Глава четырнадцатая
Ленька Синицын намазал ложкой расстегайчик с визигой толстым слоем зернистой, откусил от пирожка здоровенный кусок и принялся хлебать знаменитую тройную уху с осетровыми по-казацки.
Когда-то давно, еще до создания исторического материализма, для ее приготовления брали вначале мелкий частик, ну там карпа, тарань, и, естественно, после варки из котла вылавливали, затем в бульон кидали бершей и судаков, а уж напоследок в ароматнейшее варево запускали потрошеных, но еще живых стерлядей, и говорят, это было удивительно вкусно.
Нынче, конечно, все испоганилось, но тем не менее ресторацию «У Ерша Ершовича» аспирант Титов уважал и, чтобы не полностью отрываться от трудового народа, любил обедать в ней по четвергам. Третьим за столом присутствовал вор-законник Штоф, одетый в строгий серый костюм; он не спеша ел раковый суп, приготовленный по-польски — с большим количеством пива с луком, и уже заранее облизывался при мысли о заказанных на второе жареных миногах в кисло-сладком соусе. Рулило и пристяжные бандиты-мокрушники из лайбы сопровождения размещались через проход напротив, молча жрали филе трески и в сторону Титова старались не смотреть, потому как опасались.
И наверное, правильно делали. Тут вон третьего дня объявился один бесстрашный — из бывших ментов, крутой, как вареное яйцо, а на сходняке «устроил зной» — мол, хватит, братва, под Шаманом ходить, он нам не указ, — теперь вот хоронят в закрытом гробу то, что от него осталось, и куда аспирант башку его подевал, до сих пор не знает никто.
Сам Титов степенно поедал фаршированного по-еврейски карпа, приготовленного, как он любил, с обилием моркови и орехов и чтобы непременно можно было жевать прямо вместе с костями.
Между тем наголодавшийся в свое время в родной заводской столовке Ленька Синицын уху тройную прикончил и, утерев мурло рукавом отличного английского костюма в чуть заметную серую полосу, не жалея локтей, принялся терзать вилкой паровую на шампанском осетрину. Аспирант посмотрел на ученика и доброжелательно улыбнулся: вот уже месяц как они вдвоем охотятся в городских каменных джунглях и ни разу не возвращались без добычи, а последние три дня Ленька промышлял в одиночку, и Рото-абимо одобрил: «Он будет великим охотником».
Наконец карп был съеден, и подскочивший моментально незнакомый, видно новый, халдей принялся убирать посуду, умудрившись при этом посмотреть Титову прямо в глаза. Сейчас же непонятная сила заставила его повернуть голову, и в зрачки аспиранта уперся ощутимо-плотный немигающий женский взгляд, который вынудил его подняться и двинуться к выходу. Там он заметил еще одни устремленные на него глаза, безвольно вышел на улицу, и, когда уселся на сиденье стоявшей неподалеку черной «Волги», мозг Титова окутался чем-то непроницаемо-черным и сознание его покинуло.
Когда он пришел в себя, то, ощутив влажные каменные стены камеры-одиночки, сразу же понял, что попал в лапы святой инквизиции, и его охватила дрожь. В надвинувшейся со всех сторон темноте воображение аспиранта начало рисовать страшные, полные ужаса и страданий картины самого ближайшего будущего, от безысходности и неизвестности он почувствовал, что начинает сходить с ума, и даже обрадовался, когда заскрипели засовы и дверь отворилась. При свете факелов вошедшие в капюшонах заставили его раздеться и, сбрив все волосы на теле, долго искали на нем следы дьявола, после чего молча вышли вон, снова ввергнув его в бездну отчаяния и мрака.
Когда он уже потерял счет времени, опять заскрежетал замок, и крепкие мужские руки в полнейшем молчании, закрыв ему глаза накинутой тканью, потащили его куда-то по лестнице вниз, а по дороге Титов непрестанно слышал справа и слева громкие, ужасающие вопли, и сердце его переворачивалось — неужели человек способен кричать так.
Скоро движение прекратилось, и пока он боролся с подступившей к горлу от запаха крови и экскрементов тошнотой, его усадили на что-то обжигающе-холодное, а когда начали прикручивать руки проволокой к подлокотникам, аспирант понял, что размещается в железном кресле, в сиденье которого имелось отверстие. Наконец повязку с лица резко сорвали, и сейчас же, вскрикнув от яркого света, Титов глаза зажмурил, однако постепенно способность видеть вернулась к нему, и стало ясно, что находится он в мрачном каменном каземате. Впереди на возвышении находились места святого трибунала, сбоку сидел нотариус, а когда аспирант глянул в противоположную сторону, то сердце его опустилось в желудок: там присутствовало в изобилии все то, что изобрел человек для адских страданий ближних своих.
— Как следует посмотри, — раздался внезапно под низкими сводами громкий голос, — вот это дыба. — Говоривший, человек невысокого роста, лицо которого терялось под капюшоном, дотронулся рукой до бурых веревок. — Есть два способа ее применения. Это — страппадо и скуозейшн. В первом случае тебя подвесят за веревки, привязанные к запястьям, а к ногам прикрепят груз, — инквизитор указал на валявшиеся неподалеку куски железа, — представляешь, как ты сразу подрастешь. — Он неожиданно рассмеялся, и это было очень страшно. Внезапно смех прервав, он приблизился к аспиранту и продолжил: — Ну а если ты закоснел в грехе, то тогда испробуешь скуозейшн — подбрасывание. Веревку вначале отпустят, а потом резко натянут опять, прежде чем ноги твои коснутся пола, и все суставы выйдут из сочленений, а продолжаться так будет раз за разом, пока тело твое не превратится в выжатую тряпку. Ну а если это не поможет и ты погряз в грехе окончательно, то есть еще способ, — инквизитор внезапно перешел на шепот, — под стулом, на котором ты сидишь, будет разведен медленный огонь, и ты будешь жариться долго. Потом тебя вытащат и протрут специальным бальзамом, чтобы наутро посадить в бочку с кипящей известью, а когда тебя, полуживого от муки, оттуда вынут, то скоблить будут проволочными щетками. — На секунду он умолк и, посмотрев куда-то в угол, спросил: — Видишь вот это, — и, не дожидаясь ответа, пояснил: — это мясорубка для костей ног. Знаешь, как кричат попавшие в нее?
От ужаса аспирант перестал даже понимать происходящее, его трясло мелкой дрожью, на теле выступил холодный пот, и он обмочился, а рассказчик, видимо чувствуя прилив вдохновения, обзор продолжил:
— Если ты признаешься в грехе и покаешься перед Господом нашим, то примешь быструю, легкую смерть через повешенье, а закосневшие еретики будут сожжены заживо на свежесрубленных дровах. Представляешь, каково задыхаться в дыму? А для особо упрямых есть еще более жуткая казнь — качалка. Тебя будут окунать в пламя и тут же вытаскивать, и так с рассвета до заката, пока твоя печень не закипит и не лопнет. Итак, готов ли ты признаться в ереси?
Не дожидаясь ответа и даже не глянув на уже потерявшего все человеческое аспиранта, инквизитор громко приказал палачу:
— Для начала поискать следует амулет, который делает его невосприимчивым к боли. Надо посмотреть под ногтями, ну а в первую очередь, конечно, в мошонке.
Палач кивнул понимающе и забренчал чем-то металлическим на столе, а наблюдавший с животным ужасом за происходящим Титов узрел в его руке остро отточенный ланцет и сразу же зашелся в долгом протяжном крике, пока внезапно не увидел яркий свет галогенных ламп.
Низкие каменные своды со средневековыми изуверами куда-то исчезли, и аспирант ощутил себя полулежащим в удобном кожаном кресле с подголовником, которое стояло в центре просторного, выкрашенного в нежно-зеленоватый цвет сплошь застекленного бокса. Жутко болела голова, желудок пульсировал около горла, и казалось, что не было сил даже на то, чтобы пошевелить рукой или ногой.
— Ну-с, как, молодой человек, спалось? — Совершенно мерзкий по тембру голос заставил Титова повернуть лицо направо, и стал виден его обладатель — небритый, заплесневевший чувак с паузой, прикинутый во все белое, который издевательски ощерил прокуренные желтые зубы и тут же поинтересовался: — Снилось что-нибудь приятное?
— Ах ты сука. — Аспирант попытался подняться, но сразу в его глаза уперся тяжелый взгляд сидевшей неподалеку худенькой чернявой шмакодявки, и он бессильно откинулся на спинку кресла, а лысый собеседник хмыкнул и веселым голосом представился:
— Меня зовут Григорий Павлович, я профессор и членкор, кроме того, имею звание полковника, а с вами, Титов, беседую в служебном порядке и более одного раза повторять не стану.
Он на секунду замолчал и, неожиданно обезоруживающе улыбнувшись, поведал:
— Вам известно, наверное, Юрий Федорович, что мысли, чувства и ощущения человека материальны? Ничто в природе не пропадает, все откладывается в определенные информационные поля, которые окружают землю, и одним из подобных слоев является тот, что связан с убийствами, насилием, болью. Так вот, — голос его внезапно стал жестким и очень похожим на давешний, инквизиторский, — вас, Титов, приговорили к расстрелу, то есть формально вы мертвы, и если не захочется вам работать с нами или вести себя будете нехорошо, то сознание ваше будет напрямую снова соединено с этим потоком зла, только теперь уже до тех пор, пока вы не погибнете. Наверное, это и есть муки грешника в аду?
Внезапно громко рассмеявшись, он вдруг подмигнул. Решив про себя: «Да ты, папа, точно с тараканом», аспирант глянул на него мрачно и подтвердил:
— Да, впечатляет.