День 5
Воскресенье 27 ноября

Я проснулся оттого, что Длинный шагнул в хижину. Его запах нахлынул на меня, как волны около Ёлльнё. На несколько секунд я попал во власть паники, прежде чем понял, чего он хотел.

Он принес с собой чай, воду, угали и свежий помидор. Улыбался и говорил необычайно много. Наклонился надо мной и развязал веревку, стягивавшую мои руки за спиной. Таким образом я получил возможность помассировать суставы, попытаться восстановить кровообращение в пальцах. Когда я осторожно потянулся за помидором, он кивнул ободряюще. Сказал «кула визури» и ушел. Оставил меня с несвязанными руками, но они обычно делали это, пока я ел.

Чай оказался крепким и сладким и отдавал мятой. Я никогда не пил такого вкусного с тех пор, как прибыл сюда. Вода была прохладной и явно свежей, а угали еще теплой.

Пожалуй, я вел себя правильно. Наверное, они поняли, что я не хотел доставлять им проблем, действительно жаждал сотрудничать, и в результате получил награду, и далее со мной будут гораздо лучше обращаться.

Эта мысль наполнила меня надеждой.

Пожалуй, Анника внесла свою лепту. Насколько я понял, они связались с ней, а я знал, что она сделает все для моего освобождения. Вероятно, выкуп уже заплатили. Скоро они подгонят большую «тойоту» и отвезут меня к самолету в аэропорт Либоя.

И надо признать, я заплакал от облегчения.

Если подумать, охранники ведь не сделали мне ничего особенно плохого. Кионгози Уюмла, крепыш в тюрбане, конечно, прилично ударил меня ногой, но ведь из-за моего вранья. Само собой, я богатый человек в их глазах, сказать что-то другое, естественно, ни в какие ворота не лезет. Мне досаждала сильная боль с правой стороны груди, возникавшая каждый раз, стоило мне сделать глубокий вдох, но ничего не поделаешь. К смерти датчанина они в принципе не имели отношения, у него же была астма, и француз… Да, что я могу сказать о нем? Время от времени у меня самого возникало желание лишить его головы.

Испанца и румына я не видел и не слышал о них ничего с того момента, как эту парочку забрали из хижины. Пожалуй, их ждала дорога к аэродрому в «тойоте» вместе со мной. Наверное, наши правительства совместными усилиями договорились о нашем освобождении в обмен на какое-то политическое обязательство.

Помидор я истребил первым. Затем доел последние крошки угали, выпил воду и облизал изнутри чашку из-под чая, чтобы добраться до остатков сахара. И сейчас, судя по ощущениям, набил живот до отказа. И если бы не чесались места укуса насекомых и не болел правый бок, мог бы сказать, что чувствую себя достаточно хорошо.

Я сидел в углу, прислонившись к железной стене по диагонали от темного пятна, оставшегося в месте, где умер датчанин. Фактически я превратил тот конец хижины в туалет. Не из неуважения, а чисто по санитарным причинам.

Металлический лист был все еще прохладным за моей спиной. Он мог очень сильно нагреться за день.

Потом я услышал какие-то звуки и голоса снаружи в маниатте. Мужские и женские, ну да, это же говорила Катерина, по-английски, громко, вроде бы о чем-то молила.

Я сел прямо и напряг слух. Не было ли там других голосов? Испанца? Румына?

Пожалуй, Катерине тоже предстояло составить нам компанию в «тойоте» до аэропорта.

– Please, please, – услышал я, как умоляла она и, похоже, плакала.

Я встал, насколько это получилось в низкой хижине, и повернулся лицом к стене.

На самом ее верху, как раз под крышей, находилась приличная щель. Я зажмурил один глаз, прижал другой к ней и сформировал из рук некое подобие круга у лба, чтобы лучше видеть. Но сначала ничего не получилось из-за проникавшего внутрь через щель ветра, который нес с собой массу песка и остатков высохшего коровьего навоза. Мне пришлось поморгать, и я попытался снова. И увидел три хижины, но не из железа, а из потрескавшейся глины, и почувствовал запах костра и плесени. Люди, чьи голоса доносились до меня, однако, не попали в поле моего зрения, но они наверняка находились где-то снаружи, скорее всего, за одной из лачуг, слишком уж хорошо их было слышно. Я посмотрел во всех направлениях, но не обнаружил ничего. Тогда сел и прислушался снова, попытался разобрать слова Катерины, понять, чего она хотела, и вроде там в разговоре участвовал еще какой-то мужчина, отвечавший ей? Но вдруг она воскликнула: «No, no, no!» – а потом раздались крики.

Женщину убили четырьмя ударами ножом в шею сзади. Она лежала на лесной опушке, рядом с тропинкой с тыльной стороны домов, выстроившихся вдоль Кунгсетравеген в южном Стокгольме. Недалеко оттуда находилась игровая площадка. Ее около шести вечера нашел мужчина, прогуливавшийся со своей собакой. Сходство с убийством Линны Сендман бросалось в глаза, конечно, если верить «Квельспрессен», на всякий случай разложившей все по полочкам, то есть по пунктам, с большими фотографиями:

● Орудие убийства: нож (снимок финки, текст под которым объяснял, что в данном случае именно она не являлась орудием убийства).

● Причина смерти: раны с тыльной стороны шеи (проиллюстрировано анонимным женским затылком, вероятно репортера Элин Мичник).

● Место преступления: рядом с игровой площадкой (фото покинутых качелей).

● Район: оба места преступления разделяли всего лишь пять километров (карта со стрелками).

Убитую женщину звали Лена Андерссон. Ей было сорок два года, одинокая мать с двумя дочерьми подросткового возраста. Она смеялась Аннике с газетной страницы, рыжие волосы развевались на ветру.

Сейчас, похоже, теория о серийном убийце в пригородах Стокгольма пустила корни также и в полиции. Два поименно названных детектива подтвердили, что расследования смерти Лены и Линны будут проводиться совместно.

– Откуда у вас все эти снимки убитых людей? – поинтересовался Халениус, пережевывая бутерброд с хлебом из цельного зерна. – Я думал, мы давно закрыли все такие архивы.

Анника сложила газету и отложила в сторону, у нее не выходили из головы две оставшиеся без матери девочки. Они сидели дома и ждали маму субботним вечером, прислушивались, не ее ли шаги слышны на лестничной площадке? Или они где-то гуляли с друзьями, даже не задумываясь о ней, пожалуй, и представить не могли, что ее больше нет, пока какой-то полицейский не позвонил в дверь и не сказал «нам ужасно жаль…».

– Каким-то образом стало труднее, когда ты закрыл архивы, – сказала Анника, – но в новом цифровом мире бесконечно много источников, где можно покопаться.

– Вроде…

– Блоги, «Твиттер», ночные газеты, дискуссионные форумы, информационные страницы различных предприятий и властных структур и «Фейсбук», конечно. Даже террорист-смертник с Дроттнинггатан имел там свою страницу.

– А как же тогда авторское право? – спросил Халениус. – Мне казалось, вам не безразличны подобные аспекты?

– Серая зона, – ответила Анника и попробовала есть.

Образ рыжеволосой женщины стоял у нее перед глазами. Она жила одна со своими девочками уже три года, если верить статье Элин Мичник, работала мануальным терапевтом, принимала больных в Шерхольмском торговом центре. И возвращалась домой с занятий по йоге в зимних сумерках, когда встретила своего убийцу.

Анника пригубила апельсиновый сок и откусила кусок бутерброда.

Халениус не выглядел столь же ухоженным сегодня, и это усилило ее подозрения относительно того, что именно подруга стирала и гладила для него одежду.

– Твои дети уже добрались? – спросила она.

Он заерзал на стуле обеспокоенно и посмотрел на часы.

– Они приземлились час назад. Могу я взять газету?

Анника передала газету через стол и поднялась – если он не хотел разговаривать о своих детях, его дело.

– Я пойду позвоню моим, – сказала она, взяла свой мобильник, вышла в детскую комнату и беззвучно закрыла за собой дверь.

Она не стала зажигать лампу.

На улице стоял серый день, и света, пробивавшегося в окно, не хватало, чтобы хоть как-то осветить оказавшиеся в тени пространства. Анника свернулась клубком на покрывале Калле, обняла подушку сына и вдохнула его запах. Честно говоря, он оказался слишком явным. Ей требовалось поменять постельное белье, прошло уже две недели с тех пор, когда она делала это в последний раз… И пройтись по их гардеробу не мешает, она толком не занималась им с тех пор, как они приехали домой, а тогда просто сунула одежду из дорожных сумок вместе со всем тем, из чего они уже выросли, что хранилось в кладовке. Анника села в кровати.

И потом ей требовалось проверить, не выросли ли дети из своих нарядов, предназначенных для праздника Люсии. За день до 13 декабря вся Швеция старательно пылесосила платья Люсии и костюмы гномов, и ей обязательно следовало купить новые как можно быстрее. Хотя Калле, пожалуй, не захочет больше быть гномом. И в их новой американской школе, наверное, не отмечали этот праздник таким же образом, как в шведских школах.

Она взяла мобильник и позвонила на домашний номер Берит. Ответил ее муж Торд.

– Не приезжай и не забирай их слишком рано, – сказал он. – Мы собираемся на рыбалку.

Потом трубку взял Калле.

– Ты не знаешь, у вас будет шествие Люсии в школе в этом году? – спросила Анника.

– Мама, – сказал Калле, – папа сто раз обещал, что мы поедем в Норвегию и будем ловить форель в Рандсфьордене, если он больше не вернется домой, можно я съезжу с Тордом тогда?

Анника вздохнула и сказала:

– Конечно.

– Ура-а! – закричал Калле и передал трубку Эллен.

– Мама, давай возьмем собачку? Она просто золото, ее зовут Сорайя.

– Вам хорошо у Берит и Торда? – спросила Анника.

– Пожалуйста! Только одну маленькую собачку.

– Я скоро приеду и заберу вас. Воспользуйся случаем и пока поиграй с Сорайей. И мы сможем приехать и навестить ее еще много раз.

– Нам надо на рыбалку сейчас, – сказала девочка и с шумом положила телефон.

Она слышала звук приближавшихся шагов, а потом шум, когда трубку подняли снова.

– Здесь все идет своим чередом, – сказала Берит.

– Чем я могу отблагодарить тебя? – спросила Анника устало.

– Как там у вас дела?

– Не знаю, – ответила Анника. – Мы не слышали ничего больше. Я договорилась с Шюманом, что буду записывать и снимать все, а потом мы посмотрим, что можно опубликовать, когда эта жуткая история закончится.

– Звучит как хорошая сделка, – констатировала Берит. – Скажи обязательно, если тебе понадобится помощь.

Анника заметила, что кто-то рисовал мелом на обоях.

– Где они будут ловить рыбу? Разве озеро не покрыто льдом?

– У Торда есть лунка около окуневой отмели, он не дает ей замерзать всю зиму…

Они закончили разговор, но Анника еще какое-то время сидела с телефоном в руке. Потом она поднялась на свинцовых ногах и подошла к бельевым шкафам, открыла первый из них, стояла и смотрела на беспорядок внутри. Вся старая детская одежда сгорела, однако Калле и Эллен успели прилично вырасти и после этого. В самом низу лежал маленький наряд Бэтмена, Анника достала его и подержала перед собой, надо же, он остался. Она положила его на кровать Калле, в кучу того, что собиралась сохранить. Потом извлекла свитер с поездом, его Биргитта связала на день рождения Калле, когда тому исполнилось три года. Ее сестра была невероятной рукодельницей. Он лежал у бабушки в Ваксхольме и поэтому пережил пожар и сейчас попал в компанию к наряду Бэтмена. Платье принцессы, которое купила София Гренборг, Анника выбросила. Старые пижамы, непарные носки и застиранные футболки также отправились в кучу, предназначенную в мусор, кое-что смогло вернуться назад на вешалки и в ящики.

Она до половины разобралась с первым шкафом, когда Халениус постучал в дверь.

– Ролик пришел, – сказал он.

Он предложил Аннике сесть в офисное кресло в спальне, компьютер стоял на письменном столе перед ней. Экран был черный. Маленький белый треугольник в белом кругу показывал, что видео загружено и поставлено на паузу.

– Ничего опасного, – сказал Халениус. – Я посмотрел его. Все по стандартной схеме, коротко и ясно. Ничего странного или неприятного. Съемку сделали вчера, это ты увидишь.

Анника вцепилась руками в крышку стола.

– Это точно то, чего мы и ожидали, – продолжил Халениус и опустился на колено рядом с ней. – Наши злодеи явно учились в школе похитителей. Они занимались подобным и раньше. Томас спал практически под открытым небом и в спартанских условиях провел почти неделю, это сразу бросается в глаза. Не пугайся его небритого вида. Сам текст послания, собственно, не играет никакой роли, главное, он жив и выглядит сравнительно хорошо. Я включаю?

Анника кивнула.

Картинка задрожала, экран осветился, а потом на нем появилось испуганное лицо.

У Анники перехватило дыхание.

– Боже, что они с ним сделали? – сказала она и показала на левый глаз Томаса. Он полностью заплыл, абсолютно красное веко распухло до неимоверной величины.

Халениус кликнул по экрану и остановил изображение.

– Выглядит как укус насекомого, – сказал он. – Пожалуй, москита или какой-то другой летучей твари. Но у него нет следов насилия на лице. Ты видишь, что он небрит?

Анника кивнула снова. Она вытянула руку и прикоснулась к экрану, провела по щеке мужа.

– На нем гейская рубашка, – сказала она. – Он действительно хотел произвести впечатление на нее.

– Мне продолжать?

– Подожди, – сказала Анника.

Она отодвинула стул и побежала в детскую комнату, взяла позаимствованную в редакции видеокамеру и быстро вернулась с ней в спальню.

– Снимай меня, пока я буду смотреть видео, – сказала она Халениусу и протянула камеру. – Ты сможешь это сделать?

Халениус моргнул от удивления.

– Зачем?

– Ради трех миллионов. Или мне принести треногу?

– Давай сюда камеру.

Она села прямо перед компьютером, поправила волосы и снова уставилась на испуганный взгляд Томаса. Он выглядел напуганным до смерти. Его волосы были темными от пота, лицо бледное, глаза налиты кровью и широко открыты. Он сидел на фоне темно-коричневой стены, чего-то полосатого. Ковер? Или сырость позаботилась о краске?

– Он напоминает Дэниела Перла, – сказала Анника. – Думает, что они обезглавят его. Ты включил камеру?

– Ах, я не знаю толком, как это делают…

Анника взяла камеру и нажала на кнопку «Play».

– Просто направь и держи, – сказала она и снова повернулась к картинке на экране.

Она встретилась взглядом с Томасом.

«Я делаю это, – подумала она, – для нас».

– Утро воскресенья, – громко сказала она в пространство. – Мы только сейчас получили видеофильм от похитителей, так называемое proof of life, доказательство жизни, которое показывает, что муж по-прежнему жив. Я еще не смотрела фильм. Сейчас я запускаю его…

Она наклонилась вперед и кликнула мышкой.

Картинка немного дергалась. Томас заморгал, когда сильный свет осветил его лицо. Он скосился вверх, вправо, пожалуй, кто-то стоял там. Возможно, направлял на него оружие. В руках он держал лист бумаги. Его кисти выглядели красными и опухшими.

«Сегодня 26 ноября», – сказал Томас по-английски.

Анника наклонилась и максимально увеличила громкость. Звук оставлял желать лучшего, слова было трудно разобрать. Их сопровождал треск и гул, словно дул сильный ветер. Она слышала, как видеокамера жужжала рядом с ней.

«Сегодня утром в Атлантику упал французский самолет», – продолжил Томас.

Халениус нажал на паузу.

– В распоряжении грабителей нет никаких свежих газет, – сказал он. – Иначе это же самый обычный способ доказать, что заложник жив в конкретный момент времени. Взамен они явно приказали ему рассказать о том, о чем он иначе не мог бы знать.

– Ты снимаешь? – спросила Анника.

– Да, черт побери, – ответил Халениус.

Видео продолжилось.

«Я чувствую себя хорошо, – произнес Томас хриплым голосом. – Со мной хорошо обращаются».

Анника показала на точку на лбу Томаса:

– Кто-то ползает там, по-моему, паук.

Он водил пальцем по бумаге, в то время как паук прогуливался у самой кромки его волос, и читал про себя несколько секунд.

«Я хотел бы призвать все европейские правительства прислушаться к требованиям… – Он поднес листок ближе к лицу и прищурился от сильного света лампы. – «Фик… Фикх Джихад», прислушаться к требованиям… об открытии границ и разделе ресурсов. Мы стоим на пороге нового времени».

– Это политическое послание, – пробормотал Халениус.

«Я хотел бы также подчеркнуть, что очень важно быстро договориться относительно суммы выкупа. Если европейские лидеры не прислушаются, я умру. Если вы не заплатите, я умру. Аллах велик».

Он опустил листок и посмотрел вверх, вправо. Картинка стала черной.

– Там кто-то стоит, – сказала Анника и показала в правую сторону от того места на экране, где мгновение назад находился Томас.

– Могу я закончить снимать сейчас?

– Еще немного, – ответила Анника и повернулась к Халениусу.

У нее возникло странное ощущение, что объектив камеры управляет ею, ее словно втянуло в эту черную дыру, и она оказалась в параллельной реальности, где конечный результат зависел не от каких-то абсолютно сумасшедших сомалийских пиратов, а от нее самой, где главную роль играла ее собственная способность сконцентрироваться на выполнении стоявшей перед ней задачи.

– По его словам, с ним обращаются хорошо, – сказала она тихо, – но я не верю ему. Его заставили так говорить. По-моему, ему ужасно плохо.

Она посмотрела на Халениуса.

– Сейчас ты можешь закончить.

Он опустил камеру. Анника выключила ее.

– Англичане проанализируют этот фильм, – сказал Халениус. – Они попытаются вытащить максимум информации из того, что не видишь и не слышишь в первый момент, из фоновых звуков, деталей на картинке, всего такого.

– Когда он пришел? – спросила Анника.

– В одиннадцать двадцать семь. Двадцать минут назад. Я посмотрел его, переслал англичанам и привел тебя.

Она отложила камеру в сторону.

– Я поеду и привезу детей, – сказала она.

Одиннадцатичасовая встреча подошла к концу. Настроение, на взгляд Шюмана, было излишне возбужденное, слишком много похлопываний по спине, перебор плохих шуток, но так случалось всегда, когда у них в руках оказывалось нечто по-настоящему реальное, и под этим он обычно подразумевал не тщательное отслеживание крупных мировых событий или трагических природных катастроф, а сенсации из тех, какие появлялись в недрах его собственной редакции, в головах шефов новостей или в ходе встреч вроде этой. И конечно, причиной их оживления стал серийный убийца, приобретавший все более конкретные очертания. Не потому, что женщин убивали, естественно, а поскольку газета попробовала выдать желаемое за действительное и оказалась права. «Конкурент» еще не сказал своего слова, но это было только вопросом времени. Они там на своем конце города наверняка сейчас волосы на себе рвали и отчаянно искали, как им пристроиться ко всей истории и одновременно не показать, что они безнадежно отстали.

– О’кей, – сказал он, стараясь придать строгости своему голосу. – Давайте быстро повторим, что у нас на первых позициях?

Компанию ему составляли шефы всех версий его издания и всех разделов, включая спорт, новости и прочих, а также его заместитель. И первой подала голос маленькая девица из «Развлечений», чье имя он никак не мог запомнить.

– Слухи о том, что Бенни Андерссон возглавит Евровидение, – сказала она.

Шюман кивнул и вздохнул про себя, почему, черт побери, Бенни из группы АББА должен взвалить на себя такую ношу? Которая вообще-то сейчас покоилась на плечах бывшего шефа спортивного раздела «Квельспрессен»?

Он призывно посмотрел на «главного спортсмена» своей газеты, Хассе.

– «Милан» встречается с «Ювентусом» сегодня вечером, и Златан Ибрагимович играет, а это всегда событие, – сообщил тот.

Слабовато, но ладно.

– Новости?

Патрик потянулся:

– Помимо серийного убийцы у нас есть парень, который пролежал мертвым в своей квартире три года, и никто не заметил этого и не хватился его. И потом сигнал о том, что министр финансов обновил свою шикарную квартиру, используя незаконную рабочую силу.

Он хлопнул ладонью по ладони своего зама, молодого дарования по имени Брутус, и Шюман постучал по столу.

– Нам также необходимо отслеживать развитие событий в истории с похищением в Восточной Африке, – сказал он, и Патрик простонал.

– Там же ничего не происходит, – возразил он, – пока тема исчерпана, никаких фотографий, никакой информации, пустой номер.

Шюман поднялся и, покинув совещательную комнату, направился в свой стеклянный закуток.

Его беспокоила история с мертвыми женщинами.

Едва он пришел на работу утром и еще не успел снять с себя куртку, позвонил офисный телефон: это была мать убитой Лены. Раздраженная, шокированная, расстроенная, она плакала, однако не впадала в истерику и говорила дрожащим голосом, но ясно и довольно связно.

– Это никакой не серийный убийца, – заявила она. – А Густав, лентяй, с которым она была одно время. Он преследовал ее, пока она окончательно его не отшила, с той поры прошло уже много месяцев, все произошло в июле, в конце июля.

– Это, значит, отец девочек, который…

– Нет, нет, не Оскар, у Лены всегда были замечательные отношения с Оскаром, я имею в виду парня, пришедшего к ней на прием, он еще проходил длительный курс лечения, проблемы со спиной… Он отказывался понимать, что их отношения закончились. И что Лена делала бы с ним? Еще одна статья расходов, вот и все, на что он…

– Он бил ее? – спросил Шюман, вопреки всему читавший брошюрки кризисных центров для женщин.

– Если бы он только осмелился, – сказала мать. – Тогда Лена сразу же посадила бы его. Она была не из тех, кто спускает подобное.

– Она заявляла в полицию на этого мужчину?

– За что?

– Ну, по твоим словам, он ведь преследовал ее?

Мать убитой женщины всхлипнула.

– Она и слушать не хотела об этом, говорила, что в конце концов ему надоест и здесь не о чем беспокоиться. И видишь, чем все закончилось!

Мать Лены разрыдалась. Шюман слушал. Отчаявшиеся люди нисколько не беспокоили его. Пожалуй, сочувствие к пострадавшим исчезло у него за все годы работы. В каком-то смысле он стал жертвой профессионального заболевания в результате того, что слишком долго обличал и призывал к ответу, да и административные обязанности требовали определенной черствости.

– Мы поделились только подозрениями полиции, – сказал он. – Естественно, расследование будет проводиться объективно. Если виноват данный мужчина…

– Его зовут Густав.

–…его арестуют, и он получит по заслугам, но если речь идет о ком-то другом, то того осудят…

Мать высморкалась.

– Ты думаешь?

– Большинство убийств раскрывают, – сказал Шюман уверенным голосом и понадеялся, что он прав.

На этом месте они прекратили разговор, но беспокойство по-прежнему не покидало его.

А вдруг все убийства женщин относились к самым обычным историям? Статистика упрямо указывала в этом направлении. Жертва, оружие, способ действия, мотив: мужчина не может больше распоряжаться женщиной, убивает ее хлебным ножом дома или в непосредственной близости от него. Сейчас даже не понадобились разглагольствования Анники Бенгтзон о журналистской этике, чтобы посеять сомнения в его душе.

По какой-то причине ему вспомнилось высказывание одного из известнейших государственных экспертов, Стига Бьёрна Льюнггрена: «Одна из самых обычных претензий в политических дебатах состоит в том, что средства массовой информации искажают действительность. И основной постулат в этих стенаниях сводится к тому, что они должны служить чем-то вроде зеркала, отражающего жизнь общества. Но это же ложное представление. Ведь массмедиа, будучи частью индустрии переживаний, обязаны скорее развлекать, чем информировать нас… Их задача – не отображать действительность, а драматизировать ее…»

Шюман посмотрел на часы.

Если уехать сейчас, он приедет домой одновременно с тем, как его жена вернется из спа-отеля.

Въезд во двор был расчищен от снега, а площадка перед домом посыпана песком. Анника припарковалась на ней, выключила зажигание и сидела в машине несколько минут. На замерзшем озере вдалеке на юге она увидела три точки: одну большую и две поменьше. И понадеялась, что рыбаки поймали несколько окушков. Тогда они смогли бы вместе поджарить их в масле и съесть с хлебом. Это было невероятно вкусно, пусть и при большом количестве костей.

Она поднялась на крыльцо и постучала ввиду отсутствия дверного звонка.

Потом повернулась и посмотрела на озеро снова.

Берит и Торд продали виллу в Тебю и купили усадьбу после того, как дети покинули родительский кров. Анника знала о существовании и другой причины для их отъезда: Берит в свое время завела интрижку с комиссаром К., переезд стал их последним шансом спасти брак. И это явно сработало.

Берит открыла дверь.

– Почему ты стоишь здесь? Почему не входишь?

Анника слабо улыбнулась:

– Слишком уж, наверное, я городская жительница.

– Они все еще на рыбалке. Вы будете есть окуней целую неделю. Кофе?

– Да, спасибо, – сказала Анника и шагнула в большую деревенскую кухню. Казалось, она сошла со страниц журналов «Красивый дом» или «Поместья и усадьбы»: сосновые полы из широких досок, дровяной камин, стеновые панели жемчужного цвета, раздвижной стол, напольные часы, газовая плита фирмы «Илве» и холодильник с машиной для производства льда.

Анника расположилась за столом и наблюдала, как Берит возилась с кофейным перколятором. Она ходила дома в таком же наряде, как и в редакции: черные брюки, блузка и кофта. И ее движения были спокойными и размеренными, нацеленными на экономию сил и времени, а никак не на то, чтобы произвести впечатление на возможного зрителя.

– Ты никогда не рисуешься, – сказала Анника. – Ты всегда… такая, как есть.

Берит удивленно посмотрела на нее, замерла с ковшом для кофе в руке.

– Да брось ты. Мне тоже не чуждо это порой. Хотя не столь часто на работе. Я уже вышла из такого возраста.

Она закончила готовить кофе, выключила кофейник и поставила его на стол вместе с ложками и двумя чистыми чашками.

На нем также лежали свежие газеты, «Квельспрессен» и «Конкурент», и оба крупных утренних издания с их массивными воскресными приложениями. Анника дотронулась до них, но не стала открывать.

– Мы получили видео, – сообщила она тихо. – Proof of life. Томас выглядел просто ужасно.

Анника закрыла глаза и увидела перед собой его лицо, выпученные глаза, испуганный взгляд, мокрые от пота волосы. Ее руки задрожали, и она почувствовала, что паника вот-вот охватит ее. «Если европейские лидеры не прислушаются, я умру, если вы не заплатите, я умру». Он умрет, он умрет, он умрет, а она ничего не сможет сделать.

– О боже, – сказала она, – о боже…

Берит обошла вокруг стола, вытащила из-под него стул, села рядом с ней и заключила ее в свои объятия, а потом долго не отпускала.

– Все пройдет, – сказала она. – В один прекрасный день это закончится. Ты справишься.

Анника заставила себя дышать нормально, чтобы воспрепятствовать перенасыщению крови кислородом и тем самым избежать дрожи в руках, головокружения и учащенного сердцебиения.

– Это так омерзительно, – прошептала она. – Я абсолютно беспомощна.

Берит протянула ей кусок бумажного полотенца, и Анника высморкалась в него громко.

– Я, пожалуй, в состоянии представить это, – сказала Берит, – но не понять.

Анника закрыла глаза костяшками пальцев.

– Я сломлена, – пробормотала она. – Я уже никогда не стану прежней. Даже если смогу как-то прийти в себя, все равно не буду прежней.

Берит поднялась и направилась к кофейнику.

– Знаешь, – сказала она, – в Национальном музее в Кардифе в Уэльсе есть японская тарелка, которую сознательно разбили и склеили. Старые японские мастера часто били дорогой фарфор, поскольку, по их мнению, он становился гораздо красивее, если его восстановить.

Она налила кофе в чашки и села напротив Анники.

– Я действительно хотела бы, чтобы случившееся обошло тебя стороной, но оно не убьет тебя.

Анника погрела руки на кофейной чашке.

– Оно, пожалуй, убьет Томаса.

– Возможно, – согласилась Берит.

– Он ведь поехал туда добровольно, – сказала Анника. – Сам вызвался отправиться в Либой.

Она посмотрела в окно. Озера ей было не видно отсюда.

– Причину зовут Катерина. Англичанка.

Она видела ее фотографии в Интернете. Блондинка, милая, стройная, вроде Элеоноры или Софии, черт бы ее побрал. Как раз в его вкусе.

Она снова обратила взор на Берит.

– Я знаю, что можно идти дальше, знаю…

Берит еле заметно улыбнулась. Анника помешала ложкой кофе.

– Мы думали переехать, но сейчас страховые деньги испарятся. Хотя, может, и к лучшему. Они ведь на самом деле были не мои, а Рангвальда…

Анника нашла мешок, полный еврокупюр, в электрощите, когда разоблачала Красную Волчицу. Вознаграждение в размере десяти процентов от суммы находки позволило ей купить и виллу в Юрсхольме, и квартиру у Анны Снапхане, которые к настоящему моменту уже испарились (вилла сгорела, а квартира была продана).

– Ты останешься с ним? – спросила Берит. – Если он вернется?

Анника закрыла руками рот и почувствовала, как слезы снова побежали у нее из глаз. Берит оторвала еще кусок бумажного полотенца и вытерла ей щеки.

– Так-так, – сказала она. – Только не предпринимай ничего на скорую руку. Развестись ты всегда сможешь, если в будущем у тебя появится причина. Не хочешь пообедать? Я собиралась приготовить котлеты с луком.

Анника улыбнулась свозь слезы:

– Звучит фантастически.

Берит направилась к холодильнику и извлекла из него картошку и упаковку с готовым фаршем. Почистила картофелины и положила их в кастрюлю, зажгла газовую горелку на плите и поставила кастрюлю на огонь. Потом зажгла еще одну горелку и достала сковороду.

Анника сидела на своем месте, не в состоянии пошевелиться. За окном ветер пытался пригнуть к земле голую березу, синица клевала семечки с кормушки. Скоро темнота должна была воцариться снаружи. Масло зашипело в сковороде. Анника потянула к себе «Квельспрессен».

– Ты знаешь о новом убийстве? У той женщины остались две дочери-подростка.

– Страшное дело, – вздохнула Берит. – Хотя я по-прежнему не верю ни в какого серийного убийцу, однако в последнем случае речь явно не идет об убийце-муже. Ее бывший сейчас в командировке в Германии, по-моему, в Дюссельдорфе, и прерывает ее с целью приехать домой и позаботиться о девочках. Это уж точно не история с угрозами и насилием.

Анника прочитала текст еще раз и покачала головой.

– Что-то здесь не сходится, – сказала она. – Она ведь не случайно попалась под руку. Ранний вечер, совсем близко к жилым домам, сильные удары в шею. Слишком бесцеремонно, такое впечатление, что имеет место личный мотив.

Берит сполоснула руки под краном и начала лепить из фарша котлеты.

– Парень из Хаги, в течение многих лет насиловавший женщин в Умео, выбирал свои жертвы случайно и действовал одновременно грубо и бесцеремонно. И у жилых домов иногда тоже…

Она включила вытяжку и положила первые котлеты на сковороду.

– Или это подражатель, – предположила Анника. – Кто-то вдохновился идеей Патрика Нильссона и стал претворять ее в жизнь.

– Если мне память не изменяет, это была твоя идея, – заметила Берит и улыбнулась через плечо.

Анника почесала голову.

– Я решила тогда подшутить над тобой, – возразила она. – Неужели надо помечать специальной печатью все мои шутки?

– По-моему, наши рыбаки на подходе. – Берит кивнула в сторону прихожей.

Дети ввалились в дом с раскрасневшимися щеками и горящими от восторга глазами. Они принесли четырнадцать окуней и щуку, попавшихся в мережу. И говорили, перебивая друг друга, и размахивали связкой рыбы, так что Анника в конце концов получила рыбьим хвостом по глазу. Они договорились разделить добычу, семь окуней Калле и Эллен и семь Торду, и еще он получил право оставить себе щуку, поскольку снасть принадлежала ему.

Котлеты были просто замечательными.

В сумерки погода переменилась: потеплело, и повысилась влажность. Дело явно шло к дождю.

Дети смотрели фильм в гостиной вместе с Тордом и Сорайей. Берит разгадывала кроссворд, а Анника спала на гостевой постели в комнате для прислуги.

Когда она проснулась, уже начал накрапывать дождь.

– Осторожней, будет ужасно скользко всю дорогу до города, – предупредил ее Торд через опущенное боковое стекло, махая детям рукой на прощание.

«Слава богу, у меня машина-убийца», – подумала Анника. Томас купил подержанный «гранд-чироки», когда они вернулись из США, большой американский городской джип, который представлял опасность для других участников дорожного движения, но гарантировал безопасность сидевшим в нем.

– Мама, давай возьмем маленькую собачку?

Анника проигнорировала вопрос и сосредоточилась на том, чтобы удержать автомобиль на дороге.

Они остановились у «Макдоналдса» в Хегернесе и купили два хеппи-мила и два бигмака, а потом покатили дальше в направлении Стокгольма. Она достигла Северной заставы без каких-либо проблем и даже смогла припарковаться на Бергсгатан прямо напротив своего дома. Вероятно, на ночь была намечена уборка снега, и ей явно грозил приличный штраф, если она не уберет автомобиль до полуночи.

Они поднялись в квартиру. Халениус сидел в спальне и разговаривал по своему мобильному телефону. Анника едва слышно спросила: «Кто-нибудь звонил?» – и, когда он покачал головой, поставила один гамбургер возле его компьютера, а сама отправилась есть вместе с детьми на кухню. Они оба были настолько уставшими, что едва смогли осилить свою картошку фри.

Калле расплакался, прежде чем заснул.

– Папа когда-нибудь вернется домой?

– Мы занимаемся этим, – сказала Анника и погладила его по волосам. – Как только мне что-то будет известно, я первому расскажу тебе.

– Он умрет в Африке?

Анника поцеловала сына в лоб.

– Я не знаю. Люди, захватившие папу в плен, хотят получить деньги за его освобождение, и у нас есть немного в банке, поэтому я собираюсь заплатить как можно быстрее. Что ты думаешь об этом?

Мальчик отвернулся от нее.

– Лампу оставить зажженной?

Он кивнул не поворачиваясь.

– Гамбургер был просто отвратительный, – сообщил Халениус, выйдя из спальни с мусором, засунутым в бумажный пакет.

– Неужели? – сказала Анника. – Случилось что-нибудь?

– Да, есть новости, – ответил статс-секретарь.

– Разговаривайте потише! – крикнул Калле из детской комнаты.

Они пошли в спальню и закрыли за собой дверь. Халениус расположился на своем обычном месте (в офисном кресле), а Анника открыла окно с целью немного проветрить комнату, а потом забралась на кровать и подогнула под себя ноги. Снаружи накрапывал нудный зимний дождь, отчего город становился более серым, а темнота непрогляднее. Халениус выглядел усталым. Волосы торчали во все стороны, а рубашка была наполовину расстегнута.

– Удалось идентифицировать мужчину в тюрбане, – сообщил он. – Грегуар Макуза, тутси, родился в Кигали в Руанде. Ты не ошиблась, он достаточно хорошо образован, изучал биохимию в университете Найроби. Благодаря чему его и опознали.

Анника несколько мгновений жевала нижнюю губу.

– И что дальше?

– Результат деятельности англичан, но их сведения достаточно скудные, пусть и позволяют сделать ряд выводов, отчего возникает еще больше вопросов…

– Геноцид в Руанде, – сказала Анника. – Где он был тогда? Как там его зовут, Грегориус?..

– Грегуар Макуза, – подсказал Халениус и кивнул. – Точно. Подросток-тутси в Кигали в 1994-м…

– Если сейчас он находился там, – сказала Анника, – он, пожалуй, уже жил в Кении.

– Правильно.

Анника поежилась, поднялась с кровати, пошла и закрыла окно.

– Биохимик, – сказала она. – Что заставило его стать похитителем?

Она села на стул.

– Он так и не закончил, – сообщил Халениус. – По какой-то причине бросил учебу, когда ему оставался только один семестр. Особо звезд с неба не хватал, но имел хорошие оценки и отзывы. В будущем мог стать ученым в фармацевтической промышленности.

Анника поднялась и подошла к компьютеру Халениуса.

– Покажи мне его, – попросила она.

Халениус занялся поисками нужного файла, кликая по различным посланиям и папкам. Анника стояла у него за спиной и изучала его шевелюру. Кое-где уже пробивалась седина, и она обнаружила несколько совершенно белых волосков. Его плечи были действительно огромными, широкими и мускулистыми, ей стало интересно, не занимается ли он, случайно, штангой. Анника сжала руки в кулаки, чтобы подавить внезапно возникшее желание прикоснуться к ним, почувствовать, на самом ли деле они такие твердые, какими казались сквозь ткань рубашки.

– Здесь, – сказал статс-секретарь и запустил воспроизведение фильма.

Анника подтянула к себе стул и села рядом с ним.

Видео оказалось первым из двух, выложенных в Сети. Лицо мужчины появилось на экране, нечеткое изображение немного дрожало. Халениус поставил его на паузу.

– Родился в начале 1980-х, – сказал он.

– Где-то тридцать сейчас, – констатировала Анника.

– Возможно, старше, – сказал Халениус и скосил глаза, внимательно изучая картинку.

– Или моложе, – предположила Анника.

Они какое-то время молча рассматривали грубые черты мужчины на экране.

– Тутси, – нарушила тишину Анника. – Вторая народность называется хуту, не так ли? В чем, собственно, отличие между ними?

– Никто не знает больше, там все менялось со временем. Речь идет о классовом разделении в какой-то мере.

– И тутси были привилегированными?

– Бельгийцы, получившие Руанду в качестве протектората в 1916 году, усилили различия между обеими народностями, введя паспорта с «расовой принадлежностью» и дав тутси лучшую работу и более высокий статус.

Анника нажала воспроизведение, и высокий голос зазвучал снова.

«Фикх Джихад» взял в заложники семь делегатов ЕС в качестве наказания за зло и высокомерие западного мира…»

Она закрыла глаза. Без английского перевода звучавшие сейчас слова ничего для нее не значили. Они напоминали песню на языке банту, которую ей вряд ли еще когда-либо было суждено услышать в жизни, оду о преступлении, которое могло преследовать ее вечно. «Аллах Акбар», – закончилась песня, а потом воцарилась тишина.

– Последнее не на киньяруанда, а по-арабски, – объяснил Халениус.

– Аллах велик, – сказала Анника.

– Собственно, «величайший» или «самый великий». Первая фраза всех исламских молитв, введенная самим пророком Мухаммадом.

Анника прищурилась на черный экран.

– Руандийцы ведь не мусульмане?

Халениус немного отъехал на кресле от стола и почесал голову.

– Их было мало до геноцида, но христианские лидеры собственноручно изменили ситуацию. Множество священников, монахов и монахинь принимали участие в убийствах тутси, тогда как мусульмане защищали их.

– Хотя их же крестили? – сказала Анника.

– Определенную часть, но это особо не помогло возродить доверие к христианству. Люди стали массово переходить в ислам, сегодня примерно пятьдесят процентов населения Руанды мусульмане.

– Отмотай фильм немного назад, – попросила Анника.

– Я фактически не знаю, как это делается… – признался Халениус.

Анника потянулась вперед и взяла у него мышь. С ее помощью она передвинула квадратик на пару секунд от конца, туда, где мужчина в тюрбане таращился в камеру маленькими бесстрастными глазами.

Действительно ли она видела зло перед собой? В чистом виде, без прикрас? Орудие власти и подчинения, которое домашние тираны, и диктаторы, и террористы использовали с одинаковой для всех маньяков уверенностью в собственном праве распоряжаться чужими жизнями: «Ты сделаешь, как я говорю, иначе я убью тебя». Или речь шла о чем-то ином, апатии, скуке, желании заниматься хоть чем-то за неимением другого? Как в случае Усамы бен Ладена, худого как мощи сына саудовского богача, хоть немного воспрянувшего духом, когда выиграл борьбу с Советским Союзом в горах Афганистана, когда война уже подходила к концу, стал военным героем, толком не понюхав пороха, и поэтому ему пришлось искать для себя нечто новое, в чем он преуспел, начав абсолютно самостоятельно войну против врага, о котором он знал не слишком много, окрестив его «Великим Сатаной». Или других молодых людей без цели и смысла жизни, в один прекрасный день получавших стимул вставать по утрам, когда у них, например, появлялась возможность сражаться за Бога, которого они сами себе придумывали.

– Этот фильм также выложили на сервере в Могадишо?

– Нет, – ответил Халениус. – Он появился из Кисмайо, сомалийского города, расположенного на побережье Индийского океана. Этот город находится в двухстах – двухстах пятидесяти километрах от Либоя.

– Так в чем разница? Что это означает чисто практически? Похитители находились в разных местах, выкладывая фильмы? Или они могут управлять подобным на расстоянии? Что они используют в качестве средства связи – спутниковые телефоны, или мобильники, или какой-то беспроводной Интернет?

Халениус почесал голову снова.

– Мне объясняли это дело, но я, честно говоря, не в состоянии воспроизвести…

Анника не смогла сдержать улыбку.

– Попробуй своими словами.

– Нельзя даже приблизительно локализировать местоположение похитителей, исходя из того, какие серверы они использовали. Их разговоры также не удалось отследить, по крайней мере согласно полученным мною данным. Честно говоря, я не верю, что янки рассказали все известное им, у них есть привычка придерживать информацию…

Халениус прервался, поскольку кто-то начал неистово звонить в дверь. Анника рукой смахнула волосы со лба.

– Начинается кино, – сказала она.

Халениус вопросительно посмотрел на нее.

Анника вышла в прихожую. Звонок надрывался не переставая. Столь бесцеремонно и назойливо в половине одиннадцатого воскресного вечера могли вести себя только две категории людей: занимающиеся опросами общественного мнения репортеры с телевидения или журналисты вечерней газеты, и она сильно сомневалась, что кто-то из первых решил потревожить ее именно сегодня. Звонок не унимался. Она скосилась в направлении детской комнаты, Калле и Эллен могли проснуться в любую минуту. А потом сделала глубокий вдох, отперла дверь и шагнула на лестничную площадку. Фотовспышка ударила ей по глазам и на мгновение лишила зрения.

– Анника Бенгтзон, – сказал Боссе, – мы просто хотели дать тебе шанс прокомментировать статью в завтрашнем номере, которая касается…

– Будь ты проклят, Боссе! – буркнула она. – Кончай полоскать мне мозги. Тебя меньше всего интересует мой комментарий, вам нужна моя свежая фотография, как я выгляжу убитая горем.

Она повернулась к фотографу, прятавшемуся за своей аппаратурой.

– Я была достаточно несчастна? – спросила она.

– Ах, – ответил он, – может, сделаем еще одну попытку?

Она посмотрела на Боссе, чувствуя себя на удивление спокойной, тогда как у него, казалось, челюсти свело от напряжения.

– У меня нет желания вообще ничего комментировать, – сказала она. – Я хочу, чтобы ты и твоя газета оставили меня в покое. Свобода слова дает мне право высказывать собственное мнение, но также и право отказаться это делать. Все правильно?

Она развернулась, собираясь вернуться в квартиру. Вспышка сверкнула у нее за спиной.

– Журналисты обязаны все выяснять, – бросил Боссе возмущенно.

Она остановилась, оглянулась через плечо и получила еще одну вспышку в лицо.

– Журналисты единственные сегодня, кто может безнаказанно преследовать и третировать других людей. Наверное, вы ведь будете снимать меня тайком тоже? Это запрещено для полиции и всех прочих, но только не для тебя.

Боссе заморгал, сбитый с толку.

«Сейчас я подкинула ему идею, – подумала она. – Неужели так никогда и не научусь держать язык за зубами?»

Она вошла в квартиру и закрыла дверь за собой.

Халениус шагнул в прихожую с бледным как снег лицом. Анника почувствовала, как кровь отхлынула у нее от головы и устремилась вниз, в ноги.

– Что? – спросила она и обессиленно привалилась к стене. – Что?!

– Англичанка, – сказал он. – Катерина Уилсон. Ее на шли мертвой около лагеря беженцев в Дадаабе.

Сердце Анники бухало, как большой барабан, не по этому ли поводу Боссе хотел получить ее комментарий?

– Как?..

Халениус закрыл лицо руками, потом позволил им упасть вдоль тела.

– Ее выпотрошили. Как рыбу.

Ночью любые звуки казались гораздо громче, чем днем. Они эхом отдавались от обшитых железом стен, приобретая самые разнообразные новые оттенки. Костер охранников своим грохотом не уступал водопаду, складки их одежды скрежетали, а от их шагов дрожала земля. Я лихорадочно искал угол, где мог бы спрятаться от всего этого, отыскать место, куда не долетали бы окружавшие хижину шумы, шорохи и разговоры. Они связали мне руки и ноги снова, но я все равно старался хоть как-то двигаться, катиться или ползти, однако звуки охотились за мной, преследовали меня, я не мог найти от них спасения. В конце концов, изможденный, я приземлился на темное пятно, где умер датчанин, зловоние экскрементов окружило меня, но тише не стало и здесь, пусть расстояние и увеличилось. Я же находился сейчас дальше всего от закрытого стальным листом отверстия в стене, от других хижин маниатты, от крови, которую сразу же впитала земля и которая мгновенно стала коричневой и свернулась.

Земля здесь на ощупь казалась твердой как камень, но не имела с камнем ничего общего, поскольку она жила и пожирала все, что попадало на нее, кровь, и мочу, и рвотные массы. Она глотала их и прятала в себе, не делая ничему исключения, хранила все в своих недрах и превращала в яд и желчь. Они попытались заставить меня есть, но я швырнул еду на землю. Они не принудят меня больше ничего делать. Ничего. Ничего. Я вернул еду и воду земле, в ее вонючее чрево, и никогда больше не прикоснусь к их дерьму, к их подлостям. Ее глаза неотступно преследовали меня, остекленевшие от боли, но все равно полные презрения и осуждения. Они смотрели на меня из каждого угла.

А звуки были такими громкими, и я не мог найти спасения от них.