Последние две недели Клещ был совершенно уверен в том, что за ним следят. Вообще дела шли — хуже некуда. Ублюдок Джонни как сквозь землю провалился, и, сколько Клещ ни пытался его отловить — облазил все брайтонские притоны, все самые грязные стройки, пляжи, помойные ямы, убил массу времени, просиживал в барах, где подобного рода личности собирались вдали от глаз приличной публики, — все было абсолютно напрасно.

На службе дела вообще пошли странным образом, Клещу временами изменяло даже чувство реальности — майор Гринблад словно забыл о всей этой заварухе в Брайтоне, о Джонни, об убийстве Кеши Гриценко, смотрел ясными голубыми арийскими глазами да продолжал свои ненавистные Клещу похлопывания по плечу, снимание пылинок с его пиджака и другие проявления отцовской заботы к подчиненным ему офицерам. Но это бы ладно. Гринблад же завалил невзначай Клеща такими ворохом бумажной работы, какого он давно уже не помнил.

Наверное, только на первом году службы ему приходилось сидеть за столом вот так — часами не покидая кабинета, составлять и по нескольку раз переписывать никому не нужные отчеты, заполнять и составлять анкеты, ковыряться в картотеке, копировать компьютерные файлы, вносить в них изменения, заниматься классификацией подозреваемых — майор был очень умелым руководителем. Может быть, неважным полицейским, но администратором-то уж точно первоклассным. Он умел убеждать своих работников в необходимости того или иного пустого и бессмысленного занятия, и даже Клещ первые два дня делал работу секретарши с осознанием честно отрабатываемого долга перед отечеством.

Но этой деятельности конца видно не было, а Гринблад начал поговаривать о грядущих награждениях и благодарностях руководства. По его словам, отдел блестяще справлялся с работой и почти уже ликвидировал проблему распространения наркотиков во вверенном ему районе Нью-Йорка. Во всяком случае, «сделал все, что возможно, и даже больше». Это любимое выражение шефа Клещ за последние две недели слышал в коридоре чаще, чем за весь последний год. Внезапно от Клеща потребовалось подведение итогов его деятельности за весь год, и он потел в офисе, злился… Самое отвратительное было осознавать, что время — его время — тратится впустую. Он не мог позволить себе такой роскоши, он должен был каждый день делать хотя бы шажок к своей цели, к своему варианту американской мечты, как иногда, посмеиваясь, про себя называл то, к чему так стремился.

Сегодня с утра Таккер сообщил ему, что шеф отправляет его в отпуск. Клещ только мрачно кивнул. Все было шито белыми нитками — закрытое дело об убийства Гриценко, кабинетные труды самого мобильного, этим и ценного работника, теперь вот — отпуск Милашки Таккера.

— Поздравляю, — сказал он напарнику, когда тот вернулся от шефа в кабинет. — Знаешь, у меня есть предчувствие, что я составлю тебе компанию. Ты где собираешься отдыхать?

— Отдыхать? — Таккер потрогал затылок. — Черт возьми, до сих пор не зажило. Я, наверное, буду оригинальным. Проведу отпуск в Нью-Йорке. Знаешь, то, се, делишки кое-какие образовались. Долги разные мелкие хотелось бы вернуть. Только вот надо кредитора сначала найти. А ты что, тоже на каникулы собрался?

— А вот я сейчас об этом и узнаю. Подожди меня минут пятнадцать, о’кей?

Он поднялся к шефу. «У себя?» — бросил секретарше и, кивнув на ее утвердительный жест, вошел в его кабинет.

— A-а, Брюс. Здравствуй, сынок… — начал было Гринблад свою старую песню, но Клещу уже так было тошно выслушивать его сюсюканье, что он, настолько, насколько позволяли субординация и обычная вежливость, протянул шефу пачку треклятых бумаг.

— По-моему, дело сделано, сэр. Я старался.

— Спасибо, спасибо, Брюс, это все чрезвычайно важно. Очень хорошо, что ты наконец занялся классификацией. Это говорит о твоем росте как профессионала с большой буквы. Бегать и стрелять в нашем деле — это еще не все. Анализировать события и делать правильные выводы — вот что еще важнее, чем меткая стрельба. Я вижу, ты начал это понимать. Молодец. Хвалю. И у меня есть для тебя приятное известие…

Ровно через двадцать минут Клещ с мрачной улыбкой вошел в свой кабинет.

— Ну как там старик? Чем порадовал? — Таккер сидел на столе, болтая ногами.

— Порадовал, порадовал. Что я говорил? Отпуск! Я даже возражать не стал. — Клещ подошел к Таккеру вплотную и сказал тихо: — Ты понимаешь, что все это значит?

— Если бы не понимал, полицейский из меня был бы никакой. Обрубают концы.

— И что в этой связи думаешь предпринять?

— Ну я же тебе сказал что. Искать буду. Голова до сих пор болит, так мне тогда врезали.

— Не боишься?

— Кого? Этих русских?

— Нет, старика не боишься? Дело, судя по всему, совсем тухлое. Раз его так зализывают, значит, кто-то большой задействован. Вот с этой стороны надо ждать неприятностей.

— Клещ, что ты мне лапшу вешаешь? Так у русских говорится? Дело рискованное, не спорю, но я всегда чувствую, где можно сорвать. Здесь можно. Уж поверь.

— Ну да, можно и сорвать. А можно и загреметь так, что и концов не найдут. И на кладбище с почестями нечего будет хоронить.

Таккер вынул из кармана записную книжку и принялся изучать ее, перелистывая страницы. Найдя наконец то, что искал, стал тыкать в кнопки телефона. Клещ молча наблюдал за напарником.

— Привет! — Лицо Таккера и до этого было совершенно безоблачным, а теперь стало просто идиотически блаженным. Этакое лицо голливудского любовника в малобюджетной мелодраме. — Марина? Что ты делаешь сегодня вечером? Я? Хочу тебя пригласить поужинать. У меня приятное известие — я иду в отпуск. Да. С завтрашнего дня. Конечно, конечно, поедем. Да. В семь часов.

Поймав внимательный взгляд Клеща, Таккер улыбнулся.

— Ты чего?

— Понимаешь… Мне показалось, что ты хотел кое-чем заняться во время отпуска. Но если ты уезжаешь, то…

— Клещ, ты что, совсем обалдел? Пойдем-ка прогуляемся, у тебя, по-моему, налицо следы умственного переутомления. Вовремя, вовремя шеф тебя в отпуск гонит. Еще немного, и совсем умом тронешься. Пошли. — Он спрыгнул со стола и направился к дверям легкой, пружинистой походкой.

Выйдя из управления, Таккер сменил тон с игривого на деловой:

— Клещ, ты и вправду переутомился. Ты что, хочешь, чтобы шеф был в курсе наших с тобой дел? Нашел где обсуждать. Ты же профессионал.

— Да ладно тебе, не в фильме с Джеймсом Бондом, так уж прямо каждое слово наше прослушивают. Брось, Милашка, не суетись. Так что за Марина у тебя на вечер? Я хотел сегодня уже заняться нашими делами.

— Клещ, из-за твоей болтливости я не успел закончить. Точнее, не успел пригласить и тебя на ужин, дабы познакомить заодно с прекрасной русской девушкой…

— Таккер, если бы ты меня ценил как коллегу и напарника, ты бы хоть поужинать мне дал без этих русских. И так уже они у меня как кость в горле.

— Успокойся. От тебя уже за милю несет прелым залежалым нацизмом. Что это такое? Посмотри на себя, в кого ты превратился? Всего неделю посидел в кабинете и — человека не узнать. Говоришь словно брюзга откуда-нибудь с Миссисипи, рожа угрюмая, — ты превращаешься в провинциала, Клещ, смотри, это опасная болезнь. И потом, Марина — вполне наш человек. Это мадам из моей агентуры.

— Ну ладно, ладно, нашел тоже провинциала. Кто из нас провинциал, это еще вопрос. Во сколько мы с твоей Мариной встречаемся? В семь?

— Память у тебя потрясающая.

— Пошли в контору. Я закончу с отпуском. Пусть видят нас беспечными и веселыми. — Клещ блеснул зубами. — А вечером начнем действовать.

Они ехали по вечернему Брайтону в русский ресторанчик, хорошо Клещу знакомый, но только внешне — о кухне заведения ему узнать еще не довелось. Снова он поймал себя на том, что озирается по сторонам. Это стало уже инстинктивным. Запоминал номера обгонявших машин, всматривался в прохожих. «Плохо дело. Эти придурки могут, если и дальше так пойдет, довести до натуральной мании преследования», — подумал он, но почва для опасений была у него вполне реальная.

Все началось с того, что он снял у себя дома с телефонного аппарата «жучка» незнакомой конструкции. Грубая штука была всунута в телефонную трубку — работал явно не профессионал. В его ведомстве, во всяком случае, такими кустарными приборами не пользовались никогда. Он не стал сообщать о находке в управление: то, что касалось его личной жизни, было строгим табу для сослуживцев. Хотя специфика работы была такова, что личное и, так сказать, общественное зачастую пересекались, однако в этом случае для Клеща было ясно — это только его проблема. Он проверил остальные комнаты — все было чисто.

Потом были следы на крыльце. Это уже просто необъяснимые вещи — каждое утро, выйдя из дома, он обнаруживал на досках перед дверью следы грязных сапог. Хотя грязи на коротенькой бетонной дорожке к входной двери не бывало никогда, да и на асфальте улицы тоже. Откуда бралась эта рыжая глина — он даже вообразить не мог. Словно не в нью-йоркском тихом и комфортабельном районе дело было, а где-нибудь в техасском захолустье, в городке, состоящем из двух перпендикулярных улиц, бара и мотеля.

А самое непонятное — зачем и кому нужно было здесь топтаться ночью? Что заставляло его или их приходить сюда несколько раз? Следов взлома, даже попыток его Клещ не обнаружил. Похоже, они даже не трогали дверную ручку — он однажды, разозлившись достаточно сильно, не поленился и снял отпечатки пальцев с торчащего из двери медного шарика. Кроме его пальчиков, на ней не было ничего. Ну, в перчатках, конечно, могли быть таинственные незнакомцы, но зачем, зачем топтаться под дверью? Именно в том самом месте, откуда ничего не видно и не слышно, что происходит внутри дома, да и само место не очень удачное — у всех прохожих на виду.

В какой-то момент начались звонки. Он брал трубку и слушал тихое мягкое дыхание — единственный ответ на его «алло». Звонили в разное время — и ночью, и утром, днем он дома не бывал, но стоило ему появиться со службы, как телефон начинал пищать. Клещу казалось, что он стал даже отличать звонки незнакомцев. Это, конечно, раздражало, но не было чем-то экстраординарным, и психологическая атака — а он был уверен, что это именно тот случай, — не пошатнула закаленную и готовую к сопротивлению нервную систему Макдональда. Да и приемы были, как по размышлении решил Клещ, избитыми и тысячу раз отработанными кинокомпанией «Кастл Рок», специализирующейся на экранизациях Стивена Кинга. Машины, которые неотрывно сопровождали его днем, внушали гораздо больше опасений. Сначала это был черный «форд» с тонированными стеклами. Потом, видимо осознав, что автомобиль слишком приметен, преследователи сменили его сперва на «тойоту», затем на «фольксваген». Клеща такими штучками было не обмануть. Номера на всех трех машинах были нью-йоркские. Он записал их, конечно. Но какие можно предъявить претензии к водителю, если он всего лишь пару-тройку дней едет с тобой одним и тем же маршрутом?..

— Заснул? — пихнул в плечо напарника Таккер. — Приехали.

Они вошли в заведение. Русскоязычная вывеска обещала экзотику, однако никаких русских медведей или другой атрибутики, так или иначе связанной с Россией, в ресторане «Медведь» не наблюдалось. Обычные стандартные пластиковые столы, официантки в униформе — красные переднички, синие джинсы. Обстановка бедноватая. Этакий потертый «Макдональдс». Клещ уныло пробежал глазами по стенам, украшенным несколькими пейзажами, которые в равной степени могли быть и русскими, и вермонтскими. Он оглядел зал, где было довольно много посетителей, сплошь, как ему показалось, русских. Клещ отличал их сразу, но если бы кто-нибудь задал вопрос — как? — он бы не смог на него ответить. Одеты как американцы, лица такие же загорелые… Черт его знает, в чем была разница… Может быть, во въевшейся в черты постоянной какой-то озабоченности, неулыбчивости, в бегающих глазах, которые если и смотрели на собеседника, то со скрытым вызовом или с потаенной какой-то мольбой.

Таккер кивнул в дальний угол зала, где возле окна расположилась молодая женщина с бокалом пива в одной руке и сигаретой в другой. Напротив нее сидели два потрепанных мужичка подозрительно криминального вида. Впрочем, все небогатые русские выглядят подозрительно. А богатые — вдвойне.

Они подошли и сели — два стула, справа и слева от Марины, были свободны. Клещ мгновенно отметил холодную уверенность, которая исходила от этой женщины, чуть касавшейся его локтем. Ощущение было неожиданно приятным, Клещ сидел не двигаясь и не убирая руку. Двое мужчин напротив имели какой-то смущенный вид. С приходом Клеща и Таккера они словно съежились. А ведь Клещ, стоя у входной двери, видел, как они что-то говорили Марине, развалившись на неудобных пластиковых стульях с видом хозяев.

— Будем платить? — резко обратилась Марина к своим визави по-английски.

— Хер с тобой, — на родном языке ответил один из русских мужичков.

Он полез в карман и вытащил оттуда бумажник. На стол легли пять сотенных купюр.

— Все? — Выложивший деньги смотрел на Марину.

— Как это — все? Еще две сотни за потраченные на вас нервы.

Клещ понял только первые три слова — Марина тоже перешла на русский. Но вновь вынутый бумажник подтвердил, что он хоть и скромно, но знает этот язык.

— Бай-бай, мальчики! — Прикрыв глаза, женщина припала губами к бокалу с пивом. Клещ заметил, что рука ее немного дрожит.

«Мальчики», неловко гремя отодвигаемыми стульями, выбрались из-за стола и, не прощаясь ни с ней, ни с Клещом и Таккером, пошли к выходу. Впрочем, что прощаться, если они и не представлялись.

Ну-ка рассказывай, что ты тут проворачиваешь? — Таккер обнял Марину за плечи. — Кстати, знакомься — мой напарник, мистер Макдональд. Но близкие друзья зовут его Клещ.

— Очень приятно. — Марина поставила бокал на стол и улыбнулась. Клещу стало вдруг радостно, словно он снова играл в бейсбол в школьной команде. Улыбка ее была не американской вежливой маской, а чем-то таким, чего Клещ давно не видел ни в жизни, ни даже в кино. Может быть, в последний раз так улыбалась ему мама — недаром он вспомнил школьные годы…

— Брюс, — сказал Клещ, слегка наклонив голову в знак приветствия.

— Так что же, Марина, все-таки это за персонажи?

— Слушай, Таккер, ну какая тебе разница. — Марина говорила на очень хорошем английском, практически без деревянного русского акцента. — Должны мне были деньги, я и сказала, что больше ждать не буду, приведу своих бандитов. Они вас увидели и раскошелились. Так что спасибо, кстати, за помощь. Хотя какая там помощь…

— Вот так, Клещ, понял? Этой женщине палец в рот не клади! — Таккер улыбался, пытаясь скрыть свою растерянность.

— При чем тут это? Я просто не люблю впустую тратить время. Раз уж мы с тобой договорились встретиться, почему бы сразу двух зайцев не убить? Видишь, как быстро все получилось. А в крайнем случае вы что, с ними бы не разобрались?

— Ну, вообще-то, предупреждать надо о таких вещах… — пробормотал Клещ. — Я не люблю, когда так втемную играют.

— Да ладно вам, мальчики… Что будем пить? Или вы все еще на службе?

— Мы уже свободны. Мы в отпуске. — Таккер упер локти в стол и положил голову на руки. — Нам теперь можно отсыпаться. Кстати, — он встрепенулся, — есть какие-нибудь, новости?

— Что пить будем, я вас спрашиваю?

Таккер махнул рукой официантке в красном передничке с каким-то незатейливым орнаментом — не то русским, не то канадским.

— Водки, три двойных, салат какой-нибудь, икры можно… Ну, в общем, сами разберитесь. Хорошо в этих русских ресторанах, — повернулся он к Клещу, — они тут во всем сами разбираются. Скажешь им — неси чего-нибудь, — тащат целую гору. Ну с Мариной нам не страшно, а так — обмануть могут бедного американца, очень даже просто. Правда, Марина?

— Вас обманывать, значит, себя не уважать. Вы же, американцы, как дети малые. А детей разве можно обманывать?

— Ну ладно, ладно. — Таккер посерьезнел. — Не зарывайся.

Марина фыркнула. Клещ с возрастающим интересом наблюдал за женщиной, являвшей собой, по крайней мере на первый взгляд, образец независимости. Не феминизма — этого Клещ терпеть в женщинах не мог и считал глубоко ущербным, пошлым и глупым, — а именно независимости, самостоятельности, доходящей чуть ли не до грубости.

Поездив по свету, прочитав такое количество книг, которого хватило бы, наверное, на десяток так называемых средних американцев, Клещ, втайне от окружающих и порой даже от самого себя, не был патриотом своей страны. — Это, конечно, страшный грех, которому нет прощения в свободной стране, воздвигающей крепчайшие стены вокруг человека, стены, за которые ему уже до самой смерти не прорваться. В первую очередь это отразилось бы на работе. Вряд ли ему удалось бы остаться на службе, начни он рассуждать вслух о своем отношении к американскому образу жизни, к совершенно животной, по сути своей затертой, как старая мелкая монета, американской мечте — мидлклассовой святыне, к действиям правительства, к преследованиям пацифистов и сотне-другой вопросов, которые порой раздражали его неимоверно.

Американские женщины — вернее, это межполое существо, которое смотрело на него с телеэкрана, с журнальных фотографий, с уличных рекламных плакатов, бегало по утрам мимо его дома в одинаковых спортивных костюмах, подавало в ресторанах любимые им кровавые бифштексы — тоже вызывали иронию. Женщины эти, без конца и бессмысленно улыбающиеся, демонстративно всплескивавшие руками по самому ничтожному поводу так, как будто им сообщили о начале, по меньшей мере, мировой войны, закатывающие глаза в фальшивом или, что еще хуже, натуральном восторге, когда в супермаркете видели на двухдолларовой маечке красный кружок — «скидка 10 %», — не нравились ему. Вернее, не являлись объектом его сексуальных пристрастий. Он видел их насквозь — за противоестественной улыбчивостью скрывались до омерзения меркантильные и мелкие натуры, совершенно необразованные и не интересующиеся ничем, что выходило за круг семейных интересов. Этот узкоспециальный круг являлся для них самоцелью, достигнув которой они превращались в тупых домашних животных, обожающих свое правительство, какие бы чудовищные глупости оно ни совершало, завидующие соседям и мечтающие иметь все, о чем пишется в толстых глянцевых журналах: кофеварки, пижамы, дома, машины, пилочки для ногтей, презервативы, ковры, искусственные газоны — жизни не хватит даже перечислить все это добро, а уж купить…

Правда, надо заметить, что близких знакомых такого рода у Клеща не было никогда. По какому-то странному стечению обстоятельств, все его женщины, начиная еще со школьной скамьи, были так или иначе причастны к преступному миру. Сэнди — последнее его увлечение, сейчас, правда, бросила свои мелкие делишки, но Клещ прекрасно знал, что стоит ей остаться одной, как она тут же вернется к своему старому занятию. Марина очень интересовала его, он подумал даже, что если бы не Таккер, то…

— Слушай, твой напарник на меня так смотрит, я прямо чувствую, как он меня трахает! — со смехом заметила Марина Таккеру. — Ну ладно, мальчики. К делу. О! Вот и водочка поспела! — Она взяла рюмку, принесенную официанткой, посмотрела на свет и поставила на стол. — Дело ваше тухлое, парни. Вы эту Ларису не вычислили?

Таккер отрицательно покачал головой:

— Пойди ее вычисли в Америке. Она нигде не регистрировалась, на работе ничего не знают — она в отпуске, розыск мы не объявляли — так что искать концы надо здесь.

— А тот парень, что был с ней?

— Та же история. А главное — единственная ниточка, этот ублюдок Джонни, провалился словно сквозь землю!

— Ага. — Марина закурила.

Клещ отметил, что пальцы у нее сильные, с коротко остриженными ногтями.

— Значит, официальные каналы вы игнорируете?

— Марина, позвольте я объясню. — Клещ придвинулся к ней поближе. — Если бы мы пользовались нашей официальной сетью, все эти… — он помялся в поисках нужного слова, — подростки, уже сидели бы в моем кабинете и плакали о своей разбитой юности. Но в силу разных причин мы должны действовать как частные лица.

— Хм, как частные… А что, этот ваш Джонни, почему вы думаете, что он что-то знает?

— Я чувствую. А я в таких вещах никогда еще не ошибался.

Марина вскинула брови:

— Да? Какой интересный мужчина! Так говорит — у меня просто мороз по коже… Значит, так. Я кое-что тут попробовала выяснить. Ваш Джонни болтается с «крокодилами». Знаете «крокодилов»?

— Знаем, — ответил Клещ. — По этим парням давно плачет тюряга.

— Ну вот, есть повод, чтобы они в ней погостили. А может, нет. Это ваше дело. Но Джонни ищете не только вы.

Клещ напрягся. Кажется, они вышли на след. Таинственные ночные гости, звонки, «жучок» в телефонном аппарате — сейчас все объясняется.

— Вам известно — кто?

— Если бы я знала — наверное, не стала от вас скрывать… Ищите «крокодилов». Больше я вас ничем не порадую.

Клещ резко поднялся со стула.

— Куда вы? А ужин? — Марина снова подняла рюмку.

— Какие-то ублюдки слушают мой телефон, ходят вокруг моего дома! Я хочу покончить с этим. Я разберусь с черной мразью, выбью из них все, что знают. И из засранца Джонни все выколочу. Достали эти эмигранты! — Он вздрогнул и смущенно взглянул на Марину.

— Ничего страшного, — улыбнулась женщина. — Мне это, как говорится в России, по барабану.

— Таккер, ты едешь со мной?

— Куда ты собрался? — Судя по беспечному виду, Милашка не собирался мгновенно оставить заведение.

— Куда-куда, к Мартину. «Крокодилы» пасутся у него. Мне надоело миндальничать с этой сволочью.

— Клещ, я тебя очень уважаю как старшего товарища, но ты лучше остынь. Они от нас никуда не денутся. Расскажи лучше, кто у тебя под окнами ходит? — Таккер посерьезнел. — Давай, напарник, колись.

Билл Бергман чувствовал сегодня вечером небывалый подъем сил. Лет пятнадцать назад он назвал бы это творческой энергией, сейчас же понимал, что на самом деле это всего лишь своевременная и правильная опохмелка, которая не успела еще перейти в банальное опьянение. Вот этот период — между опохмелкой и полной потерей ориентации — был самым желанным и продуктивным. Распухшие пальцы в мелких порезах и трещинках слушались так, словно действительно Бергман находился в 1965 году, когда играл еще со своей группой и имел очень большие планы на будущее в музыкальном бизнесе. Сейчас ему редко удавалось сыграть свои старые песни с тем же блеском, что прежде, но вот в таком отличном состоянии, как теперь, это было вполне возможно, и Билл, начав вечер с Боба Дилана, готовился позже перейти к своим древним мелодиям, некоторые из которых он считал настоящими потенциальными хитами. Если не напьется к тому времени, конечно. Он внимательно следил за публикой — судя по ее реакции, хотя и сидели у Мартина сплошь ублюдки, его шоу сегодня действительно удавалось. Черные, желтые, белые и красные бандиты притопывали, прихлопывали, гнусаво вторили Бергману и громко кричали после особенно удачных гитарных соло. Проработав в этом местечке уже несколько лет, Бергман, будучи еще не смертельно пьяным, всегда внимательно следил за реакцией публики. Невнимание к ней могло стоить нескольких зубов, ребер, а то и жизни. Поэтому он и заметил первым вошедшего в бар старика Мартина посетителя, не являющегося завсегдатаем.

Бергман сразу узнал его — это был тот самый русский человек-гора, который пришел со своим приятелем в тот день и одновременно с ментом, притащившим сюда неизвестно зачем бедолагу Джонни. Потом этот мент сцепился с Линзой, а после этого мент, Джонни, человек-гора и его хиляк-дружок исчезли. Вид этого огромного русского и тогда не внушал Бергману теплых чувств, а теперь — и подавно. То, что он русский, Бергману было ясно с первого взгляда, хотя этот дикого вида человек не произнес ни слова. Билл даже не спрашивал себя, почему он так уверен в принадлежности гиганта сибирским просторам, в нем просто говорил опыт многолетнего общения с разного рода, как он говорил, негосударственными людьми. Излюбленное прессой определение «русский медведь» не подходило к вошедшему, это действительно был человек-гора. Монолит, от которого, как подумалось Биллу, пули должны просто отскакивать.

И благодаря тому самому своему опыту Билл сразу почувствовал опасность. Он продолжал играть, но весь собрался, пододвинул ноги под высоким табуретом так, чтобы максимально быстро и безболезненно упасть на пол, если начнется стрельба или еще что-нибудь веселенькое. Иногда здесь шли в дело гранаты.

Бергман понимал, что видимое равнодушие сидящих вокруг стойки и за несколькими столиками посетителей к вошедшему — это не более чем маскировка. Такую фигуру не могли не приметить, особенно люди той профессии и того склада характера, что сиживали у старика Мартина по вечерам. Тем более что вошедший задержался на несколько секунд в дверях, оглядывая зал.

Линза сидел на своем обычном месте, спиной ко входу, у стойки. Как и все прочие, с приходом нового лица он не прервал тихой беседы с Патроном — маленького роста старым педиком, промышлявшим подделкой документов и для души, что называется, поставкой мальчиков более или менее состоятельным любителям. Русский, удовлетворившись быстрым осмотром помещения, вразвалочку, неуклюже направился вдоль стойки к единственному пустующему столику в дальнем углу. Он шел ни на кого не глядя, но Бергман понимал, что его маленькие глазки, чуть прищуренные в какой-то странной жутковатой улыбочке, следят за каждым движением вокруг. Ему даже показалось, что эти глазки должны видеть и то, что происходит у него за спиной. Руки его свободно болтались вдоль квадратного тела, ноги чуть шаркали по полу. Если бы Бергман не был столь искушенным в защите собственной шкуры партизаном — он считал себя именно партизаном на вражеской территории, во всем этом диком городе, — то мог бы посчитать русского за безобидного растяпу, случайно зашедшего не в тот ресторан.

Но в данном случае все шло именно так, как Билл и предположил с самого момента появления этого парня. Проходя мимо Линзы, русский вдруг махнул рукой, лениво, но настолько быстро, что Бергман даже не заметил, как толстая длань вернулась на место, описав в воздухе полный круг. Если бы не Линза, с деревянным стуком вонзившийся лбом в стойку бара от удара по затылку.

Похмелье брало свое. Эйфория, которую испытывал еще мгновение назад Бергман, кажущиеся легкость и упругость тела исчезли при первом же его движении. Билл неловко плюхнулся на пол. Грохнув гитарой и свалив за собой табурет, ударился подбородком о лоснящиеся доски и замер, поняв, что сделал что-то не то. Истрепанные алкоголем нервы подвели его, вернее, не его даже, а, как ни странно, Линзу. Бергман опередил события, но его падение было неким сигналом, уже утвердившимся в неспокойном баре Мартина. Если Бергман падает, значит, началась стрельба. Молодой, лет семнадцати, черный парнишка, удолбанный так, что это бросалось в глаза самому неискушенному наблюдателю, сидевший возле самого входа и что-то гнусаво и нудно объясняющий заплетающимся языком своей девице, вздрогнул от шума, произведенного Бергманом. Метнув мутный взгляд на Линзу, лежавшего головой на стойке, он неожиданно для всех выхватил из-под рубахи револьвер и выстрелил, целясь в продолжающего движение русского. Но то ли кайф слишком сильно гулял в крови юного героя, то ли русский правильно и профессионально рассчитал траекторию своего движения — пуля, летевшая точно в него, запоздала на долю секунды, за которую тело гиганта сместилось чуть вперед и открыло спину поверженного завсегдатая. В нее и вошел кусочек свинца, прошив тело насквозь чуть ниже правой лопатки и увязнув в полированном дереве стойки. Линзу чуть бросило вперед, тело его дернулось и, замерев уже совершенно, плавно сползло на пол.

— Сидеть, суки! — Страшный низкий крик точно ударил по головам тех, кто начал было привставать со стульев. Никто не понял смысла обращения русского, поскольку он кричал на своем диком наречии, но угроза была явной, да еще подкрепленная пистолетом, неожиданно оказавшимся в его руке. Он медленно поводил стволом по залу, словно выбирая первую жертву. Молодой хулиган, уложивший Линзу, так и не понял, что он натворил, и, сконцентрировавшись на противнике, живом и невредимом, двинул было в его направлении руку с револьвером, но тут же получил пулю в плечо, став той самой первой жертвой неприятного гостя.

— Я сказал, бляди, не двигаться!

Русский стоял в самом конце зала, спиной почти облокотившись на дверь, ведущую в кухню и ко второму, черному, ходу из ресторана.

— Веар из Джонни? — гортанно выдавил он, обращаясь к ближайшему от него черному, сидевшему за столом, уставленным пустыми пивными бутылками. Не получив ответа, гигант не стал переспрашивать, а несильно с виду ударил рукояткой пистолета по бритому затылку посеревшего не то от страха, не то от ненависти любителя пива. — Веар из Джонни? — снова, словно заведенный, повторил русский и двинулся к следующему столику.

— О’кей, парень, о’кей! — Высокий чернокожий парень в красной футболке с изображением крокодила и надписью «Фак офф» встал посреди зала, протянув вперед руки, показывая, что в них ничего нет. — О’кей, — в третий раз повторил он. — Твоя взяла. Если тебе нужен этот факаный пидор, не знаю зачем, то он здесь, на кухне.

Русский морщил лоб, с трудом продираясь через жеваную речь черного хулигана.

— Китчен? Ком он! — Согнутым пальцем он поманил к себе стоявшего с протянутыми вперед руками парня. — Ком виз ми. Гив ми э ган, — приказал он, когда Зуб, как звали в его окружении черного парня, оказался рядом с ним.

Зуб вытащил из-за спины такой же револьвер, как и у раненого наркомана, — широкая футболка навыпуск скрывала оружие, засунутое за пояс.

— Плиз, мистер. — Зуб улыбнулся, подражая деревянному акценту русского. Тот исподлобья взглянул на него без всякого выражения.

— Олл зе пипл маст ту кип сайленс!

— Все сидите спокойно, — перевел на более понятный язык Зуб, обращаясь к застывшей публике, замершей за столиками. — Я сам разберусь с этим засранцем.

На последних его словах русский слегка улыбнулся. Видимо, понимал он английскую речь лучше, чем выговаривал. Сунув поданный ему револьвер в карман пиджака, он легонько ткнул стволом пистолета Зубу в живот.

— Пошли. — Последнее слово было сказано по-русски, но Зуб прекрасно его понял и толкнул дверь в кухню.

Джонни дремал на узкой кушетке в комнатке, заставленной картонными коробками с виски, пивом, с пустыми ящиками вперемежку с разным мусором и хламом. В углу отдельной кучей лежали предметы, приносимые местными алкашами Мартину в качестве погашения задолженности за выпивку или продолжения кредита, — пара старых телевизоров, годных только для свалки, велосипед, несколько бейсбольных бит, мягкий холмик из разных предметов одежды — от джинсов до купальников, лазерные диски, книги, полиэтиленовые мешки с какой-то рухлядью.

— Подъем! — зарычал Игнатьев, подойдя вплотную к лежащему.

Джонни открыл глаза, пытаясь понять, что с ним происходит. Игнатьев, чуть нагнувшись, схватил его за ворот рубахи — почти новой, из крепкой хлопчатобумажной ткани, вероятно, из этих самых ломбардных запасов Мартина. Рубаха была хороша — даже не затрещала, когда Игнатьев потащил Джонни наверх и, чуть подержав почти на весу, швырнул его об стену.

— Ты что, больной? — вырвалось у Джонни, но он тут же понял, кто его разбудил. Этот русский громила, видать, слишком серьезная фигура, если даже Зуб — Зуба-то он хорошо знал как полного беспредельщика, для которого расписать человека бритвой или ножичком вообще ничего не стоило, — даже он сейчас стоял в сторонке со скучным видом.

— Я тебе покажу, блядь, кто из нас больной. — Игнатьев небрежно зацепил своей ручищей тахту и перевернул ее на копошащегося в углу Джонни.

— У-уй, — запищал придавленный подследственный, как про себя по привычке называл его Игнатьев. Его тонкий вопль оборвался после того, как Игнатьев наступил ногой на кушетку и перенес на нее всю тяжесть своего тела.

— Эй! — Он снял ногу. — Вылезай, гаденыш, у меня времени нет тут с тобой торчать.

Джонни выбрался на свет Божий, потирая спину и с трудом распрямляя ноги; он оставался сидеть на полу, боясь встать лицом к лицу с Игнатьевым.

— Быстро все рассказывай, сука! — Барон упер ствол пистолета в сморщенный от боли лоб наркомана. — Быстро, гад! Башку разнесу! Твой дружок подтвердит, что я не шучу.

Джонни невольно взглянул в сторону Зуба, тот печально усмехнулся и кивнул:

— Давай, Джонни, колись, а то этот псих здесь все разнесет. Я не знаю, что ты там с ним не поделил, но это меня не касается. Разбирайтесь и валите отсюда. Wild Russians! — с каким-то странным превосходством в голосе закончил свою тираду Зуб, внезапно приняв вид оскорбленного достоинства.

— Ты попизди тут еще, черножопый, — беззлобно буркнул Антон. — Ну?

Нервы Джонни, так же как и у Бергмана, были в полнейшем, как говорится, раздрае. Причина была, в принципе, одна и та же — отходняк. Только у Джонни отходняк был от более серьезных препаратов, нежели алкоголь… Из глаз его вдруг хлынули слезы, его затрясло, и изо рта вместо слов стало вырываться какое-то сдавленное мычание.

— Ты мне это брось! — Барон легонько ткнул его стволом пистолета в лоб. — Быстро все говори. Считаю до трех. Не скажешь, хуй с тобой. Пристрелю, а сам все равно разберусь. Раз.

— Это не я, не я, это все Линза… Это он…

— Что — Линза? Что он сделал?

— Это он убил.

Джонни словно прорвало. Он был кем угодно — обманщиком, аферистом, вором, но не убийцей. Сейчас он начал буквально вываливать на Антона и ничего не понимавшего Зуба все те грязные комья мыслей, которые мучили его последнее время. Он чисто физически чувствовал тяжесть, мысли о том диком дне были как будто и вправду материальными, мешали нормально лечь, сесть, встать, перекатывались внутри бильярдными шарами, и как ни пытался он выбросить и не из головы даже, а из всего тела, где они бродили, — ничего не получалось. Теперь же нужный клапан открылся, и Джонни стал выплевывать то, что его мучило и спутывало сон с явью, почти уже сведя его с ума.

— Линза. Это он предложил. Я ему сказал только, что у Кеши есть кайф, что он зажрался, старых друзей забыл. Линза был на отходняке, злой, как черт. А кайф у него был, он двинулся, меня подогрел чуток, мы и пошли. А там… — Джонни начал тихонько подвывать между словами. — Там он озверел, а Кеша вдруг стал кричать, что деньги он отдал, что он заплатит потом, а я не понял, что за деньги, и спросил — когда потом, на пушку взять решил, и Линза смекнул, что он нас за других принимает. Давай его раскалывать, жену его… ну, трахнул, в общем…

— Так прямо и трахнул? А Кеша что же — стоял и смотрел?

— Ну, не стоял… Лежал… Смотрел… Потом его…

— Трахнул?

— Ну, бил там… то, се…

— А ты, малыш, ни при чем, значит? — по-отечески обняв Джонни, ласково спросил Игнатьев.

— Ну, я тоже… Да не в этом дело. У Кеши какие-то крутые бабки были, он сказал, что парень приехал из России, все забрал и уехал. А уехал он в Манхэттен, ни в какую не в Россию, я его видел прошлым вечером. Ну, я Линзе сказал, что деньги в городе, он снова давай Кешу, это… В общем, потом я отрубился, он меня и выволок на улицу. Я и не знал, что Линза Кешу грохнул.

Игнатьев сгреб ладонью лицо Джонни, скользкое от слез, и сжал пальцы в кулак.

— Ну, сука, таких в Москве в камерах свои же глушили. Мразь. Падаль. Кому еще ты об этом рассказывал?

— Никому. Пусти. — Джонни был совершенно обессилен рассказом, он сидел словно парализованный, даже не пытаясь освободиться.

— Никому… Тебе поверишь… — Игнатьев разжал пальцы и вытер их о штанину. — Если ты, урод, еще жив, то только благодаря тому, что я очень люблю животных.

Заметив на лице Джонни хитрую улыбку — тот быстро сообразил, что убивать его не собираются, — вдруг сильно ударил Джонни кулаком в лоб. Затылок парня звонко стукнулся о бетонный пол.

— Сотрясение мозга средней тяжести, — прокомментировал Игнатьев и переключил внимание на Зуба, наблюдавшего за всей этой сценой.

— Ху а ю? Крокодайл?

Зуб молча смотрел на Игнатьева.

— Ай лайк стронг мэн, — оценив спокойствие чернокожего парня, продолжил Барон. — Как тебя зовут?

Зуба коробило от русского произношения, но он, впрочем, понимал ломаные фразы, грешащие выпадением артиклей и неожиданными изменениями времен. Но этот дикий человек был ему чем-то неожиданно симпатичен. Мелькнула даже мысль, что, будь он черным, отличный вышел бы из этого громилы член банды. Настоящий «крокодил»!

— Зуб.

— Зуб? Ну да… похож. Ладно, Зуб. Бывай. — Игнатьев нагнулся и, легко сграбастав Джонни, закинул его себе на плечо. — Да, чуть не забыл. — Он достал из кармана Зубов револьвер, вытряхнул из барабана патроны и бросил хозяину: — Пользуйся. Ты парень умный. Зря палить не станешь. Не то что дружок твой, — кивнул он в направлении зала.

— А! Вот, кстати, маленький сюрприз. Брюс, я тебе приготовил от себя, к отпуску наверное, подарочек.

В зал вошел огромный неуклюжий человек. Клещ мгновенно узнал его — это был тот самый тип, который следил за ним, когда он вез Джонни, демонстрируя его знакомство с полицией. Тогда он пытался вызвать бандитов на контакт. Похоже, что вызвал. Но Таккер-то каким боком тут?..

— Знакомьтесь. — Таккер привстал, указывая подошедшему гиганту на свободный стул. — Это — Марина. Брюс Макдональд.

Клещ, приподнявшись, протянул руку. Гигант пожал ее неожиданно вяло.

— Это, — продолжал Таккер, — господин Барон. По крайней мере он настаивает, чтобы его называли именно так.

— Мы с вами знакомы, — заговорил Барон, обращаясь к Клещу. — Помните, когда вы зашли к старику Мартину с Джонни. Вы на меня так внимательно смотрели…

— Помню, помню. — Клещу, правда, казалось, что он вообще в тот день не смотрел в сторону преследователей. Видеть-то он их видел, не заметить было невозможно.

— Ну, не смущайтесь. Я же в прошлом — следователь. Сразу вижу.

Произношение его оставляло желать лучшего, но Клещ привык к общению с эмигрантами, большей частью русскими, и мог домысливать непонятные неискушенному американцу фразы.

— Сразу вижу профессионала. Это-то нас и выдало с говном.

Клещ чуть поморщился от неожиданной грубости, не вязавшейся с общим тоном разговора. Заметив неловкую паузу, Марина вмешалась:

— Он хотел сказать — с потрохами, правильно я понимаю, господин Барон?

— Да. А что, что-нибудь не так?

— Ничего, ничего, продолжайте. — Клещ улыбнулся. — Значит, мы с вами в некоторой степени, коллеги? А чем вы здесь занимаетесь?

— Ну какое это имеет значение? Вы же должны понимать…

— Брюс, мы с Бароном решили, что временно наши интересы совпадают. Он обещал помочь нам найти Джонни…

— Так. А ты что ему обещал?

— Я ничего не обещал. Но дальше мы должны держать друг друга в курсе относительно этой девчонки с Кристофер, вот что его интересует. И потом — кто же все-таки убил этого бедолагу Грицаенко.

— Кто его убил, это уже не важно, — вмешался Барон. — Убийца сидит у меня в машине. Я, в общем, так и предполагал, что убийство это чисто случайное. Здесь дело в другом. Дело в этой девчонке, — вот кого нам… — Клещ удивленно глянул на него при слове «нам», но Барон, хоть и заметил этот взгляд, невозмутимо продолжал: — Здесь замешаны большие деньга, да вы, наверное, и без меня это знаете. Начальство ваше, может, и не в курсе, но вы-то должны…

— Откуда такая информация? Я про наше начальство спрашиваю? — Клещ в течение монолога Барона мрачнел. Уж слишком много на себя берет этот бандит. С другой стороны, судя по всему, он в курсе дела, почему бы не использовать его на первых порах. Но слишком уж много он знает! Но Милашка Таккер-то каков — обошел его, Клеща, на полкорпуса. Но партия еще не окончена, еще посмотрим, кто из них круче.

— Так кто там у тебя в машине? Что же ты его оставил? Пошли за ним!

— Он, во-первых, без сознания, во-вторых, я его наручниками приковал. Не убежит. Не того полета птица. Сволочь, конечно, но при этом — сопляк совсем. Ладно, пошли к машине. Что потом-то, нам надо о многом поговорить, как бы контракт заключить. А то у вас еще возникнет вдруг идея меня арестовать или еще что… Так ведь я законов не нарушал. Я чист. Уж это-то я как бывший следователь очень отчетливо секу.

— Ко мне поедем, — сказал Клещ. — Там все и решим.

Они встали. Клещ усмехнулся про себя: хорошая компания, — двое русских, в чистом виде криминалов, и два сыщика на отдыхе. Таккер бросил на стол пятидесятидолларовую купюру, взял Марину под руку и первым направился к дверям.

— Что вы усмехаетесь? — поинтересовался Барон, заметив на лице Клеща улыбку. Русский, одно слово! О вежливости представления очень своеобразные.

— Да так. — Брюс взглянул на нового знакомого, набивающегося в коллеги. — Интересная бригада у нас образовывается, вам не кажется?

— В моей жизни бывало и похуже, — серьезно ответил Барон. — Это еще что… Работать можно.

«Его еще никто работать и не приглашал. Еще спасибо должен сказать, что мы его на месте не арестовали. Ну и фрукт!» — Клещ вежливо пропустил Барона вперед на выходе из ресторана.

— Прошу!

— Вот моя машина. — Барон махнул рукой на роскошную машину. Ну да, никак ни меньше — «олдсмобиль».

— Пойдемте посмотрим на нашего Джонни? — спросил Таккер. — Или до дома потерпим?

— Пошли, пошли, проведаем парня. А то больно уж он непредсказуемый. Все время куда-то исчезает. Мороки с ним не оберешься.

Клещ продолжал чувствовать себя не в своей тарелке. Ему не нравилось, что он так внезапно упустил инициативу. Помянул еще раз про себя недобрым словом Гринблада со всей его бумажной волокитой, отнявшей у него время и первенство в расследовании, которое он считал для себя делом чести и, кроме этого, еще и очень перспективным в смысле будущего своего благополучия.

Вчетвером они подошли к «олдсмобилю». Машина сверкала, словно на помосте в автосалоне, а не на пыльной брайтонской мостовой.

— Недавно совсем взял, — сказал Барон, перехватив оценивающий взгляд Клеща. — Деньги один черный не отдавал, тачку пришлось забрать.

— Ну-ну. — Клещ покачал понимающе головой. Ну, конечно, читал он в русских газетах о том, какой это у них нынче прибыльный бизнес — деньги в долг давать… Все кредиторы, наверное, на таких машинах ездят. Да нет, не на таких, вспомнил он, «мерсы» шестисотые у них больше популярны.

На заднем сиденье автомобиля виднелась темная фигура.

— Вот он, мальчишка, некуда ему отсюда деваться. Сидит как миленький! — Барон резко оборвал фразу, и лицо его словно окаменело. — Ну-ка, ну-ка, что такое? — Он рванул дверцу машины и замер, склонившись и заглядывая в салон.

— Что случилось? — спросил Клещ, хотя уже все понял, где-то в глубине души уже все знал, но не хотел даже себе признаться, что это могло случиться. Он ждал, что Барон сейчас развеет его подозрения. — Что там? — повторил он.

— Дерьмо. Вот дерьмо! Смотрите. — Барон выпрямился, сделал шаг в сторону, освобождая открытую дверцу, и сплюнул на мостовую. — …Твою мать! — тихо пробормотал он, оглядываясь по сторонам.

Клещ нагнулся и заглянул в салон «олдсмобиля». В свете неоновой вывески ресторана было видно бледное лицо Джонни. Он вальяжно развалился на заднем сиденье, широко расставив ноги и раскинув руки, одна из которых была пристегнута наручниками к ручке двери. Один глаз Джонни был широко открыт, на месте же второго зияла большая круглая дыра. Половина лица Джонни масляно блестела — кровь, обильно вытекшая из раны, казалась в мертвом электрическом свете черной. В том, что он мертв, не возникало никаких сомнений.

Клещ, выпрямившись, взглянул на Барона.

— Эй, парни, что там такое? — Таккер смотрел на них слегка испуганно.

— Сам посмотри.

— Что, прихлопнули вашего главного свидетеля? — Марина полезла в сумочку и выудила оттуда сигарету.

— Да перестань ты курить! — Таккер махнул рукой. — Что за манера, чуть что — за сигареты… Да, прихлопнули. А ты чему радуешься? — Марина действительно улыбалась.

— Я не радуюсь. Это вы меня веселите. Недооцениваете противника, мальчики. Почерк-то знакомый.

— Чей? — Клещ подошел к ней вплотную. — Чей почерк?!

— Наш почерк, мистер Клещ, русский. И пожалуйста, не орите на меня. Так мы к вам поедем когда-нибудь, или вы от вида крови в истерику впадаете, полицейские, защитники отечества?

— Ну и мудак я, ну и мудак! — воскликнул Барон, залезая к себе в машину. — Брюс, я поеду за вами.

— Хорошо. — Клещ пошел к своей машине. — Таккер, едем. Теперь-то уж точно есть что обсудить.

— А жмурик? — поинтересовался Таккер.

— Жмурик пока с нами поездит. Мне кажется, что у нас сейчас могут быть проблемы. Поехали быстро!

Три автомобиля выехали со стоянки и небольшой кавалькадой двинулись по ночному Брайтону. Клещ ехал первым. Ощущение, что за ним наблюдают, окрепло настолько, что перестало его волновать. Это была данность, с которой нужно было пока примириться. До поры.