«Свободный день», – гласит объявление на стенде с расписанием. Из разговора во время завтрака узнаю, что занятия отменили из-за того, что сегодня весь старший состав Корпуса задействован в тренировочном бою на поверхности.

Поверхность.

Это слово пробегает мурашками по спине. Может быть, скоро, совсем скоро я окажусь там. Альма говорила, что финальное испытание, которое определяет выпускную оценку отряда, проходит на поверхности. До нашего выпуска осталось всего три месяца.

Три месяца – это совсем немного. И это целая вечность.

Виктор вовремя напомнил мне, что я не привыкла сдаваться. Мысль покинуть Корпус была малодушной, и я должна сделать все, чтобы от нее избавиться. Есть множество причин пройти этот путь до конца: отряд, который поверил в меня, Кондор, который тоже поверил в меня, Берт, который зашел слишком далеко, пытаясь меня защитить… Забавно, насколько причины остаться в Корпусе сходны с причинами того, почему мне хотелось его покинуть.

Все зависит от угла зрения.

А еще есть последняя просьба Гаспара, о которой мне должен был напоминать гепард. Наверное, я слишком давно не надевала боевую форму.

Привыкнуть к рендеру, научиться стрелять хотя бы сносно, пройти выпускные испытания, не отправив отряд на Второй круг, получить распределение в отряд зачистки… Об этом говорила Солара и шептал мне на ухо Берт, именно это подразумевал Виктор, напоминая, что я никогда не опускаю руки. Вот только ни Виктор, ни Берт, ни Солара не знают, что моя роль предопределена. Я должна пойти в числе первых, как разведчик-диверсант. Та к решил Стратег. Человек, которому не способен перечить даже Министр. Он взялся за мою подготовку и не отказался от этой затеи, даже когда увидел, какие у меня проблемы со стрельбой, – а это значит, что я в любом случае пойду как диверсант. Других вариантов нет. Об отряде зачистки, для зачисления в состав которого нет необходимости в Подтверждении, можно даже и не думать.

Будь что будет. Виктор помог мне понять, что я не могу просто взять и все бросить. Пока что подходит и этот план. Привыкнуть к рендеру, научиться стрелять…

Нужно хотя бы попытаться. Я должна попытаться.

Я понимаю, что вышла к Просвету, когда на моем пути возникает знакомая решетчатая дверь со считывателем. Секундное размышление – и я открываю дверь с помощью браслета. «Свободный день». Можно позволить себе прогуляться.

На всех уровнях Корпуса многолюдно. Капралы, командоры, седовласая Справедливость и ее Помощники… Опершись на перила, я наблюдаю за последними приготовлениями. Повсюду профайлеры – видимо, перед отправкой на поверхность проводилась какая-то проверка. С каждым днем обучения в Корпусе встречаю их все чаще. Последняя тренировка в Большом зале прошла в присутствии трех наблюдателей в белых одеждах. Они всегда где-то рядом и в столовой, и во время тренировок… Не удивлюсь, если однажды обнаружу профайлера на диване в общей комнате нашей казармы, выйдя ночью попить воды… хотя нет, пожалуй, я сделаю все, чтобы оказаться как можно дальше от профа. Несмотря на то, что Виктор помог мне освободиться от внутренней отравы, я все равно стараюсь во время занятий сохранять с ними дистанцию, избегать седовласых. Мало ли что. Не горю желанием еще раз увидеть изолятор Справедливости.

Короткий звуковой сигнал: пора идти наверх. Уровни Корпуса пустеют, словно по волшебству. И только профайлеры не торопятся – им незачем. В двадцати метрах от меня стоит небольшая группа профов. От нее отделяется девушка и проходит к перилам. У меня внутри все замирает. Расстояние не мешает мне ее узнать.

Она присутствовала на моем вступительном тесте.

– Всегда было интересно, что творится у них в голове, – вдруг раздается рядом голос Кондора, и я чуть не подпрыгиваю на месте от неожиданности. – Это Агата, кстати, – кивает он на профайлера, и мой взгляд возвращается к девушке с седыми волосами.

– Это она решила направить меня прямиком в курсанты, – зачем-то говорю я Кондору, который становится рядом, опираясь на перила.

– Сочувствую, – хмыкает он. И продолжает: – Не хотел бы я оказаться с ней за одним столом. Агата сильная. Видел как-то допрос одного сомнительного паренька – так она его наизнанку вывернула. Ревел, как младенец, успокоить не могли.

Я невольно вздрагиваю. Со дня собеседования со мной по поводу приема в Корпус прошло уже несколько месяцев, но воспоминания о том дне не тускнеют нисколько. Агата видела меня, и где-то в глубине ее памяти осталось мое отражение, знание о том, каково это – быть мной.

Но Агата из моего воспоминания совсем другая. Она пустая, в ее глазах нет жизни. Девушка, которая сейчас стоит у перил, выглядит всего лишь отстраненной. На ней длинный, слишком большой для нее, пушистый белоснежный свитер. Седые распущенные волосы крупными волнами обрамляют ее лицо, Агата смотрит куда-то вверх, запрокинув голову и даже приоткрыв рот.

И правда, что творится у нее в голове?

Проследив за взглядом Агаты, я понимаю, что она смотрит на потолок Просвета, закрытый сегодня щитом. Невольно вздыхаю.

Потерпи, Арника. Всего три месяца – и увидишь небо. Чем не еще одна причина задержаться в Корпусе?

Зачем вообще потребовалось делать этот прозрачный потолок, если его почти все время держат закрытым?

– Потому что мы делаем вид, что никого нет дома. На всякий случай, – говорит Кондор, когда я произношу вслух свой вопрос.

Я замечаю, что это «окно в небо» делает наш бункер уязвимым, и Кондор со смехом говорит, что мое обучение в Корпусе дает о себе знать.

– Но ты ошибаешься, – продолжает он. – Согласно техническим описаниям бункера, купол Про све та, наоборот, чуть ли не самая прочная его часть. – Запрокинув голову, он смотрит туда же, куда и я. – Над ним работали несколько лет, представляешь?… Те, кто его создал… Они просто не могли позволить себе расстаться с небом, – прибавляет Кондор непривычно мягким голосом. – А вот мне пришлось, – не сводя взгляда с потолка, заканчивает он на выдохе, едва слышно, и я вспоминаю, что говорил мне Виктор.

Кондор – бывший летчик, птица, вырванная из своей стихии. Вот откуда такая тоска в его взгляде, устремленном вверх.

– Вы же сегодня могли пойти наверх, вместе с остальными, – говорю я и тут же осознаю, что говорю со Стратегом. – Ведь вы можете увидеть небо в любое время, разве нет? – Поворачиваюсь к Кондору лицом. – Вам же не требуется разрешение, чтобы выйти на поверхность.

Кондор опускает голову, переводя взгляд на меня. Он смотрит так, словно не может сообразить, кто перед ним, словно впервые меня видит.

– Это не мое небо, – медленно говорит он, и странная жалость проскальзывает в его взгляде. – Мое небо было синим. Синим и… – Его глаза вновь возвращаются к потолку Просвета, – бесконечно прекрасным.

Я застываю. Любые слова сейчас будут лишними. Но Кондор сам нарушает затянувшуюся паузу.

– А ведь ты тогда угадала про тюрьму, пташка, – говорит он, по-прежнему глядя вверх. – Хочешь знать, как я там оказался? Семь лет в антитеррористическом отряде, помнишь? – Дождавшись моего кивка, он продолжает: – На очередное задание нас отправили с заведомо ложной информацией. Едва выкарабкались, двое тяжело раненных, один позже умер в больнице. Поэтому я нашел того, кто отвечал за эту операцию, и мы… обстоятельно побеседовали. Кажется, мои манеры пришлись ему не по душе, а сотрясение и сломанные ребра испортили весь отпуск; он воспользовался связями, и против меня шустро сфабриковали какое-то дело, настолько нелепое, что… – Кондор разводит руками. – И что ты думаешь? Я рисковал жизнью ради блага Арголиса, и меня же упрятали в тюрьму, на каких-то полтора года, но все же… Это как пощечину получить! – сердито восклицает он. – И вроде не больно, но чувствуешь себя при этом паршиво.

– Вы же могли рассказать правду, – осторожно замечаю я.

– А еще я мог шантажировать мое руководство, которое с такой легкостью закрыло глаза на случившееся, и мы бы все пошли ко дну с этим кораблем, – криво ухмыляется Кондор. – Да после семи лет работы с засекреченной информацией я мог шантажировать кого угодно, но знаешь что? Мне это было уже не интересно. Я… разочаровался. Поэтому когда ко мне в тюрьму пришел человек и предложил освободить меня, вернуть в отряд, я отказался, сказал, сами разгребайте все это дерьмо, с меня хватит, мне и за решеткой неплохо, а сам спать почти не мог! – Он хмыкает. – Тесная камера, в которой даже окон не было – и это после бескрайнего неба… Было тяжело. Казалось, что стены сжимаются вокруг меня, что не хватает воздуха. – Кондор передергивает плечами. – Не самые приятные ощущения. Мне и здесь-то тошно просто потому, что тут слишком тесно… Я помню тот день, когда вышел из тюрьмы и снова мог дышать свободно… Я понятия не имел, что со мной будет дальше.

– И что же было дальше? – спрашиваю я и тут же жалею об этом, потому что Кондор напрягается.

– Эпидемия, – отвечает он ровным голосом. На его скулах на мгновение проступают желваки. – В тот же день, когда меня выпустили, вирус, созданный Турром, поразил первых детей. Отряд не справился. Не смог предотвратить угрозу, не смог остановить распространение… Оказывается, когда я отказался к ним вернуться, половина моих ребят сделала то же самое. Иногда я думаю, что бы было, если бы я согласился, если бы наш отряд остался в прежнем составе, может, мы бы смогли не допустить этот кошмар, устроенный Турром… – Кондору не удается подавить тяжелый вздох. – Выйдя из тюрьмы, я был свободен всего семь дней, но это была совсем невкусная свобода. Город был охвачен паникой, вирус распространялся стремительно. Здоровых детей изолировали в научном центре, там же велись разработки вакцины… А у того парня, который погиб на задании, осталась жена с ребенком. Ребенок был уже заражен, но еще держался. Я хотел помочь, отправился в научный центр, чтобы узнать, нет ли у них хотя бы пробного варианта вакцины… Там меня и застала новость о том, что на Арголис совершено нападение. Пришлось взяться за привычное дело, и мы с Министром разработали план эвакуации.

Кондор не просто Носитель Знания. И не просто Стратег – он тот, кто привел нас сюда. Вот почему его мнение так важно. Остается только один вопрос. И я его задаю:

– Откуда вы знали про это место?

– Уже бывал здесь прежде, – хрипло произносит Кондор, и я понимаю: вот оно, самое болезненное воспоминание. Но его лицо вдруг озаряется. – Кондор – это ведь даже не имя, – продолжает он после небольшой паузы, и я успеваю заметить на его лице мгновенную улыбку. – Это мой позывной. Я был даже младше тебя, когда отношения между Арголисом и Турром испортились окончательно. Мы знали, что война близко, и готовились к ней. Наши ученые совершенствовали имевшуюся технику, пытались изобретать новое оружие… Турр делал то же самое. А я увидел, как собирают один из экспериментальных истребителей, и понял: хочу летать. – Он вновь улыбается своему воспоминанию. – И пошел в летчики. Нас готовили быстро – война стояла на пороге, да и немного нас было, даже двух десятков не набралось бы, но больше и не требовалось. И я летал на том истребителе, – голос Кондора становится прерывистым, – столько летал… Он был совсем небольшой, но такой быстрый, такой маневренный и послушный…

Он замолкает. Взгляд его все еще прикован к потолку Просвета, но я знаю, что сейчас он видит нечто другое.

– И бесконечная небесная синева… – говорит Кондор, и странная в своей безмятежности улыбка застывает на его лице. – Настоящая эйфория, которая стала неотъемлемой частью моей жизни… Впрочем, полет и был моей жизнью. Все, кроме неба, утратило свое значение. Все, – он закрывает глаза, – даже начало войны.

Он опускает голову, его глаза все еще остаются закрытыми.

– Мы совершили всего девять боевых вылетов. У Турра самолетов было раза в три больше, но все – восстановленное старье, с нашими им было не сравниться… А потом погиб Терраполис, и… все сравнения потеряли смысл. А я потерял свое небо, – хрипло говорит он, и его голос наполнен страданием.

В Школе, на уроках истории, нам описывали последний день той войны между Арголисом и Турром. День гибели Терраполиса. Все началось с того, что исчез канал связи между городами. Последнее сообщение, которое и перегрузило систему связи, уничтожив ее, содержало вирусную программу. Эта программа подняла заграждения вокруг города и активировала все защитные экраны и фильтры. Когда до Арголиса добралась Волна, мы об этом даже не узнали. Наш город оказался полностью заблокирован на двое суток, отключить защиту не получалось, и сначала все подумали, что это атака Турра. Но потом удалось ненадолго восстановить связь с Турром, и оказалось, что у них происходило то же самое.

А на следующий день небо окрасилось в красный цвет и воздух стал ядовитым. Но мы были защищены и поэтому выжили.

Погибая, Терраполис спас всех нас.

– Когда шла война, – снова заговаривает Кондор, – наверное, я даже не осознавал, что происходит. Я был счастлив, потому что мог летать. Стреляли в меня – я стрелял в ответ. У Турра были неповоротливые самолеты, легкая добыча. Многие пилоты успевали катапультироваться… Воздушные поединки напоминали игру. А когда небо покраснело, ни один самолет больше не смог подняться в воздух. Двигатели стали глохнуть из-за процина, который, как оказалось, вступает в реакцию с топливом. С наземным транспортом было то же самое, поэтому для того, чтобы тогда добраться до Терраполиса, нам пришлось собрать все, что ездило на электричестве. Мы выдвинулись, как только удалось вернуть контроль над защитной системой города, нам предстояло выяснить, что произошло… Уже на подходе к городу мы встретили колонну из Турра, солдат, с которыми еще вчера воевали. То, что мы увидели в Терраполисе… После этого ни о какой войне не могло и речи идти. Сожалеть, что мы натворили, было поздно. Целый город погиб. Мужчины, женщины, дети – Волна никого не пощадила. Вся восточная часть Терраполиса, где находилась электростанция, снабжавшая город энергией, была разрушена полностью. Когда все рабочие погибли, производственный процесс остался без контроля, станция взорвалась, а использовавшийся экспериментальный источник энергии навсегда отравил воздух. Несколько тысяч тел оставалось под завалами… Мы их не стали разбирать, это было опасно из-за смертельной концентрации процина там… Но остальные… Взгляд Кондора – застывший, невидящий.

– В тот день был какой-то праздник, и Луч собрал почти всех жителей города. Это центральный проспект Терраполиса, широкая и бесконечно длинная улица. Там мы их и нашли. Мы должны были что-то сделать с умершими, нельзя было оставить их тела так, без погребения, это не по-людски… Но что мы могли поделать с тремя миллионами мертвых тел? Мы не могли все бросить, оставить их гнить, но и похоронить как полагается тоже не могли…

– Хватит, – выдыхаю я.

Он должен замолчать. Он должен замолчать сейчас же.

Но он меня не слышит. Сейчас он там, наверху.

– И мы… сжигали их. Но были люди, которые не пошли на праздник, остались дома, где их и застала Волна, а здесь такие высокие дома, каждого мертвеца на улицу не вытащишь… – Кондор запинается, и странное, неуместное удивление отражается на его лице, когда он продолжает: – Мы ходили по домам с биосканерами и тех, кого находили, сжигали в собственной ванне, это было единственное…

– Хватит! – в ужасе кричу я, и Кондор замолкает, но уже слишком поздно.

– Это было единственное… что мы могли сделать… для них… – едва слышно заканчивает за него женский голос.

В метре от него стоит Агата.

– Они страдали, – говорит Кондор безжизненно. – Положение тел… оно говорило…

– Что смерть была мучительной, – голос Агаты становится громче. – Арника, отойди…

– …как можно дальше, – заканчивает фразу Кондор внезапно севшим голосом. – Иначе она зацепится за нас обоих. А я-то думаю, чего это меня на такие откровения потянуло…

Мне удается сделать лишь пару шагов. Странное оцепенение сковывает тело.

Кондор поворачивается к Агате, шагает в ее сторону, но девушка резко отшатывается от него, отступая назад.

– Все мертвы… все они мертвы… – сбивчиво бормочет она, запустив пальцы в волосы. – За что?.. И я мог быть среди них… мы тоже могли погибнуть, мы все могли погибнуть… И некому было бы сжечь нас… некому… некому… никого не осталось… – Агата хватает воздух ртом, ее полный ужаса взгляд мечется из стороны в сторону, словно она не может понять, что происходит.

– Она не отпускает меня, – голос Кондора едва слышен. – Она держит слишком сильно…

На последней фразе тихие голоса Кондора и Агаты сливаются.

Я пытаюсь сосредоточиться, лихорадочно соображая, чем могу помочь Кондору, помочь им обоим… Можно попробовать ударом лишить сознания одного из них, но вдруг будет только хуже? Что делать?! Оглядываюсь по сторонам, но Просвет пуст. Здесь только мы трое. Некому прийти на помощь.

– Никто не заслужил такой смерти… Никто! – Лицо Агаты застывает. – Ребенок… Девочка… Девочка на руках солдата из Турра… Тоже летчик, я сбил его самолет, вот ирония… Он плачет… плачет… говорит, что должен был погибнуть вместе со своим самолетом… лишь бы не видеть… не видеть… – Она мотает головой, задыхаясь. – Не видеть! – отчаянно восклицает Агата, делая шаг назад.

Глубокий вдох. Ее взгляд застывает. Она высвобождает дрожащие пальцы из спутанных волос, опускает руки ниже, будто собираясь закрыть уши. Мгновение – и руки со скрюченными пальцами рассекают воздух, падая вниз, а лицо искажает страшная гримаса.

Агата кричит, и этот крик пронзает меня насквозь. Мне кажется, что я перестаю существовать на те мгновения, пока резкий звук ее голоса звенит в моих ушах, я растворяюсь в моих самых страшных воспоминаниях. Все, что терзает Агату, весь ужас увиденного ею выплескивается в этом крике, и этот ужас созвучен ужасу, застывшему внутри меня, похороненному глубоко в памяти. Я возвращаюсь к Гаспару, который вновь и вновь умирает у меня на глазах, и получаю освобождение лишь тогда, когда крик сменяется хрипом: захлебнувшись воздухом на вдохе, Агата падает как подкошенная, и Кондор едва успевает подхватить ее.

– Нет, нет, нет, – бормочет он, с ужасом глядя на девушку у себя на руках, – только не это… Кричи, – хлопает он ее ладонью по щеке, – пожалуйста, ты должна кричать… – Кондор поднимает голову, и, видя его лицо, я понимаю, что его страх вызван уже не воспоминаниями, а тем, что происходит сейчас. – Она должна кричать! Если кричишь – не так больно… Только так она может пережить то, что видит, освободиться… – Он вздрагивает, запнувшись, и страх сменяется выражением детской растерянности. – Мы… сделали это с ними… мы почти сделали это с собой… – произносят они с Агатой вместе, после чего девушку охватывает сильная дрожь, а Кондор вновь поворачивается ко мне. Его лицо в слезах. – Она застряла в моем воспоминании, – говорит он севшим голосом. – Она не справится. Я… убиваю ее.

– Они горят… – Агата задыхается, произносить слова ей все труднее. – Они горят… Я вижу, как они горят, десятки, сотни тел, их так много… на мне фильтр от процина, я не могу, не могу чувствовать этот запах, но я чувствую его… И звук… треск… шипение… Я не могу, не могу…

– ЗАТКНИСЬ! – кричу я во всю силу легких, надеясь на чудо.

И это помогает – и Кондор и Агата смотрят на меня одинаково ошеломленно.

– Что ты себе…

Единственный шанс спасти их, спасти обоих. Почему-то я знаю, что, если сейчас по вине Кондора Агата погибнет, это его уничтожит. Он просто не сможет идти дальше.

– Небо, Кондор, – мой голос охрип. – Покажи ей свое небо.

Агата замирает на вдохе. Ее взгляд застывает, лицо расслабляется. Робкая, неуверенная улыбка, которая становится все шире. И это самая чистая, самая прекрасная улыбка, какую я когда-либо видела. Глаза девушки светятся счастьем. Кондор несмело улыбается ей: смотри, смотри… Агата тянется рукой к его лицу, ее ладонь касается его щеки – и тут же, спустя мгновение, безвольно соскальзывает. Девушка обмякает на руках у Кондора, который держит ее так, словно во всем мире у него не осталось никого дороже.

– Она спит, – шепчет он, продолжая улыбаться сквозь слезы, касаясь ее шеи и осторожно поправляя упавшую руку. – Она жива, просто спит. Она жива, жива… – повторяет он вновь и вновь.

Колени подгибаются, и я бессильно опускаюсь на пол. Нас окружают люди – Смотрители, медсестры…

Она жива.