Пятница

По тому, как свет льется сквозь занавески, Лу понимает, что на улице солнце.

«О, хорошо, – думает она, – сегодня пятница». Не надо на работу, не надо ехать в поезде, к тому же сегодня теннис. Она играет уже год, а сегодня погода позволяет выйти на корт. И это еще не все – она с нетерпением ждет вечера. Знакомство с новой девушкой!

Лу понимает, что ее оптимизм иррационален. Девушка вполне может ей даже не понравиться, не говоря уж о страстном желании. Но, возможно, на этот раз повезет. Вик торопит, а это о многом говорит. Вик считает, что Лу на нее западет, а Вик знает ее вкусы. Если она менеджер в интернет-компании, то, наверное, соображает. И потом ее имя – София. Оно особенно нравится Лу – в нем чувствуется зрелый потенциал.

И все же в затылке появляется тупая боль, словно мозг иссох.

«Дура, – ругает она себя. – Слишком много выпила вчера у Карен».

Но Лу понимает, почему она столько выпила. Она «запивала переживания», как говорят психологи, – нелепое выражение, которым часто описывают сложное поведение. И это тем более глупо с ее стороны, что в том же списке, который она дала Карен, рекомендуется избегать алкоголя. Но она стремилась не сказать какую-нибудь глупость и поэтому, возможно, выпила лишнего. Вообще, Лу еще та выпивоха, и ей не много нужно, чтобы опьянеть.

«Ай, ладно! – решает она. – Что тут поделаешь, лучше браться за работу. Вечером у меня встреча, и, может быть, снова напьюсь – зная Вик, наверняка будем пить, – поэтому нужно избавиться от головной боли, пока не началась новая».

Она сбрасывает одеяло, идет в гостиную и раздвигает занавески. В окно льется солнце, ясное, яркое, заставляя зажмуриться.

Напротив она видит старика, тоже выглядывающего из окна своей мансарды. Он всегда здесь по утрам в это время, пьет чай из чашки с блюдечком – улица такая узкая, что он всего лишь футах в двадцати. Его непричесанные легкие волосы образуют длинные безумные паутинки, как у сказочного персонажа, и он все еще в широких узорчатых домашних штанах, которые застегнуты наперекосяк. Лу машет ему рукой, но он плохо видит и не замечает ее. Но она говорила с ним у газетного киоска на углу рядом. Он прожил в одной и той же квартире больше сорока лет, и ей это почему-то нравится. Может быть, ей нравится так думать, но что-то ей подсказывает, что он гей, и ей эта мысль приходится по вкусу. Очевидно, он живет здесь с давних времен. Лу с теплотой представляет, как он был гомосексуальным крестоносцем в шестидесятые и жил в окружении, которое было тогда куда недружелюбнее, чем сейчас. Каковы бы ни были его убеждения, теперь он слаб и одинок; она подозревает, что нынче он не особенно активен в своем братстве.

Посмотрев вдаль, Лу видит, что чайки чем-то заняты. Брайтонские мусорщики ведут с ними безуспешную войну, и сегодня птицы налетели на пару мешков с мусором, разодрали их и разбрасывают содержимое.

Лу это раздражает: ей хочется, чтобы люди бросали мусор в коммунальные баки, а то всегда что-то остается на земле рядом – объедки, старая мебель, какой-нибудь ржавый велосипед с погнутыми колесами. Но в городе все время кто-то куда-то переезжает, и многие местные жители, похоже, не знают, что такое сбор мусора, или не желают этого знать.

Потом она напоминает себе, что мусор, грязь, безразличие – все это часть брайтонского богатого, но довольно потертого «гобелена». И надо признать, она живет лучше большинства. Потому что там, в конце улицы, подмигивая ей своим мерцанием, находится море. Оно совершенно плоское под ясным голубым небом, полоска ярчайшей лазури на горизонте, бледнеющая у полосы гальки. Прекрасный день. Если понесенная Карен утрата что-то прояснила для Лу, то это вот что: нужно быть благодарной за маленькое счастье.

Она не удосуживается принять душ – все равно вспотеет, играя в теннис, и ей хочется совершить ритуал очищения перед встречей с Вик и Софией вечером. В мытье после физических упражнений есть что-то особенно приятное. Но прежде всего надо позвонить матери.

– Привет, мам, – говорит она, когда мать снимает трубку. – Просто подумала, что нужно тебе сообщить, когда буду у тебя.

– О, отлично. Когда же?

Лу знает, что ее гости, скорее всего, задержатся надолго, и ей не хочется торопить их утром – это кроме скрытых мотивов.

– Я надеялась приехать вскоре после полудня. Скажем, часа в два.

Молчание.

– Хорошо?

– Пожалуй.

«Пожалуй, нет», – думает Лу. Если недавние события научили ее оценивать, что важнее, то, с другой стороны, она стала менее терпима к мелким досадным неприятностям. И она тут же выходит из себя. Мать кажется такой второстепенной.

– В чем дело?

– Ну, просто я думала, что ты приедешь пораньше. Ведь ты сказала, что приедешь на выходные. В субботу после полудня – это поздновато.

– Никогда я этого не говорила, – резко отвечает Лу, однако ощущает вину: может быть, говорила? Она вполне уверена, что нет, но такое часто случалось в последние дни, и она не может вспомнить точно. – Я, кажется, сказала, что собираюсь в субботу утром…

– Два часа не назовешь утром, дорогая.

Гр-р-р! Прекрасный пример того, как мама умеет манипулировать: слово «дорогая» используется для того, чтобы вызвать чувство дочерней ответственности, а вовсе не является проявлением нежности.

– Я имела в виду, что выеду утром, а не что буду у тебя.

– Да, конечно, я неправильно поняла, – говорит мать, явно так не считая.

– Мне до тебя два часа добираться, – оправдывается Лу.

– Угу.

Лу чувствует, как она подсчитывает время на поездку – по телефону чуть ли не слышится вопрос: а чем моя дочь занимается до полудня? – не говоря о сопутствующем порицании.

Она уже хочет огрызнуться, когда пожилой человек напротив меняет свое положение у окна, смотрит в ее направлении и вдруг видит ее в лучах солнца. Он машет рукой и улыбается, и это гасит злобу Лу. Оно не стоит того; жизнь слишком коротка, как недавно ей напомнили. Лу меняет тон:

– Извини, мама, я не хотела вводить тебя в заблуждение. Видишь ли, ко мне вечером придут друзья, и вряд ли я могу их вышвырнуть на улицу до завтрака. Ты ведь сама такая гостеприимная хозяйка, ты ведь не одобрила бы, если бы я выставила их за дверь, верно?

Лесть срабатывает.

– Ты считаешь меня гостеприимной хозяйкой, дорогая? Что ж, спасибо.

– Конечно, мама, – лжет Лу. – Ты самая лучшая. И знаешь что? У меня есть несколько прелестных фотографий, я покажу тебе, когда приеду.

– О, правда, дорогая? Что за фотографии?

– Там Джорджия с детьми. Я снимала их на Рождество, помнишь? – Втайне она гордится своим умением делать хорошие снимки.

– Это будет очень мило, – говорит мать.

– Прекрасно. – Умиротворение, похоже, сработало. – Слушай, у меня сейчас теннис, так что я ухожу. Мы наверстаем завтра. Жду с нетерпением. Значит, увидимся после двух. До завтра.

Она сидит, тяжело положив голову на руки. «Жду с нетерпением» – если бы! Ей нужно утрясти эти вопросы с матерью. Ей страшно не нравится, как они обе себя ведут – столько лицемерия и манипуляций, поэтому и в их взаимоотношениях мало искренности. Такой контраст с откровенными разговорами вчера вечером – а ведь Карен и Анна почти совсем чужие люди. Вести себя так лживо с женщиной, которая дала ей жизнь, теперь, больше чем когда-либо, кажется неправильным.

Проснувшись, Анна понемногу складывает воедино события прошлого дня. Внезапно она вспоминает: Саймон умер… Ах да, вот почему ее тревога не уходит – сегодня она не пойдет на работу. Она будет помогать Карен готовиться к поминкам. И все-таки, учитывая обстоятельства, вчера они хорошо провели вечер с Карен и Лу. Лу искренне хотела помочь, да и помогла. Хорошо, что она их познакомила.

«Лу мне нравится», – думает Анна.

Потом новая мысль: Стив.

Когда пришел домой, он был омерзителен. Она действительно подумала, что он может ее ударить… мельком подумала. Разве нет? Тогда она это отрицала, не признавалась в этом. Только теперь, обернувшись назад, она признает, что он был способен на это. Теперь, после сна, его пьяное поведение кажется почти нереальным. Его выходки так не соизмеряются со всем ранее пережитым, что трудно найти для них место в повседневной жизни. Она знает, что, если бы судила его по тем же критериям, которые применяет к себе и прочим, он бы не вписался ни в какие рамки, но она делает для него исключение. Может быть, из-за того, что его поведение часто проявляется в самом неприглядном виде исключительно в вечерние часы, создается ощущение, будто они живут в каком-то странном, ином мире, где обычные стандарты неприменимы. В зазеркалье.

Но, может быть, пора прекратить извинять. Саймон был человеком принципов, он никогда не проявлял чрезмерности в следовании своим убеждениям, но всегда обращался с людьми справедливо.

Это его качество восхищало Анну. А теперь, когда Саймон умер, двойные стандарты, которые она практикует, обозначились слишком резко. Жить с компромиссами стало труднее. А она то и дело идет на компромиссы, разве не так?

Анна повернулась к Стиву спиной, но все равно чувствует запах алкоголя, даже отсюда. Она на самом краю кровати, словно и во сне стремилась держать дистанцию.

Анна медленно поворачивается, чтобы не разбудить его.

И в этот момент она его не любит. И даже не ненавидит. Она его жалеет. А если началась жалость, любые отношения…

К черту, думает она. И его к черту. Стив и так уже забрал у нее слишком много энергии: с тех пор, как проснулась, она только и думает о нем. Их проблемы могут подождать. Он не заслуживает внимания. По крайней мере, пока не пройдут похороны, она будет думать только о Карен.

В супермаркете толпа: утро пятницы – горячее время. Карен среди других мам толкает большую тележку по проходам, наполняя ее на выходные. В отличие от многих, она без детей, и ей от этого легче. Хорошо иметь такую возможность, она ей не очень часто представляется. Но каждую пятницу у нее есть несколько часов, чтобы побыть наедине с самой собой. Она не идет на работу, Люк в школе, а Молли у Трейси. Она не считает хождение по магазинам захватывающим времяпрепровождением, но ей все-таки это нравится. Это облегчение – быть без детей и прицениваться к вещам, зная, что ты не хочешь их покупать. Поэтому она позволяет себе плавать по проходам в снисходительном бездумье. Ближе к выходу она замечает ящик ярких розовых плодов, которые не может распознать. «Питайя» – написано на карточке. Она берет один. Он холодный, гладкий на ощупь, почти как пластмассовый. Карен гадает, каков он на вкус, что у него внутри. Он дорогой и им не нужен, но Люку может понравиться, а Карен старается поощрять его питаться здоровой пищей. Она кладет плод в тележку вместе с обычными фруктами – бананами, виноградом, яблоками.

Она заканчивает обходить отдел фруктов и переходит в другие – нужно купить хлеб, макароны, рыбу, курицу. В конце прохода она видит пшеничное пиво. Саймон всегда говорил, что североевропейское светлое пиво самое лучшее – простит ли Бельгия такую обиду? Карен не уверена, что Саймону оно придется по вкусу, но ей нравится форма бутылок, завлекающая туманность жидкости, и цена кажется приемлемой, поэтому она берет упаковку из шести бутылок.

Пройдя мимо хозтоваров и парфюмерии, она натыкается на вешалку с детской одеждой, все для зимы, распродажа. На пурпурное плисовое платьице в розах скидка сорок процентов от первоначальной цены. Карен редко делает детям подарки просто так, но это практичная покупка. Цвета пойдут Молли, а на бирке написано «для детей 4 лет», поэтому сейчас оно будет ей немного великовато, а может подойти и в следующем году тоже, поэтому покупка действительно выгодная. Карен кладет платьице в тележку.

Вот так: три импульсивные покупки, вряд ли это буйство.

У кассы она рассудительно раскладывает покупки по мешкам. Печеные бобы, помидоры в жестяных банках, пюре, сладкую кукурузу – в один мешок, стиральную жидкость, туалетную бумагу, мочалку для ванной – в другой… Она расплачивается дебетовой карточкой и, пока ждет, когда будет проверен пин-код, смотрит на часы. До того как забирать Молли, еще остается масса времени. Можно поехать домой, выгрузить продукты, подготовиться к выходным. Запланировано не так уж много, но она рада перспективе провести время в семье и что Саймон будет дома.

Этих двух выходных она ждет особенно.

– Подъем, подъем!

Карен вздрагивает.

Она стоит у выхода из супермаркета. Какой-то мужчина задевает ее пустой тележкой, пытаясь проехать в двери.

– О, м-м-м, прошу прощения.

Она отходит с дороги, и он со вздохом катит мимо.

Она в супермаркете, в который заходит всегда, в Хоуве.

Сегодня пятница, день, когда она обычно ходит по магазинам, и снова она одна.

Последний раз она покупала здесь продукты для Саймона. Неделю назад, в тот день, Саймон позвонил ей сказать, что ушел с работы на час раньше. Неделю назад вечером Саймон, как только вошел, полез в холодильник за пивом, застонал, что она купила не тот сорт, потом пожалел о своей неблагодарности и подошел поцеловать ее у плиты.

– Ты прелесть, – сказал он, компенсируя свою невежливость, и, хотя она читала его мысли, это заставило ее улыбнуться. Неделю назад они с Люком разрезали питайю, полюбовались экзотической бледной мякотью внутри и, попробовав, с вытянувшимися лицами воскликнули «Бэ-э!», а потом рассмеялись. Неделю назад он восхищался Молли в ее новом платьице.

– Ты такая хорошенькая! – приговаривал он и ласково ворчал на Карен: – Хотя я не думал, что нашей дочке не хватает одежды. – И его тон говорил, что он ее прощает за расточительность.

Неделю назад…

Семь дней – и всё.

И она снова здесь, готовится к его похоронам.

Ей по-прежнему кажется, что все это случилось с кем-то другим, а ее настоящая жизнь – та, что была раньше, а это просто какое-то помрачение ума.

И все-таки что она делает? Наверное, сошла с ума, думая, что может обслужить десятки людей. В такие моменты она едва соображает. Ей нужно было попросить представителей похоронного бюро организовать поминки, они и предлагали это сделать, да и Филлис вчера советовала то же. Но Карен не подумала рационально, не обратилась к здравому смыслу. Как будто некоторые стороны ее личности исчезли вместе с Саймоном, оставив ее в растерянности, как альпиниста на покрытом туманом, коварном склоне.