Глава 24
В свой ад или тем более к Шфаричу я не пошел. Заглянул к Мюльсу, прихватил у него корзинку с частью раздобытых им продуктов, после чего направился в дальний угол лагеря. Там, особняком от солдатских палаток, располагался местный госпиталь. Если точнее, названия у этого места не было вообще, пришлось пользоваться земным. Так уж получилось, что командование о раненых практически ре заботилось. Так, выделяло им грубую пищу из общего котла и место в обозе, остальным занималась непонятная публика, зачастую на корыстной основе.
Откуда поступают средства? Да от раненых или их близких, от кого же еще? Если денег нет, старайся не попадать под пули и штыки.
Госпиталь выглядел плохо. Палатки испещрены заплатками разных оттенков, кое-где можно заметить ничем не прикрытые прорехи. Видно, что главным образом заботятся о том, чтобы сверху не натекало при чуть ли не ежедневных ливнях, все, что сбоку, зачастую оставляют без внимания. У покосившейся коновязи прямо на земле лежит тело умершего, из-под грязной рогожи торчат босые ноги. Воняет испражнениями и какой-то лютой химией, сквозь этот насыщенный букет пробивается омерзительный запашок разложения.
Две толстухи прошли мимо, держа плоский таз, заполненный кровавым месивом, из которого проглядывала пятерня ампутированной руки. Одна «красотка» со всей возможной обворожительностью подарила мне улыбку, и я с трудом удержал в узде рвотный рефлекс.
Если меня когда-нибудь ранят, лучше застрелиться, чем подыхать в такой клоаке.
Тутуко не повезло, последняя порция бомб с дирижабля достала его осколком, причем в живот. Даже в моем мире раны в эту область считаются неприятными, а уж здесь даже подумать страшно. Не сказать, что испытываю к снайперу дружеские чувства, но в тот момент он был под моим началом, как ни крути, а я за него в ответе.
В палатке было сумрачно, несмотря на то что солнце еще не зашло за горизонт. Уж очень плотный брезент, только прорехи и спасают от полной темноты. Видимо, это одна из причин, по которой их не заделывают. Внутри два ряда дощатых коек, занятых ранеными. На ближайшей лежал бедолага с оторванными или ампутированными ногами, я даже наклоняться не стал к нему — не мой человек. Далее… Далее тоже мало хорошего увидел.
Тутуко обнаружился в дальнем конце. На темнокожем лице видны бисеринки пота, глаза слегка не в себе, но выглядит не так уж страшно, как я предполагал.
— Привет, Тутуко.
— Привет, Леон, — почти нормальным голосом ответил снайпер.
— Ты как?
— Достало уже на спине валяться, мне кажется, что лопатки там кожу продавили.
— Это потому что на голых досках лежишь.
— Может, и так, солому тут запретили. Говорят, вши от нее. А я думаю, что лучше уж вшей терпеть, чем такое. Вон, москитов сколько летает, и ничего страшного, почти не замечаешь.
Насчет москитов он верно сказал, никакого полога для защиты от воздушной нечисти в палатке не было. Да и будь он — не поможет, в прорехи налетят.
И не только москиты, были здесь и другие жужжащие твари. Толстые зеленые мухи ползали по открытым глазам раненого на соседней койке. Он не моргал, отмучился уже. Судя по повязкам, схлопотал пулю или осколок в грудь, а это тоже зеленкой не вылечишь.
— Тутуко, сосед твой…
— Я знаю. Хороший парень, просил меня невесте его весточку подать. Ну это когда из бреда чуть вышел. Бывает такое, отпускает чуток перед самой смертью.
— А чего его не выносят?
— Ну, вынесут когда-нибудь.
— Я тут пожевать кое-что принес, нельзя тебе чечевицей давиться.
— Да мне все равно, что жевать, а вот выпить бы не отказался. Говорят, для живота даже полезно.
— Не уверен, что выпивка это то, что тебе сейчас надо. Спрошу у вашего доктора.
— Доктор вряд ли разрешит. Хороший человек, но уж очень строгий. Ты бы ребятам, которые кости поломали в том поезде, подкинул чего. Кости при хорошей кормежке быстрее срастаются.
— За них не переживай, они у себя в палатках отлеживаются, не так сильно пострадали, чтобы сюда тащить.
— Все равно кормиться им надо получше.
— Не волнуйся, подкину.
— Спасибо, Леон. И это… Вот честно скажите: вы и правда демон? Хотя можете не отвечать. Странного в вас очень уж много, и взялись непонятно откуда… Пусть так Вот скажите, раз демоны есть, то есть и другое что-то? То, о чем блезы говорят? И бабушка мне говорила, что как помрешь, попадаешь в леса, где свежие фрукты на каждом дереве и много непуганой дичи, а в каждом ручье кишит рыба. И вода там чистая и холодная, и ее всем хватает. А вот вы на это что скажете?
— Я, Тутуко, скажу, что о таких вещах тебе думать рановато. Жить и жить еще, не забивай голову раньше времени.
— Вы и правда думаете, что я выкарабкаюсь?
— Ну, вид у тебя не очень, если честно, но на умирающего не похож.
— Спасибо Леон… хорошо, если так…
Простые слова, но снайпер почему-то заметно успокоился. Похоже, хоть один человек здесь полностью или почти полностью мне доверяет.
Да и тот может вот-вот отправиться в могилу.
* * *
Доктор обнаружился за соседней палаткой возле примитивного умывальника: брезентовое ведро с отверстием внизу. Заливай воду и делай свои дела, причем быстро, пока вся не вытекла. На врача этот человек не походил, очень уж пролетарская внешность: борода какая-то неинтеллигентная, косматая, клочковатая, неухоженная. Такая куда более подходит лесорубу или даже каторжнику. Руки тоже те еще: намертво въевшаяся грязь, раздувшиеся суставы, ногти мощные, местами изломанные, на левой ладони не хватает фаланги мизинца.
— Вечер добрый. Меня зовут Леон, я командовал одним из ваших пациентов.
— И вам доброго вечера, господин, — хоть и грубым голосом ответил, но без какого-либо нехорошего подтекста, просто такой у человека от природы.
— Там, в палатке, один из раненых умер. Нельзя ли его вынести?
— Телегу для погребения лишь утром дадут. Морга у нас нет, вот потому и не трогаем отмучившихся. Кто сильно попахивает, того на улицу выносим. Вон, полюбуйтесь, лежит такой у коновязи, мухам на радость.
— Раненым придется всю ночь так провести? С покойником?
— Говорю же, нет у нас морга. Все палатки, что есть, полностью забиты больными и ранеными. Что можем, то и делаем.
— Вы всегда руки песком отмываете?
— А что тут такого?
— Ну как бы вам сказать… Песок в вашем случае не самое лучшее средство гигиены. Грязь все равно остается, пусть даже вы ее не видите. Когда этими же руками режете раненых, она попадает в кровь, отсюда возникают заражения, воспаления, гангрена тоже может пойти.
— Вы разбираетесь во врачебном деле?
— Немного.
— Здесь некоторые вакейро раны прижигают раскаленным ножом, другие на них мочатся, а некоторые залепляют их смесью из глины и конского навоза.
— Дикие люди…
— Можно сказать и так. А насчет моих рук вы не беспокойтесь, я их перед операциями сулемой промываю. Очень ядовитая штука, но после нее можно не опасаться за чистоту раны. Это мне недавно умные люди подсказали вроде вас.
Умные люди? А доктора здесь что, на положении умственно неполноценных? Странно как-то…
— Я бы хотел выделить немного денег на лечение своего солдата.
— Давайте присядем на эту скамью, здесь чуть обдувает, потому насекомых меньше. Здесь у нас тот еще рассадник мух, ничего с этим поделать не можем, рядом лошадей больных содержат. Что им ни говорю, в каждом лагере одно и то же: и хворых животных, и раненых солдат размещают в одном месте. Командирам интересны лишь здоровые вояки, на калек всем наплевать.
— Вот, здесь пятьдесят эскудо. Я хочу, чтобы его лечили как следует.
— Я всех стараюсь лечить как следует, но ваши деньги не пропадут, не сомневайтесь. О каком солдате идет речь?
— Его привезли около полудня, он темнокожий, осколочное ранение в живот.
— Вы о Тутуко?
— Да.
— Известный черномазый, говорят, он лучший стрелок генерала Грула. А вы, должно быть, тот самый Леон, о котором ходят слухи, будто он демон, прилетевший с раскаленного юга?
— Вижу, я достаточно известен.
— Про такое даже глухие знать обязаны.
— Что там с Тутуко? Он выкарабкается?
— Некоторые даже из гроба выкарабкаться ухитряются. Но у вашего солдата не все так плохо. Осколок не зацепил внутренности, просто брюшину распорол на совесть. Крови много потеряно, но рана чистая, воспаления пока нет. Я ее заштопал, теперь остается ждать. Черномазые — те же дикари, что белого убьет в три дня, их и за год не доконает. Надежда есть, но точно сказать не могу.
— Ему лежать больно, можно устроить нормальную постель?
— Матрас я здесь даже за деньги не найду, это если быстро, а от соломы пришлось отказаться.
— Почему?
— Вы о том, куда пропали матрасы, или о соломе?
— О том и другом.
— С матрасами все просто, у торговцев их нет. Можно наладить производство на месте, но никто этим не станет заниматься, ведь нет выгоды. Простые вакейро могут спать хоть на голой земле: потник скатают и под голову, а пончо укрываются, ну а что до раненых… Да кому они нужны? Сами видите, как мы тут обитаем, будто бродяги бездомные.
— Офицеры спят на матрасах.
— Ну, ваша братия везде найдет способ устроиться, о ней интенданты всегда позаботятся. О нас они не думают вообще.
— А с соломой что не так?
— У нас тут болеть некоторые начинают. Я не такой уж хороший врач, но подозреваю тиф. А эта зараза без вшей не появляется. Солома, грязное тряпье, постель заболевшего — все надо сжигать без пощады и не давать распространяться на других. А мы вот дожились, что даже мыла нет, как прикажете бороться?
— Мыло стоит недорого.
— Вы видели народец, что с ранеными возится? С умерших белье снять не брезгуют, тащат все, что под руку попадется, никого не стесняются. Здесь команду солдат надо держать для охраны, но кто же мне ее даст? А других помощников не найти.
— Почему? Нет желающих?
— Ну, разные расфуфыренные барышни появляются иногда из города. Фруктов пару корзин привезут, бинтов самодельных, улыбнутся раненым и ходу отсюда, носики напудренные зажимая. Нежные больно, работать сиделками их точно не загонишь. Им бы ремня или мужика строгого, разбалованные до невозможности. Пытался я поначалу брыкаться, что-то с этим делать, искать народ, но давно рукой махнул. Надо или твердое руководство, или кучу денег, без этого только суетишься попусту. Это сейчас спокойно, а как бои пойдут, так и повалят покалеченные, ни для сна, ни для еды времени не останется, что уж о другом говорить.
— А ваш труд кто оплачивает?
— Ребята, кого вылечил, подкидывают иногда, не дают с голоду помереть. Но откуда у рядовых хорошие деньги? Кто конины кусок посвежее, кто сахарного тростника вязанку, кто палатку драную, кто котел медный, так и живем. — А офицеров лечат отдельно, в своих палатках они валяются, при денщиках, ординарцах, врачей им из города привозят, сиделок смазливых нанимают. Хорошо им так отлеживаться…
— Вы какой-то странный врач.
— Честно сказать, я вообще не врач. Не учился никогда, нет у меня никакого образования. Отец в школу отдавал, да сбежал я оттуда, толком грамоту не изучив. Сейчас вот только, уже здесь, чтение освоил, увлекательное занятие, жаль медленно выходит, времени много требуется, а где ж его взять?
— А как же раненых лечите без образования?
— Да кому тут кроме таких, как я, этим заниматься? Да не переживайте, отец мой не последним коновалом был, я многое у него перенять успел. Потом ступил на кривую дорожку, а она затягивает, ну и понесло меня далеко и страшна И носило долго по разным краям. Мир повидал, хотя смотреть на него приходилось через решетку по большей части. Вряд ли на всем западном побережье найдется хоть одна тюрьма или каторга, где бы я не побывал. Носило-носило и вынесло сюда. Сижу я как-то в Новом Нариаване, таверна портовая, мрак, смрад, рожи дикие. И шепчет мне какой-то потный хлыщ в ухо, что должен я падчерицу его прирезать не далее как этим вечером, после чего он мне денег много даст. И еще втолковать пытается, что не злодей он, просто выхода другого нет. Все ведь потому, что наследство на ней большое по завещанию, а без девчонки оно ему достанется. Одиннадцать лет ей стукнуло, говорит, так что работка, мол, проще не придумаешь. Вам такое когда-нибудь предлагали?
— Что-то не припомню.
— Ну так и не предложат, не та рожа. Я, господин Леон, песьей жизнью жил, много такого сотворил, о чем никому никогда не расскажу, но тут вдруг проняло. Это куда же, думаю, меня угораздило скатиться, что этот кусок помета обезьяньего предлагает мне плату за детоубийство и к тому же уверен, что согласие мое уже почти у него в кармане? И что же мы за твари такие позорные, раз так страшно и непонятно живем? Почему я, каторжник беглый, куда больше совести имею, чем этот достопочтенный с виду господин? Вот будто ветром свежим дунуло резко, на жизнь свою оглянулся, и до того тошно стало… Ну что уж говорить, кулак у меня сами видите какой, сжал я его покрепче и врезал той сволочи в висок, так что кость в мозг провалилась. А сам подался на восток. Ночами шел, скрываясь от патрулей, жрал то, что с полей мог стащить. Ведь не лавочника прикончил, тот тип уважаемым человеком был в Нариаване. Такие вот сволочи и правят нашим миром. Ну а потом завертелось все здесь, и вот я как бы доктор, пришлось вспомнить, как отец у коров роды принимал да лечил у скотины всякое. Зашиваю вот я плохо, шрамы безобразные остаются, но это дело мужику не вредит, никто не обижается. И не надо мне никакой платы, был бы сыт и одет. Тут мне хорошо, доброе дело делаю, на своем я месте, жаль, поздно понял. Проживу еще чуть, оглянусь опять на дни прошедшие, и хоть за эти времена стыдно не будет… Ох, чего это я! Уж простите за язык, господин Леон, что-то я разговорился не на шутку.
— Да ничего, я послушал не без интереса. Скажите, а звать вас как?
— Да Нибром меня все зовут. Ненастоящее имя, но как-то привык к нему уже. Да и какая разница, ведь не имя делает человека.
— Скажите, Нибр, а сколько вам понадобится денег, чтобы из этого вонючего зверинца сделать нормальную лечебницу?
— Не знаю, считать такое не умею. Да и не только в деньгах дело, тут люди нужны нормальные, а не всякое… Вон, бабы помогают, потом их ночами вакейро в очередь пользуют, а ведь какую ни возьми, там болячка за болячкой. Их вообще к раненым подпускать нельзя, но где я других возьму?
— Им платят?
— Шутите, что ли? От солдат много не дождешься, говорил ведь уже. Они на баб продажных готовы последнее спустить, а на лечение медяк если дадут, и то радость.
— Так они бесплатно помогают?
— Кто просто по доброте душевной, у кого дружок здесь лежит, за ним приглядывают и про других не забывают. Вы там скажите интенданту, который при Валатуе, чтобы не забывал солдат давать для копки могил. Бои вот-вот начнутся, куда мне потом покойников девать? Вечно самому приходится идти выпрашивать, нехорошо как-то, свои же, кто о них должен после смерти заботиться? А мне живых штопать надо, нет времени ходить клянчить, за мертвых просить.
— Помогу чем могу. И денег дам. И знаете, попробую из города настоящего врача привезти. Пусть осмотрит людей, а вы со стороны за ним понаблюдаете, поучитесь. Это ведь не коровы все-таки, другой подход нужен.
— Врачу платить придется.
— Заплачу.
— Ну, господин Леон, если вы и правда заявились с раскаленных земель, мне начинает нравиться ад. Знать, не так уж там все плохо, если такие демоны встречаются.
Поднявшись, я покосился в сторону тела, накрытого видавшей виды рогожкой, и задумчиво произнес:
— Иногда мне кажется, что этот ваш раскаленный ад располагается прямо здесь…
— Да уж, верно сказано, тут точно не рай, и Бога за углом не встретишь.
— Бога? Вы верующий?
— Если хотите спросить, не из блезов ли я, то будете далеко не первым, кто таким интересовался. Отвечу просто: нет.
— Ну здесь у обычных людей как-то не принято упоминать божественное. Не одобряется такое, в лучшем случае высмеют.
— Зато демонов все, в кого ни плюнь, поминают на каждом шагу. Вам не кажется это странным?
— Откровенно говоря, да, что-то неестественное в этом есть.
— Вот что за место такое, где есть демоны, а о божественном даже не смей заикаться? Самый что ни на есть ад, так что вы, господин Леон, правы.
Нибр громко захохотал, хлопнув себя по коленкам, а затем, мгновенно став серьезным, произнес:
— Для блезов Бог — тот, кто присматривает за их поведением, чтобы заповеди не нарушали. Ежели нарушишь, рано или поздно высшая сила тебя накажет. А мне не нужен надсмотрщик с кнутом, я сам за собой присматривать научился, еще в той заплеванной таверне. Пойду я, гангрена газовая тут у одного, паренек молодой, жалко его, не пожил толком. Отрежу ему ногу по колено, вдруг поможет. Дам ему опиума, сердце у него вроде крепкое, на здоровье не жаловался, должен выдержать. И солдату вашему я немного капель опиумных дам. Будет после них спать как младенец, и наплевать, что нет ни соломы колючей, ни матраса мягкого. Тоже мне еще, черномазый, а ведет себя будто неженка городская.
