День 6
Понедельник 28 ноября

Анника стояла в прихожей, когда зазвонил стационарный телефон. Она замерла с рукой на дверной ручке и прислушалась в направлении спальни.

– Мы разве никуда не идем, мама?

Она почувствовала, как дети перестали суетиться около ее ног, они уже начали потеть в своей уличной одежде. Почему он всегда ждал так долго, прежде чем ответить?

Второй сигнал.

– Да нет, идем, конечно, совсем скоро…

Может, речь шла о какой-то хорошо отработанной стратегии ведения переговоров с похитителями: подождать по меньшей мере до третьего сигнала и только потом поднимать трубку, тогда сумма выкупа уменьшится и события пойдут быстрее?

– Нам же в бассейн сегодня, мама, разве не надо взять с собой купальные принадлежности?

Черт. Тренировка по плаванию. Она отпустила дверную ручку.

И тогда он прозвучал, третий звонок.

– Само собой, – сказала она и поспешила назад в детскую комнату, разворошила белье в гардеробе Эллен и нашла купальник среди чулок.

Четвертый сигнал. Халениус ответил. Анника замерла посередине комнаты и вся обратилась в слух.

Она плохо спала ночью, что было непривычно и не прошло для нее даром. Она просыпалась несколько раз, ходила к детям, сидела неподвижно в темноте и прислушивалась к их дыханию, потом еще, примостившись у окна в гостиной, пыталась найти на небе известные всем звезды и созвездия. Но без успеха. Усталость волнами накатывала на нее, затуманивая сознание.

– Можно я возьму этот мешок, мама?

Дочь нашла пластиковый пакет из «Консум Родхусета». Она стояла потная и до ужаса деловая перед ней, маленький педант в плане времени, ненавидевшая опаздывать. Калле нетерпеливо пинал ногой двери лифта на лестничной площадке.

– Конечно, – ответила Анника и сунула в мешок купальник и первое попавшееся под руку полотенце из ванной, лелея надежду, что оно не испачкано менструальной кровью и что на дне пластикового мешка не было никаких липких остатков еды.

Халениус тихо говорил по-английски по телефону, когда она покидала квартиру.

На улице ее встретил ужасно унылый и серый день. Снег на тротуарах спрессовался в лед, но большинство владельцев магазинов на Хантверкаргатан по собственной инициативе удалили его и кое-где посыпали песком, что сделало пешие прогулки чуть менее опасными для жизни.

– У нас география сегодня, – сообщил Калле. – Ты знаешь, что Стокгольм находится на пятьдесят девятом градусе северной широты и восемнадцатом восточной долготы?

– Все правильно, – подтвердила Анника. – На одной параллели с Аляской. А почему тогда климат лучше здесь?

– Гольфстрим! – сказал мальчик и прыгнул обеими ногами в снежное месиво.

Либой располагался на нулевой широте. Там обещали 38 градусов сегодня, это Анника посмотрела в Интернете во время бессонной ночи.

Анника крепко держала детей за руки, когда переходила улицы. Их путь все время лежал вверх, а навстречу дул сильный ветер. Когда они подошли к школьной калитке, она присела и притянула детей к себе. Смущенный Калле попробовал сопротивляться, но она крепко держала его.

– Если кто-то спросит о папе, вы не обязаны отвечать, – сказала она. – Если захотите рассказать, можете, конечно, это сделать, но вовсе не обязательно. О’кей?

Калле освободился от нее, но Эллен заключила в объятия. Анника вытянула шею, чтобы не потерять детей из вида, когда они протискивались в здание школы вместе с другими детьми, но перед самой дверью оба затерялись среди леса из вязаных шапочек и рюкзаков. Взгляды других родителей не задерживались на ней, задевали вскользь, словно ветер.

Она бегом вернулась назад на Агнегатан. Лифт был занят, поэтому ей пришлось воспользоваться лестницей, и она вошла в квартиру, судорожно хватая ртом воздух. Халениус сидел у письменного стола в спальне, с наушником в ухе и смотрел куда-то вдаль. Когда Анника вошла в комнату, он кликнул по экрану, вытащил провод из уха и повернулся к ней. Она, тяжело дыша, опустилась на кровать и впилась взглядом в его серьезное лицо.

– Они готовы уменьшить сумму выкупа, – сообщил Халениус. – А это уже определенно прорыв.

Анника закрыла глаза.

– Он жив?

– Они не дали никакого proof of life.

Она завалилась назад и приземлилась спиной на подушки. Потолок парил над ней, серый от проникавшего снаружи света. Было просто замечательно лежать так, болтая ногами на краю постели, и слушать дыхание своего дома.

Когда они занимались любовью в последний раз? Само собой, все ведь происходило в этой кровати, авантюры в душе, на диване и на кухонном столе принадлежали далекому прошлому.

– Ты должна разузнать, как можно переправить приличную денежную сумму в банк Найроби, – сказал Халениус. – И я думаю, тебе надо сделать это сегодня.

Она слегка приподняла голову и вопросительно посмотрела на него.

– Немецкий, румынский и испанский переговорщики говорят, что они близки к соглашению. Все быстро пошло вперед, но не абсурдно быстро.

Анника села снова.

– Обычно это занимает от шести до шестидесяти дней, – повторила она его собственные слова.

Халениус посмотрел на нее, словно было важно, что она услышала сказанное им когда-то и запомнила.

– Суммы во всех других случаях находятся в окрестностях миллиона долларов, – сообщил он. – Нам, конечно, не удастся опуститься ниже.

– По-твоему, это мужчина с видео? Кто звонит и ведет переговоры?

– Янки проанализировали голоса каким-то цифровым способом. По их мнению, они совпадают.

– И какую технику они используют?

Халениус приподнял брови.

– Ты меня об этом спрашиваешь?

– Почему он тогда не говорит по-английски в фильмах?

Халениус поднялся и отошел к оконной нише, где поместил небольшой лазерный принтер.

– Разговор получился достаточно коротким, – сказал он. – Девять с половиной минут. Я перевел и распечатал его. Хочешь почитать?

Халениус протянул ей распечатку на двух неполных листах формата А4. Она покачала головой. Он положил бумаги на письменный стол и сел на свое место снова.

Анника смотрела в окно поверх верхушек деревьев.

– Англичанка мертва, – сказала она. – Француз мертв. Румын, испанец и немка ведут переговоры, подобно нам. Но был ведь еще один, датчанин?

– Датчане ведут переговоры, они находятся на той же самой стадии, что и мы.

Халениус выглядел подавленным сегодня, более уставшим, чем обычно. Ему удалось провести слишком мало часов дома этой ночью, и сейчас, кроме того, приходилось спать одному. Его подруга ведь уехала в Южную Африку. Пожалуй, ему стоило труда заснуть, когда она не лежала рядом. Наверное, он переместился на ее половину кровати и на время присвоил одеяло и подушки, хранившие ее запахи и отдельные волоски со всех частей тела. Скорее всего, они занимались любовью каждую ночь или, пожалуй, по утрам. Возможно, его физическое состояние оставляло желать лучшего, если он не получал свою порцию любви перед началом дня.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

Халениус удивленно посмотрел на нее.

– Хорошо, – ответил он. – Просто хорошо. А ты сама?

У нее появилось ощущение, что кровать качается под ней.

– Банк открылся, – сказала она, пошла в гостиную и упаковала видеокамеру и треногу.

Она не записалась на консультацию заранее, из-за чего дамочка из отдела обслуживания клиентов Хандельсбанка нахмурила брови при ее появлении. Аннике пришлось стоять и ждать, пока та прогулялась по сотрудникам с целью выяснить, не сжалится ли кто-нибудь над ней, хотя ей вряд ли стоило большого труда решить данную задачу, поскольку Анника оказалась единственным клиентом в зале. Она потрогала свою видеокамеру и снова обратила внимание на то, как осторожно двигались все сотрудники, как тускло поблескивали их драгоценности и как сразу же бросались в глаза все недостатки: складки со стороны спины на рубашках, спущенные петли на чулках. Мужчины с усталыми глазами, обслуживавшего ее в последний раз, нигде не было видно. Ее вопросы, пожалуй, настолько достали его, что он слег с тяжелым недугом. Пожалуй, впал в глубокую депрессию из-за того, с каким нежеланием она реагировала на все его предложения.

У Анники болели ноги от усталости, она топталась на месте, пытаясь избавиться от неприятного ощущения.

Взявшая на себя заботу о ней женщина появилась снова и жестом подозвала ее к себе. А потом ей пришлось прошествовать через все помещение, чтобы добраться до угла, где сидел другой усталый мужчина в очках в металлической оправе за не слишком хорошо прибранным столом. Он был моложе своего коллеги, с которым она общалась в пятницу.

– Не обращай на это внимания, – сказала Анника и установила треногу рядом со стулом для посетителей. Она закрепила на ней камеру, направила ее на ошарашенного банковского служащего и включила запись.

– Ну? – спросил он. – И в чем дело?

Анника села напротив него.

– Я просто хочу быть уверена, что ничего не забуду, – сказала она. – У тебя же нет возражений, не так ли?

Мужчина бесстрастно посмотрел на нее.

– Не разрешается делать звуко– и видеозапись здесь, внутри, ни при каких условиях. Убери ее. О’кей?

Анника вздохнула, поднялась снова, демонтировала камеру с треноги и убрала ее в свою сумку.

– Мне, пожалуй, придется отправить деньги в Найроби, – сказала она. – Я хотела бы знать, как это происходит?

– В Найроби? В Кении?

– А разве есть где-то еще?

Анника наклонилась вперед к очкарику и понизила голос:

– Либо я закрываю мой счет в Хандельсбанке, либо ты отвечаешь на мои вопросы. О’кей?

Мужчина сделал глубокий вдох и кликнул по экрану компьютера.

– В любом случае мне придется спрашивать, – сказал он. – В зависимости от размера суммы все данные должны пойти в шведский налоговый департамент. Тогда заполняется код, соответствующий типу платежа, который ты собираешься делать, например импорт чего-то. Если он не указан, платеж сделать невозможно. С этим кодом потом данные автоматически поступают к налоговикам при осуществлении платежа…

Она откинулась на спинку стула, внезапно почувствовав себя совершенно измотанной.

– Расскажи просто, как все происходит, – попросила она.

– Тебе необходим IBAN-номер или SWIFT-адрес банка, куда должны прийти деньги, и счет, конечно.

– Счет? Банка в Найроби?

– Ты, естественно, можешь отправить деньги, кому хочешь, при условии, что код заполняется правильно. Деньги посылаются как заграничный платеж. Обычная транзакция занимает три дня и стоит сто пятьдесят – двести крон. Срочная – один день, но она дороже.

– Сколько я могу послать?

Он улыбнулся кисло.

– Все зависит, естественно, от того, какими средствами ты располагаешь.

Она наклонилась вперед снова и положила свое водительское удостоверение перед носом банковского служащего.

– Я хочу перевести деньги в Найроби, но у меня нет счета ни в одном из тамошних банков. И в Найроби я хочу иметь доступ к ним сразу же, в американской валюте, мелкими купюрами.

Мужчина набрал ее персональный код на своем компьютере и моргнул глазами несколько раз, вероятно не готовый увидеть такую сумму. Деньги Шюмана пришли туда утром, а значит, там сейчас находилось почти девять с половиной миллионов крон.

– И ты хочешь послать их в Кению? Всю сумму?

– Сколько это будет в долларах? – спросила она.

– Американских? Девять миллионов четыреста пятьдесят две тысячи восемьсот девяносто шведских крон, включая начисленные проценты…

Он забарабанил по клавиатуре.

– Один миллион четыреста девяносто четыре тысячи триста четырнадцать долларов и восемьдесят центов. Если ты будешь покупать доллары по сегодняшнему курсу, шесть крон и тридцать три эре.

Почти полтора миллиона. У нее закружилась голова.

– Но если у меня нет никакого банковского счета в Кении, как я заберу деньги там? А вы не можете переслать их в какое-то другое место, в офис Western Union, например?

– Нельзя отправить деньги из Хандельсбанка в Western Union в Кении. Если тебе надо отправить деньги им, ты должна использовать одного из их доверенных лиц, но для сумм подобного размера это далеко не лучший вариант. Тебе придется посылать семьдесят пять тысяч крон зараз, самое большее дважды в день…

Она вцепилась руками в письменный стол, чтобы не упасть.

– Значит, мне необходимо иметь счет, – сказала она. – В банке в Найроби.

Он бесстрастно смотрел на нее.

– Я могу взять их с собой? – спросила она. – В сумке?

– Одна долларовая купюра весит один грамм независимо от номинала. Миллион банкнотами по двадцать долларов, следовательно, потянет пятьдесят килограммов.

Он все посчитал в уме, впечатляет.

– И ты не сможешь вывезти так много денег из ЕС, не уведомив таможенные органы, – сказал банковский служащий. – Тебе понадобится заполнить особый бланк ЕС, где ты укажешь цель вывоза, кто является владельцем денег и кто вывозит их, откуда они пришли, о какой валюте и купюрах какого достоинства идет речь…

– Пятьдесят килограммов, – сказала Анника. – Это будет трудно взять с собой как ручную кладь.

Когда она летела в последний раз, мужчина на регистрации был непреклонен как скала и позволил ей взять с собой в кабину только шесть килограммов груза. Но в конечном счете ей разрешили достать роман Джонатана Франзена из сумки и сунуть его в карман, и тогда все прошло хорошо.

– Я не рекомендовал бы сдавать их в багаж, – сказал очкарик. – Вещи просвечивают. Однако есть другой способ.

Анника наклонилась вперед.

– Cash card, – сказал он громко, почти презрительно. – То же самое, что и предоплатная карта для мобильного телефона, хотя для денег.

Ей показалось, что сидевшая рядом с ними работница банка скосилась на них.

– Как телефонная карта, – повторил он, – с номером, но без какого-либо владельца. Ты кладешь деньги на счет карты и можешь снять их где угодно в мире в обычном банкомате.

– Банкомате?

– Да, – подтвердил он, – приходится повторять операцию неоднократно. Теневые фигуры, предпочитающие данную услугу, обычно имеют в своем распоряжении целый штат людей, которые бродят кругом и за сотни подходов добывают нужную сумму, но если ты не хочешь, чтобы тебя фиксировали банковские камеры, то эта альтернатива…

Теневая личность, неужели она стала такой? Оказалась среди полумифических фигур, ходящих по краю действительности и пытающихся подражать настоящим людям и их жизням? Настоящим, реальным людям, работающим в этом банке, например, которые приобретали себе наряды и драгоценности и наверняка ужинали с хорошими друзьями и пили дорогое красное вино?

Она поднялась, шатаясь, взялась за треногу, чтобы восстановить равновесие, потом собрала ее и повесила свою сумку через плечо.

– Спасибо от всего сердца, – сказала она, – я получила массу полезной информации.

Она чувствовала, как взгляд очкарика жег ей спину, когда ковыляла к выходу. Где-то по пути тренога случайно задела кофейную чашку, и та упала на пол, но Анника сделала вид, что не заметила этого.

Шюман сложил последнюю за утро газету и откинулся на спинку офисного стула. Тот заскрипел подозрительно, но это было в порядке вещей.

Он посмотрел на приличную гору макулатуры перед собой, все те издания, которые он штудировал каждый день из года в год, летом и зимой, в будни и в выходные, трудясь в поте лица или находясь в отпуске. С годами он делал это все с большей скоростью, но с все меньшей эффективностью, что ему приходилось признать. И не читал столь же внимательно больше. Честно говоря, зачастую только пробегал глазами, особенно утренние газеты.

Сегодня у него были все основания остаться довольным результатом.

Их серийного убийцу сейчас «подняли на щит» все средства массовой информации страны, пусть они и представляли его более или менее гипотетически в зависимости от свойственного им подхода. В любом случае полиция объединила расследования, что уже само по себе давало главному редактору повод для радости. Он не обманул своего читателя и на сей раз.

История с похищением уже близилась к завершению. То, что похитители выступили снова и сказали еще что-то непонятное на киньяруанда, естественно, было новостью, но не того разряда, чтобы из-за нее опрокидывать газетные киоски. «Конкурент» дополнил информацию об их очередном видеоролике достаточно жуткой фотографией Анники Бенгтзон, которая с полуоткрытым ртом и растрепанными волосами таращилась широко раскрытыми глазами в объектив камеры перед дверью своей квартиры. Она якобы сказала: «У меня нет никаких комментариев».

Ужасно информативно, конечно. Подлинный триумф в области журналистских расследований.

Шюман вздохнул.

Хотя в свежих изданиях хватало и других, пусть не сенсационных, но интересных материалов. Его лично глубоко затронула история о старике, пролежавшем мертвым в своей квартире несколько лет, – никто не обратил внимания на его отсутствие. Беднягу обнаружили, только когда понадобилось установить скоростной Интернет в доме, где он жил. Входная дверь оказалась незапертой, монтажники перешагнули через гору почты и нашли мужчину на полу в ванной.

Еда в холодильнике, штампы на письмах в прихожей и зашедший очень далеко процесс разложения тела позволили полиции сделать вывод, что он умер по меньшей мере три года назад. Пенсия приходила ему на счет, оттуда же автоматом оплачивались его счета. И никто не хватился его, ни соседи, ни сын, ни бывшие товарищи по работе. Полиция не подозревала никакого преступления.

«Незапертая дверь в течение трех лет, – подумал Шюман. – Он оказался даже недостойным того, чтобы его ограбили».

В его стеклянную дверь постучали, и он поднял глаза.

Берит Хамрин и Патрик Нильссон стояли снаружи и выглядели далеко не радостными. Это не предвещало ничего хорошего. Он жестом пригласил их войти, и они расположились перед его письменным столом с какими-то бумагами, распечатками и пометками в руках.

– Нам необходим совет по одному вопросу, – сообщила Берит.

– Все теперь усложнится, – сказал Патрик.

Шюман показал на стулья для посетителей.

– Умопомрачительный ремонт, затеянный министром финансов в его шикарной квартире по-черному, с использованием незаконной рабочей силы, – уточнила Берит. – Это хорошее дело, если все сходится, но есть проблемы по ключевым моментам.

Патрик скрестил руки на груди. Шюман кивнул ей продолжать.

– Во-первых, – сказала Берит. – Сам министр не устраивал никакого ремонта, этим занималась консалтинговая фирма, совладельцем которой он являлся.

– Не играет ведь никакой роли, – заметил Патрик.

Берит проигнорировала его слова.

– Во-вторых, речь шла вовсе не о шикарной квартире, а об офисе для пяти сотрудников сего предприятия.

– И?.. – буркнул Патрик.

– В-третьих, это никакой не умопомрачительный ремонт, а замена стояков, проводимая во всем доме. Сразу в тридцати семи офисах поменяли канализационные трубы.

– Это просто детали, – проворчал Патрик.

– В-четвертых, у консалтинговой фирмы был заключен контракт с подрядчиком, и ему заплатили в официальном порядке. А тот, в свою очередь, нанял субподрядчика для небольших строительных работ и сам тоже расплатился официально. Субподрядчика проверяли, к нему нет претензий со стороны профсоюза, союза строителей и налогового департамента.

– Все зависит от того, как преподнести, – сказал Патрик.

Берит положила свой блокнот на колено.

– Нет, Патрик, – возразила она. – Это нонсенс.

– Но mediatime.se взяли ведь интервью у парня, который утверждает, что получил зарплату по-черному, когда работал в шикарной квартире министра!

Шюман взялся рукой за лоб.

– Mediatime.se! Черт, Патрик, мы ведь уже беседовали с тобой о всяких таких бульварных сайтах…

– Если сейчас источник mediatime.se говорит правду, здесь есть о чем писать, – сказала Берит. – Как так получается, что людей заставляют работать за рамками системы социальной защищенности, пусть всем вовлеченным в процесс подрядчикам платят официально? Кто зарабатывает на этом? И кто эти вкалывающие за наличку рабочие? Шведы? И получают ли они в таком случае пособие по безработице одновременно? Или незаконные мигранты, которые живут в подвалах и пашут не разгибаясь за рабскую зарплату?

Патрик неистово грыз свою шариковую ручку.

– Как сей господин может руководить консалтинговой фирмой, будучи одновременно высокопоставленным госслужащим? – сказал он потом. – Как такое происходит? В результате должен ведь постоянно возникать конфликт интересов. Мы могли бы проверить, не подкидывал ли он работу из министерства своему собственному предприятию. Здесь есть почва для скандала, если только мы копнем достаточно глубоко…

У Берит был совершенно пустой взгляд.

– Ремонт выполнялся семь лет назад, то есть за три года до того, как Янссон стал министром. Он продал свою долю в фирме ради нынешнего поста.

– Но он, пожалуй, все еще покровительствует им? Подкидывает работу старым друзьям…

Шюман поднял руку и наклонился вперед над письменным столом.

– Патрик, – сказал он. – Нам надо оставить эту тему. Нет никакой истории о сногсшибательном ремонте Янссона. Зато сделать серию статей о махинациях в строительной индустрии – не такая уж глупая идея. Сколько жульничают с налоговыми скидками на ремонт жилья, например?

Патрик швырнул испачканную слюной ручку на письменный стол Шюмана и поднялся. Стул въехал в стену позади него. Он покинул стеклянный закуток главного редактора не произнеся ни слова.

– Не всякая действительность подходит для таблоидного формата, – заметила Берит. – Ты всерьез говорил о серии статей о строительной индустрии?

Шюман почесал лицо.

– Это хорошая идея, конечно, – сказал он, – но у нас нет ресурсов для воплощения ее в жизнь.

Берит встала.

– Я пойду и посмотрю, не нашел ли он еще кого-нибудь страдающего синдромом чужой руки, – сказала она и покинула офис шефа.

Шюман сидел на своем месте и смотрел им вслед.

Если его жена оставит этот мир раньше его, есть ли опасность, что он пролежит в своей ванне мертвым три года, прежде чем кто-то найдет его? Какой-нибудь старый товарищ по работе, пожалуй…

Анника избавилась от треноги и бросила сумку с видеокамерой на диван в гостиной. На улице стало чуточку светлее, порой сквозь серые облака даже проглядывало солнце. Она на цыпочках прошла в спальню.

Халениус спал на ее кровати. Он лежал на боку, подтянув под себя колено и засунув руки под одну из декоративных подушек. И дышал беззвучно и ровно.

Он открыл глаза и удивленно уставился на нее.

– Уже вернулась, – сказал он и сел.

И почесал голову, у него на рубашке была не застегнута одна пуговица.

– Есть единственный способ переправить туда деньги, – сообщила Анника. – Зарубежный платеж на счет в Найроби. Все другие варианты никуда не годятся.

Халениус поднялся, немного покачиваясь.

– Хорошо, – сказал он и вышел из комнаты. – Тогда мы это устроим.

Анника села на кровать и слышала, как он вошел в ванную и поднял крышку унитаза. Звук его струи был слишком явным, вероятно, он оставил дверь открытой. На полу около кровати валялась кипа газет, наверное, он читал лежа, пока не заснул. Вода из смывного бачка зашумела раньше, чем в раковине, значит, он потом вымыл руки.

Его волосы были более или менее в порядке, когда он вернулся, вероятно, причесал их перед зеркалом, хотя прореха в рубашке осталась, пуговица явно оторвалась.

– И каким образом? – спросила Анника. – У меня же нет счета ни в одном из кенийских банков.

Он сел рядом с ней на кровать, а не в офисное кресло.

– Наверное, тебе придется поехать туда и открыть его, или мы найдем кого-нибудь, кому ты сможешь переслать деньги.

Анника изучала его лицо. Его голубые как небо глаза имели красную окантовку.

– Ты знаешь кого-то, – констатировала она. – Думаешь о ком-то.

– Фрида Арокодаре, – ответил он. – Она делила с Энжи комнату, когда они учились в университете. Нигерийка, работает в ООН в Найроби.

У него были самые голубые глаза, какие она когда-либо видела, чуть ли не светящиеся. Откуда краснота вокруг них? Он плакал? С чего бы это? Или, пожалуй, причина в аллергии? В таком случае на что? Она протянула руку и коснулась его щеки. Халениус напрягся, его реакция передалась матрасу под ней. Она убрала руку.

– Неужели мы действительно можем сделать это?

Он посмотрел на нее.

– Что? – спросил тихо.

Анника открыла рот, но оставила вопрос Халениуса без ответа. Вовсе не потому, что не знала, как ответить на него, она прекрасно знала, чего именно они не могли позволить себе, чувствовала это всем своим телом и наиболее интимными его частями, знала совершенно точно.

«О нет, – подумала она. – О нет, неужели так бывает?»

Халениус поднялся и отошел к компьютеру, и Аннике показалось, что одной рукой он специально прикрывал промежность.

– Грегуар Макуза написал полемическую статью в «Дейли нэшнл» пять лет назад. Когда еще числился в университете. И в ней он резко критиковал «Фронтекс», то, как несколько стран, учитывая лишь собственные интересы, превратили закрытые границы во что-то вроде всеобъемлющего предписания сверху вниз, лицемерие расцвело пышным цветом, ведь уровень эксплуатации нелегальных мигрантов в Западной Европе не знает аналогов во всей мировой истории…

– «Дейли нэшнл»?

– Восточноафриканская газета. И надо признать, его статья дает повод для размышления. Приведенные им аргументы разделяют многие критики «Фронтекса» сегодня. В будущем он смог бы преуспеть как полемист, если бы пошел по этой дороге.

Халениус сел в офисное кресло и отъехал на нем назад так, что оказался у порога.

– Взамен он выбрал стать новым бен Ладеном, – сказала Анника, потянулась к куче газет и выловила оттуда последний номер «Конкурента». Первую полосу украшала картинка из видеоролика, где мужчина в тюрбане пялился прямо в камеру.

– Твое сравнение несколько хромает, – заметил Халениус. – Бен Ладен происходил из ужасно богатого семейства. Семейство же Грегуара Макузи принадлежало к тутси, хотя, похоже, не занимало высокого положения в обществе. Его отец учительствовал в деревенской школе, а мать вела домашнее хозяйство. Он был самым младшим из четырех детей, его родители и два брата исчезли в связи с геноцидом. Они, вероятно, лежат в какой-то братской могиле.

– Ты предлагаешь мне пожалеть беднягу? – спросила Анника.

Краснота на глазах Халениуса вроде начала спадать.

– Это нисколько не извиняет его, но, возможно, как-то объясняет происходящее. Он, конечно, сумасшедший, но вовсе не глуп.

Халениус протянул ей распечатки, она взяла бумаги у него осторожно и нерешительно, словно боясь обжечься.

– Здесь он перед тобой как на ладони. Ты должна воспринимать весь разговор буквально. Я общался с ним уже несколько раз, и именно так все выглядело. Мы как бы ходили по кругу.

Анника бросила взгляд на бумаги:

– Что означает «Х» и «П»?

– Халениус и Похититель. Помни, моя цель – уменьшить сумму выкупа и договориться как можно быстрее. Под занавес он внезапно уступает. Ты можешь читать отсюда.

Он показал отрезок в конце текста.

«П: Вы были в банке?

Х: Сначала мы хотели бы получить proof of life.

П: Не испытывай мое терпение. Что говорят в банке?

Х: Анника, жена Томаса, как раз сейчас там. Но откуда мы можем знать, что Томас жив?

П: Ты должен просто-напросто положиться на меня.

Х: Она пока не вернулась. Еще рано здесь, в Швеции. Но если мы не получим proof of life, то не сможем заплатить ничего совсем, ты же понимаешь…

П (кричит): Сорок миллионов долларов, или мы отрубим голову этому идиоту! (Он использовал слово «asshole».)

Х (шумно вздыхает): Ты же знаешь, она не в состоянии достать так много денег, это совершенно неприемлемо. У нее обычная работа, и она имеет двух маленьких детей и живет в съемной квартире…

П (спокойнее): У нее есть деньги от страховки после пожара.

Х: Да, все правильно. Но их же не хватит ни в коей мере. Где она возьмет остальное?

П: Ей надо поднапрячься немного.

Х: О чем ты?

П: Она же баба, как все другие? Вот пусть и использует себя по прямому назначению. Насколько она, собственно, хочет получить назад своего мужа?

Х (шумно вздыхает): Ей тридцать восемь лет. Ты видел, как она выглядит?

П (громко смеясь): Ты прав, мой друг, данный путь не принесет слишком много денег. Хорошо еще, что она имеет работу, иначе ее детям пришлось бы голодать».

Анника подняла глаза от текста и посмотрела на Халениуса:

– «Ты видел, как она выглядит»?

Он был очень серьезным.

– Я считаю тебя красивой, – сказал он. – И всегда так считал.

У нее перехватило дыхание, она снова опустила взгляд на текст.

«Х: Она действительно жаждет получить его назад. Скучает и переживает из-за его отсутствия. По моим оценкам, она целиком и полностью готова заплатить выкуп, максимально возможную для нее сумму, но она ограничена в средствах.

П (усмехается): Это не моя проблема. Вы разговаривали с полицией?

Х: Ты же знаешь, что мы не разговаривали с полицией. Я понимаю твою дилемму, но ты должен, наверное, попытаться войти в ее положение тоже. У нее нет сорока миллионов долларов. А также никакой возможности достать такую сумму.

П (раздраженно): Либо она добудет деньги, либо этот идиот умрет. Ей выбирать.

Х: Тебе виднее. Если у вас и мысли не возникает о том, чтобы снизить размер выкупа, вы не получите совсем ничего. Мы хотим прийти к какому-то решению. Разобраться со всей ситуацией. И готовы пойти вам навстречу, но вы должны смягчить требование относительно сорока миллионов.

(Тишина.)

П (очень деловито): Сколько она готова заплатить?

Х: Как я уже говорил, она женщина с обычной работой, без других доходов…

П: Сколько у нее в банке?

Х: Не так много, но она готова отдать вам все, что у нее есть. Она не была особенно успешной, если можно так сказать.

П: Неужели она не может занять?

Х: Под какие гарантии? Ты же знаешь капиталистическую банковскую систему. У нее нет ни дома, ни акций, ни шикарного автомобиля, это же обычная шведская женщина из рабочего класса. Они оба из рабочего класса…

П: Разве не может заплатить шведское правительство? Он ведь трудился на него.

Х (с усмешкой): Ну да, в качестве научного секретаря. Да будет тебе известно, шведское правительство не заботится о своих гражданах независимо от того, работают они или голосуют за него. Им ближе собственные интересы, они беспокоятся о своей власти и своих деньгах.

П: Это одинаково повсюду. Всякие подонки постоянно насилуют собственный народ.

Х: Правительствам наплевать, если их люди умирают.

П: Они мочатся на их могилы.

Х: Все правильно.

(Тишина.)

П: Сколько всего у нее? Пара миллионов?

Х: Долларов? Нет, господи, нет, значительно меньше.

П: По словам ее идиота, у нее пара миллионов.

Х: Шведских крон, да. Но это же совсем другое дело. Крона больше, чем кенийский шиллинг, но никак не доллар.

(Короткая тишина.)

П: Что это был за пожар?

Х: Благодаря которому у нее деньги? У них был маленький домик, они получили страховку, когда он сгорел. Это немного, но все, чем она располагает.

(Тишина.)

П: Мы созвонимся.

(Конец разговора.)

Анника опустила бумаги на колено и почувствовала, как ей все больше становится не по себе. Она не знала, куда смотреть. У нее создалось ощущение, словно он продавал ее, унижал, словно обманывал своего шефа, и свое правительство, и фактически всю Швецию. Он объединился с подонком, превратил ее в старую и некрасивую бабу без каких-либо средств и возможностей добыть их, в настоящего лузера, единственно способного хныкать и надеяться, что сей подонок в конечном итоге сжалится над ней, пусть это и представлялось крайне маловероятным.

– Помни цель разговора, – сказал Халениус. – Ты же знаешь, куда мы хотим прийти.

Она не могла поднять взгляд, почувствовала, как ее руки начали дрожать, мелко и лихорадочно. Бумаги упали на кучу газет. Он поднялся из своего кресла и сел рядом с ней на кровать, обнял ее за плечи и притянул к себе. Ее тело напряглось, как стальная пружина, и она с силой ударила его в бок.

– Как ты мог? – сказала Анника сдавленно и почувствовала, что не может больше контролировать себя. Слезы полились рекой, и она попыталась оттолкнуть его от себя. Но он крепко держал ее.

– Анника, – сказал он. – Анника, послушай меня, послушай…

Она уткнулась носом ему в плечо.

– Я просто лгу, – продолжил он. – Я думаю совсем не так, как говорю, ты же знаешь это. Анника, посмотри на меня…

Она залезла лицом ему под мышку, от него пахло стиральным порошком и дезодорантом.

– Это же просто стратегия, – сказал он. – Я буду говорить всякую чушь, лишь бы помочь тебе.

Она дышала открытым ртом несколько секунд.

– Почему ты показал мне распечатки? – спросила она, слова приглушила ткань его рубашки.

– Я здесь по твоему заданию. И важно, чтобы ты знала, чем я занимаюсь, что говорю. Так все звучит. Анника…

Халениус отклонился назад, и она скосилась на него, он убрал прядь волос с ее лица и улыбнулся.

– Эй, – сказал он.

Она зажмурилась и не смогла удержаться от смеха. Он отпустил ее плечи и отодвинулся в сторону, сразу же стало светло и холодно вокруг нее.

– Я ненавижу это, – сказала она.

Халениус поднялся и отошел к компьютеру, расположился перед экраном и читал. В комнате воцарилась тишина, настолько глубокая, что она скоро стала невыносимой для нее. Она взяла стопку газет с пола и поднялась.

– Я пойду и обновлю мои знания в части ситуации в мире, – сказала Анника и покинула комнату.

Убийства женщин в пригородах Стокгольма заполняли все свежие газеты, и сейчас внезапно сам ход событий стал важным в мельчайших подробностях. Убийца Линны Сендман стоял в ожидании своей жертвы за елью у тропинки позади детского сада, прочитала Анника. Он, вероятно, преследовал ее вверх по холму и орудовал ножом сзади неимоверно жестоко, фактически перерубив позвоночник в районе шейного отдела. Анника попыталась представить себе всю сцену, но не сумела. Взамен из памяти всплыли другие картинки: сапог в снегу, торчащий в небо каблук.

Сандра Эрикссон, пятидесяти четырех лет, бежала через парковочную площадку, когда на нее напали со спины и она получила удар прямо в сердце. Лезвие прошло в зазор между ребрами и попало в его верхушку. Она умерла в течение нескольких секунд, оставив сиротами четырех детей, самой младшей девочке исполнилось тринадцать лет.

Еву Нильссон Бредберг, тридцати семи лет, убили четырнадцатью ударами ножа, большинство прошло сквозь тело. Орудие убийства, следовательно, было длинным и массивным. Жертва, вероятно, пыталась забежать в многоквартирный дом, но упала, и ее зарезали сзади на улице.

Для наглядности совпадения перечислялись и в статьях, и в отведенном для фактов огороженном рамкой пространстве на их поле: орудие убийства, способ действия, близость к детскому саду или игровой площадке, а также отсутствие свидетелей в качестве важного общего момента. И из текста любой умный читатель мог понять, что сейчас охота велась за особо хитрым и хладнокровным преступником, пусть этого и не указали напрямую.

Анника взяла свой мобильный телефон, пошла в детскую комнату и закрыла за собой дверь. Она набрала прямой рабочий номер Берит, и ей сразу же ответили.

– Да будет тебе известно, – сообщила Берит на вопрос Анники о происходящем в мире, – я потратил полдня на высосанную из пальца историю из mediatime.se о том, как министр финансов сделал сногсшибательный ремонт в своей шикарной квартире по-черному, с использованием незаконной рабочей силы.

– Звучит как сенсация, – заметила Анника.

– В лучшем из миров, – буркнула Берит. – Сейчас они снова бросили меня на твоего серийного убийцу.

– Извини, – сказала Анника. – Именно поэтому я и звоню. У тебя, возможно, есть адреса, по которым проживали все пять убитых женщин?

– А в чем дело?

– Проблема в месте преступления, – сказала Анника.

– Что ты имеешь в виду?

– Женщин в Сетре, Хессельбю и Аксельберге убили точно перед их домами. Но как все обстоит в Наке и Тебю? Там та же ситуация?

Берит зашуршала бумагами.

– В Наке все сходится, жертва умерла, по большому счету, перед своим подъездом. Однако это не относится к девушке из Тебю.

Анника сделала глубокий вдох.

Если мужчина задумал с гарантией убить женщину, ему легче всего сделать это в помещении. Проще всего добраться до нее там и меньше свидетелей. Но если он не имеет доступа к ней домой, тогда у него может возникнуть необходимость переместиться на улицу.

Так поступил Свен. Она не пускала его больше к себе, поэтому он поджидал ее в лесу. Преследовал до заброшенного завода в Хеллефорснесе, до доменной печи, где преградил ей путь, и кот помешал ему, малышка Вискас…

Она убрала волосы с лица и вспомнила желтую шерстку кота, как он мяукал и тихо мурлыкал.

– Чем дальше от дома женщина умирает, – сказала Анника, – тем меньше ее связь с мужчиной-преступником в плане личных отношений, так вроде все выглядит.

– Я знаю, – ответила Берит. – Сама просмотрела статистику. Есть, конечно, несколько факторов, которые, чисто теоретически, говорят в пользу варианта с чокнутым серийным убийцей, но, точно как ты и сказала, если верить ей, мы, с огромной долей вероятности, имеем дело с чисто бытовыми преступлениями.

– Отчет Микаэля Рюинга?

– «Корень смертельного насилия над женщинами в близких отношениях», – подтвердила Берит. – Этим цифрам, конечно, уже несколько лет, но они говорят сами за себя. Начиная с 1990 года и далее убитые женщины были знакомы со своими убийцами в девяноста четырех процентах из всех раскрытых случаев.

Мобильный телефон Анники подал голос, она получила новое сообщение. Но проигнорировала его, отклонилась назад на подушки Эллен и подтянула ноги под себя. Она знала эти данные наизусть. Почти половина убийц приходилась жертвам бывшими мужьями. Она серьезно занималась этой тематикой уже много лет, зачастую несмотря на явное недовольство своего начальства. Нож служил орудием убийства в тридцати восьми процентах таких преступлений. Потом шло удушение, огнестрельное оружие, топоры и прочие режущие и рубящие предметы, просто избиение с использованием рук и ног и, наконец, извращенные методы, когда в ход пускали, например, электрический ток или инструмент со скотобоен.

– Жертвы чокнутых убийц разделяются на три категории, – сказала Берит. – Речь идет о массовом убийстве, убийстве на сексуальной почве и убийстве вследствие другого преступления, чаще всего ограбления.

– Это нельзя напрямую отнести к нашим случаям, – констатировала Анника.

Она взяла «Моргонтиднинген» и изучила фотографии пяти убитых представительниц слабого пола: Сандры, Налины, Евы, Линны и Лены. Обычные, самые заурядные лица разного возраста, женщины, которые красились и носили разные прически, и все, возможно, использовали разнообразные диеты для поддержания своего веса в норме и переживали стрессы в связи с учебой, детьми и отношениями, выходившими из-под контроля.

Могли ли они стать жертвами одного убийцы? А вдруг она попала в точку со своими раздраженными комментариями в отношении Патрика?

– Что ты должна написать? – спросила Анника.

Берит вздохнула.

– Я получила приказ взять интервью у мужей жертв, за исключением того, который арестован, под тем углом, что полиция сейчас наконец сфокусировала свое внимание на настоящем убийце.

– Пожалуй, не слишком трудная работа, – заметила Анника.

– Ничуточки. Пока я успела поговорить с мужчинами из Наки и Хессельбю, и оба оказались невероятно словоохотливыми.

– Почему меня это не удивляет? – спросила Анника.

– Они не стеснялись в выражениях, рассказывая о том, какими безалаберными были их бывшие супруги. Смерть жен для обоих, естественно, стала страшным ударом, но при мысли об их поведении они ничего другого и не ожидали.

– И все разговоры о том, что они распускали руки и угрожали своим благоверным, само собой, просто ложь и пустая болтовня, – констатировала Анника.

– Естественно. Муж, осужденный за избиение своей жены, фактически абсолютно невиновен, а если он и ударил ее несколько раз, то вовсе не так сильно, как она утверждала.

– В общем, она была сама во всем виновата, – сказала Анника.

Мобильник пискнул снова, оповещая еще об одном эсэмэс. На улице начало темнеть, вероятно, все небо закрыло облаками или день подошел к концу. Она не знала точно причину.

– Вопрос в том, о чем я, собственно, могу написать. Не годится ведь просто позволить мужикам распинаться об их невиновности. Тогда пришлось бы раскладывать все по полочкам, а на это нет места.

– Главная проблема со всеми убийствами, – поддержала ее Анника. – У нас есть доступ только к одной версии каждого дела.

– Я могу дать читателям возможность самим сделать выводы, – предложила Берит.

– В большинстве своем они поверят мужьям, – заметила Анника и развернула газету. – Сколько из них арестованы, ты говоришь?

– Только Бархам Сайфур, кузен Налины Барзани. Если его выпустят, то вышлют, поскольку родственная связь, благодаря которой он находился здесь, исчезла.

– Ничего себе, – сказала Анника. – Я и не подумала об этом.

Ее телефон осторожно подал голос, ей звонил еще кто-то.

– У меня вторая линия, – сообщила она. – Мне надо ответить.

– А я должна писать, – сказала Берит. – Балансировать на тонкой проволоке.

Анника отключила Берит и ответила на вызов.

Это была Анна Снапхане.

– Я стою как раз напротив твоего дома. Могу подняться?

Анна Снапхане сверкала и переливалась, когда шагнула в прихожую, и все благодаря топику с блестками, браслету со стразами и спрей-блесткам в волосах.

– Ну, вот и на моей улице праздник! – воскликнула она и обняла Аннику. – Наконец все срослось.

Анника обняла ее в ответ и улыбнулась:

– Поздравляю. И что у тебя срослось?

– Сейчас мне действительно надо бы выпить, но я довольствуюсь только кофе.

Анна Снапхане уже много лет не употребляла алкоголь.

Анника пошла на кухню и поставила кипятить воду.

– Как только мне в первый раз заплатят за мою новую серию интервью, я куплю тебе настоящую кофейную машину, – заявила Анна Снапхане, расположившись за кухонным столом.

Анника удивленно посмотрела на нее.

– Зря сомневаешься, – сказала Анна. – Они ухватились за мою идею.

Анника лихорадочно попыталась вспомнить, говорила ли Анна об этом раньше?

Ее подруга всплеснула руками:

– Ты рассеянная, как старая коза. «Медиатайм»! Сама же обещала помочь мне. Только не говори, что забыла об этом.

– Само собой, нет, – ответила Анника и насыпала растворимый кофе в чашки.

Анна взяла свою сумочку, многоцветную вещицу с золотистыми заклепками и ужасно дорогим логотипом, выловила оттуда блеск и подкрасила губы. Анника тем временем налила воду в чашки и поставила их на стол.

– Шефы «Медиатайм» просто бьют копытами от нетерпения. Они хотят, чтобы я начала немедленно. Тебя это устроит?

Анника улыбнулась ей и достала молоко из холодильника. Анна следила за своим здоровьем и не употребляла ни сахар, ни сдобные булочки.

– Звучит просто замечательно. И что это за фирма?

– Современный медиаконцерн, у них есть цифровой телеканал, который вещает через Интернет, цифровой радиоканал с музыкой и новостями и бюро новостей в Сети.

Анника замерла посередине кухни с молоком в руке.

– Mediatime.se?

– У них действительно журналистика нового типа, они осмеливаются публиковать такое, чем никто другой не хочет заниматься.

– Это ведь они обнародовали данные о том, как министр финансов шикарно отремонтировал свою квартиру с помощью незаконной рабочей силы?

Анна всплеснула руками снова:

– Я же всегда говорила, что соцдемы только и делают, что гребут под себя и мошенничают.

Анника осторожно опустилась на стул около стола. У нее создалось ощущение, словно на кухне внезапно невесть откуда появился слон, что-то большое и серое, забравшее весь кислород.

– Анна, – сказала она. – Какую идею ты им продала?

– Серию интервью, – ответила Снапхане. – Серьезную программу с интересными людьми. Под названием «Анна уладит все». Это же здорово? Я буду беседовать и помогать людям. И ты мой первый гость.

Анника обхватила руками чашку и почувствовала, как кипяток обжег ей пальцы.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она, хотя уже прекрасно знала ответ.

– Ты расскажешь о похищении, – сказала Анна. – У нас будет куча времени, двадцать пять минут. Ты будешь говорить только о том, о чем сочтешь нужным, и я не стану подталкивать тебя.

Она нагнулась через стол и взяла Аннику за руки.

– Все будет на твоих условиях, – продолжала она. – Мне же придется приспосабливаться к тебе. И тебе не понадобится делать это в какой-то анонимной телестудии, мы можем расположиться у тебя дома. Здесь, за кухонным столом или в детской комнате…

Анника высвободила руки. Слон заполнил все пространство комнаты, все шкафы и ящики, холодильник с морозильником и микроволновку, он угрожал вмять ее в стену и выдавить стекло выходившего на Бергсгатан окна.

– Анна, – сказала она. – Ты же все это не всерьез?

Слон перестал дышать. Воцарилась тишина, но ненадолго.

– Это же здорово и для тебя тоже, – произнесла Анна Снапхане вроде бы непринужденным тоном, но с явным напряжением в голосе. – Ты нигде не получишь лучших условий, сможешь увидеть окончательный результат заранее, и я вырежу все щекотливые моменты или ответы, о которых ты пожалеешь…

Анника схватилась руками за голову.

– Не могу поверить, что ты сделала это.

Анна вытаращила на нее глаза:

– Неужели так страшно дать интервью? Ты же просто раскрываешь душу. Подумай, как много существует стран и культур, где невозможно высказать свои мысли. Ты еще должна благодарить за то, что о тебе беспокоятся. Подумай, а если бы все наплевали на тебя и Томаса и на ваши проблемы?

Ваши проблемы? Ваши проблемы?!

Анника сразу же мысленно вернулась на лестничную площадку Анны Снапхане, когда стояла там вместе со своими испачканными сажей детьми и просила разрешения войти. Ее дом сгорел, у нее совсем не осталось денег, и ей было некуда идти. Она спустила Калле и Эллен вниз из огня и сама спрыгнула со второго этажа. И такси стояло и ждало внизу, но Анна сказала «нет». Она встречалась с парнем, и у нее не укладывалось в голове, как Анника могла вести себя столь бесцеремонно и требовать, чтобы она впустила их при столь деликатных обстоятельствах, неужели ее не заботило будущее Анны?

– Разве так можно? – сказала Анника. – Ты продала меня, лишь бы стать телезнаменитостью.

Анна Снапхане вздрогнула, как от пощечины. Ее глаза потемнели, и лежавшая рядом с кофейной чашкой рука задрожала.

– Ты хочешь подвести меня сейчас? – прошептала она. – Когда я наконец получила свой шанс?

– Можно подумать, я действительно все забираю у тебя, – парировала Анника с возрастающим удивлением. – Твоих мужчин, и твой успех, и твою дочь. То, что Миранда живет у Мехмета, тоже моя вина?

Сидевшая напротив нее Анна Снапхане чуть не задохнулась от возмущения.

– Твой эгоцентризм не знает границ! – взорвалась она. – Но сейчас тебе некуда деваться. Ты обещала помочь мне. И я сделаю передачу с тобой или без тебя.

Анника отодвинула чашку в сторону.

– Ты вправе поступать как хочешь, – сказала она. – Я целиком и полностью за демократию и свободу слова.

Анна Снапхане резко поднялась, кофе пролился на стол, стул со скрежетом проехался по деревянному полу. Она выскочила в прихожую и схватила свою верхнюю одежду, не спуская с Анники взгляда.

– Ты забыла, как я поддерживала тебя, – произнесла она сдавленным голосом. – Как я слушала и утешала тебя. Если бы я не тратила так много сил на помощь тебе, у меня все сложилось бы совсем иначе, я делала все ради тебя, и такова твоя благодарность?

Анника сглотнула комок.

– Подобное ты уже говорила раньше и, вероятно, просто уверилась в этом.

– Ты еще пожалеешь, – прошипела Анна и покинула квартиру.

Анника осталась сидеть за кухонным столом и слышала, как лифт устремился вниз по чреву дома. Неприятное ощущение, возникшее в животе, подступило к горлу. Ее руки и ноги онемели. Неужели Анна говорила все это всерьез? Собиралась ли она осознанно навредить ей?

Анника закрыла глаза, постаралась мыслить рационально.

Анна не имела никакого влияния. Никому не было до нее дела. Она пыталась застолбить себе участок на задворках средств массовой информации, но так и не смогла ничего добиться. И не представляла ни малейшей угрозы.

Анника восстановила дыхание, расслабила плечи, попробовала оживить руки.

Потом она услышала, как лифт пришел в движение снова, и напряглась в ожидании. Может, Анна что-то забыла? Или захотела извиниться?

Но это Калле и Эллен пришли домой с продленки.

– Мама, я сдала зачет по плаванию и имею право на первый значок. Давай купим его, ну пожалуйста!

Анника заключила детей в объятия и крепко прижала к себе.

– Как все прошло сегодня?

– Хорошо, – ответили дети механически.

– Никто не спрашивал о папе?

Эллен покачала головой.

– Давай купим значок. Они есть в Интернете.

– Только один парень, – сказал Калле, стащил с головы шапку и бросил ее на пол в прихожей.

Неприятное ощущение вернулось к Аннике снова.

– Какой парень?

– Из газеты. У него еще была огромная камера.

Халениус появился в дверном проеме гостиной.

– Привет, – сказал он детям, а потом посмотрел на Аннику. – Не могла бы ты прийти ко мне?

Она была не в состоянии сдвинуться с места.

– Говори, – сказала она. – Говори же.

Халениус бросил взгляд на детей.

– Испанец, – сказал он. – Они отпустили его.

Шюман неистово пробовал различные программы перевода. Сейчас он впервые пожалел о том, что не стал вместе с женой посещать курсы испанского языка. Она уже успела отучиться в учебном союзе АБФ, Институте Сервантеса и испанской школе «Энфорекс», а он постоянно отнекивался, ссылаясь на работу, отсутствие времени, и теперь попытался прочитать заметку в «Эль Паис» при помощи программы Babel Fish. Получалось не особенно хорошо. Он проверил Гугл, и результат оказался лучше: «Испанца обнаружили в городе Кисмайо сегодня во второй половине дня» – это, по крайней мере, было правильно на сто процентов.

Ситуация с заложниками в Африке явно стала развиваться по наихудшему сценарию. Француза разрубили на мелкие кусочки, англичанку нашли мертвой. Освобождение испанца стало первой хорошей новостью во всей трагедии.

Потом он метался по разным новостным порталам, постоянно прибегая к помощи онлайн-переводчиков, но, когда обнаружил у Рейтер заголовок Urgent – Hostage Free In Kismayo, сразу же отключил их и кликнул по телеграмме.

Пробежал глазами короткий и сухой текст.

Алваро Рибейро, тридцати трех лет, нашли исхудавшим и обессиленным перед университетом в сомалийском портовом городе Кисмайо после полудня в понедельник. У него были сломаны два ребра, и, судя по внешнему виду, в последнее время ему пришлось голодать, но в остальном он находился в достаточно хорошем состоянии. Рибейро удалось одолжить мобильный телефон у одного из студентов, и он позвонил своей семье и другу, работавшему репортером в «Эль Паис». Материал Рейтер, похоже, представлял собой прямой перевод испанской статьи (слава богу, были и другие, кто посещал все курсы). И после короткого обзора случившегося (делегацию с конференции «Фротекса» в Найроби тормознули у шлагбаума около сомалийской границы) в ней приводился рассказ испанца о том аде, через который ему пришлось пройти. Он поведал, как их остановили и увезли в неизвестном направлении, а потом заставили идти пешком ночь напролет, держали пленниками в грязной хижине, не давали им еды и воды и не позволяли нормально сходить в туалет.

Последнее откровение вызвало у Шюмана неприятные ассоциации, он сам страдал запорами и всем таким.

Условия содержания в импровизированной тюрьме описывались как невыносимые, заложники мучились от жары и голода, и их заставили смотреть, как французского делегата сначала убили, а потом четвертовали.

«Как гротескно», – подумал Шюман и бегло просмотрел, как там все происходило.

Потом испанца переселили в другую халупу, и с тех пор он больше не видел ни датчанина, ни немецкого делегата Хельгу Вольф. Однако с прочими заложниками встретился снова утром в воскресенье 27 ноября, когда их вывели на открытое место между хижинами. Англичанка, Катерина Уилсон, лежала обнаженная перед одной из них. Ее большими гвоздями прибили к земле через руки и ноги. Сначала ее изнасиловали три охранника, но не их лидер, Великий Генерал, а потом к ней подводили заложников, одного за другим, и приказывали насиловать ее тоже. Когда они отказывались, им угрожали отрубить руки. И все они, в конце концов, тогда выбирали овладеть несчастной, но он сам потерпел неудачу с этим, поскольку жил с мужчиной и его никогда не привлекали ни женщины, ни садизм. Однако из страха за свою жизнь он притворился, что надругался над ней. Затем Великий Генерал убил англичанку, изнасиловав ее при помощи своего мачете.

Далее следовал рассказ об освобождении испанца, как его везли, петляя, в большом автомобиле и, наконец, выбросили из него.

Шюман отодвинул от себя экран и бросил взгляд в сторону стола выпускающего редактора новостей.

Данные об англичанке представлялись ему невероятными по своей жестокости. Стоило ли публиковать такие детали? Они ведь превращали их шведского отца маленьких детей Томаса в насильника? Одновременно Рейтер уже обнародовало жуткие подробности и распространило по всему миру. А принуждать кого-то к насилию тоже ведь было нарушением всех норм человеческой морали.

Он почесал свою бороду. Нигде ни словом не упоминалось, заплатили ли за испанца какой-либо выкуп, но он исходил из того, что так все и обстояло. Судьба англичанки выглядела просто ужасной, однако какое он, собственно, имел право оценивать причины смерти? Разве было бы лучше, если бы она умерла от укуса осы или от инфаркта?

И все мировое зло ведь не было его виной или его проблемой. Зато от него требовалось рассказывать, как в действительности все происходило, обо всей порочности мира.

Шюман изучил телеграмму снова. Она показалась ему на удивление безвкусной, сухой, почти стерильной. В таком виде ее не годилось публиковать в «Квельспрессен». Они могли посмотреть на нее с точки зрения тезисов Стига Бьерна и драматизировать немного с целью придать «живость» материалу.

Он услышал крики Патрика со стороны его стола и понял, что шеф новостей нашел тот же текст.

Шюман ухмыльнулся довольно.

Передовица и сенсационный заголовок на завтра им в любом случае были уже обеспечены.

Томас всегда занимался любовью осторожно. Сначала Аннике казалось странным, что он был нежным и деликатным, пожалуй, из-за слишком долгого общения со Свеном и его чересчур грубой манеры. Но с годами легкие прикосновения Томаса все больше оставляли ее равнодушной, и она все чаще хотела, чтобы он занялся ею всерьез, держал крепко, жестко, действительно продемонстрировал желание овладеть ее телом.

Анника сделала глубокий вдох и нажала «ring up» на дисплее мобильного телефона. Она звонила на виллу в Ваксхольме. Долгие сигналы эхом отдавались от паркетного пола и заставляли блестящие призмы в хрустальной люстре танцевать.

– Дорис Самуэльссон, – ответила мать Томаса. Ее голос звучал слабее, чем всегда, несколько менее решительно, словно она чуточку разуверилась в себе и утратила часть своего обычного высокомерия.

– Привет, – сказала Анника. – Я не помешала тебе?

Дорис закашлялась.

– Привет, Анника, – наконец ответила она. – Нет, ты не помешала мне. Мы как раз поужинали, так что все хорошо. У тебя есть какие-то вести от Томаса?

– Никаких после видеофильма, о котором я рассказывала в субботу, – сказала Анника. – Но мы получили новости, касающиеся его. Одного из других заложников, испанца Алваро Рибейро, похитители отпустили, и он в нормальном состоянии.

Дорис перевела дух.

– Остается только радоваться, что они взялись за ум. Нельзя ведь держать людей в плену в таком месте. Слава богу, они поняли…

Анника схватилась свободной рукой за голову.

– Дорис, – сказала она, – по описанию Алваро Рибейро ситуация заложников хуже не придумаешь. Их подвергали насилию, мучили голодом. Томасу… также угрожали, заставляли его делать отвратительные вещи.

Дорис молчала несколько секунд.

– Рассказывай, – приказала она, а потом явно обратилась в слух, поскольку Анника не слышала даже ее дыхания.

– Они угрожали отрубить ему руки, если он не выполнит то, что они ему сказали.

Пыхтение на другом конце линии.

– И они сделали это? Искалечили его?

– Нет, – ответила Анника. – Насколько нам известно. Испанец ничего такого не говорил. Я не знаю, как много деталей опубликуют завтра, но…

Она замолчала, не в силах продолжить. «Твой сын изнасиловал распятую женщину, фактически ту, ради которой он потащился в Либой с целью переспать с ней».

– Его вынудили совершить сексуальное домогательство, – сказала она. – Их подвергали избиениям, испанцу сломали два ребра, пиная его ногами. Им приходилось есть еду, кишащую червями…

– Достаточно, – сказала Дорис тихо. – Я понимаю. Если ты извинишь, то я должна…

– У меня к тебе еще одно дело, – поспешила добавить Анника. – Дети больше не могут оставаться в городе. Журналисты не дают им покоя, и я не хочу, чтобы они находились в школе, когда данные испанца обнародуют.

– Угу, – буркнула Дорис в своей неподражаемой недовольной манере.

– Кроме того, мы надеемся скоро договориться о сумме выкупа, – продолжила Анника, – а значит, нам придется отправиться в Кению…

– О сумме выкупа? Ты серьезно? Ты собираешься платить деньги этим убийцам?

Анника сглотнула комок.

– Сожитель испанца находится сейчас в Кении. Он оставил миллион долларов в мусорном контейнере на окраине Найроби вчера вечером. Именно поэтому испанца выпустили. Нам, скорее всего, придется выехать туда, и, надо надеяться, уже на этой неделе…

– У меня так много дел, – заныла Дорис. – У нас обеды по средам и пятницам, и, кроме того, мне необходимо убирать дом. Полагаю, ты понимаешь.

Анника крепко зажмурила глаза.

«Детьми Элеоноры ты с удовольствием занималась бы, – подумала она, – но Элеонора не хотела никого иметь, боялась испортить свое тело и карьеру, но этого она никогда не рассказывала тебе, не так ли? Лишь улыбалась немного печально, когда ты спрашивала, как дела с потомками, не планировали ли она и Томас завести их, и тогда ты поверила, что она не могла, и чувствовала сострадание, не правда ли? И поэтому заявила Томасу: «Завести детей может и собака, но заботиться о них – совсем другое дело». Именно так ты смотришь на меня, как на суку, не так ли? А твои собственные внуки, конечно, не столь хороши, чтобы играть у тебя на персидских коврах».

– Само собой, – сказала Анника. – Я все прекрасно понимаю. Я сообщу, если будут новости.

Она отключила телефон, дрожа от злости.

– Ничего не получилось с Дорис? – спросил Халениус из спальни.

Он, вероятно, подслушал часть разговора.

– И догадайся, насколько это стало сюрпризом для меня, – ответила Анника и набрала номер своей матери.

Та, судя по голосу, была трезвой, но уставшей.

– Я работаю как ломовая лошадь всю неделю, – сказала она, – с девяти до шести.

И чего здесь сверхъестественного? Обычный полный день? Она оставила это до лучших времен.

– Мама, я могу попросить тебя об одном деле?

– Не подумай, что жалуюсь, но обычно ведь всегда нужны деньги в такое время, перед Рождеством.

Это называется «перед Рождеством».

– Мы получили новости о Томасе, – сказала она. – С заложниками обращаются ужасно плохо там, в Африке. Мы должны попытаться возвратить его домой как можно быстрее, и поэтому я хотела спросить, не могла бы ты позаботиться о Калле и Эллен несколько дней.

– И по вечерам я караулю Дестини, ведь Биргитта подрабатывает в «Ретт Прис», в вечернюю смену…

Анника три раза стукнулась лбом о придиванный столик – на что она, собственно, рассчитывала?

– О’кей, – сказала она. – У тебя есть номер Биргитты?

– Ты наконец решила попросить прощения?

Анника села на диван и тихо перевела дух.

– Да, – сказала она.

Мать дала ей номер, на этом разговор закончился.

Анника вся дрожала. Царившая в комнате прохлада захватила в полон ее тело. У нее закоченели пальцы и ноги, ее трясло как в лихорадке. Халениус вошел в гостиную.

– Здесь действительно ужасно холодно? – спросила она.

– Нам, пожалуй, понадобится отправиться в дорогу уже завтра или в среду, – сказал он.

Анника подняла руку.

– Я знаю, – ответила она. – Я постараюсь. И готова унижаться, сколько потребуется, лишь бы куда-то пристроить детей. О’кей?

Он повернулся и ушел назад в спальню.

Она набрала номер мобильника своей сестры. Биргитта ответила сразу же.

– Прежде всего, – сказала Анника и посмотрела в видеокамеру, которая стояла на треноге рядом с телевизором и фиксировала все, что она говорила и делала. – Прежде всего я хотела бы извиниться за то, что не приехала на твою свадьбу. Было моей ошибкой ставить работу на первое место. Люди всегда важнее статей, я понимаю это сейчас. И раз сказала так, значит, уверена в своих словах.

– Ого, – сказала Биргитта. – Госпожа Непогрешимость начала работать головой. И что тебе от меня надо?

Не было смысла ходить вокруг да около.

– Мне нужна помощь, – призналась Анника. – Кто-то должен позаботиться о детях, пока я поеду в Восточную Африку и постараюсь вернуть домой моего мужа. Ты не могла бы взять это на себя?

– Точно как ты удружила мне в субботу, ты имеешь в виду?

Анника закрыла глаза рукой.

– Биргитта, – сказала она, – в моей квартире центр по освобождению заложников. Здесь находятся люди из министерства юстиции, которые пытаются вести переговоры с похитителями так, чтобы Томаса освободили. У нас компьютеры и записывающая аппаратура и еще много всякого, и мы поддерживаем контакты с другими переговорщиками и их уважаемыми правительствами…

– И сейчас я должна прийти в восторг от того, насколько ты важная и умная?

Анника не нашлась что ответить. Конечно, Биргитта в чем-то была права, само собой. В течение последних тридцати лет она постоянно пыталась превзойти сестру умом и значимостью, и ей это удалось, и как удалось! Сначала был Свен и факультет журналистики, а потом ее прекрасная работа, вершиной которой стал титул специального корреспондента в США, работавший в Розенбаде муж и двое детей в международной частной школе. Гонку по части статуса в обществе она выиграла, вне всякого сомнения.

Но у Биргитты остались все друзья. Она ездила домой к маме и смотрела фестиваль шлягеров, купила старый хутор около Люкебю и смогла развести там яблоневый сад.

– Извини, – сказала Анника. – Извини, что позвонила. Зря я это сделала. Я не заслужила помощи, во всяком случае от тебя.

– Ах, оставь ты это, – перебила Биргитта. – Просто я работаю с двенадцати до закрытия всю эту неделю и следующую тоже, иначе они могли бы побыть здесь.

В комнате вроде немного потеплело. Плечи перестали дрожать.

«Иначе они смогли бы ведь побыть здесь». Иначе. Они смогли бы.

– Предрождественский ажиотаж? – спросила Анника.

– И все дополнительные деньги, которые я заработаю, уйдут на рождественские подарки, то есть это вместе лишь ходьба по кругу…

Анника рассмеялась: оказывается, все было так просто.

– Конечно, за ними может присмотреть Стивен, но он не слишком ладит с детьми.

Анника бросила взгляд на диван и вспомнила, как голос Биргитты стал тише, когда Стивен не хотел подниматься с него в субботу вечером. «Не тяни его так, он может рассердиться. Не разговаривай так со Стивеном, это нехорошо».

Нет, конечно, пусть дети побудут где-то в другом месте.

– Все нормально, – сказала Анника. – Я найду кого-нибудь другого. Спасибо в любом случае…

– Чем вы будете заниматься на Рождество? Приедете в Хеллефорснес?

Голос Биргитты звучал радостно и деловито.

– Как получится, – сказала Анника. – Мы встретимся, если Томас…

– Тебе надо увидеть Дестини. Она просто золото.

Они закончили разговор, и Анника опустила свой мобильник на колено. Она не могла просить Берит снова, всему есть свои границы, они с Тордом работали целыми днями и постоянно мотались в Стокгольм и обратно.

Халениус опять высунул голову в гостиную.

– Получилось? – спросил он.

Анника не ответила.

– Ты не могла бы выключить камеру? – поинтересовался он и сел рядом с ней на диван.

– Зачем? Я должна все документировать украдкой.

– Пожалуйста, – попросил он.

Она поднялась и поставила запись на паузу.

– Я думаю, злодеи позвонят вечером, – сказал Халениус. – Они наверняка хотят покончить с этим поскорее. Как у тебя дела?

– Еще никого не нашла, – ответила она.

– Это важно, – сказал Халениус и наклонился к ней. – Ты должна выйти за пределы насиженных мест. Какой-нибудь школьный учитель, сосед, кто-то желающий подработать в свободное время.

Анника закрутилась на месте.

– Значит, в Сомали есть университет, – сказала она.

Халениус сидел молча несколько секунд.

– Речь явно идет о маленьком частном университете, где готовят медицинский персонал и учителей. Насколько хорошо он функционирует, мне остается только догадываться.

– По-твоему, Томас находится там? В Кисмайо?

Халениус откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

– Вовсе не обязательно. От Либоя до Кисмайо двести – двести пятьдесят километров. По словам испанца, он пролежал в машине по меньшей мере восемь часов, поэтому они, вероятно, проделали долгий путь. Мы же говорим не о прямой автостраде…

– И где он сейчас?

– Испанец? На базе янки в Южной Кении. Они доставили его туда на «блэк хоке».

У нее и мысли не возникло спросить, как американские военные получили разрешение пролететь на военном вертолете через сомалийское воздушное пространство, чтобы перевезти к себе иностранного гражданина. Куда там.

Анника кашлянула.

– Мне надо позвонить еще в одно место, – сказала она.

Халениус поднялся с дивана и ушел назад в спальню.

Она глубоко вздохнула несколько раз, потом начала набирать номер, который знала наизусть, казалось, пальцы прикасались к раскаленному железу, когда она нажимала на цифры.

Прозвучали три сигнала, четыре, пять.

Потом на другом конце линии ответили.

– Привет, – сказала она. – Это Анника Бенгтзон.

В раннем детстве я запускал воздушного змея за усадьбой Сёдербю, на лугу, где осенью паслись коровы. Он имел вид орла, с головой, крыльями и клювом желто-коричневого цвета, нарисованного краской на толстом полиэтилене. Птицы, высиживавшие птенцов там, просто с ума сходили от моего змея. Они выскакивали из гнезд, и махали крыльями, и старались защитить свое потомство, поскольку верили, что это настоящий орел.

Змей был просто фантастический. Он летал высоко, даже среди облаков, и порой забирался в такую высь, что выглядел маленькой точкой на синем небе, а я здорово умел управлять им, мог заставить его камнем падать к земле, а в последнее мгновение устремиться вверх. Он обладал силой крупного зверя, но всегда подчинялся моему малейшему желанию.

Холгер ныл постоянно и хотел позаимствовать у меня мое сокровище, но я пожелал его в качестве подарка на день рождения и ужасно берег, тщательно следил за веревками и всегда вытирал его от грязи.

Однажды, когда я болел корью, Холгер все равно взял моего змея. Он пошел с ним к лесу за турбазой, поскольку там его нельзя было увидеть из нашего дома. И змей зацепился за вершину сосны, полиэтилен порвался, веревка лопнула.

Я так никогда и не простил Холгера за то, что он взял моего змея.

Я никогда не был так свободен, как когда запускал его. Он уносился ввысь в светлое белое пространство, простиравшееся до самой вечности. Я все еще вижу его перед собой, вижу моего змея между облаков, он парит там, и танцует, и подлетает все ближе. На земле царит темная ночь, но вокруг змея светят звезды, они искрятся и сверкают. Он открывает дверь к истине, и скоро он будет здесь.