День 3
Пятница 25 ноября

Андерс Шюман протер очки рукавом рубашки и изучил первую страницу придирчивым и по возможности объективным взглядом.

Она получилась одной из лучших за весь год. Не только из-за того, что они единственные поведали сенсационную новость, но также и потому, что Томас Самуэльссон просто шикарно выглядел на фотографии. Блондин, красавец, спортивный, благородной наружности и улыбающийся, из тех, какими хотят быть все шведские мужчины, мечта любой женщины.

Конечно, заголовок чуточку не соответствовал истине. Чада Томаса и Анники ходили в школу и вряд ли могли считаться крохами, и никто, собственно, не знал, в какой стране сам Самуэльссон находился, однако составители анонсов предпочитали равные по длине строчки, а Сомали не помещалось, нижний ряд выходил слишком длинным. Хотя это уже были детали, уж точно не способные вызвать порицания со стороны парламентского уполномоченного по вопросам печати. Опять же заголовок чуточку противоречил грамматике, но на подобные языковые нюансы даже Шведская академия сегодня закрывала глаза.

Тексты в газете в основном вышли из-под пера Хеландера, ветерана, одновременно являвшегося шефом криминальной редакции, редактором выпуска, корреспондентом в США и редактором интернет-версии. Он принадлежал к когорте журналистов, идеально приспособившихся к новому времени, и мог сделать крошечный телевизионный сюжет при помощи камеры мобильника с таким энтузиазмом, словно писал о мировой проблеме. Дополнительные материалы к самой главной истории (подборку фактов, резюме, общий фон и прочее, что хорошо соотносилось с новостями) приготовила «вечерняя» команда выпускающего редактора, и, прежде всего, Элин Мичник, талантливая девочка, которая явно состояла в родстве с Адамом Мичником, главным редактором Gazeta Wyborcza, самой крупной газеты Польши.

И если верить всем этим статьям, Томас Самуэльссон был безусловно самым важным сотрудником во всей шведской правительственной канцелярии, аналитиком по вопросам международной безопасности, стоявшим на страже внешних границ Европы. В общем, судя по ним, шведы могли спокойно спать исключительно благодаря тому, что он охранял их покой из Розенбада…

Шюман вздохнул и снова пробежался глазами по текстам.

Они не отличались количеством фактов, но все, приведенное в них, соответствовало истине, хотя порой по своей значимости не выходило за рамки второстепенных данных. В совокупности же подборка выглядела просто отлично и, насколько он мог судить, не содержала ошибок, а сама главная статья о похищении была хорошо выстроена с точки зрения драматургии и без излишнего пафоса.

Он отложил газету в сторону и потер глаза.

Сегодня, конечно, стоило ожидать больших продаж, пожалуй, не так много экземпляров, как в старые добрые времена, когда газеты выходили только в бумажном варианте, но где-то рядом.

Он наклонился к компьютеру, вытащил на экран данные фирмы «Тиднингсстатистик» за последний квартал и быстро просмотрел таблицы.

«Квельспрессен», конечно, еще прилично отставала от лидера, но разрыв между двумя крупнейшими газетами Швеции никогда не был столь мал. И не играло никакой роли, насколько «Конкурент» пытался скрывать свои объемы продаж, выбрасывать на рынок бесплатные экземпляры или обжаловать статистические отчеты, факт оставался фактом: разница в тиражах между двумя монстрами Швеции за годы его работы здесь постепенно сокращалась и сейчас не превышала 6700 экземпляров в день. Если бы он только сумел сохранить данную тенденцию еще какое-то время, «Квельспрессен» вырвалась бы вперед и стала бы крупнейшей газетой в Скандинавии, а он сам вошел бы в историю.

Шюман пригладил усы.

Конечно, он стал первым, кто получил Большой журналистский приз дважды, но подобное вряд ли могло увековечить его в памяти потомков.

Зато на это он мог рассчитывать в качестве редактора, вспахавшего целину и поднявшего этику шведских средств массовой информации на новый уровень, и, пожалуй, здесь ему мог помочь Томас Самуэльссон. И ключевым словом являлся тираж бумажной версии.

Андерс Шюман окинул взглядом помещение редакции.

Патрик Нильссон уже находился на своем месте. Он мог продержаться без сна много часов. Шюман запретил редакторам спать в комнате отдыха и требовал от них по крайней мере прокатиться домой и принять душ, но он сильно сомневался относительно того, что Патрик выполнял это распоряжение. Вероятно, тот просто выходил из здания покемарить чуток на заднем сиденье служебного автомобиля.

Берит Хамрин прошествовала с портфелем и пальто в руках, она выглядела как старая учительница английского языка из гимназии. Переход на новый формат дался ей с большим трудом, для чтения закадрового текста она особенно не подходила, да и монтировать видео– и звукозаписи у нее не слишком получалось, но она была живой энциклопедией, когда дело касалось фактов и контекста. И кроме того, работала в газете с незапамятных времен, из-за чего стоила слишком дорого в части компенсации.

Появления Хеландера не стоило ждать еще много часов, он предпочитал хорошо поспать. А Элин Мичник чересчур поздно ушла с работы, он столкнулся с ней во вращающихся дверях, когда пришел утром.

Уже тринадцать лет он находился здесь, сначала в качестве главного редактора, а потом главного редактора и ответственного издателя. Можно было говорить что угодно о его деяниях, но одно не вызывало сомнения: он действительно старался. Делал именно то, что и ожидали от него, пытался избегать проторенных путей и во многих планах преуспел. Его организация функционировала как здоровое, работающее в бесперебойном ритме сердце, каналы распространения и торговые точки не вызывали нареканий с точки зрения надежности, и результаты говорили сами за себя. Он даже вырастил себе группу потенциальных преемников. А ощущение внутренней пустоты, порой гнетущее его, вероятно, возникало бы в любом случае. По крайней мере, в этом он пытался убедить себя и связывал его скорее с возрастом, чем с работой. Тело стало тяжелее, уже возникали проблемы с потенцией. Его интерес к эротике таял одновременно с тем, как он все меньше думал о журналистской этике, но у него и мысли не возникало попробовать связать одно с другим.

Он посмотрел на свои наручные часы.

Три часа до одиннадцатичасовой встречи.

У него еще хватало времени съездить домой к Аннике Бенгтзон и посмотреть, как обстояло дело с его шансом увековечить свое имя.

Анника лежала в своей кровати и таращилась в потолок. Все ее тело, казалось, было налито свинцом.

Она не могла нарадоваться своей способности спать когда угодно и где угодно, но сегодня не сомкнула глаз с 4.18. Тогда позвонил ее рабочий телефон и утренний редактор телевидения Швеции, которому на такси прямо из типографии доставили свежий номер «Квельспрессен», поинтересовался, не могла бы она приехать и посидеть у них в утренней программе и поплакать по поводу похищенного мужа. (О’кей, он не сказал «поплакать», но именно это имелось в виду.) Четверть часа спустя его примеру последовали представитель ТВ-4, и тогда Анника отключила телефон.

Она потянулась и посмотрела в окно. Небо было серым и, похоже, не предвещало ничего хорошего.

Все средства массовой информации явно намеревались позвонить ей сегодня и попытаться взять интервью, и лучше эксклюзивное. Но сама мысль сидеть и рыдать в телестудии или выворачивать наизнанку душу перед коллегой с блокнотом и диктофоном вызывала у нее глубокую неприязнь при вроде бы полной нелогичности и аморальности такого ощущения. Ведь после факультета журналистики в университете, трех лет в провинциальной газетенке в Катринехольме, а затем тринадцати в таблоиде в Стокгольме с ее стороны выглядело чуть ли не служебным проступком отказаться от участия в начинавшемся медийном шоу. Разве ей самой не приходилось брать интервью у людей против их желания? Как многие из них все-таки отказались, не уступив ее уговорам (или, честно говоря, не поддавшись на угрозы или обман)? Сколько их прошло перед ее глазами, погруженных в себя: жертв ограблений, убийц женщин, попавшихся на допинге спортивных звезд, нерадивых полицейских, жульничавших с налогами хозяев строительных фирм, с настороженными или даже испуганными глазами? Да просто бесчисленное множество.

Но она не хотела, не хотела, не хотела.

Не хотела сидеть там в окружении своих детей, оставшихся пусть даже, надо надеяться, на время без отца. Не хотела рассказывать о последнем дне накануне его отъезда (она была сердитой и грубой) и выглядеть несчастной женой, которую бы все жалели. Дети все еще спали, им предстояло провести этот день дома, иначе какой-нибудь излишне амбициозный фотограф из числа так называемых «вольных художников» обязательно отыскал бы их в школе и постарался получить их снимок со слезами на глазах.

В следующее мгновение она резко вздрогнула от звука дверного звонка. А потом быстро встала и, на ходу накинув на себя халат, вышла в прихожую и приложила ухо к двери.

Там ведь мог быть какой-нибудь неугомонный редактор, решивший поехать к ней домой и позвонить в дверь. Во всяком случае, она сама поступила бы именно так.

Но это оказался Халениус. Он вошел в квартиру, с черными кругами под глазами и непричесанный. Она плотнее запахнула халат, почувствовала себя голой и смутилась. Статс-секретарь лишь одарил ее торопливым взглядом, стянул с себя верхнюю одежду, сказал «красивая пижама» и исчез со своим портфелем в неприбранной спальне. Анника слышала, как он кашлял и наводил порядок там внутри. Вся ситуация выглядела странной. Вокруг царила тишина, словно весь мир чего-то ждал.

Анника сходила в туалет и вскипятила воду, а потом пошла к Халениусу с двумя чашками растворимого кофе, себе и ему. Он уже распаковал свой компьютер и сосредоточенно кликал мышкой по экрану.

– Где дети? – спросил Халениус, отодвинув в сторону ноутбук, когда она вошла в комнату.

– Спят.

– Парень, который звонил вчера вечером, использовал твой домашний номер. Как думаешь, Томас дал его ему или он мог получить его как-то иначе?

Анника остановилась, только переступив порог. В комнате было два стула. На одном сидел статс-секретарь, а на втором со вчерашнего дня лежала ее одежда. И вместо того чтобы начать прибирать ее, она направилась к кровати и залезла под одеяло, немного кофе пролилось на пододеяльник.

– Визитка, – сказала она и попыталась вытереть пятно. – У него лежала целая пачка в бумажнике, а там был и мобильный и домашний номер. Мы ссорились из-за этого, ведь домашний телефон секретный, и я считала, что ему там не место. Люди, ищущие его по работе, могли ведь позвонить на офисный аппарат или на его мобильник…

– Твой мобильный не был указан на той же карточке?

На его визитке? Для чего?

– Тогда мы можем исходить из того, что похитители и далее будут использовать домашний номер. И также можем не сомневаться, что ведем переговоры с правильными людьми.

Он потянулся за компьютером снова.

– Правильными людьми? – спросила Анника.

Халениус посмотрел на нее, она натянула одеяло до самого подбородка.

– Порой кое-кто выдает себя за похитителя, не будучи таковым. В ряде случаев крупный выкуп выплачивался не тому человеку. Но у нас есть свидетельские показания, что Томаса захватили, и официальное видео, подтверждающее это, и у них оказался его секретный домашний номер.

Он повернулся к компьютеру и кликнул далее. Анника отхлебнула кофе, он был крепкий и горький.

– Что произойдет сегодня? – спросила она.

– Всего понемногу, – ответил Халениус, не отрывая взгляда от экрана. – Я разговаривал с комиссаром К. из Государственной криминальной полиции по пути сюда. JIT в Интерполе трудится в поте лица. И в течение дня их собственные парни из ГКП будут на месте. Ханс и Ханс Эрик занимаются координацией действий у нас в министерстве, ведь скоро так много поваров будут варить наш суп, что они начнут спотыкаться друг о друга…

Он повернулся к ней снова:

– Тебе надо прикинуть, на какую денежную сумму ты можешь рассчитывать. Сколько сумеешь занять? У Дорис или у твоей матери есть что-нибудь в загашнике?

Она поставила кофе на тумбочку.

– Сейчас, когда вся история всплыла в средствах массовой информации, больше нет никаких причин замалчивать само похищение, – продолжил Халениус. – Тебе надо принять решение, хочешь ли ты сотрудничать с массмедиа. Если пойдешь им навстречу и позволишь интервьюировать себя, нам надо определиться, о чем ты можешь сказать, а о чем нет. И о моем присутствии здесь тебе нельзя упоминать ни при каких условиях. Тебе не следует также говорить, что у нас есть контакт со злодеями…

Она подняла руку и прервала его:

– Я не думаю, что это станет актуальным? Еще?

– Пожалуй, мы можем подождать с данным разговором до вечера, но не обязательно. Тебе необходимо продумать ситуацию для детей, прежде всего на ближайшее будущее.

– О чем ты?

– Будут ли они ходить в школу пока? Найдется кто-то, кто смог бы позаботиться о них, если нам придется уехать?

Она остолбенела.

– Куда? Куда мы поедем?

Он почесал голову.

– Нам надо планировать все из расчета, что мы будем вынуждены заплатить выкуп, а преступники не прилетят в Стокгольм забрать его.

Она увидела коричнево-желтый спутниковый снимок Либоя перед собой. Вся ситуация представлялась полностью невероятной.

– Ты просто исходишь из того, что нам придется отдать этим подонкам кучу денег, – сказала она. – Разве нет никакого другого способа?

– Видео выложено в Сети, и англичане с американцами уже, конечно, не сидят сложа руки, а ищут другие решения.

Анника моргнула.

– У американской армии есть огромная база не слишком далеко от Либоя, – сказал Халениус. – Само собой, ее нет ни на каких картах, но у них там более пяти тысяч человек у южной границы Сомали. Англичане тоже находятся там. Я пытаюсь найти их контактные данные в компьютере, но не могу, черт побери, вспомнить, где их сохранил…

Его слова вызвали у нее непроизвольную улыбку.

Халениус знал, где США имеют секретные военные базы, но не нашел их телефонный номер в своем ноутбуке.

Она потянулась за чашкой кофе и поднялась из кровати. Халат распахнулся и обнажил ее ногу вплоть до паха, но Халениус не заметил этого. Ранее статс-секретарь назвал ее наряд «красивой пижамой». И он действительно был красивым, из толстого кремового шелка, она купила его себе сама в качестве подарка на день рождения в торговом центре «Пентагон-Сити». От Томаса же получила хромированный тостер дизайна пятидесятых годов. Прибор был рассчитан на 110 вольт, поэтому им пришлось оставить его, когда они вернулись в Европу.

«Какая ерунда вспоминается», – подумала Анника и направилась в ванную принять душ. Но остановилась в гостиной и пошла назад в спальню, или, точнее, в центр по освобождению заложника.

– А твои дети тогда с кем? – спросила она.

Двойняшки, у него же двойняшки, мальчик и девочка возраста Эллен. Статс-секретарь по-прежнему неотрывно смотрел на экран.

– Моя подруга заботится о них.

Его слова обожгли ей лицо: его подруга, у него была женщина, само собой, у него была женщина.

– Я думала, ты в разводе, – услышала она свой голос.

– Новая подруга, – сказал он. – Так вот. Я позвоню им сразу.

Анника повернулась к двери и направилась в ванную, не чувствуя пола под собой.

Дети проснулись, пока она принимала душ. Калле стоял в прихожей с мрачным, как ночь, взглядом, когда она вышла из ванной с полотенцем вокруг головы.

– Почему он еще здесь? – спросил мальчик глухо.

Сквозь дверь она слышала, как Халениус болтал с кем-то быстро и громко по-английски. Анника села перед сыном и обняла его.

– Джимми разговаривает с кем-то, кто, возможно, сможет помочь освободить папу, – сказала она. – Что ты хочешь на завтрак?

– Только не scrambled eggs, – ответил Калле.

– О’кей, – сказала Анника и поднялась. – Тогда получишь вареные яйца. Или греческий йогурт с грецкими орехами.

– А малина есть?

Она отдала последки к пирожному Халениуса предыдущим вечером.

– Ты сможешь заменить ее вареньем, – сказала она, капитулировав.

Эллен сидела в своей постели и возилась с игрушечной зверюшкой. У нее их было восемнадцать штук, и все жили в ее кровати, хотя только Поппи (новому Поппи, прежний ведь сгорел) разрешалось спать с ней на подушке. Анника подкралась к ней и пощекотала ее по животу, потом они договорились о завтраке, и Анника отправилась на кухню накрывать на стол.

И тут ожил телефон в спальне, стационарный аппарат.

Анника замерла на полушаге. Похитители должны были позвонить, скорее всего, только вечером. Она напрягла слух, стараясь услышать, что Халениус говорил там, но ее ушей достигло только тихое бормотание, как ей показалось, на шведском. Потом он положил трубку.

– Тебе надо связаться с этой Анной Снапхане и попросить ее прекратить звонить на домашний номер, – сказал Халениус и пошел в ванную.

Анника слышала, как он справлял малую нужду за деревянной дверью, в то время как она доставала йогурт для завтрака.

– Поставьте тарелки в мойку, когда поедите, – сказала она детям, а сама вышла в гостиную с рабочим мобильником в руке.

Он был отключен после звонка с ТВ-4, и, когда вошел в контакт с оператором снова, на него обрушились сразу тридцать семь новых эсэмэс. Она нажала «сохранить как прочитанное» для всех и набрала номер Анны.

– Привет, Анника, – сказала Анна. – Это ведь просто ужасно. Чистый кошмар! А что за мужчина отвечает по твоему телефону?

Халениус вышел из ванной и проследовал мимо нее в спальню.

– Парень из телефонной компании, – ответила Анника и проводила его взглядом. – Ты читала газеты?

– Древние массмедиа? Ты такая несовременная, Анника.

Их дискуссия об интернет-революции и о средствах массовой информации была столь же древней, как и сама ежедневная пресса. Анника улыбнулась:

– Тогда что говорят правдивые свидетели в своих блогах?

– Ну, тебе известно, как обычно поступают с людьми, которых похищают там на юге? Это просто ужасно!

Анника поднялась с дивана и подошла к окну. Термометр снаружи показывал минус пятнадцать градусов.

– Да будет тебе известно, – сказала она Анне, – я на самом деле не уверена, есть ли у меня желание знать это. Я такая эгоистка, что меня как раз сейчас заботит лишь мой собственный муж. Кто-то из блогеров в курсе, где он находится?

– Кончай язвить. На странице кенийского правительства в «Фейсбуке» более пятидесяти тысяч лайков. Мы есть повсюду.

– Солидно, – заметила Анника.

– Послушай, я тут подумала об одном деле, – сказала Анна. – Она же на тебе, не так ли?

Калле вышел в гостиную с йогуртом на верхней губе.

– Я закончил, – сообщил он.

– Что? – спросила Анника. – Что на мне? Пойди вымойся, почисти зубы и оденься.

– Квартира, поскольку вы ведь не женаты? Развод совершился, но вы не поженились снова, все правильно?

– А мы не пойдем сегодня в школу? – поинтересовался Калле.

– Домовладельцы совершенно бессовестный народ, – продолжала Анна Снапхане. – Если у них появится шанс вышвырнуть тебя, они сделают это, а потом продадут контракт тому, кто заплатит больше. Всем известно, как подобное происходит.

Анна недавно купила контракт на аренду от черного маклера, поэтому, вероятно, знала, о чем говорила.

– Вы будете свободны сегодня, – сказала Анника сыну. – И пожалуй, сможете поехать и навестить кого-нибудь в выходные, одну или другую бабушку.

Эллен, чьи пальцы тоже были вымазаны в йогурте, крепко обхватила ее за ногу.

– Но я хочу остаться с тобой, мама.

– И, боже праведный, Анника, знаешь, к чему я пришла? Вы же не женаты! Тогда братец и мамаша станут его наследниками, ты подумала об этом? И может получиться ситуация как со Стигом Ларссоном, если у него нет завещания, или оно у него есть? Ты в курсе?

– Посмотри, Эллен, ты же испачкала мой халат. Пойди вымойся и оденься. Марш! – Она подтолкнула девочку в сторону прихожей.

– Ты не знаешь, у него был какой-то адвокат? Банковская ячейка? Тебе надо проверить его компьютер, личный архив…

В дверь позвонили.

Халениус вышел в гостиную и показал в направлении прихожей.

– Андерс Шюман, – сообщил он. – Я открою.

– Дети будут его наследниками, – сказала Анника в телефон. – Сейчас мне надо идти, звонят в дверь.

– Ага, да, именно. Да, у Стига ведь не было никаких прямых наследников.

– И послушай, – сказала Анника, – впредь звони только на мой мобильный, пожалуйста. У меня какие-то проблемы с домашним аппаратом. Извини, некогда…

Шюман приехал не один, его сопровождала Берит Хамрин.

Анника поспешила в спальню, закрыла дверь за собой и быстро оделась во вчерашний наряд.

По какой-то причине она не могла допустить, чтобы шеф увидел ее полуголой, хотя в случае статс-секретаря министра юстиции это было для нее в порядке вещей.

Главный редактор принес с собой целую пачку газет: собственную, «Конкурент», две утренние и пару бесплатных листков. Он бросил их на придиванный столик, и они приземлились с шумом, подняв облачко пыли. «Квельспрессен» оказалась сверху, Томас улыбался ей с первой страницы с тщательно затянутым на горле узлом галстука.

Это была официальная фотография из министерства. По его собственному мнению, он выглядел на ней как записной карьерист.

– Я хотел бы поговорить с тобой об одном деле, – сказал Шюман Аннике. – Оно не спешное, ты можешь подождать с ответом до утра.

Анника подняла свежий номер своего издания. Шведский отец маленьких детей в плену в Кении. Пол закачался у нее под ногами, и она выронила газету, словно обожглась о нее.

Берит подошла и обняла Аннику, она ничего такого никогда не делала раньше. Знала, что та не любительница подобного.

– Все будет хорошо, – прошептала Берит. – Тебе надо только справиться с этим.

Анника кивнула.

– Хотите кофе? – спросила она.

– С удовольствием, – ответил Шюман.

– Мне не надо, – отмахнулась Берит. – Я хотела спросить Эллен и Калле, нет ли у них желания прогуляться со мной в Крунубергский парк.

Дети с восторгом согласились и умчались одеваться.

Анника вышла на кухню и дрожащими руками поставила кипятиться воду. Она слышала разговор мужчин, но не понимала ни слова. Берит помогала Эллен с обувью.

– Ты, пожалуй, хочешь присоединиться? – спросила она.

Анника встала в дверях прихожей.

– Я не осмеливаюсь оставить их здесь одних, – ответила она и попыталась улыбнуться, бросив взгляд в гостиную. – Хочу знать, чем они занимаются.

– Мы вернемся примерно через час, – сказала Берит. – Это ваши санки стоят на лестничной площадке?

– Синие мои! – закричала Эллен.

Они исчезли, топая башмаками и громко разговаривая.

Сквозь шум кипящей воды она слышала, как Шюман и Халениус беседуют спокойными, но все равно довольно громкими голосами, из тех, какие облеченные властью люди обычно используют, когда хотят показать, что чувствуют себя непринужденно, но все равно сфокусированы на теме разговора.

– …Огромный интерес со стороны других средств массовой информации, естественно, – сообщил Шюман довольным тоном.

Анника открыла дверь холодильника и уставилась внутрь ничего не видящим взглядом.

– …А в Нигерии шефов иностранных нефтяных предприятий называют white gold или просто АТМ, банкоматами, – сообщил Халениус уверенно, со знанием дела.

Она достала сливки, молоко и печеночный паштет, затем поставила молоко и паштет обратно.

– …Мы же хотим знать, чего нам ожидать, какие сценарии возможны, – произнес Шюман деловито.

Она включила миксер и сбила сливки, пусть их и мало осталось со вчерашнего вечера. Голоса утонули в шуме электроприбора. Она зажмурилась и стояла с закрытыми глазами так долго, что сливки почти превратились в масло. Малина, как уже было сказано, закончилась, но она подогрела немного варенья и налила его в чашу. И приготовила кофе из порошка в трех чашках. А потом поставила их на поднос, добавила к ним три тарелки, кофейные ложки, молоко, сахар, варенье, сливки, лопаточку и три вилки для торта. Блюдо с ним еле-еле поместилось на подносе и оказалось в опасной близости от края. Она остановилась на мгновение в прихожей.

– Каковы шансы? – спросил Шюман за стеной.

– Прогноз хороший. Девять из десяти жертв похищения остаются живыми, хотя, судя по ряду признаков, процент смертности растет.

«Каждый десятый, значит, погибает», – подумала Анника, крепко держа поднос.

– И они вернутся домой в приличном состоянии?

– Еще двадцать процентов жертв получают тяжелые физические увечья…

Халениус замолчал, когда она вошла в гостиную.

– Ах, – сказал он. – Этот торт опасен для здоровья.

Анника просто поставила поднос на стол, а потом пошла и села в дальнем конце дивана.

– Пожалуйста, угощайтесь, – сказала она.

Халениус и Шюман обслужили себя сами. У нее же мысль о сладостях вызывала тошноту, но она взяла себе темно-синюю кофейную чашку с надписью «The White House». Она была куплена вовсе не в Белом доме, а в сувенирной лавке около него, такая же настоящая, как и китайский «вольво».

– Мы разговариваем вообще на тему похищений, – пояснил Халениус, загружая сливки и варенье в рот. – Хочешь послушать?

Словно его слова могли что-то изменить. Как будто ситуация стала бы хуже, если ее разложить по полочкам.

Анника забилась в угол дивана. Халениус старательно жевал.

– Избиения в данном случае обычное дело, – сказал он затем, не смотря на Аннику. – Хотя что произойдет в данном конкретном случае, мы, естественно, не знаем.

– Какие сценарии представляются тебе реальными? – спросил Шюман.

В дверь позвонили снова. Анника резко поднялась.

– Возможно, наши коллеги из других средств массовой информации, – сказала она.

И сначала не узнала мужчин на лестничной площадке. Они стояли молча в своих серых пальто и смотрели на нее преданными собачьими глазами.

Она закрыла дверь, ничего не сказав, вернулась в гостиную и почувствовала, что просто закипает от злости.

– В чем дело? – спросила она. – Моя квартира стала филиалом Розенбада?

Халениус поднялся, посмотрел на нее удивленно.

– Два Хассе стоят там снаружи, – объяснила Анника и показала в сторону входной двери, – но с меня хватит. Прикажи им, пусть уходят отсюда.

– Возможно, они хотят…

– Попроси их прислать имейл, – отрезала она и направилась в ванную.

Анника слышала, как Халениус вышел из квартиры и коротко переговорил с мужчинами по имени Ханс. Потом он вошел внутрь, один, закрыл за собой дверь и вернулся в гостиную снова.

– Коллеги из министерства, – объяснил он в качестве извинения Шюману.

Ножки кресла заскребли по паркету.

– А если ты попытаешься описать наш случай? – спросил главный редактор.

– Все зависит от того, о преступлении какого типа идет речь. С коммерческим похищением зачастую проще разобраться. Политические значительно более сложные и часто жестокие.

– Дэниел Перл, – напомнил Шюман.

Анника закрыла дверь ванной.

Она писала обзорную статью об этом случае во время своего пребывания в США. Журналист Дэниел Перл являлся шефом южноазиатского бюро газеты «Уолл-стрит джорнал», когда «Аль-Каида» похитила его в январе 2002 года. Девять дней спустя его обезглавили. Видео казни выложили в Сеть несколько лет спустя, оно, пожалуй, по-прежнему находилось там, тошнотворный пропагандистский ролик на три минуты и тридцать семь секунд. Ей пришлось самой смотреть его. Перл говорит в камеру голый по пояс, с фотографиями мертвых мусульман, прикрепленных к его лицу. Через минуту и пятьдесят пять секунд в кадр входит человек и перерезает ему горло. Последняя минута видеозаписи состоит из списка политических требований, которые прокручиваются над отрубленной головой журналиста. Кто-то стоял и держал ее за волосы.

– Жертв женского пола часто насилуют, – услышала она, как Халениус сказал тихим голосом в гостиной. – Мужского тоже, кстати. В Мексике отрезают ухо или палец и отправляют семейству жертвы. В бывшем Советском Союзе выдирают зубы…

– А в Восточной Африке? – спросил Шюман почти шепотом.

Она выпрямила спину и навострила уши. Халениус закашлялся.

– У меня нет никакой точной статистики, но смертность высока. У злодеев хватает оружия, заложников часто могут просто застрелить. А Сомали – страна, где нанесение увечий входило в законодательство. Традиционно отрезают все внешние части девичьих половых органов…

Она повернула кран в раковину и подставила руки под холодную воду. Голоса утонули в ее шуме. Она хотела плакать, но была слишком сердитой.

Всему есть свои пределы. Анника не жаждала слушать об изувечивании маленьких девочек. Ей требовалась помощь, но не за такую же цену. Правительство могло умыть руки, но она отказывалась брать на себя ответственность за все насилие в мире. И не собиралась предоставлять свой дом и спальню целой толпе чужих мужиков.

Она закрыла воду, вытерла руки, открыла дверь и вышла из ванной.

– Похоже, ведь есть разные пожелания в связи с данным похищением, одновременно деньги и политика, – сказал Шюман, когда она проследовала к своему углу дивана.

Халениус подобрал ноги, пропуская ее.

– Или речь также может идти о комбинации желаний, которые, собственно, не должны противоречить одно другому. При мысли о ситуации в Восточной Африке…

Анника примостилась среди подушек и посмотрела на небо, из-за холода оно выглядело как стекло. Только бы дети не замерзли в парке. Она сама отморозила левую ногу однажды зимой у бабушки в Лукебю, хуторе на землях Харпсунда, который бабушка могла арендовать все те годы, пока она числилась домоправительницей загородной резиденции премьер-министра. Еще сегодня у Анники остались проблемы с пальцами на ней, они коченели и становились бело-голубыми от малейшего холода. Когда Томас увидел их в первый раз, он по-настоящему испугался и хотел вызвать скорую. Он вообще толком не умел справляться с телесными проблемами. Хотя и не мерз, конечно, как раз сейчас в Сомали наверняка ужасно жарко. Ей вспомнилась желтая, выжженная солнцем земля на спутниковой фотографии Либоя…

–…географических и культурных предпосылках, – сказал Халениус.

– А похитители? – спросил Шюман. – Что они за люди?

– Их группы на удивление похожи по всему миру, – сказал статс-секретарь. – Зачастую одна такая состоит самое большее из восьми – десяти человек под руководством одного сильного лидера. Те, кто похищает людей в коммерческих целях, смотрят на самих себя как на обычных работяг, например на виноградниках, они ходят на работу, и берут отпуск, и занимаются семьей в свободное время. Довольно часто они фактически друзья детства, или учились вместе, или члены одной и той же политической или религиозной группы. И обычно начинают свою карьеру как заурядные мелкие воришки, с краж из бутиков и банковских ограблений и других активностей криминального свойства.

Она посмотрела на Халениуса. Он сидел в ее кресле неслыханно спокойный, в носках без тапок и в застегнутой на все пуговицы рубашке с засученными рукавами, волосы торчком.

Для Джимми Халениуса это просто был еще один рабочий день, пожалуй, чуточку более интересный, чем обычно, поскольку ему представился случай использовать свои знания, а у него их накопилось великое множество, он же фактически знал и мог все.

– Похитители, действующие по религиозным и политическим мотивам, немного отличаются, – продолжал вещать он. – Их лидер часто высокообразованный парень, пропитавшийся революционным духом, учась в университете. Он занялся данной деятельностью в попытке глобально изменить мир, но стоит ему почувствовать вкус денег, прикоснувшись к выкупу, он обычно холодеет к политике.

– Именно с таким мы имеем дело? – спросил Шюман.

Халениус допил остатки кофе из своей чашки.

– По-моему, да, – ответил он. – Звонивший злодей говорил на хорошем восточноафриканском английском, у него за плечами, очевидно, университет в Найроби.

– Откуда ты это знаешь? – поинтересовалась Анника и почувствовала, как ее глаза сузились до щелок.

Он смотрел прямо на нее, когда отвечал.

– Моя бывшая жена училась там, – сказал он. – Университеты Южной Африки были закрыты для таких, как она, во времена апартеида.

Анника почувствовала, как воздух с шумом покидает ее. Африканская женщина. Она и понятия не имела. И спросила что-то из серии «как» и «почему».

– Шведская лига социал-демократической молодежи являлась соорганизатором конгресса ANC Youth League. Тогдашний президент Кении Даниель Арап Мои как раз выпустил на свободу всех политических узников и создавал себе репутацию «хорошего парня». Мы встретились там. Она родилась и выросла в Соуэто.

Он повернулся к главному редактору:

– Помимо прочего, отсюда желание поручить данное задание именно мне. Я же не коренной тамошний житель, но из тех образованных, кто лучше всего знаком с языком и диалектами.

– Выходит, ты знаешь Найроби? – спросил Шюман.

– Мы поженились там. Перебрались вместе в Сёдер после того, как она защитилась.

– Но вы развелись?

– Она работает на южноафриканское правительство, – сказал Халениус. – Фактически занимает такую же должность, как я, только в министерстве торговли.

– Как ее зовут? – поинтересовалась Анника.

– Анжела Сисулу.

Анжела Сисулу. Это звучало как песня.

– Родственница Уолтера Сисулу? – спросил Шюман.

– Дальняя.

Анника сидела с широко открытым ртом, они знали и умели все, она не могла ничего.

– А кто такой Уолтер Сисулу? – спросила она.

– Активист Африканского национального конгресса. Правая рука Нельсона Манделы, можно так сказать. Его судили вместе с Манделой в 1964-м, и он сидел с ним на острове Роббена все годы. Его выбрали вице-председателем АНК на их первом официальном конгрессе в 1991-м. Он умер в 2003-м.

Шюман кивнул, и самодовольное движение головой главного редактора лишило Аннику остатков самоуважения. Она не знала всех старых лидеров АНК наизусть, не защищалась в Найроби и не выросла в Соуэто, всего лишь со сносными результатами закончила факультет журналистики и провела детство на Таттарбакене в Хеллефорснесе. Они сидели в ее гостиной и болтали чисто гипотетически о захватах заложников и похищениях, но это ведь фактически было по-настоящему, уже случилось, затронуло ее семью, и она ничего не могла с этим поделать.

– Чего ты, собственно, хочешь? – спросила она Андерса Шюмана. – О чем ты хотел поговорить со мной?

Он повернулся к ней:

– Я проинформировал председателя правления о твоей ситуации и получил разрешение помочь тебе. Насколько я понял, в таких случаях все равно обычно приходится выплачивать какую-то сумму, и поэтому газета предлагает тебе заключить соглашение, благодаря которому ты получишь возможность выкупить Томаса.

Анника открыла рот, но не нашла что сказать. И, не произнеся ни слова, закрыла его снова. Неужели газета предлагает заплатить вместо нее?

– И как много? – единственное, что она смогла выдавить из себя.

– Сколько потребуется, – ответил Шюман.

– Они хотят сорок миллионов долларов, – сказала Анника и поймала на себе недовольный взгляд Халениуса.

Она прикусила губу, нельзя ведь рассказывать никаких подробностей о переговорах.

Шюман слегка побледнел.

– Если мы в конечном итоге договоримся о сумме выкупа, она будет значительно меньше, – сказал статс-секретарь. – Я прошу тебя не распространять эти данные дальше.

Шюман кивнул.

– А что я должна сделать взамен? – спросила Анника.

– «Квельспрессен» получает эксклюзивное право на твою историю, – сказал Шюман. – Либо ты пишешь и снимаешь все сама, либо выбираешь репортера, который пройдет с тобой весь путь. За кулисами, через все переговоры, прокатится в Африку при необходимости. Если произойдет что-то способное поставить под угрозу жизнь и здоровье других людей, мы, естественно, сможем изъять это, но в остальном речь идет о документальном описании всего развития событий. Слезы, горе, облегчение и радость.

Анника откинулась на спинку дивана. Все ясно. Сама могла догадаться. Она сразу почувствовала легкую тошноту и головокружение, хотя, пожалуй, просто из-за того, что ничего не ела.

– Мне понадобится вести и блог тоже? – спросила она. – Его можно будет назвать «Мать заложников». Иллюстрированный, пожалуй?

Она поднялась и пролила кофе на придиванный столик.

– Я могла бы делать фотографии детей каждый день и показывать, как они хиреют от тоски по папочке. И могла бы описывать, как мне не хватает мужа в постели по ночам, секс ведь хорошо продается, не так ли? Или, пожалуй, блог с брендовой траурной одеждой? Блоги о моде вроде бы самые популярные, верно?

Она вышла в прихожую и споткнулась об игровую видеоприставку Калле, ничего не видя перед собой, поскольку ее глаза заливали слезы. Шюман всплеснул руками:

– Анника…

Она направилась в ванную, закрыла и заперла за собой дверь изнутри. Стояла потом там в кромешной тьме и чувствовала, как удары ее пульса заполняют все пространство.

– Анника?.. – Шюман постучал в дверь.

– Уходи отсюда, – простонала она.

– Подумай над этим предложением, – сказал главный редактор. – Просто подумай, никто тебя не неволит.

Она не ответила.

Воздух по-прежнему при каждом выдохе с шипением и хрипами вырывался из горла датчанина, а при вдохах к ним добавлялся еще и булькающий звук. Его грудь вздымалась и опускалась судорожными рывками. Но хотя он и лежал совсем рядом со мной, я не мог различить черты его лица. Здесь было темнее, чем в первой хижине. В нашем сарае отсутствовали окна или другие отверстия, и свет проникал внутрь только сквозь щели в обшивке стен. Дверь выделялась черным прямоугольником в окружении светлых полосок и, собственно, не являлась таковой. Ее заменял лист железа, державшийся на месте за счет какой-то подпорки или нескольких каменных блоков.

Мне удалось найти положение, при котором я избежал необходимости лежать на собственных руках, тогда как лицо не оказывалось прижатым к земляному полу. Моя голова покоилась на камне, попавшемся мне случайно. А вес тела распределился между правым плечом и левым коленом, то есть я распластался немного ничком, если можно так сказать, хотя со связанными сзади руками и ногами. Мне больше не понадобилось ходить под себя, и пусть это стало облегчением, но, вероятно, не особенно хорошим, поскольку оно было связано с тем, что я не получал никакой еды или питья. Все происходившее вокруг виделось мне как во сне, наверное, я периодически терял сознание.

Испанец и румын не шевелились. Вероятно, они спали.

Железные стены раскалились от царившей снаружи жары. На нёбе постоянно присутствовал привкус песка.

Никто из нас не вспоминал француза.

Я подумал о Катерине, сейчас находившейся в другой хижине вместе с немкой. Теперь у нее не осталось никого, к кому она могла бы прильнуть, теперь она была совсем одна, или так все обстояло с ней с самого начала? Какую, собственно, поддержку она получала от меня?

Слезы жгли глаза, но они появились не только из-за земли и песка.

Лицо Анники как в тумане виделось мне в темноте, она, казалось, находилась совсем близко, улыбалась мне так, как она обычно делала, когда действительно видела меня, но немного неуверенно, словно сомневалась относительно своего права радоваться, как будто она не имела права на существование. Пожалуй, в это трудно поверить, но она очень ранимая, а я был таким бессердечным, видел, что причиняю ей боль, но от этого становился лишь злым и раздражительным. Она заставляла меня чувствовать себя попавшимся на месте преступления. Выставленным голым на всеобщее обозрение. Я могу стоять прямо перед ней, а она будет смотреть в вечность позади меня. У нее есть странная способность видеть людей насквозь, понимать их слабости, и она отказывается адаптироваться к ним. Это может тяготить или даже заставлять чувствовать себя неловко. Я не говорю, что из-за этого ходил налево, подобное напоминало бы попытку переложить вину на нее, но мои женщины (а их было не так много, пусть подобное и ни капельки не извиняет меня), что, собственно, они давали мне? Уверенность в определенной мере. Развлечение. Адреналин, охотничье счастье и неприятный осадок на душе. Они видели меня лишь короткие мгновения, да и не видели, собственно.

Что со мной не так?

Почему я причиняю боль тому, кого люблю больше всех?

Берит и дети с шумом ввалились в квартиру в облепленной снегом обуви.

Анника приготовила рагу из трески с креветками, сливками, укропом и белым вином, да еще с рисом. Не самое любимое блюдо Калле, но он ел его, если ему разрешали выковыривать креветки.

Халениус обедал в спальне (центре по спасению заложников), но Берит сидела с ними за кухонным столом. Дети наперебой рассказывали о снеге и санках и о том, как здорово не пойти в школу в обычную пятницу. А в конце трапезы, когда все сидели и ждали Эллен, Калле замолчал и погрузился в себя, как он умел делать.

– Что происходит, старичок? – спросила Анника.

– Я думаю о папе, – ответил мальчик.

Она заключила его в объятия, большого парня, и качала, пока Эллен не поставила свою тарелку в мойку, и тогда Калле освободился, чтобы пойти к себе в комнату и посмотреть фильм, то есть позволить себе неоспоримую роскошь в пятницу после обеда, несмотря на все обстоятельства.

– Ты успела заглянуть в газеты? – спросила Берит.

– Не знаю, хочу ли, – сказала Анника и смыла остатки рагу с тарелки теплой водой.

– Я написала о мертвой маме около детского сада в Аксельберге, вчера смогла добраться до словоохотливого следователя.

– Они еще не забрали папочку?

– У него явно алиби. Он работает в бюро перевозок, а у них электронная система регистрации рабочего времени. Он был в рейсе в Упланс-Весбю все утро.

– По его словам, само собой, – заметила Анника.

– Мобильный телефон подтверждает эти данные.

Анника всплеснула руками, вода с тряпки для мытья посуды попала на окно.

– Но, боже, неужели так трудно положить свой мобильник в чей-то другой автомобиль? Или позаботиться о том, чтобы он не посылал никаких сигналов на вышку, пока ты находишься в пути до места убийства и обратно и расправляешься со своей бывшей?

Берит налила воды в чайник.

– Сейчас это уже из серии теории заговоров.

– Вовсе нет, – возразила Анника. – Воры и убийцы обычно тупые, но, отправляясь на дело или убивать кого-то, они соображают на время выключить мобильник.

Берит замерла с ложкой растворимого кофе в руке.

– Очко в твою пользу, – сказала она.

Анника поставила детям «В поисках Немо» на их телевизоре (у нее имелся почти новый «толстый» аппарат, по словам Томаса, наводивший на него ужас, и он купил плазменный по возвращении из США, а «толстяк» перекочевал в детскую комнату) и вернулась на кухню с настольной лампой.

– У Шюмана есть предложение, – сказала она, села к кухонному столу и подтащила к себе чашку с кофе. – Газета готова заплатить выкуп, если я пойду им навстречу и буду рассказывать все в эксклюзивном порядке.

Берит кивнула:

– Я знаю. Он просил меня попытаться уговорить тебя. Ты хочешь это сделать?

Анника бросила взгляд на мойку, где сейчас находилась ее зона ответственности в вопросе с похищением, кухня и розетка. Ее назначили логистом, и ей требовалось следить за тем, чтобы всегда имелись еда и питье и мобильные телефоны были заряжены.

– Он сказал все так, будто речь шла о щедром подарке. Словно это соответствует моему желанию, как будто я получу массу удовольствия, эксплуатируя собственную трагедию.

– Пожалуй, он хотел помочь тебе.

– Я не собираюсь делать это. Никогда в жизни.

– Если хочешь, я могу взять все на себя в качестве дополнительной работы.

Анника улыбнулась Берит.

– Будь у меня на то желание, конечно. Но спасибо, нет.

Анника услышала, как за стеной зазвонил мобильник Халениуса. Он ответил и говорил тихо вроде бы по-английски, однако она не поняла ни слова. Анника поднялась и поставила почти нетронутую чашку с кофе в мойку.

– Давай-ка расположимся в гостиной, у меня задница каменеет на этих стульях.

Берит последовала за ней на слегка одеревенелых ногах.

– Я действительно могу понять тебя. Ты не думала купить новые?

– Они из родительского дома Томаса.

– Ага, – сказала Берит и направилась за Анникой к дивану.

Голос Халениуса был еще слабее слышен в гостиной, но ей по-прежнему казалось, что в нем звучат английские интонации.

Она поудобнее устроилась на диване и вытащила «Квельспрессен» из стопки газет. Быстро перелистала статьи о Томасе, шесть страниц плюс центральный разворот с фотографиями и ее, и детей, спасибо за это, ни о чем подобном она действительно не просила.

– Хорошо сделано, – заметила Анника язвительным тоном, при мысли о том, что все это зиждется фактически на пустом месте.

Там были тексты о конференции в Найроби, о Найроби как о городе, о конференц-центре Кеньятта, о «Фронтексе», о Томасе, о видео, которое выложили в Интернет на сервере в Могадишо, о Могадишо как о городе, о Сомали, о столкновениях в Сомали, а также обзор всех других известных видео с похищенными. Правда, без истории Дэниела Перла.

– Эта Элин Мичник – настоящая звезда, – сказала Берит. – Все парни в окружении выпускающего редактора вбили себе в голову, что она родственница Адама Мичника из Gazeta Wyborcza, хотя это вовсе не так.

Анника понятия не имела, что такое Gazeta Wyborcza, да и не собиралась это выяснять.

– Дэниела Перла она забыла в любом случае, – сказала Анника и принялась листать дальше.

Статья о мертвой матери за детским садом оказалась на странице 15, а на странице 16 Берит написала о трех «уличных» убийствах женщин, случившихся в Стокгольме в течение осени.

– Ты веришь в теорию о серийном убийце? – спросила Анника и приподняла страницу с заголовком: «ТРИ УБИТЫЕ ЖЕНЩИНЫ, ВСЕ ПОЛУЧИЛИ УДАРЫ НОЖОМ В СПИНУ».

Берит, которая взяла кофе с собой в гостиную, сделала маленький глоток и поставила чашку на придиванный столик.

– Ни капельки, – ответила она. – И заголовок не соответствует действительности. Одну из женщин, молодую девушку с пляжа в Арнинге, убили пятьюдесятью четырьмя ударами ножа. Они нанесены сзади, спереди и сбоку и фактически снизу тоже. У нее располосован низ живота.

Халениус прекратил болтать в центре по освобождению заложников (спальне). В детской комнате Немо оказался в плену в аквариуме зубного врача в Сиднее.

Анника пробежала глазами статью о молодой иммигрантке.

– Ее муж все еще сидит под арестом, – сказала Берит. – Если его осудят, то, конечно, вышлют из Швеции. Он иммигрировал сюда в пятнадцать лет, но не получил вид на жительство. Когда ему отказали в нем, сбежал из лагеря беженцев и прятался. Четыре года скрывался, пока не была обнародована его помолвка с кузиной год назад.

Зазвонил домашний телефон, и Анника вся напряглась от кончиков пальцев ног до корней волос. Ее слух обострился настолько, что капельки воды, падавшие из крана на кухне, казалось, громом отдавались у нее в ушах, и она слышала, как Халениус кликнул мышкой по компьютеру и включил запись, а потом ответил: «Алло». Стук сердца Анники заглушил все другие звуки, и она не понимала, что он говорит, на каком языке, и не услышала, когда он положил трубку, а увидела только, как он вошел в гостиную с взъерошенными волосами.

– София Гренборг хочет поговорить с тобой, – прорвались его слова сквозь ее грохочущий пульс. – Я сказал, что ты перезвонишь ей.

Он оставил бумажку с телефонным номером у нее на коленях и снова вернулся в центр по освобождению заложников (сможет ли она спать там в будущем?).

Сердце успокоилось, но незначительно. София Гренборг была вторым человеком в мире после похитителей, с кем она меньше всего хотела бы говорить.

Она потянула к себе свой рабочий мобильник, увидела, что у нее четырнадцать неотвеченных звонков, и набрала номер, прежде чем успела передумать.

– Анника, – произнесла бывшая пассия Томаса надтреснутым голосом.

– И какого черта тебе надо? – спросила Анника, адреналин бурлил у нее в голове.

София Гренборг заплакала в трубку.

– Я просто места себе не нахожу, – промямлила она.

Да пошла ты!

– Бедненькая.

– Извини, что я звоню и беспокою тебя, но мне просто необходимо узнать, что происходит, это правда? Он пленник? Его захватили? Вы знаете, где он?

– Да, это правда. Нет, мы не знаем, где он.

Анника поднялась с дивана, не могла сидеть больше.

– У тебя есть еще какие-то желания?

София Гренборг высморкалась и сделала глубокий вдох.

– Я знаю, ты сердишься на меня, – сказала она, – но ведь ты победила.

Анника на мгновение потеряла дар речи. Она почти сформулировала следующее оскорбление, но чуть не поперхнулась от удивления.

– Он выбрал тебя, – продолжила София. – Тебя и детей. Я была лишь мелким эпизодом в его жизни. Я думаю о нем каждый день, но и поверить не могу, что он вспоминает обо мне. Хоть когда-нибудь. У меня нет даже права тосковать по нему.

А потом она расплакалась еще сильнее.

Анника захлопала глазами. Берит озабоченно наблюдала за ней. Анника села на диван снова.

– Права тосковать у тебя ведь никто не отнимает, – сказала она.

– Тебе помогает кто-нибудь? Что говорят на работе Томаса? У них есть какие-то данные? Ты что-нибудь слышала?

Анника скосилась в сторону спальни.

– Мы ничего не знаем, – солгала она, и ей почему-то стало стыдно.

На другом конце линии воцарилась тишина. София Гренборг перестала плакать.

– Извини за звонок, – сказала она. – Я и в мыслях не держала докучать тебе.

– Все нормально, – ответила Анника совершенно искренне.

– Как дети? Что они говорят? Очень переживают?

Здесь фактически проходила граница, дальше которой чертова София Гренборг не могла совать свой нос.

– Они смотрят фильм, – ответила Анника. – «В поисках Немо».

– О’кей, – сказала София.

Потом снова стало тихо. Анника ждала. София откашлялась.

– Если я могу что-то сделать, – произнесла она. – Если я могу чем-то помочь, чисто практически…

«Может, заложишь свой чертов каменный дом в Эстермальме за сумму выкупа?» – подумала Анника.

– Не звони на домашний номер больше, – сказала она. – Я хочу держать линию свободной на случай, если Томас позвонит.

– Понятно, – шепнула София Гренборг. – Извини. Привет детям.

Этого еще не хватало.

– Такого врага, как ты, никому не пожелаешь, – заметила Берит, когда Анника закончила разговор.

– А не надо забирать от меня моего мужа, и тогда я буду кроткой как ягненок, – проворчала Анника.

– Хм, хотя детей я, пожалуй, заберу, – сказала Берит. – За город на выходные? Тогда у вас будет больше пространства организовать все это.

Она жила на конной ферме близ Норртелье (хотя у нее не было никаких лошадей, кроме соседских, а лишь сука-лабрадор по кличке Сорайя). Калле и Эллен бывали у Берит много раз. Аннике и детям даже пришлось несколько лет назад жить там в гостевом домике, когда сгорел их дом в Юрсхольме.

Анника почувствовала, как будто у нее гора свалилась с плеч.

А в детской комнате Немо как раз воссоединился со своим отцом в океане около Сиднея.

Комары на острове Ёлльнё были большими и громкими. Их жужжание напоминало звук маленьких адских реактивных самолетов, когда они кругами летали по моей детской комнате летними ночами. Бизззз, биззз, биззз, слышалось в темноте, но это было совсем не опасно, а когда наступала тишина, приходило время зажигать лампу и выходить на охоту за крохотными вампирами, а я знал в ней толк и бил их по наполненным кровью животам, в результате чего оставались пятна диаметром в сантиметр. Мама обычно ругала меня и говорила, что я порчу стены, и в этом она, конечно, была совершенно права, со временем обои с узором из роз вокруг моей кровати приобрели ржаво-коричневый оттенок.

Комаров в нашей новой обшитой железом хижине оказалось гораздо больше, чем в предыдущей, однако они по размерам значительно уступали тем с Ёлльнё и летали совершенно бесшумно. Кружились как пылинки в темноте, и их удавалось услышать, только если они порой залетали прямо в ухо, а это случалось несколько раз. Их укусов я не чувствовал. Но некоторое время спустя места укусов распухали до размера теннисного мяча. И чесались просто невыносимо. Я пытался тереть их о земляной пол, где получалось, но данная мера мало помогала.

Мне было неслыханно жарко, пот лился с меня ручьями, и жар приходил изнутри и вырывался наружу через поры в коже подобно пару.

– Здесь есть малярийные комары? – спросил румын. – Это малярийный район?

Я по-прежнему не знал, как его зовут, но не мог спросить сейчас, тем самым мне пришлось бы признаться, что я так и не понял его имя или, еще хуже, забыл.

– Ну да, – сказал испанец, – но те, которые находятся внутри как раз сейчас, уж точно не anopheles, не малярийные. Аnopheles не активны в дневное время, только в сумерки, в темноте и на рассвете. Но здесь есть малярийные комары. Не так много, пожалуй, слишком уж сухо, но достаточно тепло. Здесь есть малярийные…

Мы воспрянули духом. Смогли поесть – нам дали угали и воду и какой-то овощ, напоминавший шпинат, вареный и соленый. Еда была достаточно вкусной, но вода не особенно чистой. Только датчанин не захотел ничего есть. Он выпил немного воды, а потом лежал неподвижно и дышал спокойнее и ровнее, чем раньше. По крайней мере, не хрипел так сильно, и это стало для нас облегчением.

По одному, с помощью остальных, мы вставали и справляли нужду в стоявшее в углу ведро. Я чувствовал сильное жжение и очень неприятный запах, когда мочился в него. И ни один из нас не смотрел в сторону ведра, когда кто-то другой был там, следуя некой молчаливой договоренности.

– Ее вызывает паразит, не так ли? – спросил румын. – Малярию вызывает паразит, попадая в кровь?

– Плазмодия, – подтвердил испанец. – Заболевание является результатом взаимодействия комара и человека, оно распространяется через комариную слюну и распространено, по большому счету, во всей Африке к югу от Сахары.

– Как много времени проходит, прежде чем человек заболевает? – поинтересовался я и подумал о горячем паре в моем теле.

– Через полчаса после укуса паразит оказывается в печени. Хотя проходит по меньшей мере шесть дней, прежде чем проявляются симптомы, а порой и значительно большее время, пара лет даже…

– Хакуна майядилиано! – крикнул один из охранников снаружи, и я подумал, что, судя по голосу, это Длинный.

Мы переглянулись, никто не понял смысла услышанного, а Катерины не было с нами, чтобы перевести. Это звучало почти как хакуна матата, вроде так пели в каком-то мультике Диснея? У детей он был на DVD, или, возможно, в «Короле Льве»? Хакуна матата, значит, все хорошо, хакуна матата, значит, будет нам радость?

В хижине воцарилась тишина, даже дыхание датчанина стало бесшумным. Все лежали неподвижно в темноте.

Потом с грохотом и скрежетом служивший дверью лист железа убрали в сторону, и свет ворвался внутрь лазерным лучом площадью в один квадратный метр. Он полностью ослепил меня, но я слышал, как несколько охранников вошли в хижину.

– Мойя ни хапа, – сказали они, а затем: – Ниакуа найе ква мигуу.

А потом я почувствовал по вибрациям воздуха, что они схватили румына. Подняли его за ноги и под руки и потащили к выходу, а он ныл немного, пожалуй, поскольку они причиняли ему боль, когда несли, или просто от страха.

Мы до этого никогда не говорили о французе. Совсем. Ни слова.

Как будто ничего не случилось.

А сейчас румына уносили тоже, и я по-прежнему не знал, как его зовут.

Они вернули на место железную дверь. Снова нас окружила темнота, более непроницаемая и гнетущая, чем раньше.

Холодная дрожь пробежала по моему телу.

Андерс Шюман почесал бороду.

Они не могли сейчас выпустить инициативу из рук. Им удалось запустить две хорошие истории, и требовалось продолжать с обеими, прежде всего с похищением, естественно, но также с потенциальным серийным убийцей в пригородах Стокгольма. Патрик задействовал свои старые связи и нашел инспектора полиции, который признал, что «есть определенное сходство» между тремя убитыми женщинами: они принадлежали к слабому полу, встретили свою смерть вне дома и все были из Большого Стокгольма. Разговор с ним записали и сохранили на главном сервере газеты. Шюман послушал его и не смог понять, либо полицейский позволил себе пошутить таким образом, либо от недостатка ума говорил совершенно серьезно. В любом случае они тем самым получили право рассматривать всех трех покойниц как жертв маньяка в завтрашнем номере газеты, и, если бы не произошло ничего сенсационного в истории со шведским заложником, гипотетический серийный убийца вполне мог заменить его на первой полосе.

Главный редактор пригубил кофе. Обычно он пил нормальный напиток до четырех часов дня, а потом ему приходилось заканчивать с ним или переходить на бескофеиновую версию, иначе он не мог заснуть вечером.

С продолжением эпопеи с похищением у них уже возникла проблема. В общем, они сожгли лучший порох в сегодняшнем выпуске. И собственно, не оставалось ничего другого, кроме как еще раз пережевывать те же самые сведения, но под другим соусом, в чем не было ничего необычного, да это и не составляло большого труда, но требовался фундамент, чтобы построить на нем некое подобие новости.

Естественно, Шюман не мог ссылаться на свой долгий разговор с Халениусом, он ведь не подлежал разглашению. Слишком часто журналисты знали гораздо больше, чем они писали в газетах или обнародовали в электронных средствах массовой информации: осужденные за мошенничество жены политиков, употребляющие наркотики знаменитости, полицейские расследования, которые продолжались, продолжались и продолжались…

Одним из его первых заданий, когда он во время летних отпусков подменял сотрудников редакции в Эльвсбюне, стало наблюдать за тем, как полицейские охотились за преступниками, взорвавшими несколько банковских сейфов в лесном поселке. Вскоре после первого взрыва купюры с очень странным цветом и неприятным запахом начали появляться в магазинах и ресторанах в районе Норботтена. И речь шла не о следах патронов с краской, применяемых, например, в качестве меры безопасности при перевозке денег, а о чем-то совсем другом. Полиция растерялась, и это было лишь началом. В следующие месяцы очень большие суммы коричневых и вонючих шведских банкнотов всплыли по всей Европе, и помимо прочего в Греции. У стражей порядка ушел примерно год, чтобы все выяснить, но в конце концов в самой истории почти не осталось белых пятен: грабители, группа людей, за которыми полиция начала следить несколько раньше, хранили и перевозили деньги в тушах мертвых животных. А свой коричневый оттенок и тошнотворный запах они получали, следовательно, из-за крови и мясного сока. Молодой репортер Андерс Шюман получал текущую информацию по ходу расследования в обмен на обещание, что сможет обнародовать ее, только когда наступит подходящий момент, но тот так никогда не наступил. Вся история не стала достоянием общественности ни через него, ни через кого-то другого. Почему он был столь лоялен? И почему у полиции так и не возникло желания, чтобы он обо всем написал? Хотели ли они просто скрыть, что опозорились? Действительно ли? И в таком случае каким образом? Тем, что так и не поймали преступников?

Он потряс головой, почему из всех дней ему об этом вспомнилось именно сейчас.

Его мысли вернулись к представлению редакции о том, как должен выглядеть завтрашний номер (или мечтам, если кому-то угодно).

Конечно, никто не мешал им написать об остальных заложниках, прочих делегатах ЕС, но похищенные иностранцы были примерно так же интересны читателям «Квельспрессен», как подогретая геркулесовая каша. Только смерть одного из них могла удостоиться упоминания на первой странице, да и то с точки зрения того, что угрожало их общему достоянию – Томасу Самуэльссону, человеку, на чьих плечах покоилась безопасность всей Европы.

Он просмотрел обзор того, что прочие европейские средства массовой информации опубликовали на сей счет. Пожалуй, определенный интерес представляла жена румына. Ее снимок сейчас продавался через некое фотоагентство в Париже. Можно было бы опубликовать его и сделать вид, что это Анника и дети, а пока люди прочитают текст под ним, изящный заголовок сверху, они уже окажутся на какой-то из внутренних страниц.

Он посмотрел на свой ручной хронометр.

До критической черты оставалось еще много часов, но Шюман не верил в чудеса. Сейчас им требовалось самим позаботиться о том, чтобы события не стояли на месте.

Он выпил кофе, поднялся и направился к выпускающему редактору новостей.

Анника принялась жадно хватать ртом воздух, как только вышла на улицу. Было действительно ужасно холодно. На голубом и абсолютно чистом небе солнце быстро опускалось за здание местного муниципалитета. В тени домов сумерки уже начали вступать в свои права.

Снег хрустел под ее подошвами. Голова чесалась от шапки. Улицы по-прежнему не убрали от снега.

Контора Хандельсбанка находилась всего в двух кварталах от их квартиры, на Флеминггатан у старого детского сада ее детей. Она открыла счет в ней всего пару лет назад и ни разу не появилась там больше. А сейчас договорилась о приватной консультации на 15.15. И дама, ответившая ей по телефону, сначала разговаривала довольно высокомерным тоном и объяснила, что у них на ближайшее время все занято.

– Но тогда так, – решительно перебила ее Анника. – Я сейчас приду и переведу все мои деньги в банк, где всегда найдут для меня время.

И тогда внезапно для нее отыскали лазейку в 15.15.

Она даже зубами заскрежетала от злости, поняв, что как человек ничего не значит и получила поблажку лишь благодаря своему жирному вкладу. Но потом взяла себя в руки.

– Кончай ныть, – сказала она себе. – И зачем вообще понадобилось вспоминать чертов счет? И угрожать им, как дубиной, бедной консультантше по кредитам?

На вычищенной от снега, но не посыпанной песком дорожке с тыльной стороны станции метро «Родхусет» она поскользнулась и чуть не упала и прилично потянула мышцы в паху с правой стороны.

Поэтому остановилась и перевела дух, в то время как боль постепенно стихла, пока не пропала совсем, а пока она стояла там, от выдыхаемого ею воздуха образовалось белое облачко вокруг лица.

Откуда взялась эта злость? Почему она вела себя столь неразумно? Восприняла щедрое предложение Андерса Шюмана как оскорбление? С чего вдруг захотела убить дамочку из Хандельсбанка, явно уставшую к концу дня в пятницу и не жаждавшую консультировать еще одну идиотку?

Она сняла варежку и положила руку на глаза.

Ей требовалось держать себя в руках, иначе она могла сорваться.

Пока они больше не услышали ничего нового.

Халениус постоянно находился в контакте с близкими и работодателями других жертв похищения, но им больше никто не звонил.

Ее пальцы начали терять чувствительность от холода. Она надела варежку и осторожно пошла дальше. Потом резко остановилась от ощущения, что за ней наблюдают. И тогда повернулась и окинула взглядом все вокруг: вход в метро, фасады домов, въезд в здание парковки, несколько строительных вагончиков и припаркованные автомобили. На глаза ей попалась пожилая пара, вышедшая из кафешки на углу. Но никто не смотрел в ее сторону. Она абсолютно никого не интересовала.

Анника сглотнула комок в горле и пошла дальше в направлении Флеминггатан.

Банк находился на перекрестке двух оживленных транспортных артерий Шеелегатан – Флеминггатан, плоское, коричневое кирпичное здание с оранжевыми шторами. Оно вполне могло претендовать на титул самой уродливой постройки Стокгольма.

Консультант по кредитам оказался мужчиной. Дама, говорившая с ней по телефону, вероятно, сидела на коммутаторе или не захотела иметь с Анникой дела.

И Анника не могла порицать ее в любом случае, если учесть, в каком состоянии она находилась сегодня.

Они сидели в закутке в одном из углов большого офисного помещения. И Анника отказалась от кофе, но приняла стакан воды, который принимавший ее мужчина принес из автомата.

Судя по всему, в банке было не особенно много клиентов, но тем больше сотрудников. Повсюду вокруг нее сидели с иголочки одетые мужчины и женщины. Они разговаривали с помощью телефонных гарнитур тихими голосами и поднимались порой с бумагами в руке, а потом осторожно маневрировали между наставленными близко друг к другу письменными столами.

– Насколько я понимаю, речь идет о большом кредите, – сказал консультант и поставил пластиковую чашку с водой перед ней.

Он расположился с другой стороны стола и смотрел на нее усталыми глазами.

– Да, – подтвердила Анника. – Ну. Возможно.

– У тебя на депозите довольно большая сумма.

Она внимательно изучала выражение его лица, узнал ли он ее? Понял ли он, что перед ним находится женщина, мужа которой похитили гангстеры в Либое на границе между Кенией и Сомали?

Догадался ли он, что она пытается наскрести на выкуп?

Нет, ничего подобного.

– Ну, – сказала Анника. – Я в курсе относительно суммы. Речь идет о кредите помимо тех денег.

Мужчина откашлялся и кликнул мышкой.

– Помимо них у тебя ведь есть кредитный счет, – напомнил он. – Он дает тебе дополнительную возможность делать покупки в случае неожиданных трат, посудомоечная машина, например, сломается или тебе надоест твой диван… Ты переживаешь, что этого может не хватить?

– Речь идет о гораздо большем кредите, – сказала она.

Он кивнул понимающе.

– Давай посмотрим тогда… Мы одалживаем деньги частным лицам в несколько большем объеме, на ремонт дома, новый отопительный котел, на пристройку, пожалуй…

– Как много смогу я занять в этом случае? – спросила она.

– Все зависит от того, какие гарантии мы получим взамен, закладную на недвижимость, квартиру, возможно, есть кто-то, готовый выступить в качестве поручителя…

Анника покачала головой.

– Никакого поручителя, – сказала она, – и никакой недвижимости. Во всяком случае, сейчас. Сколько я смогу получить тогда?

Мужчина снова посмотрел на экран. Его лицо было совершенно бесстрастно. Он интенсивно читал. Служащие сновали вокруг них подобно рыбам в воде, она уголком глаза скосилась на них.

Они проживали здесь всю свою жизнь. Приходили сюда каждый день и сидели с утра до позднего вечера. Перекладывали с места на место свои бумажки, клацали по клавишам, и только на пороге ночи спускались в метро и ехали домой в квартиры где-то в пригороде и смотрели телевизор, пожалуй положив ноги на диван, поскольку они дьявольски болели после постоянной ходьбы по твердому полу банка. Их не требовалось похищать, они уже получили свой пожизненный приговор, оказались в плену условностей и надежд…

– Итак, у нас есть «Кредит для организации досуга», – сказал банковский служащий. – До 300 тысяч крон, и решение о его выдаче мы принимаем в течение двадцати четырех часов. Это, наверное, подходит лучше всего, если ты собираешься купить машину, например, или, пожалуй, прогулочный катер. Тогда ты сможешь использовать свою покупку в качестве залога, и процент устанавливается нами индивидуально для каждого в твоей банковской конторе. Ты заполняешь ходатайство, мы проверяем твою кредитную историю, ты и продавец подписываете договор на автомобиль и катер, или какой-то там еще может быть объект, и продавец, когда получает деньги, отправляет оформленные бумаги к нам в офис…

Аннике показалось, что стены повалились внутрь и соединились вокруг нее, а она начала проваливаться куда-то в темную пустоту. Она отхлебнула немного воды – та имела вкус денег и плесени, но не помогла, и Анника все падала и падала.

– И потом у нас еще есть «Быстрый кредит», до 150 тысяч без залога…

– Извини, – сказала она и поднялась так резко, что стул со скрежетом отъехал назад, – извини, но мне надо тщательно все обдумать, спасибо, извини…

Мужчина приподнялся со своей стороны письменного стола и сказал что-то, но она уже выскочила из банка и оказалась на широком тротуаре, мимо которого на высокой скорости проносились машины, устремляясь от моста Барнхусбрун к площади Кунгсхольмсторг и от площади Фридхемсплан к Центральному вокзалу и Стокгольмскому Сити. Они спрятали и скрыли ее от всего мира своими ревущими моторами и визжащими тормозами, а она вдыхала их ледяные выхлопные газы и чувствовала, как земля перестает уходить у нее из-под ног.

Когда торговый центр «Консум» на углу Кунгсхольмсгатан – Шеелегатан только открыл свои двери, Анника просто пришла в восторг от уровня обслуживания и ассортимента. Ее мать ведь была кассиршей (ну да, она подменяла ее и подрабатывала порой) в «Консуме» в Хеллефорснесе, и Анника считала себя понимающей в розничной торговле, а «Консум Родхусет» казался просто гигантским магазином. Возможно, он даже претендовал на титул «Торгового учреждения года».

А потом все пошло по спирали вниз.

Автоматические двери с шумом разошлись в стороны, она шагнула в «предбанник», и ее ботинки утонули в снежном месиве. Она пошла направо, вытащила себе продуктовую тележку и сразу же натолкнулась на большую вывеску над прилавком с овощами с текстом: «Огурцы, шведские, сделай хороший айоли 19,90/килограмм».

«Они верны себе. Наверное, не смогли написать без ошибок тзатзики», – подумала она, а потом пробежала взглядом по фруктам и овощам и попыталась представить, как ее холодильник выглядел внутри. Увидела там печеночный паштет, и йогурт, и яйца, но полка для молока явно была пуста, отсутствовали также сливки и малина.

Что они будут есть вечером? Дети ведь уехали с Берит, но ей явно предстояло ужинать с Халениусом? Она ведь была логистиком и отвечала за еду и зарядку мобильных телефонов.

Анника знала содержимое всех стеллажей как свои пять пальцев, двигалась вперед со скрипучей тележкой между подгузниками и собачьим кормом, рождественскими открытками и холодильными прилавками. Она купила свиное филе и брокколи, салат с рукколой и томаты черри, а также французский козий сыр и малиновый бальзамический уксус. Плюс морковь и батарейки разного размера, растворимый кофе и маркеры.

А на кассе обнаружила, что морковь заплесневелая, и попросила поменять ее.

– Она экологически чистая, – ответил ей сидевший там парень с таким видом, словно был полностью уверен в своей правоте.

Она проверила томаты и поменяла их тоже.

– Я надеюсь, все разрешится с твоим мужем, – сказал кассир.

Она глубже надвинула шапку на глаза.

Пакеты оказались тяжелыми, пусть она и пыталась ограничиться самым необходимым. Ей пришлось идти осторожно по обледеневшим тротуарам. Но покупки хорошо нагрузили руки и плечи и помогли ей приобрести устойчивость, как бы связали ее с землей.

У нее была мокрая от пота спина, когда она, наконец, поднялась в свою квартиру на Агнегатан.

– Собственно, Ай-си-эй на площади Кунгсхольмсторг ближе, – сказала она, тяжело дыша, Халениусу, который встретил ее в прихожей, – но я не осмеливаюсь покупать там. «Консум Родхусет», конечно, хуже некуда, но они, по крайней мере, не изображают из себя магазин деликатесов для высшего общества…

Она замерла, встретившись с ним взглядом, руки разжались и выронили пакеты.

– Что? – спросила она.

– Речь идет не о Томасе, – сказал Халениус, – но у меня плохие новости об одном из других заложников.

Анника схватилась за дверной косяк.

– Кто?

– Француз. Войди и закрой дверь. Дай мне пакеты. Хочешь кофе?

Она покачала головой.

– Сядь в гостиной, – сказал Халениус.

Она сняла верхнюю одежду и выполнила его указание.

Он зажег маленькие лампы в окне и включил телевизор без звука. Там показывали новости с сурдопереводом. Танк ехал по стеклу, пожалуй, сюжет касался Каддафи, или Афганистана, или боев в Йемене.

Анника опустилась на диван. Халениус вошел в комнату с чашкой кофе в руке и сел рядом с ней.

– Себастьяна Магури нашли мертвым, – сообщил он.

Француз, член парламента ЕС, вроде бы Томас упоминал его как-то. Он имел привычку болтать о прочих участниках своих конференций, когда звонил домой (но никогда о женщинах, молодых и красивых), из-за чего Анника чаще всего начинала злиться, какое ей было дело до высокомерия некоего бельгийца или до того, что некий эстонец вызывал у ее мужа исключительно положительные эмоции?

– Томас не любил его, – сказала Анника.

– Он лежал на улице в Могадишо. Неизвестный позвонил в посольство Джибути и сообщил, где находится тело.

– Джибути?

– Соседняя страна к северу от Сомали, по-моему, сегодня единственная нация в мире, у которой еще есть открытое посольство в Могадишо. Здания западных представительств покинуты и постепенно ветшают. Шведский посол в Сомали сидит в Найроби.

– Как он умер?

Халениус колебался, а она поднялась, не дожидаясь ответа.

– Анника… – начал он.

– Ты всегда так поступаешь, – сказала она, попятившись от него. – Предпочитаешь молчать, если тебе надо сказать что-то по-настоящему неприятное. Я не кисейная барышня.

Халениус по-прежнему сидел на диване, отклонившись назад. Правую руку он вытянул в сторону для поддержки спины.

– Тело нашли в мешке для мусора на улице у дома, где раньше размещалось французское представительство. Он находится у порта в старой части Могадишо, в районе, у которого отныне явно совсем другая судьба. Это всего в километре от посольства Джибути…

– Ты не ответил на мой вопрос. Как он умер?

Халениус сделал глубокий вдох, а потом резко выдохнул.

– Мачете, вероятно. Тело разрублено на куски. Нет стопроцентной уверенности, что действительно нашли француза, но все указывает на это.

– А именно?

– Остатки одежды, находившиеся в мешке, совпадают с описанием той, которая была на нем, когда он исчез. На руке осталось его обручальное кольцо. Шрам от аппендицита сходится с его медицинской картой.

– Но?..

– Голова отсутствует.

У Анники подкосились ноги, и она опустилась на диван.

– По всему выходит, наша ситуация хуже, чем мы думали, – сказал Халениус. – Значит, вопреки всему, похищение политическое. Жена француза полным ходом искала деньги на выкуп, сорок миллионов долларов, но преступники не захотели ждать. И вероятно, остальные заложники также находятся в Сомали, а не в Кении, что также затрудняет дело для нас. Кения ведь нормально функционирующее государство, а Сомали – логово преступников…

Анника окинула взглядом погруженную в полумрак комнату, декоративный светильник, DVD-фильмы на полке рядом с телевизором, книги, лежащие в беспорядке перед радиатором отопления.

– Как его разрубили? – спросила она. – И почему?

Халениус какое-то время изучал ее лицо.

– Руки, ноги, низ живота, – сказал он.

– При обычном убийстве с расчлененкой тело чаще всего изувечивают по той причине, что убийца не может избавиться от него незаметно для окружающих, – сказала Анника. – Хотя вряд ли речь идет о чем-то подобном в данном случае.

Халениус наморщил лоб.

– О чем ты?

– Тогда почему его разрубили на куски? Это ведь не указывает на избыточное насилие, неслыханную агрессивность?

– Кто знает, что движет этими сумасшедшими?

– Если они обычные сумасшедшие, – сказала Анника, – из тех, которые убивают людей здесь, в Швеции, зачастую избыточное насилие означает, что убийцей движут очень личные мотивы. Француз бывал в Кении раньше?

Халениус покачал головой:

– Прежде чем стать политиком, он трудился на атомной станции в Ажене. Едва ли выезжал за границу раньше.

«Убийце, возможно, не нравится атомная энергия?» – подумала Анника.

– Вряд ли ведь жена чиновника могла раздобыть сорок миллионов долларов, – заметила она. – Похитители, пожалуй, понимали это и решили не вести переговоры с ней.

Халениус покачал головой.

– Они не лишили бы его жизни столь рано в таком случае, – сказал он.

Анника выпрямилась на диване.

– У похитителей было семь заложников, не так ли? Они, наверное, пожертвовали одним из них с целью надавить на нас, остальных? Возможно, рассматривали это как хорошую инвестицию? Убить одного сенсационным образом, и тогда переговоры пойдут быстрее и лучше?

Халениус внимательно смотрел на нее, ожидая продолжения.

– Иначе они не позвонили бы в посольство Джибути и не рассказали бы о теле, – продолжала Анника. – Они хотели, чтобы его нашли, намеренно расчленили и сообщили, хотели сказать нам что-то. И они оставили мешок перед бывшим французским…

Она поднялась.

– О чем говорит мужчина в тюрбане на своем видео? Что «Фронтекс» надо упразднить, и открыть границы, и отменить покровительственные пошлины? Когда Франция была особенно заинтересована во «Фронтексе»?

– Один их президент говорил, что им надо вычистить всякий сброд с улиц, то есть выбросить из страны иммигрантов, и у них есть Ле Пен, который ходит на выборы, вооруженный идеологией расизма, но все средиземноморские страны были примерно одинаково мотивированы.

– Штаб-квартира находится в Варшаве, значит, это не может являться причиной, – продолжила Анника размышлять вслух, ходя взад и вперед перед телевизором.

Она села снова.

– Политика здесь ни при чем. Нам известно, кто человек в тюрбане?

Халениус покачал головой:

– Его нет ни в каких базах данных, будь то у янки, англичан или французов.

– Это с ним ты разговаривал по телефону?

Халениус запустил пальцы в волосы.

– Не знаю, – сказал он. – Вполне возможно. На видео он вещает на киньяруанда, но у звонившего злодея был безупречный найробийский английский. Хотя голос высокий и звонкий в обоих случаях, возможно, это тот же самый человек.

– Что говорят французы?

– Их правительство не вмешивается. Лягушатники всегда держатся с краю. Я не знаю, страхуют ли они своих сотрудников на случай похищения, но у парламентариев ЕС ничего подобного нет.

– А другие?

– У испанцев есть какой-то переговорщик, у немцев тоже. Относительно румын я не в курсе и датчан тоже. Кто-то из британцев дал интервью и сообщил «Скай ньюс», что они никогда не ведут переговоров с террористами, пусть это выглядит не особенно умно при мысли о ситуации заложников. Какие новости из банка?

Анника откинулась на спинку дивана и положила ноги на стол.

– С кредитом в сорок миллионов долларов без залога есть определенные сложности, – ответила она. – Но со стапятьюдесятью тысячами вполне может повезти, если Господь Бог и их руководство получат квитанции и договор на то, что я точно собираюсь покупать, или если оставить залог в форме недвижимости или автомобилей, или если имеется поручитель…

– А никто не может поручиться за тебя? Мать Томаса, например?

Анника покачала головой:

– Мы просили ее стать гарантом, когда встал вопрос об изменении формы собственности нашего жилья, поскольку тогда нам не понадобилось бы брать заем. По ее словам, она решила никогда не брать на себя никаких обязательств такого рода. Алвар, ее свекор, выступил в качестве поручителя для своего брата когда-то, и все ужасно закончилось. Семья лишилась и усадьбы, и земли.

– Печально. А твоя мать?

– Она обычно спрашивает меня раз в год, не могу ли я выступить в такой роли для нее. Чаще всего она откуда-то узнает о каком-нибудь ужасно выгодном инвестировании в Интернете…

Он поднял руку.

– Я понимаю. Как много у тебя денег?

– Едва ли шесть с половиной миллионов, – сказала она. – Крон, я имею в виду.

Халениус вытаращил на нее глаза.

– Вот как. Можно спросить?..

– Страховые деньги. Наша вилла в Юрсхольме сгорела, да ты ведь был там когда-то.

– Кошечка, – сказал он.

– Точно, – подтвердила она. – Кошечка.

Профессиональную киллершу с таким прозвищем, которую все-таки удалось привязать к пожару в доме Анники, экстрадировали в США на довольно сомнительных основаниях (по крайней мере, Анника так считала), а потом им (наконец! очень вовремя!) выплатили страховку. На тот момент Анника и Томас уже находились на пути в США, поэтому деньги смогли пролежать на счете в Хандельсбанке столь долго.

– Томас знает, сколько там?

– Нет, точную сумму нет. Она неизвестна и мне тоже. В любом случае в кронах. А в чем дело?

– Но он ведь знает приблизительную сумму? Что там где-то миллион долларов?

– Ну, могу это предположить.

Халениус сделал пометку в своем блокноте.

– У вас есть какие-то другие ценности, которые можно продать? Из тех, чем владеет Томас?

– У него была яхта, но ее получила его бывшая жена. И потом он купил катер с Софией Гренборг, но она смогла забрать его, когда он оставил ее. Это же все крохи… Почему ты спрашиваешь?

– Почему Хандельсбанк? – поинтересовался Халениус.

– Они выплачивают самые маленькие бонусы своим директорам, – ответила Анника.

Статс-секретарь рассмеялся коротко и от всего сердца.

– Я также перешел к ним, – сказал он, – по той же самой причине. Финансисты считают само собой разумеющимся, что они по-прежнему имеют право на свои миллиарды в виде бонусов, пусть весь финансовый кризис собственная их заслуга.

– Сначала им нужны были многомиллионные годовые зарплаты, чтобы ходить на работу. Потом они потребовали столь же большие бонусы для выполнения ее, – заметила Анника.

– Для данной братии деньги нечто гипотетическое, – поддержал ее Халениус. – До них не доходит, что всегда кто-то должен платить, и чаще всего это какой-то парень с самого нижнего конца экономической цепочки.

– Или девица, – добавила Анника.

Они улыбнулись друг другу.

– Один миллион, значит, – констатировал Халениус. – С этим мы можем играть.

– Один миллион, – подтвердила Анника.

Принадлежавшая миссионерскому приходу (хотя в те времена это называлось Миссионерским союзом, Шведским миссионерским союзом) церковь Святого Андрея в Ваксхольме своей белизной не уступала крылу ангела. А я был одним из многих ягнят Поля Петера Валденстрёма, маленьким, белым и невинным (по крайней мере, сначала).

В воскресной школе было очень забавно. В приходском зале всегда светило солнце, совершенно независимо от погоды снаружи. Сначала мы пели песни и молились все вместе, а потом более взрослые дети могли идти в заднюю комнату изучать Библию, и не обычным образом, а в форме комиксов! Каждое воскресенье нам вручали новый лист бумаги, сложенный посередине, в результате чего получались четыре газетные страницы, а сама бумага была такого плохого качества, что в ней попадались вкрапления дерева. И при попытках стереть с нее следы карандаша она просто разрывалась на кусочки. Если очень везло, комиксы могли оказаться со всех сторон, но подобное случалось крайне редко. На четвертой, то есть последней, странице, а также порой и на третьей всегда находились вопросы, на которые требовалось ответить, плюс обязательный для решения кроссворд с христианскими словами, а также догмы, которые мы потом обсуждали, и это было, конечно, скучно, но я все равно ходил туда каждое воскресенье, поскольку комиксы представляли собой интереснейшую историю в картинках, казалось не имевшую конца.

Хотя она, само собой, закончилась, как ведь бывает всегда.

Все когда-нибудь кончается. Это касалось и происходившего с нами.

Они забрали и испанца тоже. Он носил имя Алваро Рибейро, я запомнил его, поскольку моего отца звали Алваром, и был еще многообещающий теннисист Францис Рибейро одно время, он тренировался в Финляндии, интересно, что стало с ним?

Они пришли, когда уже стемнело. Он ничего не сказал на прощание. Даже good-bye.

А румын не вернулся.

Я пытался понять, что происходит в моей душе.

Ягненок, которому исполнялось тринадцать и добившийся приличных успехов в изучении Библии, мог стать пастырем своих младших собратьев, фактически это произошло со всеми, кроме меня. Не знаю, почему я не удостоился такой чести, и минуло уже немало лет с тех пор, когда я последний раз думал об этом. Но помню, что в свое время размышлял на сей счет – почему все смогли стать пастырями, а я нет. Пожалуй, мне не хватало набожности. Возможно, я слишком много играл в хоккей. Или большие пастыри знали, что я и Линус обычно покуривали тайком за заправкой для катеров и допивали легкое пиво, которое отец Линуса прятал в багажнике своей машины.

Комаров стало гораздо больше. Они непрерывно кусали мои пальцы, руки, уши, щеки, веки.

Смех Анники эхом отдавался вокруг, она не верит в Бога. По ее словам, это обычный сексистский блеф, созданный мужчинами с целью держать в руках плебеев и женщин. Я знаю, это нерационально, но каждый раз, когда она говорит такие вещи, меня охватывает страх, в моем понятии она зря так делает, существуй Он на самом деле, по-моему, Ему не понравилось бы, что о нем отзываются подобным образом, называют сексистским блефом. Кому такое пожелаешь? Однажды я сказал ей это, и тогда она посмотрел на меня с очень странным выражением в больших глазах. И ответила: «Если Бог есть на самом деле, Ему ведь известно, о чем я думаю, не так ли? Иначе ведь грош Ему цена? Тогда Ему, пожалуй, нравится, что я не лицемерю перед Ним».

Сейчас остались только я и датчанин. Он лежал очень близко ко мне. И к счастью, не хрипел и не стонал теперь. Его грудная клетка больше не дергалась судорожно. Стало совсем темно. Охранники развели костер снаружи хижины, я видел свет от языков пламени в щелях вокруг служившего дверью листа железа.

Нас снова перестали кормить. Я опустошил желудок на пол один раз.

Мне стало интересно, видит ли Бог меня сейчас.

Домашний телефон зазвонил в 23.44.

Анника почти заснула на диване и вздрогнула, словно кто-то пнул ее ногой. Чисто рефлекторно она села прямо и повернула голову в сторону источника звука.

– Хочешь принять участие и послушать? – спросил Халениус. У него были красные глаза, а рубашка вылезла из брюк.

Анника покачала головой.

Хотя ей следовало, наверное. Она могла бы поприсутствовать в спальне в качестве моральной поддержки, показывать на листки бумаги на стенах и напоминать ему различные аспекты и ключевые слова, о которых они договорились, следить за работой записывающего оборудования и чтобы все, как и требовалось, сохранялось на жестком диске.

– Лучше нет, – сказала она.

Телефон зазвонил во второй раз.

Халениус не без труда поднялся, пошел в спальню и закрыл за собой дверь. Сейчас он включил запись. Теперь проверил, идет ли сигнал. И ждал следующего звонка, а потом собирался поднять трубку.

И он прозвучал и прервался посередине, Анника слышала, как Халениус говорил что-то, но не различала слов.

Дисплей DVD-проигрывателя показывал 23.45, это точно совпадало с углом наклона земной оси.

Она потратила вечер, отвечая на эсэмэс, голосовые сообщения на автоответчике и имейлы от журналистов, желавших побеседовать с ней. Текст был абсолютно одинаковым для всех. «Спасибо за твой запрос на интервью о ситуации с моим мужем. У меня, однако, нет никаких комментариев в настоящий момент. Если что-то изменится, я сама сообщу. Прошу с пониманием отнестись к моему решению».

Боссе из «Конкурента» единственный из всех напомнил о себе еще раз длинным и агрессивным эсэмэс, где настойчиво просил ее по крайней мере просветить, как развиваются события, даже если сам и не писал никакой статьи для завтрашнего номера. По его мнению, они могли бы обсудить все в любом случае и, пожалуй, прийти к соглашению. Анника ответила одной строчкой: «Я похожа на торговку коврами?»

«Пожалуй, немного резковато получилось», – подумала она, когда сидела и таращилась на дисплей DVD-проигрывателя. Честно говоря, общение с Боссе давалось ей с трудом. Это ведь он пытался раздуть скандал из снимка, где Халениус на прощание поцеловал ее в щеку у ресторана, что, в свою очередь, могло рассматриваться как месть с его стороны, поскольку она в зародыше прервала роман между ними примерно сто пятьдесят лет назад.

А Халениус все говорил, говорил и говорил в спальне.

Андерс Шюман стал единственным, кому она не ответила. Понимала, что среагировала слишком эмоционально и иррационально на его предложение. В нем ведь не было ничего плохого. Вопрос состоял в том, какая сумма за ним скрывалась. Едва ли сорок миллионов долларов, но также вряд ли, ведь выкуп мог оказаться столь большим, если верить теориям Халениуса.

23.51. Сейчас он общался с похитителями уже шесть минут. Примерно столько времени занял первый разговор. Халениус за вечер прослушал его запись несколько раз и также сделал распечатку, а потом спросил, нет ли у нее желания прочитать. «Нет, лучше потом», – ответила Анника совершенно искренне, не хотела слышать голос похитителя, но, пожалуй, могла бы познакомиться с его словами в письменном варианте, выслушать аргументы, не отождествляя их с каким-то конкретным человеком, но не сейчас, не этим вечером.

Теперь в центре по освобождению заложников воцарилась тишина, но телефон не звякнул, значит, разговор не прервался. Чем он занимался там в спальне? Ждал чего-то? Чего тогда? Что-то пошло не так?

– Yes? – услышала она, и вздох облегчения непроизвольно вырвался у нее из груди.

Ей придется еще поговорить с Андерсом Шюманом и подробнее выяснить, в чем его предложение, собственно, заключалось. Как много денег газета была готова вложить? Что ей понадобится раскрыть из ее и Томаса отношений? Секс, какой еде и телевизионным программам они отдают предпочтение? Необходимо ли втягивать детей?

Она отправилась на кухню, а приглушенный голос Халениуса неотрывно следовал за ней. Они поужинали салатом из козьего сыра с рукколой, кедровыми орешками, томатами черри, медом и малиновым бальзамическим уксусом (старая классика) в качестве закуски, а также свиным филе с жареным картофелем и соусом из лисичек (она собственноручно собирала и отваривала их) в виде основного блюда. Халениус вдобавок доел остатки вчерашнего торта вместо десерта.

– Я выкачусь отсюда круглый, как мячик, – сказал он, отодвигая от себя измазанную шоколадом тарелку.

Анника сунула ее в посудомоечную машину, ничего не ответив.

От шести до шестидесяти дней, так долго обычно продолжались истории, связанные с коммерческим похищением. На политическое могло уйти гораздо больше времени. Терри Андерссон, шеф бюро Ассошиэйтед Пресс в Бейруте, просидел почти семь лет у Хизбаллы. Ингрид Бетанкур примерно столько же у повстанцев Революционных вооруженных сил Колумбии.

Она слышала, как Халениус все еще тихо разговаривал с другой стороны стены, значит, у них хватало о чем порассуждать. Она вытерла мойку еще раз. Ее нержавеющая поверхность блестела. Затем открыла холодильник, достала маленький помидор и впилась в него зубами, он лопнул с тихим треском у нее во рту.

Почему он говорит так долго?

Анника вернулась в гостиную и села на диван.

23.58. Почти четверть часа.

Телевизор работал без звука, она выключила его.

В новостях всех каналов весь вечер крутили сюжет о Томасе Самуэльссоне, похищенном в Кении шведе. Остальных заложников едва упоминали. О том, что француза нашли мертвым, пока знал только очень узкий круг лиц, но так не могло продолжаться долго. Ночью, самое позднее утром, эти данные должны были попасть в средства массовой информации. И она не сомневалась, что тогда все коллеги, которым она ответила сегодня вечером, дадут знать о себе снова с вопросом, не хочет ли она прокомментировать тот факт, что заложников начали казнить.

Анника закрыла глаза.

Что ей делать, если Томас умрет? Если они убьют его? Как она отреагирует? Сломается? Сойдет с ума? Испытает облегчение? Стоило ли ей согласиться и порыдать публично? Леттерман, пожалуй, мог позвонить, следовало ли ей поехать тогда? Или Опра? Интересно, у нее осталась еще какая-то программа или она завязала? Кого требовалось пригласить на похороны? И какими их сделать? Закрытыми, только для самых близких членов семьи, или, пожалуй, позвать газеты и телевидение и всех из землячества Упсалы, и Софию Гренборг, и высокомерную директоршу банка Элеонору, его первую жену?

Анника открыла глаза.

Он же еще не умер.

Жил и дышал, она могла ощущать его дыхание совсем рядом с собой.

Или вообразила это сейчас? Как случается, когда старые люди теряют мужа или жену, и их внезапно начинает посещать его или ее дух, они внушают себе, будто видят образ своей потерянной второй половины, и общаются с ним словами и мысленно?

00.07.

Как невероятно долго они болтают. Двадцать три минуты. О чем они говорят?

Анника обратилась к своей памяти, попыталась воскресить ощущение того утра в Пуэрто-Банусе, когда переспала с Томасом снова, осознание того, что она могла бы жить с ним, несмотря на развод, каким оно было? Могло ли победить смерть?

Телефон звякнул, 00.11. Они разговаривали двадцать семь минут.

Вся квартира погрузилась в тишину. Ее дыхание участилось.

Сейчас он проверил, получилась ли запись, и сохранил ее на сервере.

Казалось, ее ноги налились свинцом. Халениус вышел из двери спальни, Анника смотрела, как он пересекал комнату.

– Он жив и в состоянии общаться, – сказал статс-секретарь и опустился в кресло.

– Тебе удалось поговорить с ним? – спросила Анника и заметила, что во рту нее у пересохло. Зернышко от томата застряло между зубами.

Халениус покачал головой и провел пальцами по волосам, он выглядел выжатым как лимон.

– Похитители редко звонят из того места, где находятся заложники. Они видели так много детективных телесериалов, что, по их мнению, полиции и властям достаточно нажать кнопку, и они мгновенно отследят все телефонные разговоры.

– В Сомали есть детективные сериалы? – спросила Анника.

– Звонивший явно контактирует с охранниками пленников каким-то образом, вероятно при помощи мобильного телефона. Я задал один из контрольных вопросов, о которых мы договорились: «Где жила Анника, когда вы встретились?» – и пару минут спустя получил ответ Across the yard from Hanvergata, 32.

Через двор от Хантверкаргатан, 32.

Ей вспомнилась ее убогая конура на самом верху в многоквартирном доме без горячей воды и ванны, освещение от уличного света и сквозняк от рассохшегося окна в кухне. Диван в гостиной, на котором они занимались сексом в первый раз, она сверху на нем.

– Можно отследить их разговоры? Известно, откуда они выходят на связь?

– Англичане проверили это дело. Они звонили отчасти через мачту в Либое и отчасти через другую по ту сторону границы, в Сомали. Обе перекрывают огромные пространства.

– И где тогда Томас? Известно, в какой он стране?

Халениус покачал головой:

– Разговоры не дают ответа на этот вопрос.

– Француза ведь нашли в Могадишо, – напомнила Анника.

– Вовсе не обязательно его убили там. Процесс разложения идет быстро при тамошней жаре, но, по мнению врача из посольства в Джибути, смерть наступила по меньшей мере за сутки до обнаружения тела. А насколько нам известно, в распоряжении преступников имеется машина. Или машины. Минимум три.

– Грузовик и две «тойоты», – констатировала Анника.

Халениус улыбнулся еле заметно.

– Значит, ты слушала, несмотря ни на что.

– Toyota Take Away, – сказала Анника. – О чем вы болтали так долго?

Он потер глаза.

– Строили доверительные отношения, – сообщил он. – Обсуждали политику. Я по большому счету согласен со всем, что говорил этот парень, и фактически мне почти не понадобилось лгать. С моей точки зрения, «Фронтекс» – зло, но у себя в министерстве я ничего такого не говорю. Нам удалось бы ликвидировать бедность в третьем мире завтра утром, прими мы действительно такое решение, но у нас нет желания. Мы слишком много зарабатываем на этом.

Анника не ответила.

– Я сказал, что у тебя нет возможности заплатить выкуп в размере сорока миллионов долларов. Объяснил, что ты живешь в съемной квартире и у тебя двое детей и обычная работа, но сообщил также, что у тебя есть небольшая сумма, полученная в виде страховки за сгоревшую виллу, и что ты сходишь в свой банк в понедельник и узнаешь, как много сможешь получить от них.

Анника резко выпрямилась на диване.

– На кой черт ты рассказал это? Сейчас ведь ему известно, что у нас есть деньги!

– Томаса спросят обо всех ваших средствах, и он проговорится.

– Ты так думаешь!

Халениус поднял на нее глаза.

– Не сомневайся.

Анника встала и вышла на кухню. Халениус последовал за ней.

– Они никогда не должны уличать нас во лжи. Тогда переговоры начнутся снова, и не с нуля, а с минус ста.

Она прислонилась к мойке и скрестила руки на груди.

– Выходит, сейчас ты и похититель лучшие друзья, не так ли?

Халениус подошел вплотную к ней, его глаза налились кровью.

– Я буду стоять на голове и петь «Марсельезу» задом наперед, если это поможет Томасу вернуться домой к тебе и детям, – ответил он, направился в прихожую, надел куртку и ботинки. – Компьютер пусть останется, – сказал он. – Я вернусь завтра рано утром.

И прежде чем Анника успела произнести еще хоть слово, попросить прощения или поблагодарить, исчез за дверью.