Алексей открыл глаза и пошевелился. Правая рука нашла лежащее рядом теплое человеческое тело. «Катька», — понял он. Это уже хорошо. Белый потолок перед глазами никакой дополнительной информации не дал.

— Кать, а Кать, — пропел он слабым голосом.

— У-у, — ответило тело под рукой.

— Кать, а как мы вчера домой добрались?

— Ха, — внятно и весело ответило тело. — А кто тебе сказал, что мы добрались?

Боковым зрением Алексей определил свое местоположение. Они с Катькой лежали одетые на диване все в той же Юраниной мастерской. Вокруг было чисто — ни пепельниц, ни рюмок, ни бутылок, — кто-то убрал все следы вчерашней вечеринки.

— Юраня уехал домой, когда ты уже вырубился. — Катерина села на диване, поправляя волосы и массируя ладонями заспанное лицо. — Ну, Клинт Иствуд, какие планы?

Алексей тоже осторожно сел, ожидая резкой головной боли, тошноты и прочих прелестей, но ничего подобного не произошло. Напитки вчера употреблялись качественные, количество их было невелико, и Алексей, вероятно, отключился просто от нервного перенапряжения. Сейчас он чувствовал себя свежим, отдохнувшим, с вернувшимся к нему обычным оптимизмом. Черт возьми, у него миллион друзей, он молод, здоров, Катерина вот рядом — пошли они в жопу, эти бандиты. Тяжело, конечно, все это, но это был честный бой. Все, к черту!

— Катерина, сейчас я позвоню, съездим в одно место, мне там деньги должны. А потом что хочешь, то и сотворим.

— Ну вот, опять ехать. Давай я здесь посижу, а ты вернешься. Только сначала мне, пожалуйста, завтрак. Будь так любезен. А то мы с тобой разлетимся на белых вертолетах любви.

Алексей спустился во двор, вышел на Лиговский и купил в ларьке бутылку «Холстена», два апельсина и пачку печенья. Возвращаясь назад, он улыбался — солнечный августовский день даже бомжам с Пушкинской придавал вид игривый и беспечный: несколько человек, одетых довольно живописно и уже слегка пьяных, стояли на углу и, радостно махая руками, что-то громко друг другу рассказывали. Угостив веселых бездомных парой сигарет, Алексей поднялся в мастерскую. Катерина накинулась на апельсины, а он снова набрал номер Гимназиста.

Трубку подняла Людмила Алексеевна, и он удивился, услышав, как обычно звонкий и громкий ее голос стал сегодня низким и глухим.

— Алло, Людмила Алексеевна, здравствуйте. А можно Толика?

— Лешенька, это ты? Лешенька, приезжай, пожалуйста, к нам. Толик умер, застрелился. Приезжай скорее. — Она уже рыдала в трубку. — Я не могу больше говорить, приезжай.

Катерина весело вгрызалась в апельсин, не разламывая его на дольки, а с наслаждением высасывая, очистив наполовину. Вот так, подумал Алексей, с этого апельсина и началась для него новая жизнь. Не вчера и даже не позавчера, с автоматных выстрелов, те два дня он еще толком ничего не понял, пребывал в шоке. Это была не реальная жизнь, а какое-то затянувшееся кино. Сейчас наконец свет в зале зажегся, и оказалось, что все происходило на самом деле.

Гимназист застрелился. Вот так их оружие начало наконец работать. Сначала он двоих уложил, теперь вот Толик. Что же дальше? Столько лет он копал, столько прошло всего через его руки и у кого-то осело. Голос Людмилы Алексеевны стоял у него в ушах. Кому еще его оружие изменило жизнь и судьбу? Из чего Толик выстрелил в себя? Из того револьвера, который купил у него год назад?

Алексей с Катей поехали на Большую Пушкарскую.

Машкова с трудом отвечала на осторожные вопросы Алексея. Тело Толика уже увезли.

— Алешенька, Толик оставил тебе письмо. Он всем оставил. И мне… — Слезы снова потекли по ее лицу.

— Спасибо. — Алексей взял конверт, вынул из него лист бумаги и восемь пятидесятитысячных купюр. — Людмила Алексеевна, возьмите деньги, вам сейчас нужно.

— Не нужно, Лешенька, не нужно. Спасибо, родной. Толик мне денег оставил столько, что на всех хватит. — Она продолжала плакать, но говорила ровно, чужим низким голосом. — Мне ничего не нужно, Толика только похоронить. За что он так со мной, Толечка, любимый мой Толечка?.. — Она качала головой, и пальцы ее бегали по столу, как у слепой, задевая чашки и пепельницы. — Господи, какой он был смешной. Глупенький, в солдатики играл… За что?..

Катя обняла ее за плечи, села рядом и стала что-то шептать на ухо.

— Следователь приходил, все осматривал. Спрашивал про друзей, сказал, что придется всех вызывать. Пистолет забрал. Лешенька, что же это такое? Откуда у него пистолет? Ну сабли эти все, форма — ладно, но пистолет, пули? Сказали, что дело серьезное. Лешенька, объясни, пожалуйста, что же это такое? Может быть, он тебе написал? Я письма-то следователю не показала, у себя спрятала. Ты мне скажешь, что он тебе написал, правда?

— Конечно, конечно, Людмила Алексеевна. Вообще, мы с вами теперь будем, поможем во всем, не оставим. Толька ведь действительно был моим другом.

— Лешенька, он тебя так любил, все время рассказывал, какой ты замечательный, хороший.

Алексей взял листок с последним посланием Толика и стал читать.

«Дорогой Братец! Не могу не попрощаться с тобой. Пойми меня, пожалуйста, правильно и прости за все. Я тебя очень сильно уважаю и люблю больше всех остальных. Хотя их люблю тоже. Хорошая у нас была компания. Алеша, я всегда хотел быть на тебя похожим, но у меня это плохо получалось. Сейчас я не могу поступить иначе, хотя и знаю, что ты никогда бы так не сделал, но у тебя и причин таких, как у меня, возникнуть не могло бы. Прошу тебя, будь осторожней. Я знаю, о чем говорю, и поэтому повторяю — будь осторожен. И, пожалуйста, прости меня и не поминай дурным словом. Хотелось написать — „с нами Бог“, но Он не любит самоубийц. Так что просто — прощай. Твой Гимназист, Анатолий Машков.

Не оставляйте маму».

Да-а, дела. Бедный Гимназист. Кто-то на него надавил. Иначе с чего бы это все?.. Наркотики? Скорее всего. По оружию его вряд ли до самоубийства бы довели — не за что, да и знал Алексей всех, кто был с этим делом связан, по крайней мере всех тех, кто общался с Толиком. В любом случае говорить матери о делах Толика нельзя. А вот следователь… Теперь всех потащат. Из дома нужно все увозить, и как можно быстрее. Желательно прямо сейчас.

— А что в больнице? — тихо спросил он.

— Я недавно только вернулась. Сейчас там Аня и Сережа — мой хороший знакомый, Толика он тоже знал. Они получают все справки. Все… Господи, какой кошмар… Лешенька, а что у тебя с лицом, что случилось?

— Да так, ерунда, Людмила Алексеевна, пустяки. Не обращайте внимания.

— Мальчик мой, будь осторожен, не связывайся ни с кем. Видишь, жизнь какая страшная. В одну секунду все можно потерять… Лешенька, я тебя прошу, следи хоть ты за собой!

— Чем мы можем вам помочь? — сменил тему Алексей.

— Ой, ребята, спасибо вам, да ничего мне не нужно. Посидите со мной только. Может быть, переночуете здесь? А, Алеша, может быть, останетесь? Очень страшно мне одной. Бабушка наша на даче, еще не знает ничего…

Алексей посмотрел на Катю. Она молча кивнула. Он сказал:

— Значит, так. Я сейчас быстренько смотаюсь домой. — Катя вопросительно подняла на него глаза. — Нужно кое-что взять, потом пройдусь по магазинам и вернусь. Хорошо? А Катя пока здесь побудет.

Женщины согласно переглянулись.

— Давай, Леша, побыстрее. Сам понимаешь.

— Понимаю, Катя, все понимаю. Людмила Алексеевна, я быстро.

— Хорошо, Алешенька, делай, как тебе удобней.

«Будь осторожен» — эта фраза не давала ему покоя. Почему-то казалось, что предупреждение Толика связано с его позавчерашними лесными приключениями. «Да нет, ерунда. Быть этого не может», — думал он, но мысль не отступала, а, засев в мозгу, не давала сосредоточиться. Конечно, скорее всего, смерть Толика связана с наркотиками. Там люди серьезные работают, Толик мог крупно задолжать, мог кого-то подвести. Эти могут надавить так, что мало не покажется. Странно, вообще-то… При всей своей браваде Гимназист был человеком аккуратным, особенно в денежных делах — до щепетильности, даже мелочь всегда отдавал, которую иногда, не имея карманных денег, просил у друзей на кофе или на сигареты. Все долги записывал, потом вычеркивал, возвращая в срок… Был он также и трусоват — в сомнительное дело никогда бы не полез. Очень все странно. И страшно.

— Молодой человек, извините, пожалуйста, не подскажете, как пройти к зоопарку? — Алексей остановился и повернул голову назад.

— Что, простите?

— Мы к зоопарку правильно идем? — Пожилая женщина с ребенком лет семи стояли и смотрели на Алексея. Ребенок держал женщину за руку и переминался с ноги на ногу в нетерпении, свободной рукой расстегивал и застегивал молнию на светлой летней курточке, и в глазах его хорошо читалось желание поскорей попасть в искомое место.

— К зоопарку? — Они стояли на Кронверкском проспекте у выхода с Сытного рынка, среди лотков с помидорами, яблоками, арбузных развалов, в толчее продающих, покупающих, толкающих перед собой широкие металлические тележки, груженные ящиками фруктов, среди алкашей, промышляющих на бутылочку, среди обычного осеннего петербургского рыночного изобилия цветов, ярких платков торговок картошкой и луком и разноцветных автомобилей, принадлежащих лицам кавказских национальностей, направляющим процесс обмена овощей и фруктов на денежные знаки.

— Правильно. Прямо по проспекту, а потом слева увидите вход.

— Спасибо большое, молодой человек! Коля, скажи дяде «спасибо».

— Пасиба, — улыбаясь, внятно произнес мальчик.

— Да не за что. — Алексей смотрел им вслед — женщина уверенно шла по проспекту, держа Колю за руку и что-то весело ему объясняя. Коля кивал головой и время от времени подпрыгивал на ходу от переполнявшей его энергии, от ощущения приближающегося счастья.

«Пасиба»… Алексея что-то мягко толкнуло в солнечное сплетение и осталось там теплым тяжелым комком. Едва не согнувшись от неожиданности пополам, он, сделав несколько шагов в сторону, прислонился к стене…

Алеша Валинский чувствовал тепло маминой руки и играл в игру, давно уже знакомую и сопровождавшую все их прогулки, — он пытался выдернуть свою ладошку из маминой мягкой небольшой, такой же почти, как и у него, ладони. Алеша резко дергал рукой, но не в полную силу, так, чтобы мама успела среагировать и крепко сжать Алешины пальцы в своих — сильных и красивых. Иногда после нескольких неудачных попыток он поджимал ноги и почти повисал на маминой руке, но она держала его крепко, и Алеша заливался счастливым смехом, делая резкие выпады в сторону, назад, рвался вперед, и, когда прохожие начинали оборачиваться на расшалившегося мальчика, мама, сдерживая улыбку, строго говорила: «Ну перестань, перестань!» Несколько шагов они проделывали спокойно и чинно, но Алеша знал, что мама, несмотря на свои замечания, готова продолжать игру и что замечания эти делаются скорее для встречных прохожих, косившихся на них, а не для него — мама почему-то думала, что их игра кажется взрослым, гулявшим по улице, неприличной, а Алеша ничего неприличного в ней не находил, да и прохожие в большинстве своем улыбались, видя счастливое порозовевшее лицо мамы.

Алеша всю неделю ждал этого — субботние прогулки с мамой были для него обязательным и любимым праздником, — так же как и воскресные поездки с отцом в Павловск и катание там на лыжах, так же как и Новый год, день рождения, Первое мая и 7 ноября… Эти прогулки были для Алеши возможностью полностью расслабиться, сбросить напряжение школьных уроков и домашних заданий, поиграть в маленького (он-то считал себя уже вполне взрослым), поговорить с мамой о своих делах — о том, что он будет делать после окончания школы, например. До этого было еще очень и очень далеко, но тем сладостнее и заманчивее звучали названия институтов, которые на выбор Алеша прокручивал у себя в голове — Педагогический, Медицинский, Театральный, Политехнический, — взрослая магия этих слов завораживала его, а отдаленность перспективы встречи лицом к лицу с проблемой экзаменов и подготовки к ним давала возможность мечтать и выбирать неторопливо название, которое было больше по душе. И они с мамой фантазировали целыми часами, гуляя, по Невскому — их почти единственному месту субботних прогулок. Вернее, началу их — потом они могли пойти и в Таврический сад, и поехать в ЦПКиО, но начинали всегда с Невского. На углу Литейного и Невского проспектов Алеша с мамой всегда заходили в пирожковую — это было обязательной частью субботнего ритуала, там были жареные пирожки с мясом по 11 копеек — темно-оранжевые, хрустящие, с вкуснейшей мясной начинкой. Еще с луком — печеные, кругленькие, желтые с коричневым пятном посредине, — лук так и норовил вывалиться из них, так и не попав в рот.

Мама была для Алеши безусловным авторитетом — все, о чем он думал на уроках в школе, о чем говорил, бродя вечерами с друзьями по пустырям Купчино, все его выкладки и жизненные планы в субботу оказывались несостоятельными перед маминой мудростью — она осторожно, не обижая его, легко доказывала, что обижать девчонок нехорошо, что учиться нужно стараться лучше, и невероятным образом эти фразы, многократно повторяемые учителями и вызывающие у него и его приятелей смех, сказанные мамой и подтвержденные примерами, казались совершенно правильными и единственно достойными внимания.

И конечной целью всех поступков Алеши становилось не уважение одноклассников, что, впрочем, тоже было не на последнем месте, не поощрение учителей и восхищение родственников и знакомых, а радость в маминых глазах, ее слово «Молодец!» И оказывалось, что если стремиться к этому, то будет и уважение, и поощрение, и все остальные прелести…

Алексей смотрел вслед удаляющемуся маленькому Коле. Господи, какое оно хрупкое и беззащитное, его маленькое счастье — вот так гулять с мамой за руку, идти в зоопарк, потом в кафе-мороженое… Недолговечное, но самое большое счастье, память о котором остается на всю жизнь, и ее уже ничто не может стереть. Не будет ничего равного этой полной гармонии с окружающим миром, этой растворенности в нем, органичного существования и бессознательного подчинения законам этого мира, полного, безоговорочного и безграничного счастья.

Он отделился от стены и медленно пошел в сторону Каменноостровского. Нужно было поймать такси, заехать домой и выкинуть все к чертовой матери, вытащить в поле и утопить в пруду, зарыть в кустах, с глаз долой. Хватит воевать, хватит ходить по краю, пора наконец начать жить!