Но.

Спустя некоторое время, побывав на Памире, г-жа Головина со спутниками вновь (31 августа) проезжала через Андижан и была поражена. «Не то видели мы впоследствии, на обратном пути в Россию в конце августа, — сообщает она. — Теперь пренебрежительное отношение к русским било в глаза. Не солдаты уже обижали сартов, а сарт при нас криком бранил солдата дураком за то, что тот слишком, по его мнению, близко подошел к очагу, на котором он варил свой „палау“, и солдат молча отошел от него. Дороги русским не уступал никто, и мне пришлось заметить, что при проезде по сартскому базарчику военного губернатора ни один сарт не поклонился, никто не встал не только из сидевших, но даже из лежавших. Смотрели на него во все глаза, но принять более почтительной позы не захотел никто, хотя весь город, несомненно, знает губернатора в лицо. Это, конечно, мелочь, но она характерна». Аналогичная информация поступала и в канцелярию генерал-губернатора. «С месяц тому, — докладывал чиновник из Хорезма, — в пределах Хивинского ханства самые разговоры о дукчи-ишане разгонялись палками. Нынче же вслух говорят, что дукчи-ишан мог бы нанести русскому владычеству в Туркестане серьезный ущерб, если бы умело взялся за дело… Дело, начатое Мадали, еще не кончено и может снова разразиться». Говорили также, — это уже в Маргелане, где в июне муллы предали «обманщика и волхва» проклятию, — что святой человек «обманул неверных, притворился мертвым, и уже собирает новые силы для нового нападения на русских», а среди киргизов шли разговоры, «что, конечно, ишан-колыбельщик сделал ошибку, не оповестив все соседние области, и что если он вернется, теперь горные киргизы наверное примкнут к его делу». Судя по сохранившейся переписке, которая достаточно обильна, на требование канцелярии объяснить причины таких перемен местное начальство, даже служившее в Азии много лет, ответить то ли не смогло, то ли побоялось.

А между тем умным людям, не обремененным условностями официозных доктрин, многое было ясно. В своем дневнике, через пару лет вышедшем книгой, Юлия Дмитриевна не раз и не два задавшись сим проклятым вопросом, пришла в итоге к выводу, что «как известно, все смертные приговоры, за исключением 18, были заменены каторгой. Из кишлаков уничтожены лишь два, один близ лагеря и другой — в котором жил ишан и собирал своих приверженцев, прочие же пощадили. Миллионная контрибуция была сбавлена до 250 тысяч. Все это равнялось почти помилованию и тем более подчеркнутому, что являлось не с течением времени, а почти тотчас, вслед за беспорядками, со странной поспешностью. Непонятно было азиату (подчеркнуто Ю.Г.) такое гуманное к нему отношение, и он приписал его слабости: его, значит, боятся тронуть, а слабого врага он презирает. Приходится сознаться, что дело ишана не прошло даром. Не пользуются здесь теперь русские популярностью, а еще недавно, по словам людей, поживших в крае, к нам относились с доверием и уважением, а если нужно, то и с почтительным страхом».

Такое вот мнение, начисто, согласен, лишенное какой бы то ни было политической корректности. Женская логика, чего уж. Однако, с другой стороны, не секрет, что умные женщины частенько умеют зрить в корень…