***
Люд православный, не скапливайтесь в местах проезда механических транспортных средств, кои представляют собой транспортные средства, управляемые посредством приведения в действо колес, управляемых двигателем внутреннего сгорания! — кричал православный политолог Жукарский.
Друзья, давайте держаться все вместе, мы же русские люди! — поддерживала его журналистка Юдовитчь.
Да и разговаривать тоже давайте по–русски… — говорила она коллеге.
Коллега, — хмуро шептал ей Жукарский, — мы же в Молдавии.
Пардон, — отвечала Юдовитчь, и громко призывала, — друзья, мы же молдавские православные люди, так давайте же держаться вместе, словно большая дружная семья!
Православная семья! — добавлял политолог.
Православная семья! — покорно поддакивала журналистка.
Обычно решающим правом голоса обладал Жукарский, потому что шествия, как правило, спонсировало Общество русско–молдавской дружбы. Оно часто устраивало крестный ход от Кишинева к Тирасполю, чтобы под благовидным предлогом и охраной паломников передать выручку от продажи российских паспортов. А общества русско–молдавской дружбы – которых в Молдавии, несмотря на полную эвакуацию российского посольства, было около двухсот, — окучивал православный политолог Жукарский.
Журналистка же Юдовитчь писала статьи о том, что в Молдавии все не так плохо, как кажется, и призывала гастарбайтеров вернуться на родину. Каждая такая статья была снабжена пропуском, который нужно было вырезать из страницы, и сохранить при себе при пересечении границы. В таком случае таможенники отбирали у возвращенца не все, а всего лишь 90 процентов заработанного. За каждого такого вернувшегося, — их потом снаряжали на работы в каменоломнях или поля, принадлежащие феодалам, — правительство платило Юле 10 долларов.
Также она специализировалась на неправительственных организациях с либеральным – как неодобрительно поговаривал Жукарский – душком, а также на кругах, близких к правительственным. Работали они чаще всего в паре: Жукарского демонстрировали не желающим раскошеливаться либеральным спонсорам, как грядущего Будущего Хама, журналисткой же Юдовитчь пугали спонсоров консервативной направленности. В случае, если клиент попадался совсем трудный, Юдовитчь представлялась своей второй фамилией – Семеновской. В правительственной газете, где она за еду и ночлег писала передовицы для президентской пресс–службы, журналистка так и подписывалась – То Ли Семеновская То Ли Юдовитчь.
Это было очень удобно, и, в отличие от коллег с одной фамилией, обреченных симпатизировать всего одному слою общества, позволяло Юлии придерживаться основ этики журналистики, принятым в Женеве в 1978 году. Она называла это «быть равноудаленной», завистливые коллеги — «давать налево и направо».
Так или иначе, но к началу крестного хода Семеновская–Юдовитчь и Жукарский не ели вот уже три дня. Заработную плату в правительственной молдавской газете задержали на 11 месяцев, общества русско–молдавской дружбы спешно эвакуировались вслед за посольством, а неправительственные организации вывозили свой персонал из Молдавии после невероятного по наглости нападения банды беспризорников на Общество Транспарентной Политкорректности. То самое, которое за три хвалебных очерка по развороту каждый в «Независимости Молдавии» должно было Юле пятнадцать долларов, полтора литра спирта, килограмм муки и два – гречки. Запасов этих, по расчетам компаньонов, должно было хватить до времени, когда наступал еврейский Новый Год. А уж к этому празднику православный политолог Жукарский должен был, как гражданин Израиля, получить продуктовый набор в посольстве, а Юдовитчь–Семеновская – взять интервью у посла Израиля, и получить продуктовый набор. К сожалению, коллеги ошиблись в расчетах и, придя к посольству в самом начале сентября, невероятно разозлили посла. Тот резонно заметил, что верующему следовало бы знать, что Новый Год наступает не в первых числах первого месяца осени, а значительно позже. А во–вторых, добавил посол нервно, у миссии и так уже заканчиваются запасы продовольствия, и финансирование им урезали, почти все приходится тратить на охрану и чистую питьевую воду, так что заказного интервью в этом году не будет… Все это напомнило Юдовитчь и Жукарскому, что они русские православные люди.
Я чувствую, — сказал угрюмо Жукарский, — как во мне бурно кипит славянская часть моей крови.
А как ты их различаешь, Володенька? — спросила исхудавшая Семеновская–Юдовитчь.
Мне кажется, — сказал политолог, — что она горячее той, которая…
Словно горячий суп, кипит она в моих венах, — сказал он, поглаживая дряблый бицепс с татуировкой в виде Георгия Победоносца, поражающего дракона.
Ты говоришь прямо как великий писатель Бабель, — сказала Юля Юдовитчь, которая в свободное от зарабатывания гречки время промышляла для души литературной и театральной критикой.
Я и пишу, как великий писатель Бабель, — сказал политолог Жукарский.
Но разве кому–нибудь в Молдавии это нужно сейчас? — спросил он.
Во времена бездуховности и разврата, — добавил мрачно Жукарский.
Какой ты духовный, — сказала Юля, и присела отдохнуть.
Жукарский тактично остановился рядом. Дорога от посольства до полуразрушенного Дома печати, где в остатках здания обитали немногочисленные сохранившиеся журналисты страны, занимала всего полчаса. Но это раньше. Сейчас ее увеличивали три обстоятельства. Во–первых, блок–посты, которыми опытные израильтяне окружили свое посольство – солдаты, которые там служили, не находили в условиях современного Кишинева ничего, что бы отличало его от буйных арабских поселений. Во–вторых, банды налетчиков, которые курсировали в центре города с угрожающим постоянством, словно стаи акул. В третьих, голод. Люди плохо питались и очень быстро уставали. Юдовитчь и Жукарский не были исключением… Глядя на впалые щеки Юлии, ее старый друг Жукарский с любовью и тревогой подумал, что Юдовитчь нужна стране. Ведь если она, Юдовитчь умрет, то его выгонят из кабинета в сохранившейся части Дома Печати. Сколько забот на ее челе, грустно подумал Жукарский. Как она сильно сдала в последние месяцы, подумал он. Поскорей бы вернуться в здание и, закрывшись в туалете, съесть кусочек хлеба с сыром, подобранный тайком у стен посольства, подумал еще с любовью Жукарский. Юдовитчь тоже напряженно думала.
Знаешь, — сказала она, — духовность духовностью, а мы ведь третий день не жрамши, Володенька.
Знаю, Юля, — мрачно ответил Жукарский, — желудок не позволяет мне забыть об этом, хотя душа просит лишь пищи духовной и утешительно–промыш…
Кончай, Володенька, — сказала То Ли Семеновская То Ли Юдовитчь, — разоряться будешь на митинге.
Каком? — спросил Жукарский.
Который мы с тобой организуем, — сказала Юдовитчь.
Протеста, что ли? — тупо спросил Жукарский.
Нет, — ответила Семеновская, — митинги протеста нынче проводить опасно, в них стреляют правительственные солдаты…
Палачи! — гневно выкрикнул Жукарский.
Отлично, — тяжело дыша, сказала Юдовитчь, — но рано начал. И потом, я же сказала, никаких протестов.
Что же это за митинг такой будет? — спросил Жукарский.
Крестный ход, — сказала Юдовитчь.
А зачем? — спросил Жукарский.
Чтобы пожрать, — терпеливо ответила Юдовитчь.
А как? — спросил Жукарский.
Нужно чудо, — устало сказала Юдовитчь.
Какое? — спросил Жукарский.
Какой же ты тупой, Володенька, — сказала Юдовитчь слабым от недоедания голосом.
В смысле? — спросил Жукарский, нетерпеливо оглаживая карман с засохшим бутербродом.
В прямом, — сказала Юдовитчь и закрыла глаза.
Что же ты предлагаешь делать? — спросил тупо Жукарский, ощущая себя и впрямь не очень умным.
Явить чудо, — сказала Юля.
Но как? — спросил Жукарский. — Я же не Бог.
Ну и что? — спросила Юля.
Так ты и не политолог, — сказала Юля.
И не православный, — добавила, обидно рассмеявшись, она.
Ну, знаешь, — ответил разобиженный Жукарский, — так и ты у нас не Семе…
Антисемит, — гневно сказала Юдовитчь.
Ты говоришь это православному сионисту, — сказал Жукарский.
То же мне, правоверная иудейка, — фыркнул Жукарский, — не знаешь, когда у вас Новый Год, и мы лишились, между прочим, из–за этого продовольственного пайка…
Сионист, православный, антисемит… — сказала Юля, пошатываясь даже сидя.
Какая разница, — пожала плечами она, и поняла, что движение стоило ей слишком много.
Если ты даешь мне кусочек того бутерброда с сыром, который подобрал тайком от меня, чтобы сожрать, я так и быть, расскажу тебе,что делать, чтобы заработать еды, — сказала она.
Чудовище, — добавила она, расплакавшись.
Я полный, — сказал грустно Жукарский, — мне нужно питаться.
Мне тоже нужно питаться, — хныча, сказала Юдовитчь, — после всего, что я для тебя сделала, сволочь ты…
Не ной, — сказал Жукарский, ощущая себя очень мужественным.
Достал бутерброд, отломил четвертую часть и протянул Юдовитчь. Та, глядя на коллегу – завистники говорили «подельника» — с ненавистью, взяла хлеб с сыром, и положила в рот. Стала рассасывать.
Ты не кусай, не глотай сразу, — сказал заботливо Жукарский.
Спасибо за совет, — язвительно поблагодарила Юдовитчь.
Не за что, — не замечая иронии, ответил Жукарский, — я недавно читал «Слово пастыря», ну, газета такая за 92 год, подшивку нашел, и там сказано, что только претерпевший в наиблагостно…
Как же ты много болтаешь, — сказала Семеновская.
Мне мало нельзя, — сказал Жукарский, — я же православный политолог.
Ну как, наелась? — спросил он заботливо, и проглотил большую часть бутерброда.
Юдовитчь, буквально ощущая, как заструились по венам питательные соки, привстала. Не забыть бы, подумала она. Достала блокнот. И скупыми движениями записала «заструились по венам питательные соки». Перечитала строчку и одобрительно кивнула. А что, не хуже, чем у Бабеля. Спрятав блокнот под недоуменным взглядом Жукарского, Семеновская не сочла своим долго ничего ему объяснять.
Дело в том, что Юля считала свою работу в газете чем–то временным и низменным. На самом–то деле ее всегда ждали музы, знала Юдовитчь. Как и то, что в ней пропадает Великий Писатель. Так что Юля то и дело записывала в блокнот самые удачные фразы, которые приходили ей в голову. Ну, наподобие «… суп нашей с Джоном молдо–американской любви вскипел на бульоне двадцатилетних страстей, приперченных музыкой Моцарта, картинами Рафаэля и книгами известной и тонкой писательницы, Семеновской–Юдовитчь…». Эта строка была у Юлии самой любимой, и она часто перечитывала ее вечерами, глядя в блокнот при свете догорающих под Домом печати костров. Когда–нибудь, знала Юлия, молдавский кошмар закончится и она займет свое место в пантеоне великих. Она уже немало сделала для этого. Например, разработала несколько вариантов этой самой полюбившейся ей фразы, которая, как знала Юля, станет первой строкой ее великого романа. Семеновская даже подумывала об экранизации…
Лежа на столе, укрывшись занавеской и притулив голову на печатной машинке «Ятрань», и стараясь не слышать, как храпит на полу Жукарский и дико трахаются и пьют в соседних руинах – там располагалась «Молодежь Молдавии» — Юля представляла себе киноэкран. Вот он погас, потом загорелся… Титры… Автор сценария – Юлия То Ли Семеновская То Ли Юдовитчь… По произведению Юлии То Ли… Стройный, загорелый красавец стоит на берегу лазурного моря… Прибой… На заднем плане – стройные девушки, конечно же, уступающие своим интеллектом известной писательнице Юлии Юдовитчь, которая сидит неподалеку у столика из мрамора и потягивает кампари…
Суп нашей с Джоном молдо–американской любви вскипел на бульоне двадцатилетних страстей, приперченных музыкой Моцарта, картинами Рафаэля и книгами известной и тонкой писательницы, Семеновской–Юдовитчь… — говорит за кадром приятный женский голос.
Тонкая, интеллектуальная проза этой удивительной писательницы, объявившейся словно из ниоткуда… — представляла себе Юлия строки рецензии в «Нью–Йоркере» и самых престижных глянцевых журналах мира.
Невероятная психологическая напряженность делает честь выдающемуся мастерству…
Завораживающие картины романтической любви и пррррр….
Потрясающие виды Срррррррррр…..
Заворрррр………
Потрррррр……
С досадой проснувшись, Юдовитчь понимала, что это храпит Жукарский. Политолог, несмотря на недостаток питания, так и не похудел – жаловался, что это все опухлость из–за голода, — и поэтому очень сильно храпел и сопел. Политолога приходилось расталкивать, отчего он ужасно нервничал и призывал на голову разбудившей его Семеновской все кары небесные – проявляя при этом тонкое знание святых и их житий – после чего снова затихал. А Юдовитчь уже не могла уснуть до самого утра, слушая хохот и крики банд, бродивших вокруг, и завывания бродячих псов… Юля вздрогнула. Открыла глаза. Жукарский смотрел на нее с тревогой.
Я на минуту уснула, — сказала, оправдываясь, Юля.
Ничего, — сказал Жукарский, — я тоже не терял времени даром и помолился, прочитал пятнадцать раз Мольбу отца Иоанна Миттельдшнидского…
И откуда ты их только берешь, — пробурчала Юля, в глубине души подозревавшая, что Жукарский просто напросто выдумывает все эти чудные имена и фамилии.
Из благочестивого чтения, — сказал благостно Жукарский.
Постарайся вспомнить еще парочку, — сказала Юля, — это нам пригодится…
После чего быстро, — пока не закончилось действие кусочка хлеба с сыром, — объяснила Жукарскому, что им следует предпринять.
В городе как раз вспыхнула очередная эпидемия «итальянки» — гриппа, который вывезли из Италии в Молдавию гастарбайтеры. Если итальянцам с их развитой системой здравоохранения, прививками и уровнем жизни эта болезнь доставляла от силы неприятности в виде недельного недомогания, то вечно голодных молдаван, забывших о вакцинации и медицине, косила моровым поветрием. В сутки умирали по триста–четыреста человек…
Правительство, конечно, боролось. Юля Семеновская сама писала об этом статью, по заданию пресс–службы, и даже получила за нее половину литра подсолнечного масла пятой отжимки, на котором они с Жукарским жарили крыс, отловленных в канализационных стоках….
Так, Министерство Здравоохранения заказало торжественный молебен в Каприянском монастыре за здравие жителей города Кишинева и окрестностей. А Министерство путей и сообщения приобрело пятнадцать килограммов елея, которым смазали рельсы, ведущие на Запад, и дороги – на Восток. Министерство образования провело освящение четырех оставшихся детских садов и двух школ. Причем освящение было проведено на небывалом уровне: сначала сады и школы освятил православный священник, затем католический, и, наконец, раввин. Это несмотря на то, что в иудаизме нет освящения как такового, писали взахлеб три оставшиеся в Молдавии газеты. Но благодаря личной просьбе и.о. президента Молдавии Михая Гимпу, угрозе перекрыть канализацию посольству, а также тому, что родственники раввина были взяты в государственные заложники, здания освятили и по иудейскому обряду, который срочно придумали.
Все эти жесткие и беспрецедентные меры, заверяло правительство Молдавии, безусловно обезопасят город от «итальянки. К сожалению, болезнь не отступала и правительство собиралось выделить средства для экстраординарных мер – опрыскивания святой водой всей площади города, а также выписать из Тувы шаманов, лично окуривавших юрту, где отдыхал президент России Путин. Не остались в стороне и дружественные Молдавии державы. Так, Российская Федерация передала Кишиневу в безвозмездный дар икону Богоматери Хранительницы, найденную в колодце крестьянином Фролом Серапионовым в 1991 году, во время возрождения православной веры. Румыния прислала 400 лампадок, Израиль – частицу священного огня. Даже исламский мир не остался в стороне – Турция подарила югу Молдавии, населенному уже малоизученными из–за прерванного сообщения гагаузскими племенами, частицу кости шестого секретаря пророка.
«Итальянка», между тем, свирепствовала и подступала даже к «зеленой зоне», где обосновались посольства с семьями дипломатов и обслуги. Поговаривали даже, будто Молдавия получит помощь ООН в виде продовольствия и лекарств, но это было бы пустой тратой денег – ведь и то и другое и третье сразу бы украли. Надежнее было положиться на Господа. Но тот, как обычно, отворачивался от Молдавии. Народ поговаривал, что за грехи наши и сотнями уходил в новую, очень опасную секту «исходников», клеймить которую время от времени поручали Юле в «Независимости Молдовы».
… дослушав Семеновскую, политолог Жукарский быстро раздобыл в сундучке, который всюду таскал с собой, клочок бумаги, и, подышав на него, протер рукавом. Прищурился,
Такая сойдет? — спросил он.
Тебе лучше знать, ты же у нас специалист, — сказала Семенова.
Ну, вообще–то это молдавский святой, Андон, — сказал неуверенно Жукарский.
Это имя! — воскликнул он, предвосхищая негодующий возглас напарницы.
Он еще в незапамятные времена, в первую молдо–приднестровскую войну, в 1992 году, пытался спасти из Бендерского мебельного магазина ковер с ликом Богометари, хотя злые языки и поговаривают, что мародерствовал, — сказал Жукарский.
Ну, осколком его зацепило, он и погиб, так его канонизировали, — объяснил Юлии политолог.
Переименуй его, что ли, — предложила Семеновская.
Ну, пусть будет Евзиклахрист, — сказал Жукарский, любивший все грозное и непонятное.
Нет, — возразила романтичная Семеновская, — давай лучше Ромен…
Католической ересью попахивает, — возразил Жукарский.
Тогда пусть… ну я не знаю, ну пусть Давид, — сказала Юдовитчь.
Жидовской ересью попахивает, — сказал Жукарский непреклонно.
Верно, — ожесточенно кивнула Юдовитчь, вспомнив хамский отказ в израильском посольстве, — не всем им на наших горбах ездить, кровососам…
Тогда давай Автандил, — предложил Жукарский.
Лучше Альберт, — сказала Юля.
Аввакум!
Альберт!
Евграф!
Владлен!
Захар!
Райольд!
Получалось как–то не так. Парочка задумалась. Наконец, Жукарский сказал:
Давай Ионом назовем…
Как–то это чересчур… по–молдавски, — поморщилась Семеновская.
Так в Молдавии и живем, — напомнил Жукарский.
Ладно, — сказала Юдовитчь, — бери своего Иона, вешай на палочку, и пошли собирать крестный ход.
… спустя каких–то несколько часов за Жукарским и Юдовитчь, шедших с иконкой святого Иона, умершего позавчера от «итальянки» в районе Ботанике, и спустя сутки взятым на небо за то, что он вел благочестивый образ жизни, плелась процессия человек в сто. Конечно, десять здоровых, присоединившихся к ней, спустя час шествия были уже заражены «итальянкой»…
Сама говорю вам, — тихо бубнила Юля, закутавшаяся в платочек, — добрые люди сказывали, что Иона с того Света Господь отпустил на денек, чтобы нам, грешным, поведал, яко убоитися и спаститися…
Добрый люд, становись под знамена хода нашего! — покрикивал Жукарский.
Время от времени сопровождающий из цыган потряхивал бубном, люди бросали куски еды в мешок, и процессия набирала обороты. Неприятности возникли дважды. Первый раз, когда на процессию наехал было вооруженный отряд священников Молдавской Митрополии, но за половину собранного позволил продолжать шествие, только попа в колонну выделил. Второй – когда процессию остановил правительственный патруль. С ними дело улаживала Юдовитчь, намекнувшая на особое правительственное задание. А также пояснив всю пользу ситуации, когда гнев народной массы направлен не на бюрократический режим, а на необъяснимые силы природы, тем самым, пережитки антропоморфизма сыграют сво…
Выслушав объяснения, состоящие на три четверти из непонятных ему слов, офицер решил не связываться и пропустил православных отмаливать столицу у «итальянки» дальше. Единственное, запретил идти по проезжей части дороги.
Люд добрый, православный, — покрикивал время от времени Жукарский, запуская руку в мешок, чтобы вытащить чего поесть, — святой Иона утешением нам служит.
Своими глазыньками видела, — бормотала Юдовитчь, покачивая головой, — яко убоиши спуститися в огненной колеснице ако надысь ить итить…
Люд добрый, освящай еду свою грешную в мешочке самого Иона Святого великомученика! — кричал Жукарский.
Индо заубояши прийдя на житие яко поименно к лику Яво… — говорила Юля, нервно оглядываясь на Жукарского, потому что обладала не очень богатым запасом слов, стилизованных под церковнославянские.
Азмь есмь… — тянула время она.
Скнипа, — шепотом подсказал не лишенный чувства юмора, когда это не касалось его самого, Жукарский.
Аз есмь скнипа поелику убояше, – продолжала Юля стращать народ.
Те же не понимали в ее словах ничего, кроме того, что был святой человек Иона, болел «итальянкой» да помер, но был взят на небо. И его фотография и личные вещи защищают вещи и еду и не допускают до них болезнь. Поэтому процессия, которую вели Юля и Жукарский, стала довольно многолюдной. Так что, когда Семеновская бочком протиснулась к Жукарскому, вошедшему в образ, чтобы посоветовать закругляться, политолог широко улыбался и явно неверно оценивал ситуацию…
Какой «смываться»? — спросил он, нездорово блестя глазами.
Народ идет за нами, за православным политологом и интеллигентной журналисткой, — объяснил он Юле.
Так может самой судьбой нам предназначено стать Жаннами Дарк?! — спросил он патетически Семеновскую.
Ты, кретин, помнишь, как она кончила? — спросила Юдовитчь коллегу сквозь зубы.
Нет, она же жила в 16 веке, — сказал Жукарский.
В 15–м, — сказала начитанная Юля, которая закончила школу еще в советские времена, чего ужасно стыдилась, так как скрывала возраст.
Тем более, — сказал Жукарский.
Слазь, — сказала Юля.
Не слезу, — упрямо сказал Жукарский, которого уже несли на носилках.
Ночевать лагерем станем, — сказал он мечтательно.
А под утро народ к нам со всей страны стечется, — воздел он очи небу.
И станем мы Силой, — улыбнулся политолог Жукарский, — Богу угодной…
Ну а дальше? — спросила Юля.
Пить будем, гулять будем! — воинственно сказал Жукарский.
Украину за неделю накатом возьмем, Белоруссию потом покорим, затем Русь освободим от засилья жидов нечестивых, — сказал он.
И восстановим Рим Третий, империю нашу православную, — закончил Жукарский.
Яша… — сказала грустно Семенова.
Гм, — сказал Жукарский.
Дурачок, — ласково сказала Юдовитчь, — ты на продавленном кресле видишь. А в руке картинку дурацкую держишь, а за тобой полторы тысячи голодных дурачков идут, а ты себя уже Атиллой возомнил?
А что, — сказал Жукарский. — Может мне суждено бичом Божьим стать?
Ты и есть наказание Божье, только для меня, — сказала Юдовитчь.
Что ты будешь делать, когда у тебя за ночь в лагере половина от «итальянки» умрет? — спросила Юдовитчь.
Как же, — сказал Жукарский, — с нами же икона святого Иона, который был на не…
Мы же его сами и придумали, — сказала Семеновская
Ты уверена? — спросил Жукарский.
Ну, вроде, — сказала неуверенно Юдовитчь.
Тогда ладно, — сказал Жукарский, возвращаясь в норму, — в подворотне шмыгнем, и ищи свищи.
Ага, — сказала Юдовитчь, — только мешок с едой не забудь.
Ладно, — сказал Жукарский, — только у меня к тебе одна просьба…
Ну? — спросила Юдовитчь.
Жукарский покраснел и смущенно спросил:
Можно я еще кружочек на носилках сделаю?
Позже, глядя, как Жукарского сжигают, привязав к креслу, в котором он восседал с иконкой святого Иона, Юля жалела, что пошла на поводу честолюбия православного политолога. Следующий круг, на которой пошел их крестный ход, пролегал как раз мимо конкурирующего издания на молдавском языке «Суверенная Молдова». Завистливые коллеги не рискнули, конечно, прямо оспаривать святость чуда, произошедшего со святым Ионом. Они поступили намного подлее – подослали к процессии фотокорреспондента, чье фото на клочке газетного обрывка злосчастный и близорукий Жукарский принял по ошибке за иконку.
Добрый люд, се жулики, а я не Ион, — возопил подученный фотограф в расчете поживиться собранным Юлей и Жукарским добром.
После короткого разбирательства православного политолога и его подругу начали буквальным образом линчевать, и Семеновская пожалела, что подменила тайком мешок с едой на сумку с тряпьем и сбросила в кусты по ходу шествия. Чтобы сохранней было… Лучше бы в пути поела поела! Единственное, что утешало – фотографа «Суверенной Молдавии» на всякий случай тоже решили линчевать.
Впрочем, для Семеновской уже не имело никакого значения. Ведь Юлю, привязав к железному шесту, активно и неумело топили в кишиневской реке Бык. Получалось у линчующих это не очень хорошо, потому что не было опыта, да и река была очень мелка, и торчком шест не погружался в воду целиком. Так что прошло еще примерно полчаса, прежде чем разъяренные участники крестного хода нашли место поглубже, и шест с «пером, на острие которого были самые злободневные проблемы Молдавии» – как написали позже в некрологе – исчез в грязной воде. Перед этим Семеновская еще успела увидеть, как Жукарского поджигают вместе с привязанным к нему креслом, и услышать, как православный политолог, треща и пылая, выкрикивает проклятия на какой–то дикой смеси русского, английского, молдавского и идиш.
Вот она, молдавская мультикультурность, которая достигается благодаря тому, что наша страна находится в точке пересечения цивилизаций, — подумала То Ли Юдовитчь То Ли Семеновская.
Потом подумала, что это последнее, о чем она думает, и в такой момент стоило бы думать о чем–нибудь более возвышенным. Так что, подумала она, стоит подумать о том, что Великий Роман, гениальную первую фразу которого она придумала, так никогда и не будет написан. А жаль. Интересно, какой была бы хотя бы вторая фраза?
Суп нашей с Джоном молдо–американской любви вскипел на бульоне двадцатилетних страстей, приперченных музыкой Моцарта, картинами Рафаэля и книгами известной и тонкой писательницы, Семеновской–Юдовитчь… — наскоро вспомнила она она начало.
Той самой, — додумала она второпях, глотая грязную воду, — что приняла мученический конец за искусство от рук разъяренных подо…
Конец или лучше кончина? — подумала она, пузыря реку Бык.
Но решить не успела.
Наступил конец.
