Солара доходчиво и со знанием дела разъясняет принципы первой медицинской помощи; она действительно хороший лектор, но я не могу сосредоточиться на ее словах, от меня ускользает смысл.

У нас больше нет Советника Моро.

Наверное, ее судьбе можно посочувствовать, но, пожалуй, пусть этим займется кто-то другой. Я закрываю глаза – и перед моим мысленным взором предстает Моро во время нашей первой и единственной встречи. Я смотрю на нее и понимаю, что она не станет признавать своей вины.

Ведь она считает, что все сделала правильно.

И я с ужасом осознаю, что мне ясен ход ее мыслей, что теперь я могу понять ее логику.

Чем больше Смотрителей – тем больше тех, кто освобожден от службы в Корпусе. Моро ничего не пыталась сделать для того, чтобы улучшить положение Смотрителей, и правильно: пускай Смотрители будут не в чести, ведь тогда больше людей достанется Корпусу. Скорее всего, она даже полагала, что таким образом помогает Корпусу, приближает день нашего возвращения домой. Я слышала, что у нее в Арголисе остались муж и двое детей, и она хочет вернуться к ним как можно скорее, но этого недостаточно, чтобы оправдать ее, ведь и силенты, пострадавшие из-за нее, тоже были чьими-то родственниками. Тогда, в Арголисе, у них был выбор: идти или остаться – и они пошли с нами, хотя знали, какая судьба ожидает их в конце пути. Они пожертвовали собой, и Моро для себя приняла эту жертву.

Вот только она ошиблась. На самом деле не так уж и сильно Корпус нуждался в людях.

«Этот фокус с Ускорением мог бы дать нам сейчас уже Третье, даже Четвертое поколение. Поставил бы Министр всех перед фактом: нужна армия, плодитесь и размножайтесь – и была бы у меня куча штампованных солдатиков, но зачем? – сказал Кондор. И добавил: – Несколько сильных диверсионно-разведывательных отрядов порой способны сделать намного больше, чем целая армия».

Мои размышления окончательно переключаются Кондора. «Ты лжешь каждым своим шагом», – сказал он, а затем назвал это Знанием. То, как Кондор говорит, те слова, которые он использует, все это еще больше отдаляет его от Нулевого поколения, он будто бы и не принадлежит к нему вовсе. Но при этом он Стратег, самый важный человек для Корпуса. Он подарил нам шанс на возвращение домой.

«Ты лжешь». После Бунта малодушных ложь превратилась в преступление. Справедливость строго следит за любыми ее проявлениями – профайлеры необычайно чувствительны ко лжи.

А теперь Кондор говорит, что только ложь может спасти нас.

Вот он, побочный эффект Справедливости: мы привыкли, что все должно быть на поверхности. Но для того, чтобы Корпус мог выгнать захватчиков, которые засели в нашем городе, придется переступить через это, заново научиться лгать, обманывать, притворяться кем-то другим, обрести способность адаптироваться, подстраиваться под окружение, скрывая свою настоящую сущность, свои чувства и эмоции. Кондор хочет, чтобы после мобилизации я помогла ему подготовить разведчиков-диверсантов, научила их тому, что умею сама – создавать ложное представление о себе.

Но я не имею ни малейшего понятия о том, как этому можно кого-то научить.

Вечером с этими словами я и захожу в зал к Кондору. Дорогу нашла сама, и это уже маленькая победа. Кондор пристально смотрит на меня, и я не могу понять, что именно отражается на его лице.

– А как ты этому научилась? – спрашивает он наконец.

Пожимаю плечами.

– Подумай, – продолжает он. – Это умение не могло появиться из ничего. Подумай, почему тебе приходилось притворяться? От кого ты пряталась?

– Силенты, – отвечаю я немного резко. – И я не пряталась от них, я всего лишь… Все дело в том… – Судорожный вздох сдержать не удается. – В том, что, хотя собственные эмоции у них проявляются совсем слабо, силенты очень восприимчивы. Когда я была спокойна – они тоже вели себя спокойно, но если меня что-то волновало, то с ними справиться было подчас невозможно. – Я вспоминаю, как испугалась, когда это обнаружила, как подумала: может, они как профайлеры? – Не сразу, но я поняла, что силенты реагируют только на внешние, невербальные проявления эмоций – жесты, движения… и со временем я научилась… не беспокоить их. – Я вновь вздыхаю. – Но я не уверена, что смогу научить этому кого-то другого.

– Сможешь, – улыбается Кондор, – еще как сможешь. До мобилизации у тебя еще есть время, чтобы осознать свое Знание и понять, как передать его другим.

Я вздрагиваю, услышав шаги. В зале появляется незнакомый мне курсант в форме, с шестом в руках.

– Надо же тебе как-то успевать за своим отрядом, – отвечает Кондор на мой вопросительный взгляд. – Или ты думала, мы с тобой только болтать будем?

Я едва успеваю поймать шест, брошенный Кондором в мою сторону, и привычно стискиваю его в руке. По крайней мере, сейчас я точно знаю, что нужно делать.

Та к проходит неделя. Вечерами после занятий я или до отбоя просиживаю в общей комнате, выполняя просьбу Министра, или спускаюсь в зал на тренировку к Кондору… после которой все равно сижу допоздна, делая записи на видеокамеру. Сначала это дается очень тяжело, слова находятся с трудом, я говорю сбивчиво, перескакивая с одной мысли на другую, – и приходится по несколько раз перезаписывать одно и то же. Все, о чем пытаюсь рассказать, внезапно становится таким важным – каждая деталь, каждый случайно пойманный эпизод, – что я не знаю, как мне собрать все эти разрозненные фрагменты воедино.

Помощь приходит неожиданно. Солара, заглянув к нам как-то вечером, обнаруживает меня перед камерой и дает дельный совет. Теперь перед каждой записью я составляю примерный план того, о чем собираюсь говорить, и выясняется, что я могу сказать очень много. Все это время я даже не догадывалась, что обладаю самым настоящим Знанием, которое всего лишь нуждалось в оформлении.

Кажется, мне нужна еще одна нашивка голубого цвета.

А та нашивка, что уже есть на моем рукаве… Я все еще не совсем понимаю, что в итоге хочет от меня Кондор. Пока он не учит меня ничему новому, просто каждый раз приводит нового курсанта, с которым я дерусь на шестах. Иногда побеждают меня, иногда я. Но Кондор все мрачнеет, раз за разом, вне зависимости от исхода поединка, но молчит, не говоря ни слова. Наконец после очередного спарринга я не выдерживаю.

– Что не так? – спрашиваю я, подходя к Кондору.

Он качает головой:

– Все. Все не так.

– Я победила, – возражаю я. Действительно, в этот раз мне удалось одержать верх, и, как мне кажется, я не допускала каких-то грубых ошибок. Я не понимаю, чем он может быть так недоволен.

– Ты не выложилась даже наполовину, – Кондор с досадой хлопает ладонями по столу. – Сейчас твои показатели даже близко не дотягивают до того уровня, который ты продемонстрировала на вступительном испытании, удары порой слишком слабые…

– Привычка. Я слишком долго заботилась о людях, а не избивала их, – перебиваю я его. Эти слова звучат резко – прорывается наружу накопившееся в течение прошедших дней раздражение.

– Ну да. Видел я, как ты о Максе позаботилась, – голос Кондора звучит ядовито. – Вот там была скорость, была реакция…

– Стаб-конфликт, – тихо говорю я. – Это то, что он со мной сделал.

– О, нет-нет-нет, пташка, – громко говорит рассерженный Кондор, резким взмахом руки указывая в мою сторону, – даже не думай списывать все на стаб-конфликт. Никакой стаб не способен сделать тебя быстрее или сильнее, чем ты есть. Он не изменил тебя ни на йоту – всего лишь сдул с тебя шелуху…

– Так, может, в этом-то и дело? – В запале я тоже повышаю голос. – А что, если я могу быть такой, какой вы хотите меня видеть, только в стаб-конфликте, без этой, как вы говорите, шелухи? Что тогда?

Взгляд Кондора застывает.

– Вот как, – говорит он тихим, бесцветным голосом, который совершенно не вяжется с его видом. – Я понял, – коротко кивает он.

Я не понимаю, что произошло. Еще мгновение назад Кондор был рассержен, а потом словно все его эмоции выключили, и в одно мгновение он стал для меня нечитаемым.

– На сегодня ты свободна, – добавляет он так же невыразительно. – В следующий раз попробуем зайти с другой стороны.

До конца тренировки остается еще около получаса, но я решаю не упоминать об этом – и так уже достаточно наговорила.

Голос Кондора настигает меня у выхода:

– Ты кое-что упустила, – говорит он, и я замечаю мимолетную горькую улыбку на его лице. – Тест физической формы во время вступительного испытания… Ты прошла его до рендера. До стаб-конфликта.

А на следующий день отряд остался без Никопол.

Когда мы проснулись, ее вещей уже не было в казарме – собралась ночью, пока все спали. Солара обнаружила ее отсутствие уже на утреннем построении. Новость ей решилась сообщить Альма, тут же добавив, что ничего об этом не знала. Солара выглядела так, словно ей всадили нож в спину.

Во время обеда выясняется, что это действительно так. В отряде Закара и Макса освободилось место, выбыл курсант, и Никопол перевелась к ним – мы видим ее за их столом. Она что-то рассказывает, и отряд смеется вместе с ней. Со стороны кажется, словно так и должно быть, словно она всегда сидела за тем столом.

А уже вечером мы узнаем, что для того, чтобы перевод курсанта состоялся, нужно одобрение трех капралов.

И одним из тех, кто одобрил перевод Никопол, оказался Финн.

– Солара! – окликает он ее, нагоняя нас после ужина, почти у двери нашей казармы. Солара идет вместе с нами – видимо, хочет что-то сказать без посторонних. Она едва заметно вздрагивает, но продолжает идти, не оборачиваясь. – Да подожди ты, Сол!

Солара ускоряет шаг и первой проходит в общую комнату, хлопая дверью. Я захожу следом за ней. Солара стоит, не шевелясь, со стаканом воды в руке. Ее взгляд застыл на одной точке – даже тот, кто совсем не умеет читать лица, понял бы по этому взгляду, что она в отчаянии.

Мы становимся вокруг Солары, и никто не решается произнести ни слова. Я же совсем не знаю, что и сказать: мне не понятно, что такого страшного в уходе Никопол.

Тягостное молчание длится уже несколько минут, когда дверь со скрипом открывается, и на пороге в нерешительности останавливается Финн.

– Сол, надо поговорить.

– Хочешь что-то сказать – говори при них, – совершенно безэмоциональным голосом произносит Солара, все так же глядя в одну точку.

Мгновение – и она преображается, оживая. Швырнув стакан в раковину, в несколько размашистых шагов она пересекает общую комнату и, оттеснив Финна плечом, вновь с громким стуком захлопывает дверь, а затем возвращается на то же место, где стояла, и поворачивается к Финну, скрестив руки на груди.

– А ну стоять! – резким окриком останавливает она Альму и Паулу, которым уже почти удалось незамеченными прошмыгнуть в женскую часть казармы. – Или, может, им мне тоже не следует доверять? Может, я чего-то не знаю, и кто-то еще собирается уйти из моего отряда? – проговаривает она, зло прищурившись.

– Сол, дай мне… – Финну явно неловко говорить в нашем присутствии, и Солара это прекрасно понимает.

– Ты знал, – в ее голосе звучит ярость. – Ты знал, что Никопол подала прошение о переводе, что она хочет уйти – и ты не сказал мне ни слова!

– Я не мог… – Финн пытается что-то сказать, но Солара вновь перебивает его:

– О, конечно, зато ты смог одобрить ее перевод, – она еще сильнее повышает голос.

– Я пытался помочь тебе! – Финн тоже начинает горячиться.

– Помочь?! – с негодованием восклицает Солара. – Ты это так называешь?

– Дай мне хоть слово сказать! – Финн почти срывается на крик. Солара стискивает зубы, и он уже спокойнее говорит: – Так будет лучше и для тебя, и для твоего отряда. Никопол явно… не вписалась. Позже у тебя с ней возникли бы проблемы, а так…

– Спасибо за помощь, Финн, – говорит Солара, коротко кивая. Ее голос дрожит от сдерживаемых слез. – Большое спасибо. Ты уничтожил мою репутацию одного из лучших капралов – ты хоть понимаешь это?! Ты… ты знал, как репутация важна для меня, как я старалась все это время… И кто я теперь? Командир, от которого курсант сбежал, не проведя и месяца в его отряде. Такого еще не было. Спасибо, Финн.

– Так будет лучше, – замечает Финн, но голос его звучит уже менее уверенно.

– Когда ты узнал? – спрашивает Солара, пристально глядя ему в глаза. – Финн, как давно ты об этом знал? Два дня, три? Неделю?

Он отводит взгляд.

– Уходи, – голос Солары едва слышен. Финн не двигается, он выглядит потерянным. Он хочет что-то сказать, но Солара кричит так, что закладывает уши: – Убирайся!

Солара разбита. Через пару минут после того, как Финн уходит, она буквально вылетает из общей комнаты, так ничего нам и не сказав.

– Что будем делать? – робким голосом произносит Риц, нарушая молчание.

– А что мы можем сделать? – Клод выглядит мрачнее тучи. – Нико нам не вернуть.

– Да и не особо хочется, – говорит Паула, обнимая его. – А Солару жалко.

– От нее раньше курсанты не уходили? – интересуюсь я.

Паула качает головой:

– Переводы вообще для Корпуса редкость, их за все время по пальцам сосчитать можно. Это сложно – должно быть свободное место в одном из отрядов, капрал должен посчитать пожелавшего перевестись к нему в отряд курсанта хорошим приобретением, также перевод должны одобрить еще два капрала. Да и переводятся в основном уже ближе к концу обучения, когда понятно, какой отряд что из себя представляет…

– Когда уже ясно, кто пойдет на Второй круг, – резко заканчивает Юн, посмотрев на меня. – Уходят только из таких отрядов.