Андрею был нужен совет. Совет человека, которому можно доверять и который мог бы взглянуть на ситуацию иначе, чем он сам. Таким человеком мог бы стать отец Егорий, но иеромонах, как догадывался Ласковин, сам запутался в ситуации.

Зло не было для Потмакова абстрактным понятием, как, например, для Ласковина. Игорь Саввич воспринимал дьявола как реальную силу, такую же реальную, как, например, мороз. Или болезнь.

А вот схема борьбы, которая была ему навязана отцом Серафимом, была отцу Егорию глубоко чужда. Священник командует: «Ату его!» – и верные христианству уничтожают отступника… Это, может, подходило для католических пастырей, но для истинно верующего православного священника – просто нож в сердце.

Было от чего растеряться отцу Егорию. Поэтому и молил он Господа денно и нощно: вразуми!

А вот Андрею такая ситуация казалась вполне нормальной. Зло для него воплощалось в конкретных субъектах. И этих, конкретных, он готов был давить, не щадя сил. Не убивать – этот порог ему переступить было трудно, хотя в «снах» своих он убивал не раз. Кстати, может, поэтому Андрею было так трудно лишить человека жизни в своем обычном состоянии? Не убить, но сделать так, чтобы мерзавец уже не мог издеваться над слабейшим. Настоящий воин презирает боль. Настоящий воин будет драться со сломанной рукой, с разорванной селезенкой. Но настоящий воин не станет вымогать деньги у женщины. Или пытать заложника ради паршивой тысячи баксов. Сделай мерзавца полуинвалидом – и он превратится в пустое место. Так полагал Ласковин, понимая, впрочем, что всю шваль не передавишь.

Потому он готов был бить в центр, в источник. Пусть ему скажут: вот враг! И он сделает.

Отец Егорий доказал, что он может направлять руку Андрея. Но он больше не хотел ее направлять! Черт побери! Это было нечестно! Это было неправильно! Отец Егорий сказал: «Убей тварь!» И Ласковин убил. Тварь, вампира, убил. И другую тварь он тоже убьет! Если Потмаков скажет: убей!

Но Игорь Саввич сказал только: «Да, это он». И все. Прошел целый день, а они даже ни разу не поговорили. Иеромонах попросту не хотел говорить о Пашерове. Почему? Слабость? В это не верилось. Андрей не знал никого, кто был бы так же силен духом, как отец Егорий.

Вспомнилось Ласковину: «и дан тебе пес!» Неужели «двойник» все-таки прав? Или это то, что сам отец Егорий называет «искушением»?

Вот поэтому Андрею и нужен был совет. И он знал, кто может ему помочь.

Электронный замок открылся с негромким жужжанием. Ласковин сам поставил его три года назад, и то, что замок по сей день безукоризненно работал, было приятно.

Свет в раздевалке горел. Горел и в зале, но в четверть силы. Включена была лишь одна группа ламп.

Ласковин достал из сумки кимоно, боксёрки, переоделся и тщательно, по всем правилам, завязал пояс.

Войдя в зал, он поклонился трижды: отцу-основателю, наставнику и самому залу.

Зимородинский сидел на полу, спиной к зеркалам. Ноги его были скрещены, а ладони соединены перед грудью. Сэнсэй медитировал. Ласковин знал: Слава может сидеть так часами, не шевелясь, неподвижный, как статуя в буддийском храме.

Андрей сделал пару шагов, и глаза сэнсэя открылись.

Зимородинский опустил руки на колени, затем одним упругим движением встал на ноги. Ни намека на затекшие от неподвижности мышцы. Андрей бы так не смог.

Ласковин остановился в пяти шагах. Это расстояние Зимородинский преодолел сам. Так было положено по установленному ритуалу.

Окинув Андрея особым «рассредоточенным» взглядом, Слава нахмурился. Затем молча провел руками вдоль туловища ученика. Не прикасаясь. Правая рука его задержалась напротив зажившей уже раны на боку Андрея, веки Зимородинского опустились на секунду, затем он удовлетворенно кивнул и сделал шаг назад.

– Привет, Ласка! – И резко поклонился.

– Здравствуй,– поклон Андрея был втрое дольше.– Извини, что никак не мог до тебя добраться. Дела.

– Понимаю.

– Как мои пацаны?

– Вполне. Один очень способный!

– Федор?

– Нет, Юра. Но и Федька неплохой хлопец. Толк будет.

И замолчал.

Ласковин тоже молчал. Так было положено.

– Хочешь немного поработать? – наконец предложил сэнсэй.

– Да.

– Разминаться будешь?

– В процессе.

– Джимэ! – скомандовал Зимородинский и ушел в кекутцу-дачи, предлагая Ласковину начать.

Андрей атаковал: пара расслабленных цки и длинный маваши, который Зимородинский мягко заблокировал и выдал в ответ ложный в голову, затем – подсечку и, обойдя Ласковина со спины,– уро-маваши в лицо. Последний – без доводки. Тем не менее Андрей поставил блок, одновременно двинув локтем назад. Сэнсэй без труда уклонился.

В следующие несколько минут они обменивались легкими ударами без цели пробить защиту, а лишь для того, чтобы разогреться и «почувствовать» друг друга.

– Ямэн! – скомандовал Зимородинский, когда, по его мнению, ученик вошел в форму.

Отступив на шаг, он соединил сжатые кулаки, и выражение лица его изменилось, словно сэнсэй надел маску из дерева.

– Джимэ!

Ласковин повторил жест и, сосредоточив мысль в центре равновесия, застыл в высокой, «журавлиной» стойке, нетипичной для школы Фунакоси. Он отслеживал (телом, не глазами) каждое движение сэнсэя. Зимородинский не спешил нападать. Только через несколько секунд он сделал первое движение: выдвинутая вперед нога на десяток сантиметров сместилась назад, увеличивая нагрузку на вторую ногу. Ласковин сумел подавить «тягу» вперед и вместо этого переместился на полстопы влево, но так, чтобы дистанция между ними осталась неизменной.

«Освобожденная» нога Зимородинского заскользила по паркету. Тоже влево, и, когда движение закончилось, Зимородинский оказался в низкой стойке, по-прежнему выдерживая «нейтральное» расстояние. Пока ни один из противников не почувствовал преимущества. Ласковин попробовал «поиграть» дыханием, но Слава, конечно, не купился. Правая рука его пошла вниз с медленным скручиванием туловища. Тоже своеобразное приглашение атаковать. Но Ласковин не рискнул войти в «зону» противника, не нащупав уязвимых, действительно уязвимых, мест. Он был предельно сосредоточен и предельно раскован одновременно. Эмоцией же его была радость. Работать с Зимородинским – сплошное наслаждение. Слава продолжал поворот, и рука его все опускалась… пока не пересекла некий «критический» уровень.

Андрей среагировал мгновенно. Шаг-подшаг вперед, блок руки противника подошвой правой ноги, выщелк-уракен вперед (любил Андрей этот удар!), пойманный и погашенный блоком. Андрей использовал этот блок (ожидаемый), чтобы, погасив инерцию поворота, нанести удар основанием правой ладони в открывшуюся грудь Зимородинского, зацепив одновременно ногой его согнутое почти под прямым углом колено. Получилось! Слава, опрокинувшись назад, упал на спину, и Ласковин, следом, закрепляя успех, пошел вниз с добивающим цки… и слишком поздно сообразил, что сэнсэй падает на полшага дальше, чем должен бы. Удар Ласковина пробил воздух. Зимородинский, откатившись на руки и лопатки, разогнулся пружиной и ударил сдвоенными ногами. Андрей блокировал (успел) атаку в лицо, но движение второй ноги Зимородинского запоздало (поворот стопы на 90°) ровно настолько, что рефлекторный гидан-бараи Ласковина сработал вхолостую.

Проникающий удар заставил внутренности Андрея буквально размазаться по ребрам (снизу вверх), а его позвоночник прогнулся посередине, как поддетая палкой змея. Вырубился Ласковин раньше, чем упал. Но тело его, даже в бессознательном состоянии, ухитрилось упасть аккуратно, не приложившись затылком об пол.

Очнулся Андрей, наверное, минут через пять. Все было нормально. Во всех отношениях. Со стороны его расторможенного подсознания – никаких кошмаров. И ни малейших следов сокрушительного удара – с другой. Ласковин лежал на животе, а металлические пальцы Зимородинского мяли его поясницу.

– Еще пара минут,– сказал сэнсэй. Ласковин вздрогнул от резкой боли, сменившейся тут же ощущением горячей воды в кишках. Затем все прошло.

– Подъем,– сказал Зимородинский. Андрей встал, подвигался, проверяя собственную сохранность: совсем неплохо. Целительные таланты Славы не уступали его мастерству в противоположной области.

– Похоже, я не в форме,– признался Ласковин.– Три месяца не тренировался по-человечески.

– Угу,– пробормотал Зимородинский.– Тут ко мне Шиляй заходил: видел, говорит, Ласку – полный «мешок» стал!

– Я наверстаю,– хмуро отозвался Андрей.– Мне надо быть в форме. Поможешь?

– Может быть.

И тут Ласковин заметил, что Слава доволен. Доволен им!

Поняв, что «игра» его раскрыта, Зимородинский несильно ткнул Андрея кулаком в подбородок.

– Недоглядел Шиляй! Тоже, видимо, не в форме.– И поддев узел ласковинского пояса: – Это можешь сменить. Ты уже не ученик, ты – мастер!

– То есть как? – изумился Андрей.– Ты же меня с первого движения положил!

– Не с первого! – Зимородинский похлопал себя по груди.– Но ты как думаешь, хлопчик, почему у одного – первый дан, а у другого – ну, скажем, второй? А? И как тебе путь воина? Понравилось?

– Я жив,– вспомнив разговор на кухне, ответил Ласковин.

– Кто спорит, кто спорит… Сядь!

Андрей опустился на пол, на собственные пятки, «поза ученика». Зимородинский устроился напротив, задумчиво разглядывал новоиспеченного мастера, потом прикрыл глаза, отчего длинноватое лицо его приобрело сходство с индейским истуканом… открыл глаза, подергал себя за вислый ус.

– Ты помолодел,– сказал он.

– Меня хорошо постригли.

– Другие версии?

– Я влюбился! – честно ответил Андрей.

– Это, брат, скорее следствие,– Слава улыбнулся. Птичьи лапки морщин разбежались от углов его черных блестящих, «маслиновых» глаз.

– Еще?

Ласковин пожал плечами. Пас. Хотя он знал: сэнсэй не загадывает загадок, на которые не знает ответа.

– Спишь хорошо? – спросил Зимородинский.

– В смысле кошмаров? Да вроде прошло,– осторожно ответил Андрей.

– Твоя карма изменилась,– сказал сэнсэй.

– Это плохо? – после паузы спросил Ласковин.

– Это большая редкость. Разберусь получше, может, и скажу – хорошо или нет. Пойдем ко мне, покалякаем.

– А твоих не обеспокоим?

– Нет. Жинка к маме поехала. Послезавтра вернутся.

Заперев зал и включив сигнализацию, домой к Зимородинскому они отправились пешком. Зал этот когда-то был просто овощным магазином. Когда магазин закрыли, помещение поставили на продажу, и Зимородинский купил. Благо недорого и от дома десять минут. Дорого-недорого, а после ремонта и оборудования Слава год в долгах ходил, хотя и помогали ему кто чем.

Спустя полчаса учитель и ученик уже расположились на уютной кухоньке с пиалами в руках.

– Ну, давай, Ласка, рассказывай о подвигах своих! – велел Зимородинский.– А я буду внимательно слушать. И на ус мотать! – Он усмехнулся.

– Что рассказывать? – Ласковин тянул время. Он прикидывал, что можно говорить Славе, а о чем лучше и умолчать.

– Все! – сказал сэнсэй.– Вижу ведь, миркуешь: это – дам, а это – милой оставлю! Так не получится!

«Посмотрим»,– подумал Андрей. И для начала выложил «мафиозную» часть своих «подвигов». До момента, когда отец Егорий выговорил его у нового лидера «тобольцев».

– Добрая песня,– выслушав, резюмировал Зимородинский.– Но не та.

– То есть как? – осторожно спросил Андрей.– Я где-то слажал?

– Не то чтобы так, но и не так. Ну побегал, пострелял трошки, карма от этого не меняется. Так не меняется! Кто этот твой Егорий?

– Священник,– неохотно ответил Андрей.—

Я сейчас живу у него.

Ласковин не знал, как, мягко говоря, далекий от православия Зимородинский отнесется к тому, что ученик так крепко сошелся с попом.

– Очень хороший человек! – добавил он чуть ли не с угрозой.

– Это бесспорно,– усмехнулся Зимородинский – Ну как же, священник – и плохой?

И опять принялся разглядывать Ласковина, как искусствовед – старую картину. «Не подделка ли?»

Андрей заерзал на стуле.

– Может, еще чаю попьем? – проговорил Ласковин.

– Может, и попьем,– рассеянно отозвался Слава. Вид у него был как у рыболова, наблюдающего за прыгающим поплавком.

– Эй! – погромче произнес Андрей.– Может, я сам расскажу, а?

Терпеть не мог, когда его «сканировали» подобным образом.

«Когда-нибудь сам будешь делать то же!» – проклюнулся внутренний голос.

Как же! Зимородинский, Антонина, «двойник» в красных сапогах, Пашеров, провались он! Ласковин готов был поклясться: каждый из них, «заглядывая» ему в нутро, «видел» совсем не то, что другие.

Мысль эту можно бы назвать озарением, если б Андрей сам не скомкал ее: «Ни хрена они не видят!»

Тут он рассердился… и тут же «увял». Сердиться на Зимородинского – себе дороже. Полным дураком выставит.

– Сам так сам,– тем временем согласился Слава.– Чаю так чаю…

– Только это не для распространения,– хмуро проговорил Андрей.– Я обещал помалкивать!

Зимородинский только кивнул. Считая себя учителем Андрея, Слава воспринимал как должное, что обещание «помалкивать» на него не распространяется.

О да! Вторая часть истории показалась ему куда занятней. На «слуг сатаны» Зимородинскому было в высшей степени наплевать. Он не делил мир на «добро» и «зло». Но «незримых» воинов ставил куда выше реальных бойцов. И понимал, что место его ученика может оказаться куда как высоко на иерархической лестнице школы. Выше, чем место самого Зимородинского. Может быть, вровень с самим основателем школы «девяти сутр», школы, к которой по-настоящему и принадлежал сэнсэй Ласковина. Хотя знали об этом лишь сам Зимородин-

ский и его далекий наставник. Для всех прочих он был тренером стиля Сётокан. Мастеру не так уж трудно имитировать любую технику.

Чем выше поднимается воин, тем мощнее его враги. Причем, как чувствовал Слава, ни вампир (вот любопытная тварь!), ни ведьма из Всеволожска настоящими врагами не были. Вампир – случайность, а ведьма – скорее друг. Соединила с родовым корнем, выполнила «обережный» ритуал: вон до сих пор в ключевых точках «тонкого тела» огоньки светятся…

Зимородинский присмотрелся к этим огонькам… и похолодел. За ними, укрытая такой рассеянной «тенью», таилась столь могучая «броня», что вдруг не прошибить и древнекитайским мастерам. Выглядело это страшно. Словно бы шел, шел по лесу человек да заметил: впереди что-то блестит. Приблизился и обнаружил между деревьями прикрытый маскировочной сеткой громадный тяжелобашенный танк. А еще через мгновение увидел человек, как начинает медленно клониться книзу черный хобот орудия… прямо в него!

Зимородинский «отпрянул» и вновь увидел перед собой возбужденное лицо ученика. Болтает хлопец и не подозревает, что у него за спиной. И хорошо, что не подозревает. Такая мощь иной власти требует. Да такой власти, что Андрею не по вкусу бы пришлась. На сей момент.

«А ведь все предусмотрел,– с восхищением подумал о сотворившем „броневую махину“ Зимородинский,– все, даже „любовь девы чистой и беспорочной“!»

Тут Слава искренне порадовался бы за друга-ученика, если не знал бы: по волоску ходят и сам Ласковин, и любовь его. Все, что дано воину,– дано ему для победы. Рвутся же ниточки-судьбы еще легче, чем связываются: проигравший теряет все!

«Я не должен ему помогать,– подумал Зимородинский.– Не должен и не могу. Собью только». Вмешавшийся в чужую судьбу должен не просто «видеть» ее, но и всецело направлять. Иначе он вроде хирурга-самоучки, что, желая выкачать жидкость из легкого, вскрывает грудную клетку. И позавидовал Слава незнакомому отцу Егорию. Легко христианам: они могут. Потому что не своей властью, а высшей. «У меня свой путь,– подумал Зимородинский.– В том смысле, что, может, есть получше, но этот – мой! И у Ласки – свой. Путь. Разве мало?»

А Андрей тем временем уже дошел до Пашерова. С жаром излагал: вот он, слуга сатаны. Страшный, почти всесильный, потому что уже и теперь не достать: власть у него, деньги, положение. («Не достать,– мысленно согласился Зимородинский.– А надо ли?»)

– Надо остановить! – взмахнул рукой Андрей, ладонь со свистом рассекла воздух.– И уничтожить!

Тут Слава все же не удержался:

– А кто же все-таки за ним стоит, за этим Пашеровым?

– Сатана! – не раздумывая, припечатал Ласковин.

– Так ли?

– На что намекаешь? – насторожился Ласковин.

– Да подумал,– и выдержав паузу,– знал ли тот бандит, Крепленый, что ты – мой ученик?

– Не знал,– ответил Андрей, пытаясь сообразить: к чему клонит сэнсэй.– А какая разница?

Я же сам против него пошел. Ну ты мне помог, конечно,– признал великодушно.– Так в чем дело?

– А если бы я послал?

Андрей пожал плечами:

– А зачем тебе?

Не понял. Все. Больше Слава говорить не имел права. Может, потом сообразит парень?

– Тень,– произнес он,– есть у каждого. Неплохо бы, пока не наломал дров, узнать – тень это или не тень?

– Это ты к тому, что кое-кто не должен отбрасывать тени? – спросил Андрей.– Так имей в виду, это чушь. Тот вампир – отбрасывал. Не хуже нас с тобой!

«М-да,– подумал Слава.– Никогда этот парень не понимал намеков».

Но попробовал еще раз.

– Бывают, Ласка, такие рыбки глубоководные: пасть здоровенная, а в пасти маленький язычок. Самой пасти не видно, а язычок светится. Другая рыбка думает: какой привлекательный червячок. И прямо в пасть прыгает. Может, Пашеров твой и есть такой червячок, как думаешь?

– И что делать? – спросил Андрей.

– Чай пить! – сердито сказал Зимородинский.– Ты чай просил? Так пей, что смотришь?

Как был Ласковин прямым, как гияку-цки, таким и остался. Даже если персонально на него ловушка расставлена, все равно попрет носорогом. Натура такая.

– О девушке своей расскажи,– попросил Зимородинский.– Хватит о всякой дряни!

– Угу,– согласился Андрей и весь следующий час говорил только о Наташе. Ему нужен был «поверенный», а Слава был именно тем человеком, который понимал. Ласковин мог бы рассказывать о своей Наташе до самого утра, но сэнсэй деликатно напомнил: третий час ночи, не худо бы и поспать немного.

Утром Андрей ушел. Причем сначала он намеревался заехать домой, переговорить с отцом Егорием, но в последний момент передумал и поехал к Наташе. Потому что ужасно соскучился.

– С днем рождения тебя, с наступающим! – напутствовал его Зимородинский.– Удачи!

«Жаль, что не со мной! – подумал он о тучах, сгущавшихся над его учеником.– Такой вызов!»