторической ценности, не иметь художественных, эстетических достоинств и тем не менее содержать оттенок некой неземной ценности — это какое-то чудо. И именно оттого, что эта безделушка такая жалкая, маленькая, просто никчемная. Это, Роберт, только из-за «Ву». Потому что часто бывает, что «Ву» — в таком хламе, как старая палка или ржавая жестянка из-под пива на обочине. Однако в этих случаях «Ву» находится внутри самого смотрящего. Это религиозное переживание. Здесь же мастер вложил «Ву» в предмет, а не просто стал свидетелем «Ву», внутренне присущего этому предмету.
Он поднял глаза.
— Я достаточно ясно излагаю свои мысли?
— Да, — ответил Чилдан.
— Другими словами, это указывает на совершенно новый мир. И имя ему — не искусство, так как у него нет формы, и не религия. А что же? Я бесконечно долго размышлял над этой заколкой, но так и не смог ничего понять. У нас, очевидно, нет слова для определения такого предмета. Так что вы правы, Роберт. Это действительно подлинная новая вещь перед лицом Вселенной.
«Подлинная, — подумал Чилдан. — Да, определенно, так оно и есть. Я ухватил его мысль. Что же касается остального…»
— Придя же в своих размышлениях к такому выводу, — продолжал Пол, — я тут же позвал сюда тех же своих знакомых. Я взял на себя, так же как и сейчас с вами, труд донести до них те же соображения. Я попросил, чтобы они выслушали меня до конца, — столь велика была сила воздействия этой вещи на меня, что вынудила отбросить всякий такт по отношению к ним.
Чилдан понимал, что значит для такого человека, как Пол, навязывать свои идеи другим людям. Задача совершенно невероятная.
— Результат, — продолжал Пол, — был обнадеживающим. Они оказались в силах воспринять, подчиняясь моему давлению, мою точку зрения. Они постигли то, что я им обрисовал. Так что игра стоила свеч. Тогда я успокоился. Все, Роберт. Я выдохся.
Он уложил заколку обратно в коробочку.
— На этом моя миссия закончена. От дальнейшей ответственности я себя освобождаю.
Он подтолкнул коробочку Чилдану.
— Сэр, это ваше, — сказал Чилдан.
Он чувствовал неведомый ранее страх: ситуация не подходила ни под одну модель, которую ему когда-либо приходилось переживать. Высокопоставленный японец, восхваляющий до небес полученный им подарок, а затем возвращающий его. Чилдан почувствовал, как у него затряслись колени. У него не было ни малейшего представления, что делать. Он стоял как дурак, лицо его вспыхнуло.
Спокойно, даже сурово Пол сказал:
— Роберт, вы должны с большой смелостью смотреть в лицо действительности…
Побледнев, Чилдан произнес, запинаясь:
— Я смущен тем, что…
Пол встал, глядя ему прямо в лицо.
— Мужайтесь. Это единственная ваша задача. Вы являетесь единственным поверенным этого предмета и других такого же рода. Вы, кроме того, являетесь профессионалом. На некоторое время уйдите в себя, замкнитесь, поразмыслите, возможно, даже испросите совета у «Книги перемен», затем еще раз внимательно проверьте свои витрины, свою систему торговли.
Чилдан широко разинул рот, не сводя с Пола глаз.
— И вы увидите, что вам следует сделать, — сказал Пол, — как, каким образом сделать эти предметы популярными у покупателей.
Чилдан застыл как вкопанный. Этот человек уговаривал его, чтобы он взял на себя моральную ответственность за ювелирные изделия «ЭдФренка»! Сумасшедшее японское наркотическое видение мира: ничего нет, только все заслоняющая духовная и деловая связь с побрякушками, имеющими какую-то ценность в глазах Пола Казуора.
Самое худшее было то, что Пол говорил определенно со знанием дела, с авторитетом истинного носителя японской культуры и традиций.
«Обязанность», — подумал он горько.
Она могла прицепиться к нему на всю оставшуюся жизнь, до самой могилы. Пол, к своему удовлетворению, сумел от нее избавиться. Но для Чилдана, к сожалению, это клеймо может стать несмываемым.
«Они выжили из ума. Пример: именно из-за налагаемых на них обязательств перед будущим, вечностью они никогда не помогут вытащить человечество из помойной ямы. Как это можно назвать? И ведь это для них типично. Чего еще можно ждать от нации, которая, когда мы велели сделать копию английского эсминца, умудрилась воспроизвести заплаты на котлах так же, как и…»
Пол неотрывно следил за его лицом. К счастью, Чилдан давно уже выработал привычку автоматически подавлять любые проявления подлинных чувств. Он сделал невыразительное, спокойное лицо, полностью соответствующее возникшей ситуации. На лицо его легла как бы маска.
«Это ужасно, — понял Чилдан. — Катастрофа. Лучше бы Пол обвинил меня в том, что я пытался соблазнить его жену».
Бетти. Теперь уже не было никакой возможности, чтобы она увидела его подарок, что ей станет известно о его чувствах. «Ву» было несовместимо с чувственностью, сексуальностью. Оно было, как сказал Пол, важным и священным, как всякая реликвия.
— Каждому из этих людей я дал вашу визитную карточку, — сказал Пол.
— Простите? — переспросил Чилдан, поглощенный собственными мыслями.
— Ваши визитные карточки. Чтобы они могли прийти к вам и посмотреть остальные вещи.
— Понимаю, — сказал Чилдан.
— И еще вот что, — добавил Пол. — Один из них желает обсудить с нами этот вопрос в своей конторе. Я написал имя и адрес.
Пол протянул Чилдану сложенный лист бумаги.
— Он хочет, чтобы его коллеги по бизнесу тоже послушали. Он крупный импортер, осуществляет крупномасштабные операции на массовой основе, особенно в Южной Америке. Радио, фото, бинокли, диктофоны и тому подобное.
Чилдан взглянул на листок.
— Разумеется, он имеет дело с очень крупными партиями, — сказал Пол, — возможно, с десятками тысяч единиц каждого товара. Его компания контролирует различные предприятия, которые производят для него товары по низкой цене. Все они на Востоке, где труд дешевле.
— Почему он… — начал Чилдан.
— Предметы, подобные этой заколке, могут быть освоены в массовом производстве. Как в металле, так и в пластмассах. Литье по моделям в любом потребном количестве.
Пол еще раз на секунду вынул заколку, а затем положил ее в коробку и отдал Чилдану.
Немного помолчав, Чилдан спросил:
— А как же «Ву»? Оно разве останется в этих вещах?
Пол не ответил.
— Вы советуете мне с ним встретиться? — уточнил Чилдан.
— Да.
— Почему?
— Амулеты.
Чилдан вопросительно посмотрел на Пола.
— Приносящие удачу амулеты. Чтобы их носили. Сравнительно бедные люди. Целый ряд амулетов, которыми можно было бы торговать по всей Латинской Америке и Востоку. Вы знаете, что в своем большинстве широкие массы все еще верят в магию и заклинания, в заговоры и в чары. Скажу вам, что это очень крупное дело.
Лицо Пола было неподвижно, голос лишен выразительности.
— Похоже, — медленно произнес Чилдан, — что это связано с большими доходами.
Пол кивнул.
— Это была ваша идея? — спросил Чилдан.
— Нет, — ответил Пол.
Наступило молчание.
«Так вас наняли! — понял Чилдан. — Вы показали образец своему начальнику, знакомому этого импортера. Ваш начальник или некое влиятельное вышестоящее лицо, кто-то имеющий над вами власть, кто-то богатый и значимый, связался с этим импортером. Вот почему вы вернули мне эту вещь. Вы не желаете быть в этом замешанным. Но вам же хорошо известно, как и мне самому, что я все-таки пойду по этому адресу и встречу этого человека. Я вынужден. Выбора у меня нет. Я продам ему лицензию на чертежи или буду в процентной доле. Какая-нибудь сделка между мной и им все равно возникнет. Через ваши руки. Исключительно. А теперь вы думаете, что я не буду вас останавливать, перебивать, спорить с вами, ибо это дурной тон».
— Так что у вас есть возможность, — сказал Пол, — стать чрезмерно богатым.
Взгляд его по-прежнему был непреклонно направлен куда-то за спину Чилдана.
— Эта идея несколько ошарашила меня своей эксцентричностью, — сказал Чилдан. — Делать амулеты на счастье из таких вещей — это не укладывается в моей голове.
— Потому что весь ваш деловой опыт противоречит этому. Вы привыкли к предметам пикантным, которые доступны лишь посвященным. И я из этого же теста. И те лица, о которых я упомянул, те, которые в скором времени посетят ваш магазин.
— А что бы сделали вы, будь вы на моем месте? — подхватил Чилдан.
— Не надо недооценивать возможностей, таящихся в предложении этого почтенного импортера. Он очень прозорлив. Вы и я — мы не представляем себе, какое огромное число людей невежественно. Они могут радоваться штамповке — наслаждение, для нас недоступное. Мы должны быть уверены, что обладаем чем-то единственным в своем роде или, по крайней мере, чем-то редким, что есть у немногих, и, конечно же, чем-то истинно уникальным, подлинным, не копией и не дубликатом.
Он продолжал смотреть мимо Чилдана в пустоту.
— Что это не что-нибудь, отливаемое в десятках тысяч экземпляров.
«Интересно, а не пришла ли ему невзначай мысль о том, что львиная доля исторических предметов в магазинах, вроде моего, не говоря уж о большинстве экземпляров в его собственной коллекции, — всего лишь имитация? В его словах можно проследить некоторый намек. Будто бы про себя он говорит мне что-то совершенно отличное от
того, что говорит вслух, двусмысленность, столь характерная для Оракула, качество, как говорят, восточного склада ума. А на самом деле он произносит вот что: «Кто вы такой, Роберт? Тот, которого Оракул называет «нижестоящим человеком», или тот, кому предназначены все добрые советы Оракула? Нужно решать прямо здесь. Выбрать можно либо один путь, либо другой, но не оба. А момент выбора наступил сейчас».
Роберт Чилдан спросил себя: «Каким же путем пошел бы «вышестоящий человек», по крайней мере, по разумению Пола Казуора? А то, что здесь передо мной, — это ведь не тысячелетнее собрание божественных мудростей, это просто мнение одного смертного, одного молодого японского бизнесмена. И все же тут есть рациональное звено, «Ву», как сказал бы Пол. «Ву» создавшегося положения состоит в том, что, как бы мало нам это ни нравилось, реальность, а тут не может быть сомнений, отвечает образу и подобию мыслей этого импортера. И если у нас такой узкий взгляд, это плохо. Мы должны, как утверждает Оракул, приспосабливаться. И ведь потом оригиналы все еще могут продаваться в моем магазине придирчивым покупателям. Ну, например, таким, как друзья Пола».
— Вы колеблетесь, — заметил Пол. — В такой ситуации каждый, несомненно, предпочел бы побыть в одиночестве.
Он направился к двери кабинета.
— Я уже решил.
Глаза Пола блеснули.
Поклонившись, Чилдан сказал:
— Я последую вашему совету. Сейчас ухожу, чтобы навестить импортера.
Он взял сложенный листок бумаги.
Странно, но ему показалось, что Пол остался недоволен. Он пробормотал что-то невнятное и вернулся к своему столу.
«Сдерживать свои эмоции они умеют до конца», — подумал Чилдан.
— Спасибо вам большое за помощь, — сказал он.
Он собрался уходить.
— Когда-нибудь я получу возможность отплатить вам тем же и всегда буду об этом помнить.
Молодой японец все еще никак не реагировал. «Да уж, — подумал Чилдан, — правду говорят, что они непробиваемы».
Провожая гостя до двери, японец, казалось, был поглощен только проводами и вдруг неожиданно выпалил:
— Американские ремесленники сделали это вручную, не так ли? Это плод их индивидуальности?
— Да, от предварительного эскиза до окончательной полировки.
— Сэр, а согласятся ли эти ремесленники? Я почему-то представил себе, что у них были совершенно другие планы, мечты касательно их товара.
— Я беру на себя смелость утверждать, что их можно переубедить, — сказал Чилдан.
Ему самому эта проблема казалась пустяком.
— Да, — сказал Пол, — полагаю, что можно.
Что-то в его голосе показалось Роберту Чилдану неожиданным, что-то туманное было в его в словах. Внезапно Чилдана осенило.
Он, без сомнения, расшифровал всю эту двусмысленность, будто с глаз спала пелена.
Конечно же то, что происходило на его глазах, было абсолютным и жестоким отрицанием американского таланта. Как это было цинично, а он, прости Господи, заглотнул и крючок, и леску, и удочку.
«Японец заставил меня согласиться, шаг за шагом ведя по узкой тропинке к пропасти, куда свалил продукцию американских мастеров, якобы ни на что уже более не пригодную, как только служить моделью каких-то вшивых амулетов. Вот так они и правят нами: не жестокостью, а утонченным, искусным, бесконечным коварством. Господи! Мы — варвары в сравнении с ними, — понял Чилдан. — Мы не более чем деревенские простофили перед лицом их безжалостной логики. Пол ведь не говорил — и так и не сказал мне, — что наше искусство не имеет никакой ценности, он заставил меня самого признать это. И какая в конце концов ирония в том, что ему досадно мое согласие с этим. Мягкий, цивилизованный жест, которым он выразил скорбь по высказанной мной же правде».
«Он сломал меня», — почти вслух подумал Чилдан. Но, к счастью, сдержался. Как и прежде, эта мысль осталась в глубине его мозга, обособленная и затаенная, предназначенная только для него одного.
«Он унизил меня и всю мою расу, а я совершенно беспомощен. У меня нет возможности отомстить ему за это. Мы побеждены, но побеждены так тонко, так искусно, что едва ли способны постичь свое поражение. По сути, нам нужно подняться на гораздо более высокий уровень развития, чтобы понять, что это уже случилось. Какое еще нужно доказательство права японцев господствовать над другими народами?» Он почувствовал, что смеется, скорее всего, от такого вывода. «Да, — думал он, — здорово, лучше любого анекдота. Его нужно запомнить, попозже посмаковать, даже рассказать его. Но кому? Вот вопрос. Анекдот слишком личный для того, чтобы кому-нибудь его рассказывать. В углу кабинета есть урна. Туда эту штуку, это захваченное «Ву», ювелирную безделушку. Смог бы я это сделать? Смог бы вышвырнуть ее со всем этим прямо на глазах у Пола?»
Сжимая в кулаке коробку, он обнаружил, что даже не сможет выбросить ее. «Я не должен, — подумал он, — если хочу еще раз увидеться со своим приспешником-японцем. Черт бы их побрал, я не в силах освободиться от их влияния, даже под властью минутного импульса. Моя непосредственность куда-то пропала». Пол внимательно смотрел на него, не требуя объяснений: было достаточно одного того, что он не уходил. «Он поймал мою совесть в капкан, протянул невидимую струну от этой штуковины в моем кулаке через руку прямо к моей душе. Наверное, я слишком долго прожил рядом с ними. Слишком поздно откалываться от них, возвращаться к жизни среди белых людей».
— Пол… — выдавил из себя Роберт Чилдан.
Голос его скрипнул, он это заметил, в нем не осталось твердости, уверенности, он не зазвучал.
— Да, Роберт.
— Пол, мне стыдно.
Голос его был внимательный, но бесстрастный. Он исключал всякое сочувствие.
— Пол, одну минуту…
Он извлек заколку, она стала от пота скользкой.
— Я горжусь этой работой, а об этом хламе, об этих талисманах не может быть и речи. Я отказываюсь.
И снова было совершенно неясно, как же прореагировал на это молодой японец.
Он просто весь обратился в слух, выражая на лице только стремление понять Чилдана.
— И тем не менее я вам благодарен, — продолжал Чилдан.
Пол поклонился.
Роберт Чилдан ответил тем же.
— Люди, которые сделали это, — сказал Чилдан, — это гордые американские художники, и я с ними. Предложить нам выбросить свои творения на свалку для производства амулетов — это для нас оскорбление, за что вам придется извиниться.
Последовала невероятно долгая пауза.
Пол внимательно обозревал его, слегка подняв одну бровь и изогнув тонкие губы.
Улыбается?
— Я требую, — настаивал Чилдан.
И все. Больше он не в силах нести эту взваленную им самим на себя ношу. Оставалось просто ждать.
Но ничего не происходило.
«Пожалуйста, — взмолился он. — Помогите мне».
— Простите мое высокомерие, — сказал Пол.
Он протянул руку.
— Все в порядке, — ответил Роберт Чилдан.
Они пожали друг другу руки.
Спокойствие окутало душу Чилдана: «Я пережил это, и со мной ничего не случилось. Теперь все кончено. Слава Богу, он еще существовал в нужный для меня момент. В другое время все могло получиться для меня иначе. Смогу ли я еще хоть раз отважиться на подобное? Скорее всего, нет».
Ему стало грустно. Миг — будто выплыл на поверхность и почувствовал себя свободным от тяжкого бремени.
«Жизнь коротка, — подумал он. — Искусство существует вечно, бесконечно извиваясь, как бетонная лента шоссе, плоская, белая, и ничто не может ее выпрямить, что бы по ней ни проезжало, хоть вдоль, хоть поперек. А вот я стою здесь, но дольше уже нельзя». Повернувшись, он засунул продукцию фирмы «ЭдФренк» в карман пиджака.

Глава 12

— Мистер Тагоми, к вам мистер Ятабе, — сказал мистер Рамсей.
Он отошел в угол кабинета. Вперед вышел хрупкий пожилой джентльмен. Протянув руку, мистер Тагоми сказал:
— Рад встретиться с вами лично, сэр.
Легкая сухая старческая ладонь скользнула в руку. Рука была принята и тут же почтительно и осторожно опущена.
«Надеюсь, — подумал Тагоми, — ничего не сломано». Он смотрел в лицо пожилого джентльмена и нашел его весьма приятным: твердый и ясный дух, никакого тумана в восприятиях. Определенно, яркое проявление всех стойких древних традиций. Лучшее из качеств, которыми мог бы обладать старик. И тут же он обнаружил, что стоит лицом к лицу с генералом Тадеки, бывшим главой Имперского Генерального штаба.
— Генерал, — сказал он и отвесил низкий поклон.
— Где же третья сторона? — спросил генерал Тадеки.
— Сейчас прибудет. Он проинформирован лично мной в номере гостиницы.
В голове у него стоял грохот. Он сделал несколько шагов назад, согнулся и вряд ли был в состоянии снова разогнуться.
Генерал сел. Мистер Рамсей, все еще не ведая истинного значения старика, услужливо помог ему сесть, но не выказывал особого почтения. Мистер Тагоми нерешительно сел в кресло лицом к генералу.
— Теряем время, — сказал генерал. — Очень жаль, но этого не избежать.
— Конечно.
Мистер Тагоми кивнул.
— Простите меня, сэр, — в конце концов обеспокоено сказал мистер Рамсей. — Я пойду, если во мне нет необходимости.
Мистер Тагоми кивнул, и мистер Рамсей вышел.
— Чаю, генерал? — спросил мистер Тагоми.
— Нет, сэр.
— Сэр, — сказал мистер Тагоми, — я должен признаться, что мне страшно. Что-то жуткое мне чувствуется в этой встрече.
Генерал склонил голову.
— Мистер Бейнес, которого я принял, — продолжал мистер Тагоми, — и которого приглашал к себе домой, заявил, что он швед. Однако при ближайшем рассмотрении я убедился, что на самом деле это в некотором роде высокопоставленный немец. Я говорю об этом, потому что…
— Продолжайте, пожалуйста.
— Спасибо, генерал. Его лихорадочное состояние, связанное с этой встречей, побуждает меня сделать вывод о том, что это связано с политическими сдвигами в Рейхе.
Мистер Тагоми не стал упоминать о другом факте: о том, что ему известно, как генерал не смог прибыть в заранее установленное время.
— Сэр, — отозвался генерал, — теперь не стоит строить догадки. Не та информация.
Ясные его глаза отечески светились. В них не было никакой злобы.
Мистер Тагоми переварил упрек.
— Сэр, мое присутствие на этой встрече — простая формальность, чтобы сбить с толку нацистских ищеек?
— Естественно, — сказал генерал. — Мы заинтересованы в поддержании определенной легенды. Мистер Бейнес — представитель одной из стокгольмских фирм, чисто деловой человек. А я — Синиро Ятабе.
Мистер Тагоми подумал: «А я — мистер Тагоми. Такова моя участь».
— Несомненно, наци следят за всеми перемещениями мистера Бейнеса, — сказал генерал.
Он положил руки на колени, сидя совершенно прямо, как будто, подумал мистер Тагоми, принюхивается к далекому, едва уловимому запаху кухни.
— Но чтобы разоблачить его, они должны пользоваться законными методами. В этом заключается подлинная цель: не введение их в заблуждение, а соблюдение формальностей в том случае, если выяснится, кто он такой на самом деле. Вы понимаете, сэр, что, например, для того, чтобы задержать мистера Бейнеса, им придется сделать больше, чем просто пристрелить его, что они могли бы сделать, если бы он приехал, ну, скажем, без всякого прикрытия.
— Понимаю, — сказал мистер Тагоми.
«Похоже на игру, — решил он, — ибо склад мышления наци известен. Значит, предполагается, что я буду полезен».
На столе зажужжал интерком. Раздался голос мистера Рамсея:
— Сэр, мистер Бейнес здесь. Пригласить его к вам?
— Да! — прокричал мистер Тагоми.
Дверь открылась, вошел мистер Бейнес, изысканно одетый, отутюженный, весь с иголочки. Лицо решительное, сосредоточенное.
Генерал Тадеки встал и повернулся к нему. Мистер Тагоми тоже поднялся. Все трое раскланялись.
— Сэр, — обратился мистер Бейнес к генералу. — Я — капитан Рудольф Вегенер из военно-морской контрразведки Рейха. Вы должны понять, что я никого здесь не представляю, кроме себя лично и некоторых анонимных лиц, не представляю я также никакого ведомства или бюро правительства Рейха.
— Герр Вегенер, — ответил генерал, — я понимаю, что вы никоим образом не можете приписать себе представительство любого из подразделений правительства Рейха. Я сам являюсь неофициальной, приватной стороной, которая, благодаря прежнему положению в Имперской армии, можно сказать, имеет доступ к тем кругам в Токио, которые хотели бы услышать все, что вы сочтете необходимым сообщить.
«Удивительный разговор, — подумал мистер Тагоми, — но отнюдь не неприятный, в нем даже есть что-то музыкальное, освежающая легкость».
Все сели.
— Без всяких предисловий, — сказал мистер Бейнес, — мне хотелось бы проинформировать вас и тех, к кому вы имеете доступ, что в Рейхе в стадии развития имеется некая программа под названием «Левенцан». Одуванчик.
— Да. — Генерал кивнул, будто уже знал об этом, однако мистер Тагоми подумал, что он с нетерпением ждет продолжения рассказа мистера Бейнеса.
— «Одуванчик» прежде всего включает в себя пограничное столкновение между Средне-Западными и Тихоокеанскими Штатами.
Генерал снова кивнул, чуть-чуть улыбнувшись.
— Войска ТША будут атакованы и перейдут в контрнаступление, пересекут границу привлекая на себя регулярные войска СЗША, расположенные поблизости. Войска ТША располагают подробными картами, где указано расположение войск Северо-Западной армии. Это шаг первый. Шаг второй включает в себя заявление Германии относительно этого конфликта. На помощь ТША будет послан отряд парашютистов-добровольцев. Однако все это — только маскировка.
— Да, — кивнул генерал, поглощенный рассказом.
— Основной целью операции «Одуванчик», — продолжал мистер Бейнес, — является грандиозное атомное нападение на японские острова без какого-либо предварительного предупреждения.
Сказав это, он надолго замолчал.
— С целью уничтожения императорской семьи, сил самообороны, большей части Имперского флота, гражданского населения, промышленности, естественных ресурсов, — продолжил генерал Тадеки, — после чего заморские владения будут поглощены Рейхом.
Мистер Бейнес молчал.
— Что еще? — спросил генерал.
Казалось, что мистер Бейнес потерял дар речи.
— Дата, сэр, — сказал генерал.
— Все может измениться, — ответил мистер Бейнес, — вследствие смерти Мартина Бормана. По крайней мере, я так предполагаю. У меня нет сейчас связи с Абвером.
Немного помедлив, генерал сказал:
— Продолжайте, герр Вегенер.
— Что мы рекомендуем, так это трезвый взгляд правительства Японии на ситуацию, создавшуюся в Рейхе. Я могу сообщить следующее. Определенные группировки в Берлине склоняются к осуществлению операции «Одуванчик», некоторые не разделяют этих планов. Существовала надежда, что те, кто противится им, могли бы прийти к власти после смерти канцлера Бормана.
— Но пока вы были здесь, — сказал генерал, — герр Борман умер, и политическая ситуация получила свое разрешение. Рейхсканцлером теперь доктор Геббельс. Переход власти в другие руки завершился.
Он сделал паузу.
— А как эта группировка рассматривает операцию «Одуванчик»?
— Доктор Геббельс, — сказал мистер Бейнес, — выступает за претворение этой операции.
Мистер Тагоми, на которого собеседники не обращали внимания, закрыл глаза.
— А кто же выступает против нее? — сказал генерал Тадеки.
До слуха мистера Тагоми дошел голос мистера Бейнеса:
— Генерал СС Гейдрих.
— Вы меня изумили.
Генерал, казалось, был застигнут врасплох.
— Я очень подозрительный человек. Скажите, это точная информация или точка зрения, которой придерживаетесь вы и ваши коллеги?
— Административное управление Востоком, то есть территориями, ныне занимаемыми Японией, будет осуществляться Министерством иностранных дел, людьми Розенберга, работающими непосредственно под началом рейхсканцелярии. Об этом были горячие споры на многих совещаниях руководства в прошлом году. У меня имеются фотокопии сделанных записей. Полиция требовала власти, но была отвергнута. Ей поручили осуществление колонизации космоса, Марса, Луны, Венеры. Это и должно стать ее сферой деятельности. Как только произошло разделение сфер влияния, полиция приложила все свои силы к осуществлению космической программы и стала выступать против операции «Одуванчик».
— Соперники, — проговорил генерал Тадеки. — Одна группировка против другой. Это устраивает Вождя. Именно поэтому его власть никем не оспаривается.
— Верно, — сказал мистер Бейнес. — Вот почему я был послан сюда с просьбой о вашем вмешательстве. Возможность вмешаться все еще существует. Положение до сих пор еще до конца не ясное. Пройдет еще не один месяц, пока доктор Геббельс упрочит свою власть. Ему придется преодолеть сопротивление полиции, возможно даже убрать Гейдриха и других высших руководителей СС и СД. Как только это будет сделано…
— Мы, значит, должны оказать всемерную поддержку СД, — перебил его генерал Тадеки, — наиболее злокачественной части немецкого общества?
— Да, это так, — согласился Бейнес.
— Император, — сказал генерал, — ни за что не допустит такой политики. Он рассматривает отборные войска Рейха, как бы они ни назывались и что бы они ни носили, черную ли форму, мертвые ли головы, носителей зла.
«Зла, — подумал мистер Тагоми. — И все-таки это правда. И мы должны им помогать в борьбе за власть, чтобы спасти свои жизни? Не в этом ли парадокс возникшей на земном шаре ситуации? Я не могу смело встретить эту дилемму. Чтобы человек поступал в соответствии с такой моральной двусмысленностью. Здесь все пути ведут в тупик, все перепуталось, все представляет собой хаотическое нагромождение света и тьмы, тени и материи».
— Вермахт, — продолжал мистер Бейнес, — военные являются единственными в Рейхе обладателями водородной бомбы. Когда ее использовали чернорубашечники, то делали это только под надзором армии. Рейхсканцелярия при Бормане никогда не допускала никакой передачи ядерных вооружений в руки полиции. Операция «Одуванчик» вся будет осуществляться ОКБ. Верховным Армейским Командованием.
— Это мне ясно, — сказал генерал Тадеки.
— То, что творят чернорубашечники, своей жестокостью превосходит действия вермахта. Но у них нет власти. Нам следует размышлять на основе реальной физической власти, а не на основе этических норм.
— Да, мы должны быть реалистами, — вслух произнес наконец мистер Тагоми.
Оба, и мистер Бейнес, и генерал Тадеки, посмотрели на него.
Обращаясь к мистеру Бейнесу, генерал спросил:
— Что вы предлагаете конкретно? Следует ли нам установить связь с СД здесь, в Тихоокеанских Штатах? Вступить в переговоры непосредственно с… Не знаю, кто здесь является шефом СД. Какой-нибудь мерзавец, я думаю?
— Местная СД ничего не знает, — возразил Бейнес. — Здесь шефом Бруно фон Меер, партийный бонза прежних времен. Айн альтпартайнгеноссе. Дурак, каких мало. Никто в Берлине и не подумает о том, чтобы сказать ему хоть что-то, он просто выполняет текущие поручения.
— Что же вы предлагаете?
Голос генерала звучал уже сердито.
— Консул здесь или посол Рейха в Токио?
«Эти переговоры завершатся провалом, — подумал мистер Тагоми, — вне зависимости от того, что стоит на карте. Мы не можем погрязнуть в чудовищном шизофреническом болоте междоусобных интриг нацистов. Наш разум просто не допустит этого. Он не сможет к этому приспособиться».
— Все должно быть сделано чисто, — сказал Бейнес. — Через цепь посредников, через кого-то близкого к Гейдриху, который находился бы вне Рейха, в нейтральной стране. Или кого-нибудь, кто часто курсирует из Токио в Берлин и обратно.
— У вас есть кто-нибудь на примете?
— Итальянский министр иностранных дел граф Чиано. Интеллигентный, заслуживающий доверия, очень смелый человек, всецело преданный идее международного взаимопонимания. Однако у него нет никаких контактов с аппаратом СД. Но он мог бы работать через кого-то в Германии, например через таких промышленников, как Крупп, или генералов, как Шпейдель, или даже через лиц из флотской СС. Флотские эсэсовцы наименее фанатичны, они в наибольшей степени соответствуют основному направлению немецкого общества.
— А ваше учреждение, Абвер? Было бы, наверное, бесполезно подобраться к Гейдриху через вас?
— Чернорубашечники на каждом шагу оскорбляют нас. Они уже двадцать лет пытаются заполучить одобрение партии на ликвидацию нас вообще.
— Не подвергаете ли вы сейчас себя излишней опасности? — спросил генерал. — Насколько мне известно, здесь, на Тихоокеанском побережье, они весьма активны.
— Активны, но неумелы, — заметил мистер Бейнес. — Представитель же Министерства иностранных дел Рейсс весьма способен, но противится СД.
Он пожал плечами.
— Мне хотелось бы получить ваши фотокопии, — сказал генерал Тадеки, — чтобы передать их моему правительству. Любые материалы, которыми вы располагаете, имеющие отношение к этим спорам в Германии. И…
Он задумался.
— Доказательства объективного характера.
— Конечно, — сказал мистер Бейнес.
Он сунул руку в пиджак и вытащил плоский серебряный портсигар.
— В каждой сигарете вы найдете полный контейнер с микрофильмом.
И передал портсигар генералу.
— А как же быть с самим портсигаром? — спросил генерал, осматривая вещь.
— Он выглядит слишком дорогим предметом, чтобы просто дарить его.
Он принялся старательно вынимать из него сигареты.
Улыбаясь, мистер Бейнес сказал:
— Портсигар тоже.
— Спасибо.
Так же улыбаясь, генерал положил портсигар во внутренний карман пиджака.
На столе зажужжал интерком.
— Сэр, на нижней лестнице в вестибюле группа людей из СД. Они пытаются захватить здание. Охранники с ними дерутся.
Откуда-то издалека послышался звук сирены — снаружи, с улицы, далеко внизу под окном мистера Тагоми.
— Военная полиция уже спешит сюда, плюс Кемпейтай Сан-Франциско.
— Благодарю вас, мистер Рамсей, — сказал мистер Тагоми. — Вы поступили благородно, столь спокойно сообщив нам обо всем этом.
Мистер Бейнес и генерал Тадеки, выслушав сообщение, застыли в решительных позах.
— Господа, — обратился к ним мистер Тагоми. — Мы, несомненно, перестреляем этих головорезов из СД прежде, чем они доберутся до нашего этажа.
Обратившись к мистеру Рамсею, он сказал:
— Отключите электропитание лифтов.
— Слушаюсь, мистер Тагоми.
Мистер Рамсей отключил все лифты.
— Мы подождем, — сказал мистер Тагоми. Он открыл один из ящиков стола и извлек из него коробку из красного дерева. Вынул из нее прекрасно сохранившийся кольт сорок четвертого калибра образца 1860 года, реликвию времен Гражданской войны США, бесценное сокровище для любого коллекционера. Внутри ящика была другая коробочка, из которой он достал порох, пули и гильзы и стал заряжать револьвер. Мистер Бейнес и генерал Тадеки следили за его действиями, широко раскрыв глаза.
— Это из моей личной коллекции, — пояснил мистер Тагоми. — Много времени потрачено зря в тщеславных попытках быстро подготовить это оружие к стрельбе. Конечно, в свободное от работы время. Признаюсь честно, что добился неплохих результатов в сравнении с другими энтузиастами: мы соревновались на время. Но до сих пор серьезное использование этого умения откладывалось за ненадобностью.
Держа револьвер по всем правилам, он направил его ствол в сторону двери и стал, ждать.
* * *
Френк Фринк сидел за верстаком в подвале, поближе к шпинделю. Он держал наполовину завершенную серебряную серьгу возле вращающегося с шумом круга, на который была наклеена полоса из хлопчатобумажной ткани. Искры сыпались на его очки и почерневшие руки.
Серьга в форме спиральной раковины от трения стала горячей, но Фринк упорно еще сильнее прижимал ее к кругу.
— Зачем тебе нужно, чтобы она так уж сильно сверкала? — вмешался Эд Мак-Карти. — Просто подровняй выступы, а впадины можешь оставить, как они есть.
Френк Фринк буркнул что-то непонятное.
— Серебро покупают лучше, когда оно не очень сильно отполировано, — сказал Эд. — Серебряные вещи должны иметь такой вид, будто они старинные.
«Рынок сбыта», — подумал Фринк, вздыхая.
Они еще ничего не продали. Если не считать сдачи на комиссию в «Американские художественные промыслы», никто больше ничего у них не взял, хотя они и побывали в пяти магазинах.
«Мы еще ничего не заработали, — сказал себе Фринк. — Делаем все больше вещей, а они просто скапливаются у нас».
Застежка серьги зацепилась за колесо, серьга выскочила из рук Фринка и полетела сначала на полировочный круг, а затем упала на пол. Он выключил мотор.
— Смотри, не теряй эти штуки, — сказал Мак-Карти, не отрываясь от паяльной лампы.
— Господи, она же не больше горошины, в руку не захватишь.
— И все-таки как-нибудь подцепи ее.
«Черт с нею», — подумал Фринк.
— В чем дело? — спросил Мак-Карти, видя, что он не пошевеливается.
— Мы выбрасываем деньги на ветер, — сказал Фринк.
— Мы можем продать только то, что произведем.
— Пока что мы ничего не можем продать, — отозвался Фринк. — Произведенного или не произведенного.
— Пять магазинов — это капля в море.
— Но какова тенденция! — воскликнул Фринк. — Пять магазинов достаточно, чтобы ее выявить.
— Не обманывай себя.
— Я себя не обманываю, — сказал Фринк. — Так что самое время поискать, кому продать этот металлолом.
— Хорошо, — сказал Мак-Карти. — Значит, выходишь из игры? „
— А куда деваться?
— Я буду продолжать один.
Мак-Карти снова зажег лампу.
— А как же мы поделим барахло?
— Не знаю. Что-нибудь придумаем.
— Выкупи мою долю, — сказал Фринк.
— Черта с два!
— Выплати мне шестьсот долларов, — подсчитал Фринк.
— Нет, бери половину чего угодно.
— Половину электродвигателя?
Оба на какое-то время замолчали.
— Еще три магазина, — сказал Мак-Карти, — а тогда поговорим.
Опустив на лицо щиток, он начал паять из меди секцию к браслету.
Френк Фринк встал из-за стола. Он нашел серьгу в форме раковины, валявшуюся на полу, и поместил ее в коробку с недоделанными изделиями.
— Выйду покурить.
Он пошел к лестнице, ведущей из подвала. Секундой позже уже стоял на тротуаре, держа сигарету с марихуаной.
«Всему этому конец, — подумал он. — Чтобы понять это, мне не нужен Оракул. Я знаю, какой сейчас момент. Чувствуется запах разложения. В сущности, даже трудно сказать, почему. Может быть, логически мы могли бы и продолжать. Магазин за магазином, другие города. Но что-то здесь не так. Все эти попытки и ухищрения не изменяют сути дела. Хотел бы я знать, почему. Но я никогда не узнаю. Что же мне делать? Чем заниматься? Мы выбрали не тот момент, воспротивились Тао, двинулись против течения, не в том направлении. И теперь — конец, распад. «Джин» захватит нас. Свет показал нам свою задницу и куда-то исчез. Теперь остается только подчиняться.
Пока он стоял так под карнизом здания, часто затягиваясь марихуаной и тупо глядя на уличное движение, к нему подошел совершенно заурядный на вид человек средних лет.
— Мистер Фринк? Френк Фринк?
— Совершенно верно, — ответил Фринк.
Человек достал сложенное удостоверение.
— Полиция Сан-Франциско. Я уполномочен арестовать вас.
Рука Фринка оказалась в его руке. Все произошло очень быстро.
— За что? — спросил Фринк.
— За обман мистера Чилдана из «Американских художественных промыслов».
Полицейский силой повел Фринка по тротуару. К ним присоединился еще один переодетый фараон, зашедший к Фринку с другой стороны.
Вдвоем они быстро затолкали Фринка в стоявший у тротуара ничем не примечательный автомобиль.
«Вот чего требует от нас время», — подумал Фринк, бухнувшись на заднее сиденье между двумя шпиками. Дверь захлопнулась, автомобиль, за рулем которого сидел третий полицейский в форме, влился в уличный поток.
«Мы вынуждены подчиняться этим сукиным детям».
— У вас есть адвокат? — спросил один из фараонов.
— Нет, — ответил Фринк.
— Вам дадут в участке список.
— Спасибо.
— Что вы сделали с деньгами? — спросил вновь один из шпиков.
Машина въехала в гараж полицейского участка на Керни-стрит.
— Я их истратил.
— Все?
Он не ответил.
Один из шпиков покачал головой и рассмеялся.
Выходя из машины, он спросил у Фринка:
— Ваша настоящая фамилия Фринк?
Фринк похолодел от ужаса.
— Фринк, — подтвердил шпик. — Вы — обманщик.
Он показал большую папку.
— Вы беженец из Европы.
— Я родился в Нью-Йорке, — возразил Френк.
— Вы смылись от наци, — сказал шпик. — И вам известно, что это значит.
Френк Фринк вырвался и побежал через гараж. Три шпика загалдели. У ворот он наткнулся на полицейский автомобиль, загородивший ему выход из гаража. Полицейские в автомобиле засмеялись, и один из них, вытащив пистолет, выскочил из машины и защелкнул наручник вокруг кисти Фринка.
Резко потянув его за руку — тонкий металл врезался, казалось, до самой кости, — фараон повел его назад по тому же пути, которым он перебегал гараж.
— Назад, в Германию, — сказал один из шпиков.
И смерил его взглядом.
— Я — американец, — сказал Френк Фринк.
— Ты — еврей, — возразил шпик.
Когда его вели наверх, один из фараонов спросил:
— Его здесь пустят в расход?
— Нет, — ответил второй. — Мы подождем германского консула. Они хотят поступить с ним в соответствии с германскими законами.
Списка адвокатов, разумеется, не было.
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 13