Наташа плохо спала этой ночью. И предыдущей – тоже. Ей было страшно. Безотчетный страх. В чем-то даже хуже, чем страх перед бандитами. Наташа не понимала, что происходит. То есть, когда Андрей был рядом, она ничего и не хотела понимать. Ей было просто хорошо. А когда он уходил… Он всегда уходил. Наташа не знала, куда он уходит. То есть знала, но – умом. С его слов. У него была работа. Какая? Догадаться не так трудно. По тому, что носит при себе пистолет, по тому, как жестоко и быстро расправился с ее обидчиками, по тому, что на следующий день (именно что на следующий) так уверенно сказал: больше никто никогда тебя не побеспокоит. Никто и никогда. Каждый, знающий боевые искусства… Нет, конечно, не каждый, но многие продавали свое мастерство. Кому? Какая разница. Линии раздела между законом и преступлением давно уже стали размытыми. Нет, Андрей не мог быть просто бандитом. Или работником МВД. Он слишком… независим.

Наташа поняла, что не уснет. Она поднялась, включила тихонько магнитофон (Андрей починил его позавчера за пятнадцать минут). Тихонько, потому что два часа ночи, и начала танцевать. Боже, как давно она не танцевала вот так, для себя! Обнаженная, невесомая… Полгода, даже больше. Тогда под ногами была трава, мокрая от росы. И рыжее солнце, привставшее над макушками сосен. Наташа очень хорошо помнила ощущение травы под ногами, теплые лучи на коже. Она танцевала от счастья. В то утро Наташа наконец избавилась от груза, который тянулся за ней уже почти год, от груза, которого звали «Валентин». Не просто сказать человеку: больше не приходи. Еще труднее сделать так, чтобы он не приходил. И уж совсем трудно забыть о его существовании. Если знали друг друга почти пять лет. Если… Наташа не могла иначе. Увидеть, что самый близкий тебе человек перестал тебя понимать, что он любит твое тело, но не тебя. Лучше бы он изменил ей!

Наташа задела бедром ручку кресла, и на коже осталась розовая полоса. Больно. Наташа остановилась. Прижавшись плечом к темно-коричневому дереву, посмотрела на прабабушкин портрет. Когда-то девушка на портрете была очень взрослой, потом – ровесницей, теперь – моложе самой Наташи.

– Я глупая, да? – спросила девушка.– Скажи, он любит меня? Скажи, я красивая?

Она отвернулась от портрета и протанцевала (поворот, еще поворот и еще) к большущему, в полный рост, зеркалу. Лет пятнадцать назад она могла час вертеться перед ним голая, изучая себя во всех подробностях,– тощая девочка-подросток с глазами-блюдцами и пупырчатой кожей. Но теперь…

– Я прекрасна! – сказала Наташа и состроила рожицу.– А мною пренебрегают! – И показала себе язык.

Кассета остановилась. На часах – половина третьего.

– Труд, труд и еще раз труд! – громко сказала Наташа и пошла к тренажеру.

Спустя час, сполоснувшись под душем, она влезла под одеяло и уснула через пять минут.

Ласковин открыл дверь ключом, который Наташа дала ему накануне.

– Эй,– сказал он входя.– Это я!

Никто ему не ответил. Наташина шубка висела на вешалке. И куртка тоже. Андрей прислушался – ни звука. Бесшумно, в носках, он пересек коридор и заглянул в комнату…

Наташа спала.

Андрей выдохнул, улыбнулся и, переступив порог комнаты, остановился рядом с постелью. Наташа спала на боку, свернувшись, подложив ладошку под щеку.

Осторожно, чтобы не разбудить девушку, Ласковин опустился на краешек ее постели и просидел так с четверть часа. Наташа продолжала спать. Вероятно, ей снился сон, потому что лицо ее время от времени хмурилось. Наконец Андрей устал ждать и, взяв ее руку, надел на безымянный палец Наташи колечко из бледно-бледно-зеленого, почти белого нефрита. Колечко пришлось впору: глаз у Ласковина был наметанный.

Наташа проснулась, когда Андрей поцеловал ее ладонь.

– А… – пробормотала девушка, жмурясь.– Привет. Доброе утро. Хорошо, что ты пришел! А я… заспанная, да?

– Доброе утро,– с нежностью произнес Андрей.– Нет, ты очень красивая.

– Издеваешься, да?

Тут Наташа заметила кольцо.

– О! Спасибо! Я очень люблю нефрит!

– Я надеялся,– улыбнулся Андрей.– Рад, что тебе понравилось! А сейчас вставай, одевайся и будем завтракать. Я тут купил разной еды.

И вышел раньше, чем Наташа успела его удержать. Девушка вздохнула, поглядела на колечко, повертела его на пальце.

– Ничего-то я не понимаю,– проговорила она.

После завтрака они отправились в Эрмитаж, пешком по Пестеля до Фонтанки, оттуда через Михайловский сад, мимо Марсова на Дворцовую набережную. Андрей уже забыл, когда в последний раз просто так гулял по городу. День был сумрачный, вдобавок шел крупный снег, сквозь который нельзя было разглядеть даже бастионы Петропавловки над берегом Заячьего. Слева гудели машины, разбрызгивая слякоть, справа дул сырой порывистый ветер. Погода – дрянь. А все равно было хорошо. В Эрмитаже они сразу направились наверх.

– Любишь нефрит,– сказал Ласковин,– пойдем смотреть нефрит!

И они три часа провели в китайском отделе.

А обедали в китайском ресторане. Чтобы поддержать колорит.

Около пяти Ласковин проводил Наташу домой, предупредив, что сегодня уже не придет. Дела.

– Отец Егорий, вы меня запутали! – заявил Ласковин, после того как они битых два часа обсуждали «проблему Пашерова».– Я не хочу его убивать! Но если это необходимо, то я его уничтожу. Если сумею, конечно. Но я должен знать, что другого выхода нет!

– Бог милосерд,– произнес Потмаков, стараясь не смотреть на Андрея.– Может, и есть другой выход.

– Но вы же сами сказали: он не грешник, он – от Сатаны ! И прощен он не будет!

– Дело не в нем,– вздохнул отец Егорий.– Дело в нас. Не может убийство быть наилучшим выходом. Не может, потому что это путь зла. Не могу я тебе сказать: пойди и убей!

– Почему? – спросил Андрей.

– Потому что я священник, православный священник!

– Один православный священник уже сказал мне именно так! – заявил Ласковин, имея в виду отца Серафима.

– Нет, не так надо! Не злого надо убивать, а зло!

– А как? – с сарказмом поинтересовался Ласковин.– Вот господин, который распространяет зло, который с каждым днем набирает силу и завязывает на себя все больше и больше людей. Отец Егорий! Мы же вместе смотрели материалы. По его приказу убито не меньше трех человек! Никто этого не докажет, но мы-то знаем!

– Откуда? – машинально возразил отец Егорий.

– Да потому что они на дороге у него стояли! Это же очевидно!

– Гордиев узел,– невпопад произнес Потмаков.

– Что?

– Запуталось все. Прости, Андрюша, не могу я быть судией! Боюсь я. Чувствую – нет мне от Господа на такое благословения. Не мое это. Мое – добро делать, людей вразумлять, понимаешь?

И страх мой – не страх, а Страх Божий! Умом понимаю, что нужно его уничтожить, сердцем же – нет, не понимаю. Сердцем я неправильность чувствую. Вот даже и дом этот… Раньше нечистым местом считался и славу дурную имел. А теперь?

– То дом,– возразил Ласковин.– А то – враг. И если вы не знаете, то я сам решу, можно?

– Решай,– согласился отец Егорий.– Бог тебе в помощь, а я помолюсь, чтобы не оставил тебя и укрепил на благое дело!

– Спасибо,– проговорил Андрей, и ему стало легче. Теперь все зависело от его решения. А решать Ласковин умел. Или полагал, что умеет.

Вечером этого же дня, когда стемнело, Ласковин поехал на набережную Мойки, к дому, где жил Пашеров.

И, прихватив с собой бинокль, с крыши дома, расположенного на другом берегу речки, почти четыре часа наблюдал за времяпрепровождением господина депутата.

Утром следующего дня он получил у Смушко причитающиеся ему деньги, но жертвовать их на нужды общины не стал. Эти деньги ему были нужны для дела.

Андрей позвонил Митяю.

– Не слышал,– спросил он,– машину никто не продает недорого? И срочно!

– Нет,– сказал Николай. И тут же предложил: – Хочешь, возьми мою. Она, правда, не очень, но отдам штуки за полторы. Тебе. Не дорого же? Оформим хоть завтра, а деньги отдашь, когда будут!

– У меня есть,– сказал Ласковин.– Спасибо. А что у нее не очень? Бегала же прекрасно.

– Бегает и сейчас хорошо. Днище подгнило. Надо было осенью подсуетиться, а я прохлопал.

– Мне – лишь бы бегала,– заверил Андрей.– А сам-то как?

– В смысле жизни – хорошо. В смысле колес – присмотрел себе новую «девяточку».

– А почему не «форд»? Ты же «форд» хотел?

– То, что хотел, еще не потянуть. Потерплю годик-два. Ну так мы договорились? Может, тебе пока доверенность напишу?

– Давай прямо сегодня,– сказал Андрей.—

И деньги тебе сразу отдам, а то мало ли что.

– Типун тебе на язык! Жду тебя через час за Казанью.

Вечером этого же дня Ласковин припарковал свое приобретение в Кирпичном переулке и провел еще шесть часов, наблюдая за Пашеровым. В два часа ночи Андрей уже знал все, что ему требовалось. Оставалось выспаться, подготовить необходимое… а там – как повезет! Если повезет.