На второй неделе жизни в Дилоне Алексея стала раздражать необходимость молиться перед принятием пищи. Это, конечно, распространялось только на семейные трапезы, днем или вечером они с Ларисой уезжали или уходили из дома — ездили в Денвер на автобусе, в соседние городки. «Городки! — смеялся Алексей. — Деревни, тысяча жителей — это у них уже город! Подумаешь!»

Дилон, в котором они жили, и был именно таким городком. Жители гордились его древней историей — с незапамятных каких-то времен стояло здесь это поселение. Алексей терялся в веках — историю Америки он сносно мог себе представить лишь со времен войны Севера и Юга, дальше воображение работать отказывалось, а фактологическим материалом он не обзавелся, так что на исторические темы он разговаривал с аборигенами осторожно. Впрочем, нужда в ней вскоре отпала. Алексей понял, что от него не ждут никаких откровений, и больше того — они не нужны жителям, упивающимся могучей исторической значимостью своей деревеньки.

Один за другим, по мере того как он знакомился с ними, они рассказывали ему про Бетти и Джона — отважных покорителей колорадских вершин, которые первыми облюбовали это местечко и поставили здесь дом. После этой героической истории его и Ларису торжественно вели смотреть на семейное гнездо Джона и Бетти. Гнездо находилось на въезде в городок со стороны Денвера, то есть с востока. Ну натурально, откуда еще могли прийти сюда неугомонные Джон и Бетти?! Притулившись чуть в стороне от хайвэя, торчали из земли два совершенно одинаковых одноэтажных домика с двускатными крышами.

— Второй дом принадлежал священнику, который пришел вслед за Джоном и Бетти, — говорили жители, но точно никто не мог сказать, который из домов принадлежал первопроходцам, а какой — служителю культа. Не пускали их почему-то и внутрь. Впрочем, туда никто не ходил и из местных — на дверях обеих избушек висели тяжелые навесные замки. Как выяснилось, домики эти купил какой-то предприниматель с востока, хотел сделать там что-то вроде музея, да куда-то запропал.

Городок совершенно очаровал Алексея. Он расположился в лощине, зажатой с трех сторон почти отвесными скалами, густо поросшими лесом. От этого создавалось впечатление домашнего уюта, словно городок лежал в теплой мягкой коробочке. На севере Дилон обрывался берегом огромного озера, за которым, на расстоянии миль примерно пяти-шести, виднелась еще одна горная гряда. Это были, как выяснил Алексей, самые высокие места Колорадского хребта, протянувшегося толстой змеей с севера на юг через весь континент. Называлось все это Скалистые горы, с истинно американской недвусмысленностью и прямотой. «Чего тут выдумывать — действительно скалистые», — соглашался про себя Алексей, одобряя название.

Первые несколько дней он пребывал в состоянии эйфории. До этого путешествия Алексей в горах никогда не был, если не считать крымские сопки у побережья в районе Судака, где он отдыхал в детстве. Голова кружилась от непривычно свежего воздуха, бедного кислородом. «Здесь у всех во какие легкие»! — говорил ему Дуайт, стуча себя кулаками в грудь. Дуайт, баптистский священник, у которого они остановились, действительно выглядел здоровяком. Высоченный, розовощекий, улыбчивый дядька походил больше на майн-ридовского охотника, чем на духовного пастыря. Впрочем, охотой Дуайт не брезговал. В первый же вечер ужинали мясом оленя, подстреленного им самолично несколько дней назад в горах.

В тот вечер за столом собралась большая компания: Дуайт, его жена Сара, четверо детей, имена которых Алексей долго еще путал, — все они были ужасно похожи — погодки. Ну конечно, Роберта, старшего, и самого юного, Джона, было различить проще всего. Но когда парни собирались все вместе, то Алексей пытался назвать Питера Джозефом, а Брайана вообще забывал, как зовут. На ужин были приглашены еще несколько прихожан, особенно близких к деревенскому священнику. Алексей в какой-то момент растерялся от количества широченных улыбок, сверкавших белоснежными зубами со всех концов длинного стола. Радушию американцев не было предела. Все они казались Алексею милейшими людьми, правда слегка занудными, особенно когда в процессе ужина каждый из них неоднократно осведомился, верит ли он в Бога, к какой церкви принадлежит, часто ли посещает храм. Узнав, что ни к какой церкви Алексей не принадлежит и в храм у себя на родине не ходит, сидевшие за столом многозначительно переглянулись, на мгновение посерьезнев. Затем все снова разулыбались, стали похлопывать его по плечам, привставая и нависая над столом.

— Стереотипы рушатся один за другим, — шепнул Алексей сидящей рядом Ларисе.

Действительно, люди из американской глубинки не соответствовали тому, что он читал, смотрел и слушал об Америке, сидя дома. Какие там диеты и подбор безкалорийных продуктов! Они уписывали жирное мясо за обе щеки, пожирали его с наслаждением и в таком количестве, что Алексей — большой на самом деле любитель мясной кухни — выпал из этого вечернего марафона первым, уступив даже сыновьям Дуайта. Те продолжали уплетать сочные куски, блестя глазами и размазывая жир по щекам неаккуратно и как-то демонстративно. Взрослые тоже были в этом смысле без комплексов. Один из прихожан, запив последний из лежащих на его тарелке кусков огромным стаканом «Севен-апа» — прозрачной сладенькой газировкой, — звонко и протяжно рыгнул. За столом дружелюбно засмеялись. «Севен-ап гоу аут», — продекламировал Дуайт дежурную шутку, видимо далеко не впервые употребляемую в этой компании.

Насытившись, хозяева и гости снова перешли к беседе, затрудняемой тем, что, кроме Ларисы и Алексея, никто не говорил по-русски, за исключением Дуайта, который, гостя в свое время у Алексея в Питере, выучил несколько дежурных фраз.

Разговоры сводились опять-таки к религии, причем больше к бытовым, так сказать, ее проявлениям — ежедневному числу молитв, количеству прочитанных глав Библии. Из уважения к гостям затронули и тему гонений, которым подвергалась русская церковь во времена советской власти.

Алексей, изрядно осоловевший от более чем обильного ужина, после двух суток автобусной тряски, бесконечного щебетанья вьетнамских попутчиков, не дававших толком заснуть, после нервного напряжения последних нью-йоркских часов, отвечал на вопросы с большим трудом, не находя нужных слов для того, чтобы прокомментировать какое-нибудь библейское высказывание или цитату, которыми так и сыпали прихожане. Он чувствовал, что, несмотря на желание продолжить общение, глаза его начинают слипаться.

— О’кей. — Дуайт хлопнул себя ладонями по коленям и встал. — Я вижу, друзья, вы устали. Пойдемте наверх, я покажу вашу комнату.

Прихожане дружно загомонили, заулыбались, замахали руками, прощаясь с русскими гостями. Начали вставать из кресел, со стульев, пуфиков — замелькали перед глазами Алексея калейдоскопом загорелых лиц. Он пробормотал «спасибо», отвесил поклон и направился по широкой, застланной ковролином лестнице на второй этаж. Там уже толкались в коридоре перед спальней Дуайт с женой, и Лариса что-то объясняла хозяевам по-английски.

— У нас проблемы! — обратилась она к Алексею. — Только что выяснилось, что мы с тобой не муж и жена. Они не знают, как нас разместить. Давай-ка я отправлюсь в мотель…

— Ноу мотел, ноу мотел! — закричала Сара. Услышав знакомое слово, она потащила Ларису в детскую. — Ю кен стей хиа…

— Леша, неудобно… Они детей гонят спать в гостиную!

— Ладно, Лариса, давай завтра разберемся. Я на ходу вырубаюсь. — Алексей благодарно кивал то Дуайту, то Саре, то их детям, вытаскивающим из стенных шкафов спальные мешки, одеяла, подушки и сбрасывающим все это с лестницы вниз.

— Гуд найт, — прежде чем прикрыть за собой дверь спальни, сказал Дуайт, и Алексей рухнул в постель.

Утром, едва сев за стол, он жадно набросился на яичницу с беконом — отлично прожаренным, хрустящим, безумно вкусным. Глотая золотистый ломтик, потянулся к чашке с кофе и увидел вдруг, что никто, кроме него, не ест. Дети смущенно переглядывались, Дуайт и Сара улыбались друг другу. Лариса сидела с совершенно отсутствующим видом.

— О’кей, — сказал Дуайт, как только Алексей прервался в своем завтраке. — О’кей. — И, сложив ладони перед грудью, опустил глаза и забормотал.

Лариса тоже уперлась взглядом в пол. Что там было у нее на уме — неизвестно, но Алексей точно мог сказать, что уж во всяком случае не молитва. Он положил вилку, опустил голову и ждал, когда закончится обычный в этом доме ритуал.

— Ну, как тебе американская глубинка? Вернее, эта вот самая американская Америка? — спросила Лариса, когда после завтрака они вышли на крыльцо покурить. О курении в доме он даже не спрашивал, просто сказал, что пойдут на воздух.

— Слушай, я просто в кайфе! Торчу! Я даже не думал никогда, что окажусь в подобном раю. — Он развел руки в стороны. — Ты только посмотри! Потрясающе! Это же другая планета. Когда я читал об Америке, об этой вот Америке, не о Нью-Йорке, а у Марка Твена, еще ребенком когда был, у О’Генри, у Фолкнера, я ведь так к этому всему и относился. До самого отлета так и воспринимал все именно как другую планету. Знаешь, я ведь в Европу не то чтобы не хотел ехать — сейчас-то это просто: купил путевку и езжай себе, — нет, хотел, конечно, и то, что Америка подвернулась раньше, это чистая случайность, но, понимаешь, я уверен, что в Европе все, что я увижу, я уже знаю. И это окажется именно таким, каким я себе представлял по книгам и фильмам. У меня уже такое было, Лариса, правда в легкой, скажем так, степени, — это когда у нас появились видеомагнитофоны и я впервые увидел «Битлз» на концерте. Я думал, что буду шокирован, ан нет — оказалось, что внутри себя я все это уже видел тысячу раз. Неожиданности не было, не было открытия, понимаешь? Вот, мне кажется, с Европой будет та же история. А здесь… — Он сделал полный поворот кругом. — Здесь все и прочитанное уже сто раз, а все равно новое. Невозможно это описать так, чтобы, хотя бы процентов на пятьдесят, было похоже на действительность. А люди какие! Фантастика. Как это они сохранились такими… патриархальными, что ли? Такими простыми, чистыми какими-то… Как смотрят, как говорят!.. Удивительно.

Лариса смотрела на него, покачивая головой.

— Нравится, значит… — Она поискала глазами, куда выбросить окурок. Не найдя подходящего места, сошла с крыльца и сильным щелчком запустила окурок подальше в траву. На обратном пути она бросила быстрый взгляд на окно первого этажа и, опустив голову, чмокнула губами. — Значит, в восторге? — повторила она.

— А ты — нет?

Лариса посмотрела вверх, на горы, потом перевела взгляд на Алексея:

— Не впадай в идиотизм. Не все тут так благостно, как тебе кажется. Я все-таки в мотель переберусь. И вообще, не забудь — нам надо как-то определяться. С деньгами и вообще… Ты, понятное дело, отдыхать в Штаты приехал. А мне здесь жить. В Нью-Йорк рано или поздно придется вернуться — и что? Ждать, когда отвернут голову? Давай решим, что будем делать дальше…

Алексей погрустнел. Да, погрустнеешь тут. С украденной фактически половиной миллиона тут чего угодно можно ожидать.

— Лариса, — пробормотал он, — на кой черт тебе сдался Нью-Йорк? Забирай себе эти деньги, переедешь в другой город, купишь квартиру…

— Слушай, — Лариса вскинула голову, — ты надо мной смеешься? Украсть полмиллиона долларов — и раскатывать по стране как ни в чем не бывало? — Она кричала, не стесняясь, что ее услышат хозяева дома. — Или тебя эти юродивые за вечер довели до такого блаженного состояния? Я думала, ты умный мужик, надеялась на тебя… О Господи! — Она внезапно начала плакать.

— Лариса, ну что ты… Ну брось, брось, — принялся успокаивать ее Алексей. — Ты меня неправильно поняла. Я же в принципе рассуждаю. Конечно, надо все продумать… Знаешь, что сделаем? Пойдем сейчас куда-нибудь в лес, спокойно подумаем…

— В лес? — Лариса вытаращила глаза. — Зачем это в лес?

— Да я люблю просто лес… — Алексей смешался, не зная, как точнее объяснить. — Понимаешь, вот я тебе рассказывал, как я оружие копаю под Питером, так оружие — это, как бы получше выразиться, оружие — это следствие. А причина — это лес. Мне там лучше думается, я его… я его понимаю. Понимаю, — повторил он. — И все решения, самые главные, я всегда стараюсь принимать в лесу. Ну, на худой конец, в поле.

— На природе.

— Нет, на природе — это немного другое. Вот мы сейчас с тобой на природе. И если даже мы пойдем, — он посмотрел по сторонам, — вот, скажем, к озеру, мы все равно будем на природе, но не в одиночестве. Нужно так уйти, чтобы ни города было не видно, ни дорог — ничего. Чтобы остаться совсем одним. Голова знаешь как заработает! Ты-то, видно, давно не была в одиночестве?

— Я все время в одиночестве. Всю жизнь.

На крыльцо вышел Дуайт, улыбнулся, потом, увидев слезы, блестевшие на щеках Ларисы, изменился в лице. Алексей заметил, что между радостной улыбкой и озабоченностью на миг, но мелькнула в глазах Дуайта тень раздражения. Очень отчетливая тень, ничего хорошего не сулящая.

— Проблемз? — спросил он, снова улыбаясь, но уже не так широко.

— Ноу проблемз, — по возможности весело ответил Алексей.

— Спасибо, все в порядке, — ответила Лариса, — это я так, о своем.

— Проблемы в Нью-Йорке? — попытался конкретизировать Дуайт.

Она пожала плечами.

— Да, плохой город Нью-Йорк. Очень много нехороших людей.

Алексей удивленно посмотрел на пастора. Странно было слышать от здорового взрослого человека рассуждения на таком детском уровне, причем еще с такой серьезной миной.

— Алексей, что ты скажешь о Нью-Йорке? — пытливо посмотрел на него пастор.

— О Нью-Йорке? О, очень много у меня впечатлений о Нью-Йорке, — сказал Алексей, стараясь осторожнее подбирать слова. — Мне очень понравилось там…

— А вы давно там живете? — Дуайт снова с той же, уже казавшейся Алексею навязчивой, улыбкой перевел взгляд на гостью.

— Давно.

Обращаясь к Ларисе, Дуайт говорил все то же «you», но это звучало как отчетливое русское «вы», в отличие от «ты», когда он разговаривал с Алексеем. Причем «вы» не демонстрирующее уважение и внимание, а сохраняющее дистанцию. Жесткое такое «вы».

— А кем вы работаете?

— Программистом. — Тон, которым отвечала Лариса, становился все более натянутым.

Алексей ждал, когда же наконец Дуайт почувствует несвоевременность пустой и совершенно не ко времени происходящей беседы. И не беседы даже, а точно какого-то допроса.

Но пастор вроде бы ничего не замечал.

— О’кей, о’кей. Вы же еще не видели нашу церковь. Пойдемте сейчас со мной в нашу церковь, — полувопросительно-полуутвердительно сказал Дуайт.

— Дуайт. — Алексей улыбнулся так добродушно, насколько позволяла данная ситуация. — Мы придем попозже, о’кей? Немного прогуляемся и придем.

— А куда вы хотите пойти? Я узнаю — может быть, Сара отправится с вами. Она может показать вам все самое интересное в нашем городе. Может быть, возьмете детей с собой…

— Спасибо, Дуайт, не стоит беспокоиться. Сегодня мы пройдемся вдвоем, а завтра обязательно погуляем вместе.

— Хорошо. — Дуайт повернулся и исчез за дверью.

— Ну что, пойдем? — Алексей взял Ларису за РУКУ-

— Пойдем.

Гуляли они гораздо дольше, чем предполагали вначале. Ни в церковь, ни домой к обеду они не пошли. Бродили по городку, в котором было до странного много кафе, баров, ресторанов, пиццерий, на каждом втором доме висели вывески: «Барбекью», «Китайская кухня», «Макдональдс», какие-то еще незнакомые Алексею названия, французский ресторан, греческий ресторан. Там, где не было общественного питания, находились магазины спорттоваров — они тоже были здесь в бесчисленном количестве.

— Что ты удивляешься, — спросила Лариса после его очередного комментария по поводу прожорливости местных жителей. — Это же полностью туристский район. Горнолыжный курорт. Сюда зимой со всего света приезжают люди с гор кататься. Многие на всю зиму устраиваются здесь на работу — в те же бары, посуду мыть через день. А через день — катаются. Зарабатывают себе на лыжи. Сейчас-то здесь пусто, а зимой что творится…

— Да, слушай, как это я не сообразил…

— Ты еще много чего не сообразил. Не буду опережать события, сам все поймешь очень быстро. Одно скажу — не очаровывайся так уж сильно своими попами.

— Да знаешь, я уже и не очарован вовсе. После сегодняшнего утра. Но все равно они очень милые люди.

— Милые, да. Особенно милое лицо было у Сары, когда она из окна подсматривала, куда я выброшу окурок.

В горы лезть Лариса категорически отказалась, и они пошли-таки к озеру. К его удивлению, решения никакого к нему на ум не пришло, несмотря на то что забрели они в места совершенно безлюдные и красивые до невозможности. Зато прошла утренняя нервозность.

Алексей тихонечко ухмылялся.

— В чем дело? — спросила Лариса.

— А ты посмотри на нас со стороны. Просто как два голубка. История любви…

— Иди ты в жопу! — сказала она, вырвав свою руку из ладони Алексея.

— Пошли поедим где-нибудь.

Как они ни хотели, ни пытались начать серьезный и нужный на самом деле разговор, у них ничего не получалось. Не располагал умиротворенный городок, маленький ресторанчик.

Алексей уже второй раз в жизни сидел в китайском ресторане и чувствовал себя здесь свободно, легко общался с мальчиком, приносившим им тушеную курицу, специи, какие-то еще незнакомые ему блюда, наслаждался покоем после нью-йоркского безумия и перекрестного религиозного допроса пасторских гостей. Лариса тоже успокоилась, улыбалась, наблюдая, как Алексей крутит в руках палочки и, плюнув в конце концов на тонкое искусство принятия пищи по-восточному, берет вилку. Далеко отсюда было до Нью-Йорка и так же далеко до неприятностей, которые там с ними произошли.

Не обсудили они будущее и в последующие дни: каждый из них внутренне не хотел возвращаться к неприятной теме. Дилан казался абсолютно безопасным убежищем, глубинкой, какой, впрочем, он и был на самом деле. Ну кто их будет здесь искать? Лариса говорила, что в крайнем случае можно отправиться в Мексику, но бежать туда она лично не хотела, Алексей и подавно — не хотел да и не мог. Правда, попутно, в разговорах со случайными знакомыми в барах, с Ларисой, просматривая телепередачи, он начал понимать, что, пожелай он остаться в Штатах на нелегальном положении, он бы остался запросто. И прожил бы до конца дней своих. И в Мексику бы смотался, и куда угодно. Другое дело, что никогда бы он не стал настоящим американцем и не поднялся бы на уровень, который дает возможность спокойной, обеспеченной жизни в этой стране, свободного общения с людьми если не любого, то, во всяком случае, достаточно широкого круга, но прожить можно, и в принципе, довольно весело. Особенно с теми деньгами, которые до сих пор непочатые лежали в сумке в его спальне.

Лариса все-таки переехала в мотель, и Дуайт не стал ее удерживать. Сара, приличия ради, несколько раз, не глядя ей в глаза, сказала, что она может жить у них в доме столько, сколько ей будет нужно, но Лариса без особых церемоний собрала вещи, поблагодарила радушных хозяев и ушла. Через полчаса она вернулась и, забрав с собой Алексея, пошла показывать, как и где устроилась.

Ее номер, конечно, не был таким уютным, как комната, предоставленная Алексею, но он позавидовал подруге — она была свободна здесь, могла делать что угодно, в отличие от него, скованным железным, как он начинал чувствовать, радушием пасторской семьи.

Дуайт все-таки затащил их в церковь на воскресную службу. В процессе мероприятия, как он это назвал про себя, Алексей впал в полное недоумение. Сначала было что-то вроде урока. Да это же воскресная школа, вспомнил Алексей. Школа же сама по себе произвела на него очень странное впечатление. Взрослые люди, семейные пары вместе с детьми сидели полукругом на плотно сдвинутых стульях, обстановка в церкви была самая что ни на есть демократичная, и дело происходило в большой комнате на первом этаже храма. Дождавшись начала, Алексей увидел, как на импровизированную сцену поднялся Дуайт и стал давать очередной урок.

Конечно, он был профессионалом, это Алексей отметил сразу. Голос хорошо поставлен, убедительные, плавные, отрепетированные жесты, прямой, открытый взгляд — сразу видно, что не один год его учили ораторскому искусству, педагогике и психологии, и учили, надо сказать, хорошие наставники. Короче говоря, формой его Алексей остался доволен, но само содержание речи Дуайта несколько выбило его из колеи.

Он с удивлением смотрел и слушал, как человек, седовласый отец четверых детей, серьезно берет в руки большие листы картона, на которых нарисованы какие-то линии, крестики, треугольнички, и на чистом глазу начинает объяснять присутствующим, что-де вот — прямой путь, человеческая жизнь. И показывает пальцем на жирную линию. А вот это — смерть: линия обрывается. Вот — Бог, понижая голос и придавая ему бархатистую, теплую интонацию, тыча пальцем в черненький аккуратный крестик. Если вы не принимаете в себя Бога, — продолжает Дуайт, то жизнь ваша здесь и кончается и вы попадаете в ад. Об аде мы говорили на прошлом уроке. А если принимаете, то жизнь ваша продолжится, — пастор снимает вторую ладонь с картона, и оказывается, что она закрывала продолжение толстой линии, — восторженный вздох слушателей воскресной школы следует за явлением черной линии на картоне, хитроумно спрятанной пастором до поры. Сосед — семидесятилетний лысый фермер в золотых очках — смотрит на Алексея блестящими то ли от слез, то ли просто от отражений в стеклах глазами.

Наглядный показ краха судьбы неверующего занял минут двадцать. Алексей покосился на Ларису. Она сидела с неподвижным лицом и смотрела вперед, в одну точку — мимо расхаживающего вдоль рядов Дуайта.

У пастора в руках появились новые листы картона. На каждом были написаны крупными буквами две-три строки какого-то текста. Алексей внимательно смотрел и ждал, что же последует за доходчивым объяснением преимуществ веры в Бога. Происшедшее далее удивило его не меньше, чем первая часть. Дуайт, словно воспитательница в детском саду, стал поднимать над головой картонные плакаты, а сидевшие в комнате прихожане вдруг принялись хором петь. Пастор расторопно менял листы-подсказки, чтобы выдержать нужный темп и размер. Слушатели воскресной школы прилежно распевали появлявшиеся перед ними фразы. Алексей поймал на себе взгляд Дуайта, приглашающий присоединиться к общему веселью. Поющие граждане Дилона радостно улыбались. Алексей автоматически начал открывать рот в такт вместе со всеми, проговаривая тихонько знакомые английские слова. Слова были просты и поняты — что-то вроде «Славься, славься». Алексей подумал: «Неужели трудно сразу запомнить эти детские песенки?» Иначе назвать произведения, исполняемые Дуайтовым приходом, было сложно. Мотивчик незатейливый, в духе композитора Шаинского — приятный, мелодичный, чрезвычайно простой. Как в известной песенке про Антошку и картошку…

Боковым зрением он заметил рядом какой-то непорядок и увидел, что Лариса стала пунцовой от еле сдерживаемого смеха. Алексей испугался, что спутница сейчас нарушит общее благочестие циничным и отчаянным хохотом. Но, надо отдать ей должное, Лариса тотчас справилась с соблазном, одолела его, и лицо ее снова приобрело выражение совершенно отсутствующее.

Когда Дуайт милостиво разрешил самодеятельному хору вновь опуститься на стулья — пели все стоя, — Алексей, проанализировав происходящее, пришел к выводу, что увиденное уместнее бы выглядело в клинике для умственно отсталых, вернее, если не так грубо, для задержавшихся в развитии… «Ну нельзя же в самом деле на таком примитивном уровне говорить о религии… Это же не игрушки…» — подумал Алексей. Для всех же остальных воскресное посещение церкви, казалось, и было такой детской беспечной и милой игрой с песенками, танцами, притопываниями и прихлопываниями. Баба сеяла горох, одним словом.

— Правильно я понимаю? — ища подтверждения своим мыслям, спросил он у Ларисы, когда они вышли на улицу и Алексей смог наконец-то закурить, не ловя на себе укоризненные взгляды праведной паствы.

— Не совсем. Тут все сложнее. И неприятнее. Я же говорила тебе еще в Нью-Йорке, что в Америке большинство вот этого вот коренного населения — чудовищные ханжи. Вот и думай сам. Как тебе, кстати, живется? Все так же нравится, как тогда, в первый день?

— Хм… — Алексей задумался на минуту. — Трудно сказать. Нравится — не нравится, это здесь не подходит. Здесь тоже все не так просто. Я же тоже тебе говорил — другая планета. И со своим уставом в чужой монастырь… — Он обернулся и посмотрел на высокую крышу церкви, увенчанную крестом. Издали церковь больше походила на хорошую финскую баню. — Их надо принимать как данность, как воздух, как землю. Конечно, мне у них не все нравится…

Лариса засмеялась:

— О, не все ему нравится! Какой ты, Леша, осторожный все-таки парень! Ты мне в Нью-Йорке казался другим. Ладно, а про меня что тебе рассказывают? Ужасы какие-нибудь?

Она попала в точку. Алексей не хотел говорить на эту тему, но от нью-йоркской русской самостоятельной лесбиянки, да еще такой красавицы, что-то скрыть было не так просто.

— Ну что говорят, что говорят… Они вообще мне каждый день про Нью-Йорк говорят, какой это ужасный город. А ты — его типичная часть. Так и говорят. Не любят тебя почему-то. Не знаю почему.

— Да потому, что я их вижу насквозь. У них же здесь есть кое-кто, приехавший из Нью-Йорка. Да? Пара-тройка прихожан?

Действительно, несколько прихожан Дуайта были выходцами из города Большого Яблока. Один из них приехал в Дилон десять лет назад. После того как его на улице ограбили, поздним вечером отобрав бумажник, он в одночасье уволился с работы, собрал вещички и уехал на запад. Ехал сколько хватало духу. Хватило ровно до Дилона. У остальных истории были похожие. Не ограбление, так неприятности на работе, сексуальные проблемы, просто страх перед монстром-мегаполисом…

— С сексуальными проблемами у них, наверное, вообще дело труба, — улыбнулась Лариса. — Еще не расспрашивали, какие противозачаточные средства используешь, есть ли невеста?

Алексей постарался скрыть удивление от ее проницательности. «Два часа мне Дуайт мозги парил — „кондом“, „кондом“… Объяснял, когда у женщин циклы происходят. Я его под конец чуть не послал на три буквы. И правда, маньяки какие-то. Как до секса дело доходит, просто сами не свои. Еще мне очень нравится, как они телевизор выключают, если в комнате дети, а на экране женская грудь мелькнула».

— Небось рок-музыку вспоминал?

— Ты как будто рядом сидела… Мои питерские приятели, наверное, с ума бы сошли, послушав их рассуждения. Знаешь, кто, оказывается, самая наркоманская группа всех времен и народов?

— Ну? Не томи.

— «Битлз».

Лариса присвистнула:

— Да… Такого даже я не ожидала. Алексей, сколько ты вообще здесь собираешься пробыть? У меня ведь свой интерес. Надо все-таки что-то решать…

— Я не знаю, Лариса. Давай уже решим, тратим мы деньги или не тратим. Вернее, ты. Я на деньги не претендую. Пойми меня правильно.

— Алеша, понимаешь, с одной стороны, ведь это ты спровоцировал меня уехать. С другой стороны, может быть, ты этим мне жизнь спас… А потом ты свалишь в Россию…

— Слушай, Лариса, а не напиться ли нам сегодня? — неожиданно прервал ее Алексей. — А то я, знаешь ли, все-таки немного устал от их пуританского образа жизни. Надо расслабиться, может, и мысли появятся свежие.

— Ну да. То тебя в лес тянет за свежими мыслями, то теперь — напиться. Только что-то я мыслей все не вижу. Кстати, я ведь тебя давно хочу спросить — как ты тогда в баре сумел предугадать, что вьетнамцы поднос опрокинут? И еще раньше, у меня дома?

— А хрен его знает, Лариса. Давай выпьем, а то я сам себя уже не понимаю. Тогда все это мне казалось естественным. Сейчас даже пугаюсь, как вспомню. Мне еще тогда сны всякие странные снились. Не знаю, наверное, просто нервное перенапряжение работало. Так сказать, скрытые ресурсы организма проснулись.

— Вот сейчас бы твои скрытые ресурсы очень нам пригодились. Я ведь и правда не знаю, что нам теперь делать. Это со мной впервые, с тех пор как я приехала в Штаты. Раньше все было просто, здесь вообще, в принципе, все просто. Любой иммигрант тебе скажет. Терпение только нужно, все приходит постепенно — работа, деньги, приличное жилье. Дорожка накатанная и много раз проверенная. А сейчас — влипла я с тобой… Напиться, — вернулась она к открытой им теме. — Ну напьемся, а как ты к своим попам пьяный придешь? Что скажут тебе твои папочка с мамочкой?

— Черт, вот проблема…

— Да, в хорошую ты попал компанию. Даже если ты не придешь, все равно весь город завтра будет знать, что ты напился. Все равно до твоего пастора дойдет. Журить тебя будет… — Лариса откровенно веселилась, издевалась над ним, как над школьником каким-то…

— Ну, в конце концов, мне это тоже надоело. Эти умники ведь не знают, с кем имеют дело, я смерть в двух шагах видел, в меня стреляли, я сам… — Он запнулся. — Какого черта! Поехали в Денвер, оттянемся как следует. Мы, в конце концов, в свободной стране или где?

— Ну, поехали. С ночевкой, да?

— С ночевкой.

— А деньги ты у Дуайта оставишь?

— Да, деньги… Я, конечно, ему доверяю, но все-таки как-то неспокойно мне их там оставлять… Может, с собой возьмем?

— Ага, нажремся и потеряем. Или упрет кто-нибудь.

— Тогда сдадим в камеру хранения на вокзале.

— В камерах хранения тоже воруют. Не знаю, как в России, — Лариса язвительно улыбнулась, — но в Штатах могут. Редко, конечно, но могут. Такие вещи нужно в банке держать. Для нас, увы, это невозможно.

— Почему? Ах да, налоги… Ну так что? Оставим у Дуайта?

— Я не знаю. Решай сам.

— Давай оставим. Только я бы оттуда немного взял с собой…

— А что, у тебя уже деньги кончились?

— Если устраивать настоящий оттяг… Мы в Питере, если примемся с Катериной оттягиваться, то тратим довольно много. А здесь — здесь соблазнов, согласись, побольше. Все равно рано или поздно мы их распечатаем. Так почему не сейчас?

Лариса не ответила на его вопрос. Она помолчала и спросила сама:

— А кто такая Катерина?

— Катерина? — Алексей посерьезнел. — Катерина… Подруга питерская.

— Что так скучно отвечаешь? Просто подруга?

— Просто подруга. Разве тебя интересуют подробности?

Лариса удивилась, почему упоминание питерской Катерины едва не испортило ей настроение. Ведь не влюбилась же она в этого Лешу? Хоть он и неплохой парень, конечно, не похож на остальных приезжих.

— Я звонил Катерине позавчера. Говорит, что в Питере скука, холод и грязь. Осень.

— Осень? Питер, насколько я знаю, осенний город. Не тянет домой-то, в грязь и холод?

— Пока не тянет. Пока можно и здесь пожить. Тем более что компания у меня замечательная. — Он погладил Ларису по плечу.

— Но-но! Что-то ты разошелся… Воспоминания о Катерине раззадорили, да?

— Пойдем, Лариса, денежки наши заберем, — улыбнулся он. — Заберем денежки и поедем устроим себе пикничок. Имеем мы право отдохнуть как белые люди, в конце концов, в стране равных возможностей?

Они направились к дому пастора. Каждый раз, подходя к нему, Алексей прикидывал, как бы он распорядился домом, окажись такой в его собственности. А как оказалось, это было вполне досягаемо, будь он полноценным американцем. Дуайт, как практически и все жители Дилона, купил свой дом в долг, взяв кредит. Выплачивать его предстояло большую часть жизни, вернее, не всей жизни, а тех золотых лет, пока он еще, что называется, был в самом соку, трудоспособен и сравнительно молод. То есть лет до шестидесяти.

Всего-то делов — полмиллиона долларов… Именно та сумма, что лежит сейчас в спальне на втором этаже. Дом был, правда, шикарный. По русским меркам, достойный какого-нибудь президента банка. Два этажа, девять комнат, три туалета, гараж с подсобкой. Вентиляция, отопление, пожарная безопасность… Однажды Алексей слишком сильно растопил камин, так сирена пожарной тревоги завыла на весь городок…

Конечно, он не стал бы влезать в долги к государству, он никакому государству не верил. Нашел бы денег, купил домик и жил-поживал вот с Ларисой хотя бы… Она нравилась Алексею все больше и больше. В ней не было взбалмошности, бесчисленных капризов, которыми украшали свою и чужую жизнь свободные от комплексов питерские девчонки. А несвободные его вообще не привлекали…

Они вошли в дом — входная дверь днем не запиралась, если дома кто-то был. Дуайт сразу вышел в прихожую с обычной своей улыбкой. Увидев Ларису, он на миг скуксился, но быстро обрел привычный приветливый вид. «Видимо, тоже профессиональное», — отметил Алексей.

— Алекс!

По тону, каким было сказано его имя, Алексей понял: что-то не в порядке. Каким бы ни был Дуайт профессиональным ритором, но если что-то нарушало привычный ход жизни пастора, он не мог скрыть волнения, раздражения и даже страха. Алексей давно уже уяснил из разговоров с ним и его друзьями, что в любом мало-мальски непривычном, выходящем за рамки распорядка, по которому жил весь городок, случае все бежали в полицию. Или, если стряслось нечто личное, — к нему же, Дуайту, который, в свою очередь, бежал или звонил в участок… Сами горожане очень редко были способны принимать жесткие, мужские решения и брать на себя ответственность. И сейчас тон пастора выдавал растерянность и был неприятным, неестественным за растянувшей губы улыбкой. «Ну сказал бы, как у нас водится: ё-моё, Леша, в чем дело? Хотя я вроде бы ничего не натворил… А то прикидывается, что все у него о’кей…»

— Алексей, мне надо сказать тебе несколько слов. — Дуайт повернулся и стал подниматься по лестнице.

— Я мигом. — Алексей посмотрел на Ларису. Та, как обычно, бывая в этом доме, словно натянула на лицо маску. — Подождешь?

— Давай, давай. Я буду на крыльце. Покурю.

— Алекс, — начал священник подчеркнуто серьезно, когда они оказались в коридоре второго этажа. — Алекс, ты давно знаешь Ларису?

— Да нет, Дуайт, мы в Нью-Йорке познакомились. По-моему, хорошая девушка. По крайней мере мне так кажется.

— Я думаю, что ты ошибаешься, Алекс. — Дуайт прошелся вдоль коридора, точно читал проповедь в воскресной школе. — Нью-Йорк — плохой город… Зачем Лариса поехала с тобой? Она хочет выйти за тебя замуж?

— Что ты, Дуайт! Мы просто друзья…

— Мои прихожане — очень умные люди. Среди них много опытных людей, повидавших мир…

«Видел я этих опытных, повидавших… В Питере бы и недели не протянули со своим опытом, со своим наивным отношением к жизни. Если уж Нью-Йорк, теплица, для них адом кажется…»

— …Они говорят, что Лариса на тебя скверно влияет.

Алексей ждал чего угодно, но не этого отеческого выговора. Кто он этому попу? Не родной сын и даже не прихожанин… Какого дьявола пастор лезет в его жизнь? В жизнь, которой он даже приблизительно не знает и понять не может.

— Все видят, какое у нее делается лицо, когда мы говорим о Боге. Все думают, что Лариса просто нью-йоркская проститутка… — Последнее слово было сказано Дуайтом чуть ли не с гордостью. Алексей уже знал эту манеру — гордиться своей просвещенностью, современностью и раскованностью, заключающейся в том, что «стыдные», как считали прихожане, слова, вроде только что произнесенного и ряда других — сифилис, например, или член, — произносятся ровным тоном как само собой разумеющееся. Мол, нет у нас запретных тем… Конечно нет, если голову спрятать в песок, а на мир смотреть через задницу… Алексей тоже постарался не менять выражения лица, а смотрел на Дуайта как бы с заинтересованностью. Внимая, так сказать. — Ты должен от нее избавиться. Мы хотим, чтобы Лариса уехала из нашего города. Пусть живет в своем ужасном Нью-Йорке.

— Дуайт, — Алексей встал со стула, — я как раз хотел тебе сказать сегодня. Мы ведь с ней уезжаем. У нас в Денвере живут друзья, которые ждут нас в гости. Лариса им звонила и договорилась. Даже неудобно, что так спешно все получилось. После Денвера я к вам еще заеду. Попрощаться… — Он говорил первое, что приходило в голову. Никаких денверских друзей, разумеется, не было, просто при последних словах пастора он понял, что не может больше оставаться в этом доме. Но обижать Дуайта не хотелось, поэтому приходилось импровизировать. — Так что мы сейчас уезжаем. — Выдохнув последнюю фразу, Алексей постарался улыбнуться так же открыто и прямо, как это делал пастор.

— Я еще не сказал самого главного.

— Да? — Он напрягся, предчувствуя неожиданные неприятности.

— К вам приходил ваш друг.

Вот это да. Слова выстрелили ему в голову, как пули. Алексею даже показалось, что он почувствовал толчки воздуха, когда они пролетели мимо.

И как следствие пролетевших у виска слов-пуль наступила контузия. Алексей перестал слышать то, что говорит ему пастор. Как же они их нашли? Что теперь будет? Неужели они настолько сильны, что вычислили их за какие-нибудь три недели… Невозможно, невозможно… Они нигде не регистрировались. Ни один человек не знал даже приблизительно, в какую сторону они поехали. Приблизительно знал Кеша, но он мертв. Да ведь и искали-то не его, имени даже его никто в Нью-Йорке не знал… Искали деньги, то есть Ларису. Как, как они их вычислили?..

— Какой друг? — переспросил он.

Дуайт смотрел на него очень внимательно.

— Алексей, ты должен рассказать мне обо всем, что связывает тебя с этой женщиной. Мне не нравится ход событий. Если у того, кто приходил, есть наш адрес, если он знает, как тебя зовут, значит, и ты его должен знать.

— Да, конечно. — Алексей не смог скрыть волнение. — А как он выглядел?

— Черный молодой человек. Сказал, что ты ему очень нужен. Заедет попозже. В городе его никто раньше не видел. И выглядит он не по-нашему. Одет и разговаривает так, как будто живет даже не в Денвере. Он с востока.

— Откуда?! — воскликнул Алексей. — С какого востока?..

— Скорее всего из Нью-Йорка…

«Ну слава Богу, хоть с этим какая-то ясность. А то — с востока…»

Он видел, как губы Дуайта шевелятся. Тот что-то продолжал говорить, но Алексей не слышал ни звука. На миг лицо пастора вдруг заслонило другое лицо. Алексей узнал его сразу — та самая вожделенная женщина из сна, который он видел в автобусе. Не сна, вернее, а бреда — не бывают сны такими яркими и чувственными.

Женщина появилась и исчезла.

— …полицию, — уловил Алексей последнее слово.

— Что-что? — переспросил он.

— Сейчас мы пойдем в полицию, — терпеливо повторил священник. Ты должен рассказать все, что знаешь про Ларису и про этого черного парня. Дилон — город спокойный. Нам ни к чему неприятности.

«Так, хватит, — подумал Алексей. — Достаточно».

— Ни в какую полицию я не пойду. С какой стати? Я приехал сюда отдыхать. В конце концов, Дуайт, ты сам меня пригласил. Разве не так?

Дуайта не смутил резкий тон Алексея.

— Да, я пригласил тебя, будучи уверен, что ты добропорядочный гражданин своей страны. Нет, я не хочу верить! Наверное, эта женщина, Лариса, замешана в какую-то очень темную историю. Она втянула тебя… Я не хотел говорить, Алекс, мне очень неудобно, все было сделано без умысла…

— Что сделано без умысла? Что именно? — Алексея охватило тоскливое чувство. Тоскливое и одновременно по-детски жуткое. Словно поймали за руку, когда он лез в чужой карман, и теперь надо объясняться. Именно не в милиции разбираться, а объясняться с родителями, друзьями… Вот как все-таки задавил его Дуайт своей этой семейственностью, культивируемой им в отношениях с паствой.

— Дети решили прибрать комнату. Это же их комната, правда?.. Парням что-то понадобилось из своих вещей. И Роберт уронил твою сумку, которая лежала на полке в шкафу. Алексей, твое право, конечно, не говорить, но я знаю, что таких денег, такого «кэша» у тебя быть не может. Откуда они? Если это деньги Ларисы, то честные люди при себе такой «кэш» не хранят. Деньги должны лежать в банке. Такой «кэш» может быть лишь у преступников…

Дуайт что-то еще говорил, но Алексей не слушал его. Он искал глазами сумку… Ее не было ни в шкафу, дверца которого была приоткрыта, ни рядом с кроватью, он нигде ее не видел.

— Вот они. — Дуайт вытащил сумку из-за кресла, на которое сел, словно внезапно его охватила усталость. — И теперь я хочу, чтобы мы с тобой вместе пошли в полицию. Я тебе верю, ты хороший парень. Но тебя могли впутать. Я знаю, какой чудовищный город Нью-Йорк и какие там страшные люди. Тебя обманули, ты не понимаешь сложности нашей жизни… Ты здесь как ребенок…

— Я не ребенок.

Алексей наклонился и схватил сумку с деньгами. Проделывая это, он заметил, что Дуайт неловко дернулся, словно стараясь перехватить лямки, волочащиеся по полу, но, поняв, что не успеет этого сделать, принял вид будто бы равнодушный.

— Алекс, я желаю тебе добра. Разумеется, ты волен поступать как тебе заблагорассудится. Но если я вижу, что дело нечисто, я действую соответствующим образом. Этой мой принцип. Наша страна так сильна и могущественна, — неожиданным пассажем продолжил Дуайт, — что все наши граждане, большинство наших граждан — законопослушны. Я последний раз предлагаю тебе пойти в полицию вместе со мной.

Алексей, отбросив сумку подальше от Дуайта, быстро запихивал вещи в кожаный рюкзак, удачно купленный накануне. Вещей было всего-ничего — рубашка, лежавшая на кровати, да пара записных книжек, куда он время от времени записывал свои впечатления, адреса магазинов, телефоны новых знакомых, дабы потом, вернувшись в Россию или просто выбрав свободный день, классифицировать эти записи.

Побросав все в рюкзак, он натянул куртку и сказал:

— Счастливо, Дуайт! Спасибо тебе, но я должен идти. Передавай Саре и детям привет и скажи, что я еще позвоню.

Не слушая больше, вернее, не желая слушать, чтобы снова не увязнуть в гипнотизирующием потоке слов пастора — ровном, грамотно интонированном, где фразы цеплялись одна за другую, — Алексей сбежал по лестнице вниз.

Лариса, как и договорились, ждала его на крыльце.

— Лариса! Пошли быстро. Обстоятельства изменились, — сообщил он. — Мы очень вовремя собрались в Денвер. У тебя в отеле много чего осталось?

— Все.

— Что — все? Документы и деньги с собой?

Лариса достала из бумажника кредитную карточку.

— Деньги у меня всегда с собой. Это ты у нас специалист по «кэшу». В отеле лишь шмотки кое-какие.

— Хорошо. — Алексей тащил ее за руку в сторону шоссе. — Уплачено там у тебя?

— А ты что предлагаешь? — Лариса состроила страшную гримасу и, кривляясь, закончила: — Рвать когти?

— Именно. Только не падай в обморок.

— Не волнуйся.

— Нас вычислили. Надо бежать прямо сейчас. Пока вокруг, — он осмотрелся по сторонам, — никого нет. А в отеле тебя уже могут ждать.

— Да кто, скажи толком?

Алексей с некоторым удовольствием отметил, что она держится хладнокровно, не паникует и не причитает. Вот уж чего он не любил действительно, так это пустых жалоб на несчастную судьбу.

Они вышли на шоссе к автобусной остановке. Отсюда на бесплатном автобусе можно было доехать до станции, находившейся в трех милях к югу, а уже там сесть на прямой рейс до Денвера. Автобуса, конечно, не было. Лариса посмотрела на расписание, висящее на столбе:

— Только через полчаса.

— Мы не можем ждать. Этот божий одуванчик, Дуайт, по моим предположениям, уже звонит в полицию. У него же там друзья, богомольцы. Сэма помнишь?

— Толстый такой?

— Да, толстый. Он начальник полицейского участка Дилона. А вот и он, кстати, легок на помине.

Метрах в пятистах из-за угла спортивного магазина вынырнул бежевый «трэк» — полугрузовой «фордик», принадлежавший Сэму. Машина явно направлялась к дому пастора.

— Видишь, это он. Сейчас Дуайт ему все расскажет, и они точно кинутся за нами. — Алексей огляделся. — Тут и не спрячешься, все как на ладони. Было бы хотя бы метро, а то стоим тут как идиоты… Или такси…

Такси в этих местах не практиковались. Что касается хичкайкерства, поездок «стопом», это тоже было уже из области истории. Богобоязненные жители Дилона очень редко останавливались на трассе, видя человека с оттопыренным большим пальцем, «стопщика», хичхайкера. Это Алексей тоже в свое время выяснил у Дуайта. Тогда он усмехался про себя, какие же эти провинциальные американцы боязливые, закрытые, опасающиеся незнакомых людей и с предубеждением относящиеся к пешеходам, бредущим вдоль хайвэя. Правда, в девяностые таких пешеходов стало крайне мало. Времена разгуливающих пешком и на попутных машинах хиппи отошли в прошлое, теперь этим занимались лишь по старой памяти, чтобы тряхнуть своим бурным прошлым, постаревшие дети-цветы или же полукриминальные бродяги.

— Давай-ка отойдем с дороги, — сказала Лариса. — Чего нам тут отсвечивать. Так, а что там ты начал про полицию?

— Дуайт видел наши деньги. Сейчас раззвонит по всему городу. И начал он, судя по всему, с Сэма. С полиции, то есть.

— Да-а, приплыли. Слушай, без машины нам крышка. В две минуты нас тут найдут. Некуда прятаться. Я никогда не любила эти вот американские городки, не скроешься здесь, как ни вертись. Обложат и схватят. Машина нужна, Леша. Если мы попадем в полицию — все, на всю жизнь будет морока. Может, и не посадят, но… Да что говорить, сваливать надо.

Алексей кивал, смотря поверх ее головы. Как он и думал, на шоссе снова показался «трэк» Сэма. На этот раз он развернулся и двинулся в их сторону. Вряд ли Сэм и Дуайт, который находился в кабине — в этом Алексей был уверен полностью, — видели их, но стоит им проехать еще чуть-чуть, и они встретятся.