День 4
Суббота 26 ноября

Я проснулся от вони. Она не имела ничего общего с другими неприятными амбре, когда-либо достигавшими моего обоняния, ни испортившейся салаки или креветок, ни бытовых отходов, и была тяжелой и едкой, с привкусом аммиака.

– Эй, – прошептал я датчанину. – Чувствуешь запах? Что это такое?

Он не ответил.

Снаружи уже рассвело. Заменявший дверь лист железа четко выделялся на фоне стены благодаря яркому желтоватому ореолу. Мне стало интересно, который сейчас час. У экватора солнце встает рано, значит, наверное, где-то шесть или семь часов. А с учетом двухчасовой разницы дома только четыре или пять утра. Анника наверняка еще спит. А дети, пожалуй, лежат с ней в нашей большой кровати. Собственно, мы договорились, что каждый должен спать в своей, но, насколько мне известно, Анника отступает от данного правила порой, когда я в отъезде, особенно с Калле. У него случаются просто ужасные кошмары время от времени, и тогда она обычно берет его в нашу постель и укачивает, пока он не засыпает.

От недостатка влаги у меня кружилась голова и сердце стучало как заведенное. Рот был полон земли. Руки онемели, я повернулся на живот, стараясь вернуть их к жизни. Меня связали веревкой на сей раз, возможно, у них закончились пластиковые ремешки.

Тогда среди ночи Длинный внезапно ввалился в хижину, осветил мое лицо карманным фонариком, перевел меня в сидячее положение и заорал «сома, сома», а потом дал мне листок бумаги с текстом «Where did Annika live when you met her?».

– What? – спросил я и почувствовал, как мой пульс подскочил до потолка, луч света ослепил меня, и я видел только белые точки перед собой. Откуда он мог знать об Аннике? Это какой-то трюк? Чего он хотел?

Я повернулся к датчанину, но не смог увидеть его из-за белых точек.

– Андика! – крикнул Длинный. – Андика йибу.

Он наклонился вперед с большим ножом в руке, и у меня потемнело в глазах, но он не полоснул им меня, а разрезал ремешок, связывавший мои руки за спиной, и бросил карандаш мне на колени.

– Андика йибу, – повторил он, держа передо мной листок бумаги.

Он хотел, чтобы я написал ответ?

Руки не повиновались мне, я попытался взять карандаш, но выронил его. Длинный заорал у меня над головой «харака, харака», мне удалось крепко зажать карандаш между большим и средним пальцами, и я написал ответ прыгающими буквами. Потом охранник связал мои руки толстой веревкой, выключил фонарь и исчез в темноте, которая стала еще более плотной, чем раньше.

– Что происходит? – прошептал я датчанину, но он не ответил.

Я был ужасно измотан и заснул почти сразу же.

Потом наступило утро, и я старательно пытался найти ответ на мучивший меня вопрос.

Откуда они знали про Аннику? Я же не называл ее никому, ни охранникам, ни кому-либо из прочих заложников. Откуда они могли знать? Мой мобильник был отключен, когда они забрали его у меня, и я не давал мой пин-код, поэтому из него они не могли получить такие данные. Бумажник?

Мне стало не по себе. Точно. Там находились фотографии ее и детей с именами и датами на обратной стороне.

Но почему они хотели узнать, где она жила, когда мы встретились? Зачем понадобилось задавать столь странный вопрос? Что они могли сделать с такой информацией? Она ведь ничего не стоила, ее ведь знал еще только один человек и…

У меня перехватило дыхание. Они разговаривали с ней. Боже, они разговаривали с ней, и она захотела проверить, жив ли я, действительно ли они держат меня у себя в плену… Скорее всего, так и есть! Волна облегчения нахлынула на меня, и я громко рассмеялся.

Но как они добыли ее номер? Все наши телефоны засекречены, за исключением моего мобильного, а по нему они не могли до нее добраться.

Я посмотрел в направлении света, пробивавшегося внутрь из-под листа обшивки стены. И в поле зрения попал маленький паук. Мы минуту смотрели друг на друга в полутьме, паук и я, а потом он быстро подбежал к моему лицу и вскарабкался на него, словно это был небольшой валун. Я зажмурился и почувствовал, как его быстрые маленькие ножки засеменили по моему веку. А после того как он миновал мое ухо и исчез в волосах, я не чувствовал его больше и, пусть даже не верил, что он ядовит, решил подстраховаться на всякий случай и с силой потряс головой с целью сбросить его.

Потом я лежал неподвижно и прислушивался к звукам, доносившимся со стороны света. Слышал, как охранники ходили туда-сюда снаружи, один сказал что-то другому. Запах здесь внутри был действительно ужасным.

– Послушай, – прошептал я датчанину и кое-как сел. – Чем так воняет?

Из моего нового положения я довольно хорошо видел своего товарища по несчастью (по-моему, его звали Пер). Он лежал на спине и таращился в потолок глазами, как бы покрытыми сероватой пленкой, с серым лицом. И все его тело было серым, а серые губы широко раздвинуты, словно он кричал кому-то вверх, кто-то заполз к нему в рот и шевелился там, и он закричал, и его крик устремился к потолку, а затем наружу сквозь щели вокруг двери и через маниатту к горизонту, но кричал не датчанин, не Пер, а я, и я кричал и кричал, пока дверь не отодвинули в сторону, и тогда свет резко осветил тело, и я увидел всех муравьев на нем.

Анника рассматривала свое лицо в зеркале в ванной, провела пальцами по черным кругам под глазами. Они стали последствием одиночества, отсутствия детей, неспособности работать, измен мужа…

Жизнь вокруг нее шла своим чередом, она слышала, как Линдстрем, сосед, открыл кран с другой стороны стены, у кого-то работал вентилятор, лифт с шумом пошел вверх или вниз.

Но эти звуки больше не имели непосредственного отношения лично к ней, ее жилище оккупировали похитители и государственные служащие.

Хотя нормальным домом это ведь не было и раньше, по крайней мере по мнению Томаса. Он считал их квартиру тесной и плохо меблированной, такой она стала, когда он переехал в нее и потребовал другую мебель, чем от ИКЕА. Больше всего ему не нравились ванная, пластиковый коврик на полу, занавески душа, дешевая маленькая раковина. В Ваксхольме они с Элеонорой имели в своем распоряжении целое спа-отделение с баней и джакузи. Анника развела руки в стороны перед зеркалом, словно просила прощения.

Хотя квартира была ни в чем не виновата, да и она сама тоже.

Это ведь он сидел в чертовом самолете до Либоя, в пропавшей «тойоте». Сам так решил, но в результате расплачиваться приходилось ей.

Анника приняла душ, постояла, сколько смогла, под ледяной водой.

Оделась, застелила постель и позавтракала.

Когда Халениус позвонил в дверь, она уже успела навести чистоту на кухне. У него были влажные волосы, словно он также только что вышел из душа, те же джинсы, что и вчера, но голубая рубашка, прямо из-под утюга.

«Интересно, он гладит рубашки сам или его подруга делает это?» – подумала Анника, когда Халениус повесил свою верхнюю одежду.

– Извини, – сказала она. – Я никогда больше не буду ставить под сомнение твои методы и твое мнение. Я не справлюсь без тебя. Спасибо за все, что ты делаешь. Я это очень ценю. Действительно. Если два Хассе нужны тебе здесь, без проблем. Абсолютно.

Анника перевела дух и замолчала. Ее монолог прозвучал совсем не так хорошо, каким представлялся, когда она мысленно репетировала. Тогда в нем вроде было гораздо больше покорности, и фразы лились рекой. Сейчас же она произнесла их несколько натужно и чуточку резким голосом, слова наталкивались друг на друга и рвались наружу слишком быстро и в неправильном порядке.

Она смотрела в пол и кусала нижнюю губу, но успела увидеть, что Халениус улыбнулся.

– Все нормально, – сказал он. – Меня можно подкупить кофе и тортом.

Анника улыбнулась в ответ, удивленная тем, какое облегчение испытала.

– Я чувствовала себя настоящей задницей, когда ты ушел, – призналась она и поспешила к плите кипятить воду. – Черный или как?

Халениус встал в дверях кухни.

– Семьи румына и испанца получили proof of life, – сообщил он. – Каждая свой видеофильм, который по электронной почте прислали прямо близким.

Он сказал это как бы между делом, ничем не выразив своих эмоций, но Анника почувствовала, что ему это стоило немалых усилий.

– Я не проверяла имейл сегодня, – сказала она.

– Я это сделал за тебя, – сообщил Халениус. – Ты ничего не получила.

Анника даже не позаботилась спросить, как ему это удалось.

– И потом, французский пассажирский самолет сегодня упал в Атлантике, – сказал он. – Никаких шведов на борту.

– Террористы? – спросила Анника.

– Гроза, – ответил Халениус и исчез в спальне, она слышала, как он включил компьютер и возился с мобильным телефоном.

Она прислонилась к мойке и простояла так где-то минуту, перерабатывая полученную информацию.

Proof of life. Доказательство жизни. Конечно, есть фильм с таким названием, с Мег Райан и Расселом Кроу. Вполне приличный, насколько ей помнилось. И вроде Мег и Рассел сошлись во время его съемок? И она развелась с Деннисом Куэйдом потом?

Анника включила духовку на 175 градусов, положила большой кусок масла в микроволновку, чтобы растопить его, достала миску и разбила в нее несколько яиц, добавила муку, сахар, ваниль, немного соли, сахарный сироп, какао, расплавленное масло и в довершение всего приличную порцию молока, и смешала все вместе.

«Итак, испанец и румын живы. Интересно, что француз сделал не так», – подумала она.

А потом промазала маслом и просыпала молотыми сухарями форму для торта со съемным днищем, залила в нее тесто и поставила в духовку. Подождала четверть часа, пока все приготовилось, достала из холодильника ванильное мороженое, подогрела ежевику и пошла в спальню, или центр по освобождению заложников, с кофе, тортом, мороженым и ягодами.

– Я поймала тебя на слове и приготовила карамельный бисквит, – сказала она.

Халениус одарил ее растерянным взглядом, явно глубоко погруженный в мысли, не имеющие никакого отношения к ее кулинарному творчеству. И она почувствовала себя по-дурацки. Вдобавок не знала, куда поставить поднос. Все пространство письменного стола было занято компьютером с аксессуарами, звукозаписывающим оборудованием и листами со всевозможными пометками, а на втором стуле все еще лежал ворох одежды (почему она не убрала ее после себя? что с ней не так?), она смущенно сглотнула комок в горле и почувствовала, как краснеют щеки.

– Мы разберемся с этим в другой комнате, – сказал Халениус и поднялся.

Она поблагодарила его в душе, развернулась и поместила поднос на стол в гостиной, а потом забралась в угол дивана с фальшивой чашкой из Белого дома в руке, волосы упали ей на лицо.

– Что это были за фильмы? – спросила она.

– Я не видел их, – ответил Халениус и опустился в кресло. – Семьи не пожелали их обнародовать, но я попробую, может, удастся получить неофициально. Это явно видеоролики не лучшего качества, где заложники сидят в темном помещении при свете, падающем только на лицо, и говорят, что с ними обращаются хорошо, и просят близких как можно быстрее заплатить требуемый выкуп. Все как всегда.

Анника почувствовала, как у нее участился пульс, proof – of – life, выстукивал он, proof – of – life…

– Как они выглядели? – спросила она.

– Вполне ожидаемо: бородатые и грязные, но сравнительно бодрые. Никаких следов жестокого отношения, в любом случае видимых.

Анника глубоко вдохнула.

– Как думаешь, мы тоже получим такой ролик?

– Вероятно.

– Когда?

– В течение дня или, пожалуй, завтра. Похоже, наши злодеи действуют строго по порядку. Ты была последней, с кем у них состоялся первичный разговор. Пожалуй, Томас имеет номер семь в их списке.

Она кивнула и прикусила щеку изнутри.

– Как будут развиваться события дальше?

– Если говорить о моих догадках, – сказал Халениус, – по-моему, они особо не настроены на разговоры сегодня. Им ведь известно, что ты не сможешь пойти в банк раньше утра понедельника, а они хотят держать нас в напряжении.

Анника подула на кофе.

– Сидеть и ждать телефонного звонка гораздо хуже, чем получить его?

Он кивнул.

– У похитителей два оружия: насилие и время. Они уже продемонстрировали, что используют первое из них, и, вероятно, не будут сомневаться насчет второго тоже.

Она бросила взгляд в окно. Насилие и время. Насколько хватит Халениуса проводить практически сутки напролет, кроме отведенного на сон времени, в ее спальне. Как долго средства массовой информации смогут поддерживать интерес к данной теме?

– Мне надо встретиться с Шюманом сегодня, – сказала она.

– Хорошая идея, – поддержал ее Халениус.

– Данные о французе еще не выплыли наружу?

– Нет, насколько я видел, но это, конечно, произойдет уже сегодня.

Она вспомнила свою старую мысль.

– Интересно, что он сделал не так?

– Почему его убили? Ничего, пожалуй. Возможно, причина в переговорщике, или в близких, или обе стороны виноваты. Возможно, он попытался бежать. Или вообще нет никакой причины. Преступники просто решили наказать его в назидание другим.

Анника пододвинула к нему бисквит.

– Поешь, – сказала она.

Он откинулся на спинку кресла (ее кресла) и рассмеялся. Просто расхохотался громко и безудержно, так что его рот растянулся до ушей, а глаза превратились в узкие щелочки.

– Ты действительно не такая, как я думал, – сказал он, когда наконец взял себя в руки.

– Это хорошо или плохо?

Халениус улыбнулся и покачал головой и сделал глоток из своей кружки. Анника пошла на кухню и приготовила еще растворимого кофе, взяла пачку салфеток и вернулась в гостиную.

– Что означает для нас обнародование смерти француза? – спросила она и поставила новую чашку перед статс-секретарем, положив рядом с ней салфетки.

– Интерес к истории резко возрастет, – ответил он. – Охота за преступниками активизируется, американцы и англичане уже в деле, так что будет жарко.

Он отрезал приличный кусок от еще горячего бисквита и с аппетитом принялся за него.

– Все сгорающие от любопытства редакторы, которые рвались пообщаться со мной вчера, захотят получить новый комментарий сегодня, – констатировала Анника.

Халениус кивнул с набитым ртом.

– Черт, как вкусно с мороженым, – сказал он.

Анника посмотрела на мороженое и прикинула, надо ли поставить его в холодильник снова, или оно могло простоять еще немного на том же месте без особого ущерба для внешнего вида и вкусовых качеств, а потом до нее внезапно дошла вся абсурдность подобных мыслей в ее положении: она тратила свои силы и время на размышления о такой ерунде плюс сидела и гадала, закончил мужчина с противоположной от нее стороны стола есть или нет. Ее муж исчез в Восточной Африке, а она беспокоилась о том, понравится ли Халениусу бисквит. Анника задрожала и закрыла руками лицо.

– Извини, – промямлила она. – Извини, это просто…

– Тебе не обязательно отвечать, если нет желания, – сказал он.

Она заморгала от удивления, смотря на него.

– Сгорающим от любопытства редакторам, – пояснил он.

Анника попыталась улыбнуться, потянулась за салфеткой и высморкалась.

– Это все так болезненно, – сказала она.

Халениус кивнул и снова принялся за бисквит. Она посмотрела время на мобильнике.

– Мне надо встретиться с Анной. У нее йога в двенадцать.

– Поговори с Шюманом о его предложении, – сказал он. – А я внимательно проштудирую вчерашний разговор и сделаю распечатку. Потом позвоню К., ты не хочешь с ним пообщаться?

Она поднялась с пакетом мороженого в руке.

– Для чего?

Халениус пожал плечами. Она пошла на кухню и поставила мороженое в холодильник, а потом направилась в прихожую одеваться.

– Твои дети, – сказала она, натягивая варежки. – Что они говорят, когда ты отсутствуешь так долго? Не беспокоятся?

– Ну да, – ответил Халениус. – Но они улетают к Энжи ночью, у них в школах там на юге сейчас летние каникулы. Теперь ее очередь встречать Рождество с ними.

Анника на несколько секунд задержалась в дверях.

– Они поедут одни?

Халениус еле заметно улыбнулся и поднялся со своей чашкой и тарелкой из-под торта в руке.

– Моя подруга летит с ними, – ответил он, пошел на кухню и поставил тарелку и чашку в посудомоечную машину.

Анника попыталась улыбнуться, развернулась, открыла дверь и покинула квартиру.

Анна Снапхане ждала ее в кафе на Кларабергсгатан, перед ней стоял бокал сока, а рядом лежал бутерброд с хлебом грубого помола. Она явно собрала все газеты, которые смогла найти на пути сюда. Их гора на шатком маленьком кофейном столике была еще больше той, что Шюман принес с собой вчера.

– От истории с серийным убийцей просто мурашки по коже бегают, – сказала Анна и протянула Аннике «Квельспрессен». – А ты слышала про самолет, упавший в Атлантике? Боже праведный, террористы повсюду сегодня…

Анника поставила свой кофе на единственный свободный клочок поверхности стола, опустила сумку на пол, сняла куртку и взяла газету.

– Разве там дело не в грозе? – спросила она и развернула ее.

Три женщины улыбались ей с фотографий на первой странице. Над ними хитрая строчка «Полиция подозревает» для защиты от возможных обвинений в нагнетании страстей, дополненная двоеточием. Она позволяла публиковать любой бред под зловещими заголовками далее, если какой-то представитель полицейских властей сказал нечто похожее.

И под снимками действительно красовались слова

– Равные строчки и все такое, – сказала Анника и перелистала шестую и седьмую страницы.

Там помещалась статья их талантливого врио Элин Мичник, где говорилось, что некий источник в полиции подтвердил теорию из вчерашнего номера «Квельспрессен», согласно которой эти убийства в пригородах Стокгольма имели «некое сходство». По его словам, «сейчас проводились объективные расследования».

А значит, написала Мичник, полиция вполне могла бы сопоставить все три дела и поискать общий знаменатель.

– Боже мой, – пробормотала Анника. – Такие формулировки ведь ни к чему не обязывают.

– О чем ты? – спросила Анна Снапхане, отправляя в рот бутерброд.

– Само собой, есть сходство между данными убийствами. Все жертвы женщины, их всех зарезали, и все они из Стокгольмского региона, и поправь меня, если я ошибаюсь, но, по-моему, любое расследование проводится объективно, да, за исключением убийства Улофа Пальме, конечно. И само собой, полиция, пожалуй, может сопоставить эти дела, черт…

Анна Снапхане наморщила лоб.

– А при чем здесь Улоф Пальме?

Анника вздохнула и перевернула газетный лист.

– Расследование его убийства потерпело полную катастрофу, поскольку глава полиции Стокгольма сидел в своем кабинете и решил, что премьер-министра застрелили курды. Это, как потом выяснилось, оказалось полной ерундой, но к тому времени прошел уже год, и было слишком поздно.

Она принялась листать дальше.

Восьмая и девятая страницы содержали материал о близких убитых женщин. «Мамы больше нет» – гласила надпись над всем разворотом. Томасу досталась десятая страница. На ней красовалась уже другая фотография, из той поры, когда он играл в хоккей, вероятно имевшаяся в их архиве, дополненная невинным текстом о том, что «охота продолжается».

Одиннадцатую занимала реклама.

Следующий разворот, однако, оказался более интересным.

На цветастом диване сидела красивая блондинка, со слезами на глазах смотрела в камеру и держала двух малышей с такими же белыми волосами, сверху красовался туманный заголовок «Папа, приезжай домой!». А ниже она прочитала: «В плену у похитителей в Восточной Африке вместе со шведом Томасом».

Анника вздохнула и прищурилась, чтобы разобрать набранный мелким шрифтом текст под фотографией. Жена румына. Она сложила газету и отложила ее в сторону.

– Как дела у Миранды?

У Анны Снапхане была дочь на год старше Эллен.

– Я не имею никакого влияния на ее жизнь, – ответила Анна коротко. – Если она чувствует себя хорошо, то и я тоже. Миранда просто обожает новых малышей Мехмета…

– Своих сестричек, ты имеешь в виду?

– Да, и я не должна добавлять ложку дегтя в бочонок с медом. Прекрасно, если она может находиться там неделями, у нас ведь хорошие отношения – у меня, Мехмета и его новой. Мы приходим и помогаем друг другу, и так будет всегда.

– Ого, – заморгала от удивления Анника.

– А что тут странного, не понимаю? – пожала плечами Анна Снапхане.

Анника закашлялась.

– Ты хотела о чем-то со мной поговорить?

Анна Снапхане подалась вперед, в результате чего майонез с бутерброда оказался на одной ее груди. Недавно она сделала себе операцию – увеличила бюст до размера D и еще по-настоящему не привыкла к своим новым прелестям.

– У меня есть идея относительно фантастической программы, которую я собираюсь продать шефам «Медиа тайм» в понедельник.

Анника еще не успела толком познакомиться со всеми новыми цифровыми каналами, возникшими за время ее отсутствия в стране.

– Это серьезный телевизионный канал, – сказала Анна Снапхане. – У них есть также новостной портал в Сети, mediatime.se. И программа, которую я придумала, относится к стилю ток-шоу, но с более глубоким содержанием, не какая-то там развлекательная, а серьезная, и поэтому еще более развлекательная, если ты понимаешь, о чем я говорю…

– Примерно как у Опры или Скавлан? – спросила Анника и отодвинула от себя чашку с кофе.

– Точно! – кивнула Анна Снапхане и вытерла майонез со свитера из овечьей шерсти. – Ты могла бы помочь мне с этим, как думаешь?

Анника убрала волосы со лба.

– Анна, – сказала она, – ты же знаешь, что случилось с Томасом…

Ее подруга подняла обе руки в протестующем жесте.

– Конечно, это ужасно, и, по-моему, тебе надо приготовиться к худшему. Похитители вряд ли застрелили охранников и переводчиков исключительно ради того, чтобы потом отвезти остальных куда-нибудь попить кофе.

Анника пожала плечами и покачала головой: что, собственно, здесь добавишь?

– Только скажи, что ты придешь ко мне, – не сдавалась Анна. – Будешь там и поддержишь меня.

– Само собой.

Анна Снапхане потянулась за своим мобильным телефоном.

– Почему ты так уверена, что дело в грозе? – спросила она, обновив страницу в «Фейсбуке».

Анника окинула взглядом тесное кафе. Столы стояли вплотную друг к другу, воздух пропах сырой тканью, выходившее на улицу окно было заляпано грязью. Никто не смотрел на нее. Никто, похоже, ее не жалел. Она была самым обычным человеком в самом заурядном заведении, спряталась за немытыми стеклами и пыльными коврами.

– Наверное, какой-нибудь террорист взорвал самолет при помощи тюбика с блеском для губ, – продолжила Анна Снапхане, отложив в сторону свой мобильник. – Или теней для век, или чего-то другого из тех опасных для жизни препаратов, которые надо засовывать в маленькие прозрачные пластиковые пакеты, когда поднимаешься на борт.

Анника покачала головой.

– У «Эйр Франс» и раньше падали самолеты, – сказала она. – У них что-то было не так с указателями скорости или, возможно, с высотомерами, я не помню…

– Ты так хорошо думаешь обо всех, – проворчала Анна. – По-твоему, «Аль-Каида», пожалуй, просто хочет сделать мир лучше.

– На счету «Макдоналдса» гораздо больше жертв, чем у Бен Ладена, не говоря уже о тех, кто погибает на дорогах. Или из-за природных катастроф…

– И посмотри, чем все закончилось для Бен Ладена, – сказала Анна. Она собрала со стола газеты и протянула Аннике. – Хочешь взять себе?

Анника покачала головой. Анна Снапхане сунула всю пачку в свою спортивную сумку.

– Может, присоединишься? Аштанга-йога, техника дыхания, умение контролировать свое тело и концентрация. Тебе пригодится немного такого. Бандха, дришти и виньяса…

Анника посмотрела на часы.

– Мне надо зайти к себе в редакцию и поговорить с Андерсом Шюманом.

Анна Снапхане вздрогнула и уставилась на нее:

– И о чем же?

Анника кивнула в сторону спортивной сумки.

– «Серийный убийца», – солгала она и натянула на себя куртку.

Запах еще сохранился в обшитых железом стенах и в земляном полу, пусть они и унесли датчанина. Мне казалось, что на месте, где он лежал, осталось темное пятно. Пожалуй, след от физиологических жидкостей или тени были чернее всего именно там.

Я передвинулся как можно дальше, в противоположный угол, переполз на боку, при этом мое бедро постоянно терлось о землю. Укусы насекомых чесались, одно веко распухло, мелкие камни скребли по ранам на моих руках, причиняя сильную боль.

Ветер пробивался внутрь сквозь щели между листами обшивки.

Я поболтал немного с датчанином вечером до того, как мы отправились в нашу поездку, он сидел рядом со мной в баре отеля и завел разговор о своих детях и внуках. У его сына только что родилась дочь, он показывал их фотографии, а я пытался отделаться от него всевозможными способами, поскольку с другой стороны от меня сидела Катерина и у нас имелась другая тема для обсуждения…

Я ничего не слышал о Катерине или немке после того, как нас переселили в железную хижину, никаких разговоров, или криков, или других звуков. Я вглядывался в темноту, старался не обращать внимания на страшное пятно, и пытался отыскать ее лицо у себя в памяти, но ничего не получалось, я не находил его там, не мог вспомнить, как она выглядела. Взамен внезапно увидел перед собой Эллен, мою маленькую дочку, очень похожую на меня. Мне стало трудно дышать, и я даже не заметил, как заменявший дверь стальной лист убрали в сторону.

Длинный приподнял меня от земли и потащил в направлении пятна от тела датчанина. Я инстинктивно уперся, только не туда, к еще не высохшей до конца луже, но Длинный ударил меня по уху, и я перестал трепыхаться. И, повинуясь его воле, в конце концов оказался прижатым спиной к железной стене, зловоние обступило меня, и я почувствовал, как сырость начинает проникать сквозь одеяло, которым они обернули нижнюю часть моего тела.

– Субири хапа, – сказал Длинный и вышел наружу, не задвинув за собой «дверь». Свет ворвался внутрь, все пространство вокруг стало белым, я зажмурился и поднял глаза к потолку.

Потом прямоугольную дыру в стене заполнила чья-то тень, и небеса исчезли, когда кто-то широкоплечий и приземистый наклонился в темноте и наморщил нос.

– You stink, – сказал он.

Это оказался мужчина с мачете, Кионгози Уюмла. Он мог стоять прямо в хижине, таким маленьким был. Его лицо пряталось в облаке пыли, висевшем под потолком, но я мог видеть, как сверкают белки его глаз.

– Who Yimmie? – спросил он.

Я почувствовал, как мое дыхание участилось, он задал мне вопрос, что он имел в виду? Йимми? Кем был Йимми? Человеком? Я не знал никакого Йимми.

– Кто? – переспросил я.

Он пнул меня в грудь, я услышал треск ребер и повернулся на бок.

– Yimmie Allеnius, – сказал мужчина с мачете.

Йимми Алениус? Он имел в виду Джимми Халениуса?

– Секретарь? – спросил я. – Статс-секретарь? С моей работы?

Ряд белых зубов сверкнул надо мной.

– Very good! Colleague at work. Your secretary? Research secretary.

Он наклонился и нажал на то место, куда ранее ударил меня ногой, я услышал собственный стон.

– You rich man? – прошептал он в направлении стены за моей спиной.

– Нет, – пробормотал я в ответ, – вовсе нет.

Он сильнее надавил пальцами на мою грудную клетку.

– You rich man?! – заорал он мне в ухо, и я просто взвыл от боли в ответ.

– Да, – крикнул я, – да, да! I’m rich man!

Он выпрямился и повернулся к отверстию, заменявшему вход. «Пча вифаа», – сказал он, и Длинный вошел в хижину с большой лампой и видеокамерой, и мне вспомнился журналист, о котором Анника писала, когда мы находились в США, американец, ему еще отрубили голову и видео об этом выложили в Интернет, и у меня от ужаса помутилось сознание.

Сегодняшний номер бумажной версии газеты получился далеко не блестящим, это с сожалением приходилось признать.

История с потенциальным серийным убийцей, которую они придумали для первой страницы, была откровенно притянутой за уши, но что оставалось делать редактору, претендовавшему на увеличение тиража.

Кроме того, по-настоящему Кошмарный сценарий (именно так, с прописной «К») разыгрался под утро. Сенсационная новость о рухнувшем в Атлантику французском пассажирском самолете пришла ровно через две минуты после того, как процесс печати газеты зашел столь далеко, что они уже не успевали сверстать новые страницы. Конечно, могли приготовить новое издание для городских тиражей (существовала опасность, что «Конкурент» сделал это), но, по мнению Шюмана, серийный убийца в пригородах Стокгольма, каким бы потенциалом он ни обладал, уж точно по меньшей мере не уступал разбившемуся лайнеру без единого шведа на борту. Естественно, они отдали приоритет самолету в интернет-версии, и в блогосфере самозваные эксперты уже поделились своими заключениями относительно причин катастрофы, и все они придерживались единого мнения: лайнер взорвали исламские фундаменталисты. Они явно чему-то научились после Норвегии.

Интернет-версия пошла еще дальше в своих размышлениях и опубликовала обзор известных терактов, поместив его в рамке на поле статьи об авиакатастрофе. Чтобы дистанцироваться от сетевой братии, они напечатали подборки фактов, как об Усаме бен Ладене, так и об Андерсе Брейвике.

Сам Андерс Шюман очень сильно сомневался относительно теории со злым умыслом. Он проходил военную службу в ВВС, на Ф-21 в Лулео (конечно, в качестве рядового, но все равно) и обладал по крайней мере хоть какими-то базовыми знаниями по данной тематике, в любом случае после армии у него появился интерес к авиационной промышленности и крушениям самолетов. «Эйр Франс» во второй раз в двадцать первом столетии постигла похожая катастрофа. Несколько лет назад аэробус А-330 с 228 людьми на борту, совершая полет из Рио-де-Жанейро в Париж, рухнул в океан. Только этим летом удалось найти местоположение его черных ящиков на дне. До сих пор никто точно не знал, что же с ним произошло. Возможно, речь шла об ошибке пилота или сыграли свою роль погодные условия, гроза, турбулентность или сильные ветры. Версия же о том, что какой-то чокнутый мусульманин с взрывчаткой в каблуках или, например, христианин-скандинав стал причиной аварии в тот раз, представлялась ему крайне маловероятной.

Уголком глаза он увидел знакомое лицо, заполнившее экран телевизора, без звука парившего на дальней стене. Это была шведский комиссар ЕС, молодой талантливый либеральный политик, бегло говорившая на пяти языках и отвечавшая за иммиграцию и внутреннюю безопасность Европы. Сейчас у нее брали интервью в студии «Скай ньюс». Он потянулся за пультом дистанционного управления и увеличил громкость.

«– Абсолютно, – ответила она на вопрос, который он не слышал. – Конференция в Найроби получилась очень успешной. Никакие соглашения, конечно, еще не подписаны, но наше сотрудничество с Африканским союзом углубилось, и они с гораздо большим пониманием отнеслись к нашим потребностям и тем обязательствам, которые мы готовы принять на себя.

– Значит, вы не собираетесь прислушаться к требованию похитителей открыть границы в направлении Европы?

Комиссар ЕС отрицательно мотнула головой.

– После недавних беспорядков в Северной Африке и на Ближнем Востоке «Фронтекс» нам необходим более чем когда-либо ранее, – ответила она. – Не только для защиты собственного населения Европы, но также для поддержки беженцев из вовлеченных в эти события стран и оказания им всевозможной помощи. «Фронтекс» работает ради спасения жизней. Без «Фронтекса» поток беженцев…

– Спасения жизней? Но в данном случае похитители ведь угрожают убить заложников?

– Контроль на пограничных пунктах с Сомали необходимо усилить, это наше категорическое требование…»

Его мобильный телефон дал о себе знать, он всегда вздрагивал при звуке его короткой резкой мелодии.

– К тебе поднимается посетитель, – сообщил охранник – тот новый парень, у которого, похоже, есть голова на плечах.

– Спасибо, – сказал главный редактор и отключил телефон, а потом взял пульт дистанционного управления и выключил комиссара ЕС.

Он окинул взглядом свою вотчину и увидел, как Анника Бенгтзон нарисовалась среди офисного пейзажа, двигаясь в своей обычной манере, словно парила на несколько сантиметров над полом. Она, пожалуй, делала так, стараясь меньше привлекать внимания, но сейчас эффект получился прямо противоположный. Стоило ей шагнуть в помещение редакции, как оно погрузилось в тишину, будто вакуум образовался вокруг нее, весь свет концентрировался на ней, и все на мгновение оторвались от своих дел и одаривали ее торопливыми короткими взглядами, как бы проверяя, что нарушило нормальный ход событий.

Она постучала в его стеклянную дверь, и он сделал вид, словно увидел ее только сейчас.

И жестом пригласил ее войти.

– У нас коммунальные службы прекратили убирать снег во всей Швеции или только в Стокгольме? – спросила она, стащив с себя куртку и кинув ее кучей на пол.

– Когда живешь в демократическом обществе, приходится мириться с тем, что твои пожелания осуществляются только в половине из всех случаев, – сказал Шюман. – Ничего не поделаешь, ведь народ в своей бесконечной мудрости проголосовал именно за такой политический порядок.

Анника опустилась на стул для посетителей, ее волосы были собраны резинкой в воронье гнездо на голове.

– Я тут подумала, – сказала она. – И по-моему, я немного поспешила, когда отвергла твое предложение вчера.

У нее под глазами залегли темные тени, но взгляд оставался ясным и сфокусированным. Она выглядела спокойной. И поменяла наряд на красную кофту и черные джинсы.

– Я же говорил, что тебе стоит подумать над ним, – проворчал он.

Анника заерзала на стуле.

– Как-то уж очень противно рассказывать о подобном всенародно, – сказала она. – Это словно тебя раздевают публично.

Он кивнул и ждал. Если бы перед ним сидел кто-то другой, по большому счету кто угодно, он рассматривал бы уже прозвучавшую реплику как начало трудных переговоров относительно условий и суммы. Но в словах и поступках Анники не стоило искать скрытые мотивы. Она не обладала способностью хитрить и притворяться с целью добиться некой цели. И своей манерой работы скорее напоминала танк: шла вперед напролом до победного конца.

– Я еще не знаю, понадобятся ли мне деньги, – сказала она. – Сколько у меня есть времени для принятия решения?

– Ответ необходим правлению в понедельник утром, – сообщил Шюман.

Он солгал, поскольку мог поступать с деньгами по собственному усмотрению и ему даже не требовалось никого информировать. Ведь средства были заложены в бюджете, как прочие внешние расходы, о чем правление не имело ни малейшего представления. Однако сорока миллионов долларов он, конечно, не имел в своем распоряжении. Верхняя граница для подобных трат находилась на уровне трех миллионов крон, что являлось максимальной суммой для всевозможных эксклюзивных инвестиций наиболее сенсационного рода.

Взгляд Анники остановился на сегодняшнем номере газеты, который лежал у него на письменном столе первой страницей вверх.

– Ты сам в это веришь? – спросила она.

Он почувствовал, как его настроение резко пошло вниз.

– Анника…

Она показала на фотографию Линны Сендман.

– Она четырежды заявляла на своего мужа об избиении, ты знал это? И дважды ходатайствовала о запрете для него приходить и доставать ее, но ничего не получила, ты проверял это?

– Возможно, есть причина, почему все ее заявления ни к чему не привели, – сказал Шюман довольно резким тоном. Он сделал это не преднамеренно, но по какой-то причине всегда поддавался на провокации Бенгтзон. Сейчас она села на край стула и наклонилась над его письменным столом.

– Похоже, по мнению прокурора, она была истеричной дурочкой, которой следовало искать точки соприкосновения, а не заводиться из-за всякой ерунды.

– А что мне, по-твоему, требовалось делать? Мы же не можем обвинять человека в подобном без достаточных оснований, – ответил Шюман и почувствовал, что вступил на тонкий лед.

Бенгтзон и в самом деле захлопала глазами, как она всегда делала, когда он позволял себе ляпнуть какую-то глупость.

– А как же упавший самолет, который взорвали террористы? – поинтересовалась она.

Шюман поднялся, не в силах сдержать раздражение; какое, собственно, это имело отношение к его предложению заплатить выкуп за ее похищенного мужа?

– Мы не указываем ни на кого конкретно, – сказал он.

Она откинулась на спинку стула.

– Ты читал рапорт Европола о терроризме, опубликованный несколько лет назад?

Шюман закрыл глаза и попытался взять себя в руки.

– За год в Европе произошло четыреста девяносто восемь терактов, – затараторила она. – По подозрению в самых разных действиях террористического характера задержали сотни людей. Большинство из них были мусульмане. Но тебе известно, как много из этих четырехсот девяноста восьми провели исламские террористы?

– Анника…

– Один.

Он посмотрел на нее.

– Один?

– Один. Остальные четыреста девяносто семь на совести всевозможных сепаратистов, ЭТА и безумцев с Корсики, немалая часть на счету неонацистов и защитников прав животных, в нескольких случаях отличились коммунисты, и еще в нескольких внесли свою лепту полные психи. Но каждый раз, когда мы писали о террористах, имели в виду мусульман.

– Там речь идет о…

– Посмотри только, что произошло после бомбы в Осло и выстрелов на острове Утёйя. Даже самые изысканные утренние газеты приказали своим корреспондентам писать аналитические статьи о том, как международный терроризм пришел в Норвегию, чему якобы не следовало удивляться, раз сами влезли в Афганистан.

Шюман не ответил, что, собственно, он мог сказать?

– Мы распространяем мифы и страхи, которые большей частью совершенно необоснованны, – продолжала она, – но, когда речь идет об убитой матери маленького ребенка, требования к доказательной базе внезапно становятся столь высокими, что мы не можем принять заметку, если нет обвинительного приговора апелляционного суда. Если только нам не удастся создать фиктивного серийного убийцу, конечно. Тогда без проблем.

Шюман снова сел, на него внезапно навалилась усталость.

– Последнее сообщение с самолета касалось короткого замыкания в электропроводке, его выдала система автоматического оповещения о неисправностях, – сказал он. – Ничто не указывает на взрыв или террористический акт.

Анника долго молча смотрела на него. Он не мешал ей, даже не попытался понять, что творится в ее голове. Когда-то, достаточно много лет назад, он думал о ней как об одном из своих потенциальных преемников. Наверное, тогда у него помутился рассудок.

– Француз – мертв, – сказала она. – Разрублен на куски. Его тело нашли перед посольством Джибути в Могадишо. Голова отсутствует.

Шюман почувствовал, как волосы встали дыбом у него на голове.

– Его казнили?

Анника не ответила.

– Я не слышал об этом, – признался он.

– Я не знаю, почему они медлят с данным сообщением, – сказала она. – Вероятно, есть какая-то серьезная причина, например они не могут найти его близких или что-то похожее. Но сейчас у тебя есть преимущество. И у меня к тебе один вопрос.

– Вопрос?

– Какой денежной суммы касается твое предложение?

Он не сумел сдержаться и ответил точно в ее манере, по инерции, прямо и совершенно безграмотно с точки зрения правил ведения переговоров:

– Три миллиона.

– Крон?

Судя по тону, она с недоверием отнеслась к его сообщению, и оно разочаровало ее.

– Самое большее, – ответил он.

Анника какое-то время жевала щеку изнутри, обдумывая полученную информацию.

– А я могла бы получить эти деньги в форме кредита? – спросила она наконец.

– И возвращать вплоть до пенсии, постоянно читая мне лекции о том, что такое этика профессиональной журналистики?

Он увидел, как она сгорбилась на стуле. Чем он, собственно, занимался? Зачем ему понадобилось давить на репортера, у которой похитили мужа и которая как раз сейчас сидела и вела с ним переговоры о продаже своей чести?

– Извини, – сказал он. – Я не это имел в виду…

– Когда надо опубликовать статьи и выпустить все в интернет-версии? Одновременно? Или можно подождать, пока все закончится?

– С этим можно подождать, – услышал он свои слова, хотя принял прямо противоположное решение.

– Детей надо втягивать?

– Ну да, – подтвердил он, – это одно из требований.

– Если только все закончится счастливо, – сказала она. – Если он умрет, буду одна я.

Он кивнул, это вполне устраивало.

– Я напишу сама, – сказала Анника. – Дневник, который начнется с того момента, когда я узнала об исчезновении Томаса. Видеокамеры у меня нет, поэтому ее придется одолжить. Я будут писать и снимать беспристрастно, а потом, когда все закончится, мы отредактируем материал. Что касается обычной работы, я отойду от нее пока.

Ему оставалось только кивать снова и снова.

– Я сошлюсь на тебя и возьму камеру у Пелле Фотографа под расписку, – сказала Анника и подняла свою куртку с пола.

Потом она встала.

– Я пришлю тебе данные моего счета по имейлу. Как скоро ты сможешь перевести все деньги?

Переговоры о размере суммы явно начались и закончились так, что он этого не заметил.

– Мне понадобится один банковский день или два, – сказал Шюман.

Анника оставила его закуток, даже не оглянувшись, и Шюман не мог решить, чувствовал ли он себя довольным или обведенным вокруг пальца.

Она купила с собой индийской еды в индийском ресторане и поднялась в квартиру с раскрасневшимися щеками и еще теплыми пакетами. Халениус позаботился о продуктах, пока Анника снимала верхнюю одежду.

– Есть видеофильм? – спросила она.

– Нет. Как дела? – поинтересовался он из кухни.

– Шюман так и не разобрался во мне, – сказала Анника и повесила куртку на крючок. – По его мнению, у меня немного не хватает мозгов, он считает, что я, подобно другим истеричным особам, слишком импульсивна и иду на поводу у своих эмоций. В результате мне удалось добиться того, чего я хотела.

Халениус встал в дверях.

– Мои поздравления. И с какой суммой он согласился?

– Больше, чем ты предполагал, – сказала Анника. – Три миллиона.

Халениус присвистнул.

– Ты голоден? Давай поедим, пока все теплое, – предложила Анника и протиснулась мимо него на кухню.

Ей было немного не по себе от того, что он находился у нее дома, посещал ее кухню и ванную, пока она прогуливалась по городу и пила кофе в кафе, сидел у нее в спальне во время ее пребывания в редакции. Его присутствие ощущалось слишком явно, словно он излучал тепло, был как бы немного сродни электрокамину.

– Я не знаю, сколько Шюман заплатил, когда любовница короля решила открыть душу нашему изданию приблизительно год назад, – сказала она и достала две тарелки из шкафа, не глядя на Халениуса, – но наверняка речь шла примерно о такой же сумме.

Он все еще стоял, прислонившись к дверному косяку, она чувствовала, как его глаза неотрывно следовали за ней, пока она накрывала на стол.

– Ты в это веришь? – спросил он. – Что газета заплатила за интервью?

Анника остановилась и посмотрела на него.

– Конечно, мне неизвестно наверняка, – сказала она, – я же находилась в Вашингтоне тогда. Но почему мадам иначе согласилась бы?

– Всеобщее внимание? – предположил Халениус.

– Будь у нее желание оказаться на виду, она уж точно отметилась бы во всех бульварных изданиях, а не только в «Квельспрессен». Шустрая дамочка. Цыплята тандури или баранина?

Он наклонился над упаковками.

– Что где?

Анника сомневалась, хочет ли есть, но в конце концов села и положила немного курицы себе в тарелку. Халениус расположился напротив нее, их колени столкнулись под столом.

– Ты была права, – сказал он. – Томас сам вызвался прокатиться на рекогносцировку в Либой. Откуда ты это знала?

Анника какое-то время молча жевала курятину. Полученная информация не слишком взволновала ее, она все уже поняла ранее.

– Томас прохладно относится к выездам на природу, – сказала она. – Ему нравятся выдержанные вина и сложные блюда. Он мог отправиться в такую поездку по одной из следующих причин: престиж, обязаловка и женщина.

Первую причину Халениус отверг уже во время встречи в министерстве, сейчас также отпал вариант с принуждением. Ее ответ явно чем-то смутил статс-секретаря.

– Что? – спросила она и вцепилась зубами в пшеничную лепешку.

Халениус покачал головой, но ничего не ответил.

Она прожевала кусок лепешки и проглотила его.

– Это не твоя вина, – сказала она. – Томас не моногамный. Я думаю, он пытается как-то с этим справиться, но у него не выходит.

– Но кто-то в этом, наверное, виноват? – спросил Халениус с еле заметной улыбкой.

Анника покачала головой, внезапно почувствовав себя невероятно усталой. Потом впихнула в рот последний кусок курятины, соскребла остатки риса с помощью лепешки и встала.

– Я пойду и отдохну немного, – сказала она.

Анника проспала час в постели Калле. Когда проснулась с тяжелой, точно налитой свинцом головой, на улице уже стемнело, небо было серым без луны и звезд. Халениус тихим голосом разговаривал по мобильному в спальне. Она незаметно пробралась в ванную в одной футболке и трусиках и выпила две таблетки от головной боли, почистила зубы и, посидев немного на унитазе, проснулась окончательно. Когда она вышла в прихожую снова, Халениус стоял там с взъерошенными волосами и с чашкой кофе в руке.

– Приходи, – сказал он коротко и направился в сторону спальни. – Похитители выложили в сеть новое видео.

– Томас?

– Нет. Парень в тюрбане.

Она поспешила в детскую комнату, натянула на себя джинсы и кофту и последовала за Халениусом босиком. Он сидел у компьютера с поставленным на паузу видеофильмом на экране.

– Новость с французом выплыла наружу, – сообщил Халениус. – Они, похоже, специально ждали, когда ее обнародуют, поскольку это видео выложили всего через пару минут после сообщения Франс Пресс.

Анника наклонилась над плечом Халениуса. На мониторе она увидела одетого в военную униформу мужчину в тюрбане из предыдущего фильма. Темно-красный фон и прочая обстановка вроде бы остались теми же самыми.

– Они снова использовали тот же самый сервер? – спросила Анника.

Статс-секретарь почесал голову.

– Нашла кого спросить, мне стоит труда войти в собственный компьютер… В Сомали явно есть два-три интернет-провайдера, самый крупный называется «Телком», но они использовали не его серверы, а какой-то из небольших фирм. Хочешь посмотреть?

– Понятно, что он говорит?

– Это ссылка Би-би-си, они сделали субтитры. Ты, пожалуй, можешь взять стул…

Анника выпрямилась, поняла, что ее волосы лежали у него на плече. Быстро убрала одежду со стоявшего у окна стула, бросила ее на кровать и подтащила стул к письменному столу, где разместила его на должном расстоянии от кресла на колесиках Халениуса. Халениус кликнул мышкой по экрану, и картинка ожила. Аннике пришлось вытянуть шею, чтобы все видеть, Халениус сместился немного в сторону, и она пододвинулась ближе. Мужчина в тюрбане таращился прямо в камеру, его глаза были очень маленькими. Он представил свое послание на том же языке, что и раньше, так же медленно и четко, содержание оказалось примерно тем же самым, но он ужесточил свои требования.

«Зло и высокомерие западного мира не останутся безнаказанными. Час возмездия приближается. «Фикх Джихад» убил французскую собаку за его грехи. Но еще есть возможность найти консенсус. Наши условия просты: открыть границы в направлении Европы. Упразднить «Фронтекс». Поделить мировые ресурсы. Отменить покровительственные пошлины.

Еще многие разделят судьбу француза, если мир не прислушается к нам. Свободу Африке! Аллах велик!»

Картинка задрожала, как бывает, когда человек напрягается немного, чтобы выключить видеокамеру. Ее место занял черный квадрат. Халениус закрыл Интернет.

– Обращение и на сей раз длится тридцать восемь секунд, – сказал он.

– Это играет какую-то роль? – спросила Анника.

– Не знаю, – пожал плечами Халениус.

Потом они молча сидели рядом и смотрели на темный экран.

– Итак, что это означает? – спросила Анника.

– Определенные выводы можно сделать, – сказал статс-секретарь. – Данная группа берет на себя убийство француза, это ясно. Причину труднее понять. Чем он им не угодил?

– Он занимался вопросами «Фронтекса» в ЕС?

Халениус покачал головой:

– Нет, абсолютный новичок в данной связи, конференция в Найроби была его первым вкладом по данной части. Лично он также не демонстрировал никаких расистских или экстремистских воззрений. Его жена вообще родилась в Алжире.

Анника наклонилась вперед к компьютеру.

– Прокрути ролик снова, – попросила она.

Халениус неправильно кликнул несколько раз, но в конце концов запустил видео. Анника смотрела на глаза неизвестного мужчины, пока тот говорил. Он косился влево неоднократно, как бы обращаясь за помощью к письменному тексту.

– Он образован, – сказала Анника. – По крайней мере, умеет читать.

Картинка дернулась и пропала.

– Их минимум двое, – продолжила она. – Во-первых, этот в тюрбане, и, во-вторых, кто-то другой, который стоит сзади или около камеры и выключает ее. Разве нельзя проверить интернет-фирму, чей сервер они используют?

– Юридическая ситуация непонятная, – пояснил Халениус. – Интернет-провайдеры не могут открывать информацию о своих пользователях без особой причины. В данном случае, конечно, речь идет о преступлении, но запрос о выдаче данных должен исходить от властных структур, а такие вряд ли есть в Сомали…

– А разве подобное обычно волнует американцев или англичан? – спросила Анника.

Халениус кивнул:

– Все правильно. В начале двухтысячных янки вбили себе в голову, что бен Ладен использовал сомалийские серверы для денежных трансакций, и тогда они просто-напросто прикрыли интернет-трафик по всей стране. Так продолжалось в течение многих месяцев.

Анника прикусила губу.

– Он говорит о «собаках» и «консенсусе». По-настоящему высокопарный слог, не так ли? Символично, пожалуй? Грехи француза, наверное, символизируют нечто иное? Грехи Франции или всей Европы?

– Есть другой и более серьезный аспект в его послании, – сказал Халениус.

Анника бросила взгляд в окно, ну да, она уже все поняла.

– Он угрожает убить остальных заложников, если его требования не выполнят.

Халениус кивнул.

Анника поднялась.

– Пойду и переключу мобильные на беззвучный режим.

Ее рабочий мобильник ожил уже четыре минуты спустя. Она не стала трогать его, и разговор переключился на автоответчик. Звонили из Телеграммного газетного бюро и хотели получить ее комментарий относительно последних событий в драме с заложниками в Восточной Африке.

Не дожидаясь, пока другие средства массовой информации начнут охоту на нее, Анника оставила телефоны в прихожей, а сама закрылась в детской комнате со своим компьютером. Ей требовалось написать самую высокооплачиваемую статью в ее жизни в качестве вольного художника: «Что ты чувствуешь, когда твоего мужа похитили». И относительно необходимости быть политически корректной у нее и мысли не возникало. Она решила писать честно и подробно, строго придерживаться фактов, но такими дозами и в таком формате, какой сама для себя определила. И в настоящем времени, пусть данный прием считался совершенно неприемлемым для таблоидной журналистики, но в ее формате это вполне могло сработать, да и в любом случае чтобы пойти наперекор общепринятым нормам. Анника не собиралась загонять себя ни в какие рамки, просто исходила из принципа «пусть слова льются рекой», ведь никто не знал, будут ли ее текст когда-либо читать, и если да, то кто, и у нее не было необходимости фокусироваться на чем-то конкретном сейчас, она всего лишь изливала на бумагу то, что накопилось у нее на душе с четверга, разделяла весь этот временной отрезок на дни и часы, а порой даже на минуты.

Она писала много часов, пока не проголодалась.

Тогда поставила видеокамеру на треногу, направила ее на кровать Эллен, включила record и, расположившись среди игрушечных зверюшек, сделала пробную запись, потом вернулась к камере и проверила результат – она оказалась слишком высоко в кадре, значит, фокус находился у нее на животе. Анника чуточку подняла камеру вверх и оказалась слишком низко. После пары попыток она наконец сидела посередине картинки, точно как мужчина в тюрбане, и говорила в объектив.

– Сегодня суббота 26 ноября, – сказала она черной линзе. Та таращилась на нее, как глаз циклопа, неземное или ископаемое существо, холодным и подозрительным взглядом. – Меня зовут Анника Бенгтзон. Моего мужа похитили. Его зовут Томас. У нас двое детей. Он исчез около города Либой в Северо-Восточной Кении четыре дня назад…

Она заметила, что плачет, пусть сама не знала, как это произошло, зажмурилась, не отворачиваясь от объектива, и дала волю слезам.

– Я только сейчас узнала, что заложников казнят, если требования похитителей не будут выполнены, – прошептала она.

Потом какое-то время сидела молча, при этом запись продолжалась, после чего вытерла слезы тыльной стороной руки. Тушь потекла и жгла глаза.

– А требования сводятся к тому, чтобы открыть Европу для третьего мира, – продолжила она в сторону линзы, – нам предложено отказаться от наших привилегий, сделать что-то в отношении несправедливостей на земле. Похитители выдвигают неприемлемые условия. Это все понимают. Европейские правительства не изменят свою политику из-за того, что нескольких чиновников низкого ранга угрожают казнить.

У нее заложило нос, она дышала ртом.

– Пожалуй, пришла наша очередь платить, – сказала она в направлении окна. – Тех в этом старом свободном мире, кто находится по правильную сторону стены. Почему мы должны получать все бесплатно?

Анника посмотрела в сторону объектива, запутавшаяся в собственных мыслях. Вряд ли ведь Шюман ожидал от нее чего-то подобного. Впрочем, она не получила никаких инструкций относительно своего поведения. Значит, ей требовалось полагаться исключительно на себя, не так ли?

Она поднялась с кровати и выключила камеру, возможно, после того, как картинка дернулась, точно как в фильме с мужчиной в тюрбане.

В прихожей зазвонил дверной звонок.

Анника посмотрела на свои наручные часы: ничего странного, что ее уже мучил голод.

Халениус приоткрыл дверь в детскую комнату.

– Ты ждешь посетителей?

Анника рукой смахнула волосы со лба.

– Полдевятого в субботу вечером? На мою дискотеку для взрослых? Пришел какой-то фильм?

– Нет. Я пойду и спрячусь, – сказал Халениус и исчез в спальне.

Анника сделала глубокий вдох. Методом исключений она пришла к выводу, что на лестничной площадке стоял кто-то из «Конкурента». У них хватало времени приготовить текст о том, что заложников в Восточной Африке начали убивать, и сейчас им требовалась только фотография пребывавшей в отчаянии жены похищенного шведа. Как только она откроет дверь квартиры, сразу же получит вспышку в лицо. Совершенно независимо от того, какие аргументы она готова была привести в отношении неприкосновенности личной жизни и в части журналистской этики, ей тогда пришлось бы красоваться в виде большого портрета в их завтрашнем номере. Если это пришли от «Конкурента», конечно. И если бы она открыла.

Сама виновата, давно следовало поставить глазок.

Анника подошла к входной двери и приложила к ней ухо. Снаружи доносились шорохи, громом отдававшиеся в ее голове.

Звонок зазвонил снова.

– Анника? – услышала она голос Боссе снаружи.

Он постучал по двери точно там, где находилось ее ухо, и она сделала маленький шаг назад.

– Анника? Я видел свет у тебя. Нам нужен только короткий комментарий. Неужели ты не можешь открыть?

Откуда он мог знать, какие окна принадлежат ее квартире? Пожалуй, амбиции Боссе связаться с ней зашли слишком далеко.

– Анника? Я знаю, что ты дома.

Он вжал до конца кнопку звонка и давил, давил и давил на нее. Звук разрезал воздух и пронизывал весь этаж. Анника не трогалась с места и старалась держать себя в руках. Они хотели, чтобы она открыла, и попросила их завязывать, и предстала перед ними, как и требовалось, – расстроенная, с вытаращенными глазами и вроде как безутешная.

Халениус высунул голову в прихожую, его волосы стояли торчком.

«Ты не должна открывать?» – спросил он с помощью жестов.

Анника покачала головой.

– Чем это вы тут занимаетесь? – прогремел бас на лестничной площадке.

Это был Линдстрём из соседней квартиры. Комиссар полиции на пенсии, с таким не поспоришь.

Звонок резко оборвался.

Анника снова приложила ухо к двери.

– Мы из средств массовой информации… – начал Боссе тихо.

– Ваше поведение подпадает под шестнадцатый параграф шестнадцатой статьи уголовного кодекса. Исчезните отсюда, пока я сильно не огорчил вас.

Она услышала шум шагов по каменному полу и вой ветра, когда лифт пришел в движение. Дверь Линдстрёма захлопнулась.

Анника перевела дух и посмотрела на Халениуса.

– Легкий ужин? – спросила она и направилась на кухню.

Андерс Шюман уже стоял в дверях, собираясь домой, когда подтвердились данные об убитом французе и обнародовали новое видео похитителей. Обстановка сразу резко накалилась, он развернулся на 180 градусов и снял куртку снова. Честно говоря, это не играло особой роли. Его жена проводила выходные в спа-отеле в женской компании, и дома его ждала только замороженная рыбная запеканка и биография Пальме «Нас ждут прекрасные дни», написанная Хенриком Берггреном. Конечно, дьявольски хорошее описание шведского двадцатого столетия на примере фамилии Пальме вообще и Улофа в частности, но оно вполне могло подождать.

Он расположился у своего компьютера и пробежался по Интернету, чтобы посмотреть, как в мире отреагировали на второе послание похитителей, в ожидании возвращения Хеландера, который выехал на Кунгсхольмен, где в постирочной нашли безжизненное тело пожилой женщины. Судя по полученной информации, ее смерть вряд ли удалось бы связать с их серийным убийцей, но нельзя выиграть войну за тираж, полагаясь исключительно на случай.

Стоило ему увидеть, как репортер появился вдалеке у входа, он сразу же поднялся и отодвинул свою стеклянную дверь в сторону.

– Хеландер? Зайди сюда на минуту.

Репортер повесил сумку с компьютером и куртку на стул около выпускающего редактора и направился к его закутку.

– Становится тяжеловато добираться, – сказал он и закрыл дверь за собой. – Семидесятипятилетняя дама, без внешних признаков насилия, она раньше перенесла два инфаркта. Когда мы прибыли, тело уже увезли, но нам удалось сделать фотографию помещения и взволнованной соседки на переднем плане…

Шюман поднял руку.

– Ты слышал, что сомалийские похитители начали лишать жизни заложников?

Хеландер кивнул и сел на стул для посетителей.

– В Северном Судане и в Нигерии вчера вечером прошли демонстрации в поддержку их требований открыть границы, снизить или отменить покровительственные пошлины, – сказал Шюман и махнул рукой в направлении своего компьютера. – Концентрационные лагеря в Ливии необходимо распустить и «Фронтекс» ликвидировать.

– Вот черт, – буркнул Хеландер и поднялся, чтобы лучше видеть изображение на мониторе.

Шюман повернулся, давая репортеру возможность читать.

– Пока еще речь не идет о каких-то масштабных волнениях, но кто знает, чем все закончится, – сказал Шюман.

Хеландер молча просмотрел несколько телеграмм.

– У мятежников нет серьезных лидеров после того, как убили Бен Ладена, – сказал он и снова опустился на стул. – Хотя наш парень, пожалуй, сумеет поднять упавшее знамя.

Шюман вздохнул скептически.

– Думаешь? Никто, похоже, не знает ничего о нем, даже ребята из Лэнгли. Паладины обычно не возникают ниоткуда. Бен Ладен был учеником Абдуллы Аззама, он принимал активное участие в борьбе с Советским Союзом в Афганистане, прежде чем основал «Аль-Каиду».

Хеландер положил в рот порцию жевательного табака.

– Наш парень тоже, возможно, воин, – сказал он. – То, что мы ничего не слышали о нем, не имеет никакого значения, в Африке происходит масса вооруженных конфликтов, на которые всем наплевать. И риторике он где-то ведь научился.

– Видел я чуть раньше нашу комиссаршу по телевизору, – сказал Шюман. – Она, похоже, не особенно настроена упразднять «Фронтекс».

Хеландер ухмыльнулся и затолкал табак под губу.

– Шутишь? Это же ее фундамент, и совершенно правильно. Подумай сам, какой хаос начался бы на Средиземном море при всех восстаниях в Северной Африке без патрульных судов «Фронтекса», черт, можно было бы добраться, не промочив ноги, до Ливии по головам потока беженцев. Нам всем еще дьявольски повезло, что она столь непреклонна.

Крики в редакции заставили Шюмана и Хеландера оторвать глаза от экрана.

Патрик спешил к стеклянной клетке главного редактора, размахивая над головой, как флагом, только что распечатанным сообщением.

– Сейчас, черт! – закричал он, отодвигая стеклянную дверь в сторону. – У нас мать маленького ребенка, убитая на тропинке в Сетре ударами ножа сзади в шею.

Мое первое воспоминание – море. Я качался в нем и с его помощью отдыхал, как в колыбели. Надо мной скользили белые облака, я лежал на спине в корзине и смотрел на них, по-моему, считал очень забавными и знал, что вокруг море. Понятия не имею, сколько мне тогда было лет, однако я знал, что нахожусь в лодке, и не спрашивайте меня откуда. Пожалуй, по запаху солоноватой воды, звуку волн, бивших о корпус утлого суденышка, свету, отражавшемуся от водной поверхности.

Оно нашло меня и здесь, в темноте, царившей в железной хижине. Шумел прибой, и водоросли обвивали мои ноги.

Я уже забыл, как сильно любил море.

И почему-то заплакал при этой мысли.

Как много всего я растранжирил в жизни, но особенно любви и счастья.

Сколь многих я обманывал, не только себя самого, как привык внушать себе, но тех, кто стоял ближе всего ко мне.

Я рассказал о деньгах, Анника. Знаю, ты собиралась купить на них квартиру, но я был слишком напуган, и правый бок, куда он ударил меня ногой, причиняет мне такую сильную боль. Я знаю о твоем желании обеспечить наше будущее на компенсацию, полученную по страховке, но ты должна помочь мне, Анника, о боже, я не выдержу больше, помоги мне, помоги…

И я сразу оказался в море снова в лодке на пути на остров Ёлльнё, в старом баркасе, унаследованном моим отцом от своего дяди Кнута, под пропахшим сыростью парусом, на который набрасывался ветер. Позади остался причал с ведущей в деревню грунтовой дорогой, некрашеный скотный двор, ржавый лодочный сарай. Низкие красно-серые дома, наклонившиеся друг к другу, как бы в поисках опоры в шторм. Серые скалы, чахлые сосны, крики чаек над головой. Усадьба Сёдербю, луга и пастбища, постоянно жующие коровы, заслонявшие небо тучи мух. Я плавно качался, казалось, это будет продолжаться вечно, и чувствовал, как слезы высыхают у меня на щеках.

Снаружи костер у охранников горел на последнем издыхании. Я слышал, как один из них храпел. Было очень холодно, я замерз так, что меня трясло. А может, лихорадило? Неужели малярийные комары занесли паразита мне в печень? И речь шла о первых симптомах?

Я стал плакать снова.

И был так голоден.

Они дали мне угали вечером, вдобавок с одним кусочком мяса. Но в нем ползали белые черви, и я не смог есть его, а Длинный кричал на меня и засовывал мясо мне в рот, но я крепко сжал зубы, и тогда он зажал мой нос и держал так, пока я не потерял сознание, а когда очнулся, он уже исчез и забрал угали с собой.

От голода у меня сводило живот.

Я дышал в темноте и чувствовал привкус солоноватой воды на губах.

Телевидение Швеции показывало романтическую комедию с Мег Райан из той поры, пока она еще была невероятно привлекательна и выглядела нормально, до Proof of life, когда она уже успела «пуститься во все тяжкие», и увеличила губы, и исхудала настолько, что напоминала скелет. Анника сидела рядом с Джимми Халениусом на диване и смотрела на экран телевизора, толком не вникая в происходящее там. Статс-секретарь зато, похоже, по-настоящему увлекся фильмом, посмеивался, и фыркал, и качал головой в грустные моменты.

Похитители пока больше не давали знать о себе. Никакого видео, никаких телефонных разговоров.

Зато все шведские и частично зарубежные средства массовой информации непрерывно звонили на мобильный телефон Анники, с тех пор как новость о французе произвела эффект разорвавшейся бомбы. Сначала она положила его на шкафчик в прихожей, с выключенным звуком в режиме виброзвонка, но примерно через час он съехал на пол и валялся сейчас, вероятно, где-то среди уличной обуви.

Она скосилась на Халениуса. Он наклонился вперед к телевизору, поскольку там, наверное, происходили интересные события. Просто не верилось, что он пришел на помощь к ней и Томасу таким образом. Разве ее собственные шефы сделали бы то же самое? Шюман или Патрик Нильссон? Аника ухмыльнулась.

Ей стало интересно, каким Халениус был отцом. Она никогда не слышала, как он разговаривал по телефону со своими детьми. Скорее всего, занимался этим, когда сидел в спальне за закрытой дверью. Анника знала, что самолет в Кейптаун улетел ранее вечером, но он ничего не сказал об этом, а она не хотела показаться любопытной. А сейчас начала строить догадки, кем была его подруга. Вероятно, одним из юристов министерства. Где иначе одинокий отец двоих детей с такой должностью, как у него, успел бы познакомиться с кем-то, если не на рабочем месте?

«Интересно, она красивая и умная?» – подумала Анника, понимая, что это редкая комбинация.

Фильм явно закончился, поскольку Халениус встал и сказал что-то. Анника вопросительно приподняла брови.

– Кофе?

Она покачала головой.

– Не возражаешь, если я приготовлю себе?

Анника резко вскочила.

– Сиди, – сказала она. – Я же у нас логистик.

Она принесла тарелку с магазинными булочками, оставшимися от ее вчерашнего похода в «Консум», а потом сидела молча и наблюдала за ним, пока он жевал и пил. Телевизор работал без звука. Показывали повтор английского детективного сериала.

– А ты не слишком молод для статс-секретаря? – спросила она.

Халениус проглотил кусок булочки.

– Тебя интересует, с кем я переспал, чтобы получить эту работу?

Анника подняла глаза к небесам. Он ухмыльнулся еле заметно.

– Здесь есть только одна возможная кандидатура: сам министр. Ведь он лично назначает своего статс-секретаря, а не партия, – улыбнулась она в ответ. – И чем ты занимаешься, когда твой персонал не похищают?

– Если в двух словах, то можно сказать, что министр работает снаружи своего департамента, а статс-секретарь внутри. И они находятся в очень тесной спайке, есть по-настоящему ужасающие примеры того, когда это не срабатывало…

– Вы, наверное, действительно переспали. Ты говоришь сейчас точно как он. Итак, чем ты конкретно занимаешься?

– Порой принимаю вопросы от средств массовой информации, но только когда дело касается чего-то по-настоящему трудного и дьявольского.

Он широко улыбнулся.

– И министр выбрал именно тебя, поскольку…

Халениус запил булочку большим глотком кофе.

– Я знал его не особенно хорошо, мы встречались на одном банкете и играли в футбол несколько раз, но ему, вероятно, требовался человек с такой компетенцией, как у меня.

– Которая состоит…

– Я защитил докторскую по административному праву в двадцать восемь лет, работал в Верховном суде, когда его секретарша позвонила и попросила меня прийти на собеседование.

Анника посмотрела на него и прищурилась, попыталась представить в качестве юриста-бюрократа Верховного суда. Это оказалось нелегкой задачей. В ее понятии такие оставляли после себя облако пыли, ходили в заношенных костюмах и с перхотью, а не в потертых джинсах и с прическами, как у панков.

– Если вы проиграете следующие выборы, тебе придется уйти в отставку?

– Да.

– А потом ты станешь генеральным директором в какой-нибудь странной сфере деятельности?

Халениус замер, вытянул шею и посмотрел в сторону прихожей.

– Похоже, лифт остановился здесь наверху, – произнес он тихо.

Анника поднялась, напряглась всем телом, словно стальная пружина, и подошла к двери в прихожую в чулках и не дыша. Судя по звукам, кто-то действительно двигался на лестничной площадке, оттуда слышался шум шагов и бормотание. Лифт снова пошел вниз. Секунду спустя в дверь позвонили. Она встала вплотную к ней и прислушалась.

– Анкан?

От удивления Анника сделала шаг назад.

– Кто это? – прошептал Халениус.

– Моя сестра, – ответила она. – Биргитта.

В звонок позвонили снова, кто-то надавил на дверную ручку.

– Я удалюсь в центр по освобождению заложников, – сказал Халениус.

Анника подождала, пока он исчезнет, прежде чем открыла дверь.

Ее младшая сестра, превосходившая Аннику на несколько размеров, стояла, покачиваясь, в темноте на лестничной площадке вместе с крупным парнем в джинсовой куртке.

– Привет, Анкан, – сказала Биргитта. – Long time no see. Можно войти?

Оба, и сестра и мужчина, вероятно ее муж Стивен, были прилично навеселе. Анника колебалась.

– Или я должна писать здесь, на лестнице? – спросила Биргитта.

Анника сделала шаг назад и показала на дверь ванной. Биргитта быстро проскользнула туда и с шумом справила нужду. Анника закрыла дверь за ними. Крупный мужчина заполнил всю прихожую, он слегка покачивался во всех направлениях, Анника обошла его и встала в двери, ведущей на кухню, скрестив руки в жесте, обозначавшем готовность к защите и недоверие, но она не могла иначе. Они стояли молча, пока Биргитта не вышла из ванной. Несмотря на полумрак в коридоре, она могла видеть, что сестре не только удалось сбросить лишний вес, ставший последствием беременности. Ее волосы также оказались длиннее, чем когда-либо, доходили ей до пояса.

– Это немного неожиданно, – сказала Анника. – Чему я обязана такой чести?

– Мы были на концерте, – сообщила Биргитта. – «Раммштайна». В Глобене. Просто фантастика.

«У нее такой же голос, как и у меня, – пронеслось в голове у Анники. – Мы говорим очень похоже. Она блондинка, а я брюнетка, но все равно сходство есть. Я ее темная тень».

– Я думала, ты работаешь в выходные, – сказала Анника. – По словам мамы, она собиралась позаботиться о твоей… девочке.

Она засомневалась относительно имени, вроде Дестини? Или Кристал? Или Честити?

– Я не работаю вечерами, а когда Стивен по дешевке достал два билета через Интернет, осталось только воспользоваться случаем.

Ее муж, Стивен, вошел в гостиную. Анника вздрогнула и поспешила за ним. Продолжи он в том же духе, притопал бы в спальню и нашел там Халениуса с компьютерами и записывающей аппаратурой и множеством листочков на стенах с записями для памяти, когда похитители позвонят: там находились предложения с суммами выкупа, альтернативные варианты для переговоров, данные, которые Халениус предоставлял, распечатки разговоров с похитителями…

– Чего вы, собственно, хотите? – спросила Анника и встала на пути крупного мужчины.

Он был на голову выше ее, с начавшими редеть волосами и родимыми пятнами на лбу. Пока он не произнес ни звука.

– Нас интересует, не могли бы мы переночевать здесь, – сказала Биргитта. – Последний поезд во Флен ушел, а у нас нет денег на отель.

Анника посмотрела на сестру и попыталась определиться со своей собственной реакцией. Они черт знает сколько времени не виделись (три или четыре года?), а сейчас она заявляется в разгар драмы с заложниками, поскольку опоздала на поезд?!

– Я не знаю, слышала ли ты, – сказала Анника и почувствовала, что ее голос дрожит, – но моего мужа похитили. Он находится в плену где-то в Восточной Африке. Его грозятся казнить.

Биргитта окинула взглядом гостиную.

– Мама говорила об этом. Какой ужас. Бедняжка.

Мужчина с шумом сел на диван. Верхняя часть его туловища сразу же начала подозрительно клониться в сторону, он мог заснуть там, где сидел, и на Аннику нахлынула волна беспокойства.

– Вы не можете оставаться здесь, – сказала она громко, – и тем более этой ночью.

Мужчина разлегся на диване, положил ноги в уличной обу ви на подлокотник и запихал декоративную подушку себе под голову. Биргитта села рядом с ним.

– А что такого случится, если мы…

Анника крепко зажала уши ладонями на несколько секунд.

– Вы должны уйти, – сказала она и потянула мужчину за руку. – Оба!

– Успокойся, – буркнула Биргитта явно немного испуганно. – Не тяни его, он может рассердиться.

– Неужели у вас нет ни толики порядочности? – не сдавалась Анника, с трудом держа себя в руках. – Врываетесь ко мне среди ночи, поскольку по пьяни не смогли уехать домой. Уходите отсюда!

– Не разговаривай так со Стивеном, это нехорошо, – пропищала Биргитта.

Мужчина открыл глаза и уставился на Аннику.

– Ты, черт тебя… – начал он.

У Анники перехватило дыхание, когда дверь спальни открылась и Джимми Халениус встал ровно позади нее, она чувствовала его грудь своей спиной.

– У тебя мужчина в спальне? – сказала Биргитта.

– Андерссон, криминальная полиция, – представился Халениус и показал свой пропуск в Розенбад. – Эта квартира считается местом преступления, сейчас мы занимаемся здесь его расследованием. Я должен попросить вас удалиться отсюда немедленно.

Слова статс-секретаря произвели на мужчину поразительный эффект. Он мгновенно протрезвел и довольно проворно поднялся с дивана.

– Стивен, пошли, – сказала Биргитта и взяла его за руку.

«Это не впервые, – подумала Анника. – Он имел дела с полицией раньше, что наложило свой отпечаток на него, подобное случается с хроническими пьяницами».

– Туда, – сказал Халениус и взял мужчину за другую руку.

Анника видела, как они исчезли в прихожей, слышала, как входная дверь открылась и закрылась и лифт пришел в движение. Она еще какое-то время стояла неподвижно при свете телевизора и слышала барабанный стук своего сердца.

Биргитта, любимая дочь, блондинка-красавица, услада маминого сердца, принцесса со средним интеллектом, которую всегда выбирали школьной Люсией.

Анника была папиной дочкой, темная и угловатая, но с рано появившейся грудью и большими глазами и самыми высокими отметками по всем предметам, пусть и не открывала учебник.

Халениус вернулся в гостиную.

– Андерссон, криминальная полиция? – сказала Анника.

Он вздохнул и сел в кресло.

– Присвоение полномочий должностного лица, – констатировал он. – Я признаюсь. Штраф в десять дневных заработков, если бы я попался. Итак, это были твоя сестра и зять.

Анника почувствовала, как у нее подкосились колени, и села на диван.

– Спасибо за помощь, – сказала она.

– Я помню ее по школьной фотографии, – сказал статс-секретарь. – Она училась на класс младше тебя, не так ли? Ролле был немного влюблен в нее тоже, но не как в тебя.

– Все сходили с ума по Бигган, – ответила Анника и прислонилась затылком к стене гостиной. – Я думаю, она как-то переспала с Ролле в старших классах.

– Все так, – подтвердил Халениус. – Хотя за неимением тебя.

– Это ее природный цвет волос, – сообщила Анника. – Они у нее как бы полосатые, с различными оттенками белого. Люди платят приличные деньги, чтобы выглядеть как она.

– Сколько ей сейчас? Тридцать семь? Она кажется старше.

Анника выпрямилась и посмотрела на Халениуса.

– Как, черт побери, ты можешь помнить, что Бигган переспала с Ролле? Я думаю, она сама этого не помнит.

Он улыбнулся и покачал головой.

Анника наклонилась к нему.

– Как хорошо ты знал Ролле? – спросила она. – Как много вы общались?

– Много.

– И он рассказывал о нас, обо мне и Бигган?

– Главным образом о тебе. Постоянно фактически.

Анника посмотрела на Халениуса. Их взгляды встретились.

– Я вырос вместе с тобой, – сказал он. – Ты была утопией, миражом, девочкой-мечтой, которую нельзя получить. Почему, по-твоему, я приехал тогда на ужин к тебе домой в Юрсхольм?

У нее пересохло во рту.

– Хотел посмотреть на тебя, – сказал Халениус тихо. – Увидеть, какой ты стала взрослой.

– Разрушить картинку из снов? – спросила она сухо.

Халениус смотрел на нее несколько секунд, потом поднялся.

– Увидимся утром, – сказал он, взял свою верхнюю одежду и покинул квартиру.