— Что ты смурной такой, Виталий? — Яков Михайлович помешивал серебряной ложечкой крепкий чай, бросив в стакан четыре куска колотого сахара. — Глюкозы организм требует, вредно это, а никуда не денешься, думаю много. — Он усмехнулся. — Угощайся, Виталик. — Лебедева передернуло. Снова он за свое — какой я ему «Виталик»!

— Спасибо, Яков Михайлович, не хочется что-то.

— Ну-ну, не психуй. Все идет отлично. Даже лучше, чем я предполагал.

— Что такого, отличного? — спросил Лебедев. Обычно он не задавал здесь вопросов, но сейчас ему было все равно.

— Что отлично? Да все. Кстати, помнишь, я тебя спрашивал насчет квартиры для нашего человечка? Как там дела?

— Все в порядке, есть для него квартира. На озере Долгом. Оформляем сейчас. Скоро въедет ваш приятель.

— А ты чего грубишь, Виталик? Что это с тобой?

Лебедев угрюмо молчал.

— Слушай, дружочек, ты хоть на шаг дальше своего носа что-нибудь видишь? Или ты боишься, что тебя эти торгаши достанут? Не ссы, не достанут. Ты — мой человек, тебе этого мало, что ли? Ты хоть понимаешь, чем мы сейчас занимаемся?

— Понимаю, только не понимаю, при чем здесь я. Ну, пройдут ваши люди в Думу, я-то почему должен за это помирать? Неужели нельзя как-то договориться? Меня же убьют, Яков Михайлович, убьют!

— Что ты, как баба, нюни распустил? Смотреть противно. С этими торгашами я мог покончить еще утром. Помнишь, я тебе по телефону сказал, что все уже знаю. Получше тебя знаю. Там, во дворе, были мои люди, на этот раз просто наблюдатели. Все вышло абсолютно правильно. Жалко, конечно, этих парней, которых грохнули, но за их смерть воздастся, это наш главный козырь. Мы теперь, Виталий, будем действовать с тобой открыто, хватит тебе в подполье сидеть, хотя бы и с деньгами. Ты что, не хочешь нормальной жизни? Ну, я-то старик уже, я уже пожил, а тебе же еще можно так порезвиться, как ты и не предполагаешь! Я тебя не буду посвящать во все нюансы, только знай, что никто тебе ничего плохого не сделает. Следующее задание получишь позже, а сейчас скажи-ка, где этот твой мальчишка-трофейщик? И как вообще ваши лесные дела?

— Сегодня все выяснится. Мальчишку взяли, сегодня должны образцы товара привезти.

— Ну, что мальчишку взяли, я знаю. — Лебедев удивленно посмотрел на полковника. — Да, знаю, знаю. Не без нашего участия ты его взял, Виталик. А почему ко мне его не привез?

— Привезу, привезу.

— Вот, привези, уж будь любезен.

Лебедев ехал домой, когда уже темнело. Разговор с полковником его не успокоил, наоборот, появилось раздражение, которое, наложившись на утреннюю апатию, сделало его самочувствие уже совершенно невыносимым. Он обгонял машины на шоссе, пролетал на красный свет, по счастью, не встретив по пути притаившихся за столбами или деревьями гаишников, — неизвестно, чем бы закончилась его встреча с представителями власти сейчас, когда Лебедев пребывал в таком состоянии.

Уже на Кировском мосту, подъезжая к дому, Лебедев внезапно решил: «Бежать! Все бросить и исчезнуть!» А что? Совсем расслабился он за последние годы, а возраст — пятьдесят — для мужика разве это возраст? Силенок хватит еще на многое… Да, бежать!

Начать новую жизнь. Пусть эти энтузиасты ковыряются в своей гнилой стране, где никому, никому нельзя верить, где все продано уже не один раз и хозяина не найдешь — так он замаскировался, где даже сейчас, когда официально можно все, настоящее богатство приходится скрывать, как скрывал его гражданин Корей-ко. Скрывать от налоговой полиции, хотя что она может сделать умному человеку?! А вот то, что от друзей своих приходится скрывать, совсем гадко. Да и друзей-то здесь настоящих не заведешь, вымерло это понятие совсем. Нет, бежать, бежать! Сначала — в Москву, сегодня же, поездом, чтобы не осталось никаких следов в компьютерах аэропорта. Полковник не хватится его, до утра уж точно. А, черт! Поздно уже для поездов, последний — в два с чем-то, и уродливый он какой-то. Ненавидел Лебедев эти поезда с воняющими туалетами, с пассажирами, экономящими на белье, с хамами-проводниками, весело хлопающими дверьми тамбуров и продающими водку ночным неугомонным алкашам. На машине, что ли, поехать? Это была идея. Часов за десять он спокойно доберется до первопрестольной, а дорога успокоит его, будет время подумать, все взвесить, спланировать дальнейшие ходы. Да и незаметнее это. Безопаснее. Да, но если на машине, все равно только утром. Не идиот же он на иномарке гнать ночью по трассе на Москву — хоть и может себя защитить, и оружие имеется, но там тоже не дураки по ночам дежурят. Грохнуть могут за милую душу. За его «ауди» это запросто. Там, на трассе, у них с этим делом хорошо все налажено. И трейлеры бомбят, и машины отбирают у частников, иногда в живых оставляют хозяев, иногда — нет. А он же еще и деньги повезет — нет уж, нужно выезжать на рассвете.

Отлично — в Москву, а оттуда — куда угодно. Главное — быстро, чтобы не успели очухаться, хватиться его, начать искать, — тогда не скроешься. А так с его-то связями и деньгами он послезавтра улетит — куда? — да хоть в Берлин. Поживет у Марка — чудесная квартира у него на Мартинлютерштрассе, на углу Кеннеди-плац. Центр города, а тихо, спокойно, как в Питере во дворах Петроградской стороны. И дома почти такие же… А там и в Штаты можно махнуть — друзей в Нью-Йорке у него больше, чем здесь. Дело нужно наладить, а потом купить дом где-нибудь в Западной Вирджинии и там подышать на старости лет наконец спокойно, он это заслужил. Хватит в гангстеров играть, так и жизнь пройдет, не заметишь.

Дома он кивнул Антону, уже собиравшемуся ложиться спать, махнул рукой — все в порядке, мол, достал из сейфа чемоданчик с наличностью, предназначенный полковнику, достал все свои деньги. Открыл тонкий, с кодовым замком кейс с документами, проверил, все ли на месте. Носильных вещей никаких с собой брать не стал — лишняя обуза. Все, что ему будет нужно, купит хоть в Москве, хоть в Берлине. Денег, которые находились у Лебедева в Швейцарии, вполне хватит и на носки, и на трусы да останется еще, глядишь, и на домик в Вирджинии. Хотелось верить, что всезнающий полковник не был в курсе его иностранных финансовых дел. Дай-то Бог.

Собравшись уже совсем, он посмотрел на телефон. Звонить Звягину или нет? Что у них там, в лесу? С одной стороны, все это уже казалось Лебедеву неинтересным и ненужным — он уже вступил для себя в другую жизнь, с новыми знакомыми и делами. Все, что его связывало с этим городом, он старался отбросить, забыть отягощавшие его проблемы, избавиться даже от воспоминаний обо всем этом, в частности, и о Звягине, с которым работал уже почти десять лет, и все эти годы испытывал при его появлении легкий и непонятный страх. От этого типа чего угодно можно было ожидать. Хоть и ближе других был он для Лебедева, знал больше и делал соответственно своей информированности тоже больше других. Лебедев поручал ему дела самые ответственные, самые грязные. «Черт с ним, позвоню, — подумал Лебедев. — Меньше подозрений будет. Пусть все идет, как решили: нужно позвонить — позвонил, все дела перенес на завтра. А завтра — пусть поломают головы, где он, куда пропал? Жив или нет?»

— Алло. — Он услышал голос Тани, и, как всегда, внутри, внизу живота, у него сначала пробежал холодок, а потом тело стало наполняться сладкой тяжестью, сердце застучало в ушах, пальцы начали мелко дрожать. — Алло, — повторила Таня, — кто говорит?

— Танечка, это я, — бодро и по-деловому, стараясь, как всегда в разговоре с ней, не выдать своих чувств, начал Лебедев. — Скажи, пожалуйста, Саша дома?

— Нет еще. Я уже волнуюсь.

— Нет, нет, не волнуйся. Он должен вот-вот быть. — Вдруг его буквально пронзила сверкающая, холодная и отвергающая самим своим появлением всякие сомнения мысль. — Слушай, мы сегодня с ним должны встретиться, так, может быть, я заеду, подожду его?

— Давай, Виталий, если нужно, то конечно. Чайку попьем.

— Ну все, я выезжаю.

— Здравствуй, проходи. — Таня была в джинсах и тонком сером свитере, он старался на нее не смотреть, чтобы не выдать себя, не показать ей своего волнения, своего сумасшедшего желания. Дома, посмотрев на телефон, он вдруг понял, что не может вот так уехать навсегда, не увидев ее еще раз, не попрощавшись, не поцеловав на прощание…

— Проходи на кухню, я чай поставила. — Она улыбнулась. — А ты, наверное, зря приехал.

— Почему это — зря? — Лебедев сел на стул за кухонным столом, облокотился на спинку и в первый раз открыто посмотрел ей в глаза.

— Саша звонил, он в Ольгино, сказал, что будет, вероятно, утром. Какие-то у них там проблемы.

— Вечно у них так… — Виталия совершенно не тронуло это сообщение о проблемах. Раньше бы он разволновался, но сейчас, находясь уже по другую сторону стены, отделявшей его от всей этой питерской возни, он чувствовал себя совершенно счастливым. Не нужно больше думать, как извернуться с полковником, не нужно больше бояться Джека — завтра, когда Звягин сюда приедет, он будет уже где-нибудь в районе Валдая.

Он смотрел, как Таня разливает чай, ее тело двигалось непрерывно, когда она протягивала руку над столом, легкая волна бежала от плечей по груди и животу, уходила вниз, разделяясь надвое на бедрах. Она садилась на стул, и шла обратная волна — от ягодиц к шее, поднимая подбородок чуть-чуть, совсем незаметно для неискушенного наблюдателя, но Лебедев был настолько очарован этим непрерывным перемещением плоти, что сначала даже не расслышал, как Таня начала говорить:

— Что-то вы замыслили, Виталий, с этим лесом не то. Чувствую я, не к добру это. Не ваше дело по кустам лазить. Ну, понятно, клад ищете. Как дети малые… Занимались бы своим делом — вы же городские люди. Нечего вам в лесу этом ловить. Сашу вот ранили. Сейчас — тоже проблемы, говорит. Ну, что это такое? Угощайся, Виталий. — Она пододвинула ему большую, шуршащую разорванной фольгой шоколадку.

Лебедев не отрываясь смотрел ей в глаза. Вот и появилась у него возможность отомстить за все его страхи, за все то постоянно тяготившее его неудобство, которое он испытывал в присутствии Звягина, за его вечный непокой, за косые взгляды на Антона — еще бы, после зоны как он может еще относиться к таким, как Антоша… Жлоб. Подонок. Это была возможность отплатить и за вечную зависимость от Саши — ну где еще Лебедеву было найти такого хладнокровного и, главное, умного исполнителя, таких другие специально десятилетиями выращивают, готовят чуть ли не с пеленок. В этом смысле, конечно, Звягин был для него просто подарком. А Таня… Как он все это время боялся к ней подступиться, боялся даже посмотреть лишний раз, взять за руку. Он знал, Таня прекрасно чувствует то, что испытывает к ней Лебедев, гнал от себя эту мысль, говорил себе — все, не мальчик уже, прежде всего работа, но не слишком-то получалось изгнать из мыслей Таню. Убил бы его Звягин, если бы у них с Таней что-либо возникло, точно бы убил. Не посмотрел бы на субординацию. Это же жлоб совдеповский, «мужчинский мужчина», для него, убийцы из убийц, какие-то условности домостроевские дороже собственной жизни. Чересчур уж он щепетилен, ревнив, обидчив, злопамятен. Ну, ничего. Это все уже в прошлом. Поищи меня, Саша, поищи. Силенок у тебя много, но у Лебедева побольше будет. И ума чуточку побольше. И хитрости.

Он перехватил Танину руку над столом и потянул к себе.

— Ты что, Виталий? — Она искренне удивилась. — Осторожно!

Лебедев уже не мог остановиться. Впервые в жизни он понял, что значит «отказали тормоза». Все напряжение последних дней, и в особенности последних часов, закипело в нем, словно шампанское в закупоренной бутылке, положенной в духовку. Он ощущал страшное давление во всем теле — в груди, в голове, в задрожавших руках, — его что-то распирало, требовало выхода, и он дал этот выход накопившейся в нем темной силе.

Он рванул Таню на себя зло и сильно, одновременно вставая и пятясь назад. Женщина упала грудью на стол, прямо на чайные, захрустевшие под ее телом чашки, вскрикнула от боли, проехалась животом по битому фарфору, увлекаемая рукой Лебедева, и попыталась было зацепиться за край стола, но безуспешно. Легкий кухонный столик качнулся, Лебедев еще раз дернул ее за руку, и Таня головой вниз рухнула на пол, едва успев выставить перед лицом свободную руку. Падая, она перекатилась на спину, и Лебедев, не давая ей опомниться, полез за пояс Таниных джинсов, вытащил свитер и резко задрал его, вывернув и натянув Тане на голову и руки. Таня не кричала, она еще не успела опомниться, но, когда Лебедев сорвал с ее груди тонкий, прозрачный белый лифчик, как-то дико зашипела:

— Ты что, гад, делаешь? Отпусти, сволочь!..

— Ах, сволочь? — Лебедев с размаху ударил ее по закрытой свитером щеке. — Я сволочь? Я? — Он бил еще, наотмашь, с двух сторон, подтягивал свитер повыше, чтобы не видеть Таниного лица — боялся, что под ее взглядом может обмякнуть и ненависть останется в нем, а нужно было ее выплеснуть из себя всю, до конца, до последней капельки, чтобы не мешала она дальше жить и думать, а думать теперь ему нужно было много, гораздо больше, чем прежде. — Кто вас, Сашу твоего, из дерьма вытащил, кто? А ты, ты даже не смотрела на меня, когда я по тебе с ума сходил! Все эти годы! Я бы для тебя все сделал, все! Что тебе этот урод? На кой хрен он тебе? Жлоб, жлоб, жлоб! — Он хлестал ее по щекам изо всех сил, усталость не приходила, наоборот, Лебедев как-то с каждым ударом свежел, взбадривался, проходила апатия, одолевшая его с утра, он словно молодел. — Н-н-н-на! — нанес он последний удар уже кулаком, и Таня затихла, потеряв, по всей вероятности, сознание, — рука у Лебедева была тяжелая.

Он рванул молнию на ее джинсах и стащил их вместе с трусиками с длинных, желанных им много лет Таниных ног. С урчанием навалился сверху и вошел, вонзился глубоко, сразу до конца в ее словно уснувшее тело. Таня дернулась от боли, застонала, очнувшись, путаясь руками в свитере, попыталась спихнуть с себя горячее тело, но Виталий Всеволодович своей большой круглой головой ударил ее и прижал к полу шевелящийся серый шерстяной комок. Лебедев не знал, сколько раз он кончил. Не знал, сколько времени все это продолжалось, — ему казалось, что бесконечно долго. Таня была неподвижна, двигался только один он. И откуда столько сил взялось? Он доводил себя до полного изнеможения, падал на ее грудь, лежал, отдыхая, несколько минут, и снова начинал двигаться, сначала медленно и осторожно, набирая силы, потом быстрее, быстрее, и снова мир начинал кружиться вокруг в сумасшедшем калейдоскопе, снова он чувствовал, что растворяется в собственном поту, и воздух, с жадностью всасываемый им через широко открытый рот, казался густым, как хорошее домашнее виноградное вино, и Танино обмякшее под его тяжестью тело тоже плавало в пахучем, остром поту, и руки ее, ослабнув, упали за голову, волосы выбились из-под свитера, до сих пор скрывавшего ее лицо, а Лебедев все взлетал над ней и падал вниз, выжимая из себя последние капли, последнее раздражение и страх, обновляясь, успокаиваясь, словно сдирая с себя какую-то противную, жесткую коросту…

Наконец он поднялся на руках над сломанным, смятым телом, осторожно стащил с Тани свитер: «Не задохнулась ли?» — подумал опасливо. Таня не задохнулась. Лицо ее было красным, волосы слиплись от пота, глаза закрыты, Таня тяжело вдыхала горячий воздух. Лебедев только сейчас понял, что все это время на плите кипел, свистел и булькал чайник, пуская по диагонали вверх толстую струю пара.

— Танечка, любимая… Поедем со мной, — забормотал Лебедев, не зная, что ему делать дальше.

— Уходи, — еле слышно прошептала она.

— Поедем со мной, — снова проговорил Лебедев тоже шепотом.

Таня повернула голову набок, не открывая глаз. Нужно было уходить. Он отомстил. Отомстил всем. Теперь пути назад нет, это точно. Он смотрел на женщину, почти пожилую уже — сейчас он понял, как она постарела за годы их знакомства, — растрепанную, уставшую. Что с ней теперь делать? Конечно, она все расскажет Звягину. А не расскажет, так он сам поймет. Умный, черт. Вон у нее какие синяки под глазами. И ссадины. Посуда вся перебита. Вдруг он увидел, что его ладони в крови. «Это еще что?» — испуганно вздрогнул Виталий Всеволодович. Переводя взгляд пониже, он понял, что кровь это не его, а Танина — живот ее был в глубоких, еще сочащихся длинных порезах. «Это когда я ее по столу протащил», — сообразил Виталий Всеволодович. Взглянув на свою рубашку, он покачал головой. Пока он возился на Танином изрезанном фарфоровыми осколками теле, светлая дорогая рубашка стала похожа на палитру художника, всем остальным цветам предпочитающего различные оттенки красного.

Он уже пришел в себя. Спокойно встал, прошел в ванную и тщательно вымыл руки, ополоснул лицо, вытерся, причесался. Заглянул в кухню — Таня лежала на прежнем месте не двигаясь. Тогда он вошел в спальню, открыл шкаф и выбрал себе среди вещей Звягина белый джемпер с высоким горлом. Сверху надел пиджак, свой, который он снял, садясь за чай, взял оба чемоданчика — с деньгами и документами, которые он не рискнул оставить в машине.

— Таня, последний раз спрашиваю — поедешь со мной? — Не услышав из кухни ответа, открыл дверь на лестницу и, в последний раз повернувшись, крикнул в молчаливую квартиру:

— Счастливо тебе. Не обижайся. Прости меня.

Холодный утренний воздух заставил его слегка задрожать. «Вот и хорошо. Не засну за рулем по крайней мере». Лебедев решил не думать о том, что сейчас произошло. Все, там все кончено. Началась новая, свободная жизнь. «Сейчас нужно заправиться — на выезде из города, и вперед. Уже пора». Он ехал по пустынным утренним улицам, лицо его было серьезно, руки крепко сжимали руль, он наконец снова чувствовал себя хозяином положения. Все в его руках. Теперь он никому не даст собой вертеть. Никому.

…Если бежать к тайнику — далеко, а следовательно, долго, он их потеряет. Найти, конечно, можно — столько они вокруг себя шуму создают, следов оставляют, но время будет потеряно, они могут уже возвращаться от конечного пункта, а он должен, обязан увидеть, из-за чего все это закрутилось. Идти за ними без оружия тоже не очень-то приятно. Это только в кино Рэмбо остренькими сучками мог взвод солдат порубать, здесь не кино, здесь дела посерьезней. Ване они ничего не сделают, он был в этом уверен. Им нужен свой врач, а Ваня уже достаточно много знает, чтобы понимать, что если он не будет молчать, то не проживет и дня. Уж кто-кто, а Иван Давидович — человек умнейший и опасливый. Сто очков всем своим друзьям даст в этом смысле.

Нет, нужно идти к машинам. Достать из тайника автомат и ждать их там. Он должен рассчитаться за все. Должен принять бой. Алексей полежал немного, слушая, как удаляются шаги бандитов, стихает треск сучьев и шелест раздвигаемых ими ветвей, дальше и дальше уходят голоса, смолкнув наконец совсем. Обратно на тропу он решил не выходить: этот лысый — хитрая тварь, он мог и в засаде кого-нибудь оставить. Нет уж, придется поднапрячься — Алексей медленно, сначала ползком, потом поднявшись во весь рост, осторожно стал прокладывать себе путь назад, протискиваясь через совсем уже плотную, сплошную живую изгородь. Иногда ему казалось, что вот сейчас он застрянет навек, что стволы и ветви черных деревьев не пожелают его пропустить. Сейчас он действительно понял, что они мало того, что живые, но, скорее всего, еще и мыслящие существа, — не захотят, чтобы он и дальше нарушал их покой. Вот сейчас они еще на сантиметр сомкнутся, прижмутся друг к другу чуть-чуть покрепче, придвинутся поближе — и все, пропал Алексей. Ни вперед, ни назад пути уже не будет. И не то что пути, а вообще возможности пошевелиться. «Что за паника?» — зло спросил он себя. Он же у себя дома! «В чем дело? — спросил он шепотом, остановившись на мгновение. — Это я. Я — свой». Это был чисто психологический трюк, самогипноз. Алексей, хоть и считал лес мыслящим существом, был глубоко убежден, что человеку никогда не найти с ним общего языка, — это даже дальше, чем инопланетяне какие-нибудь, это абсолютно другая… цивилизация? Культура? Нет здесь ни цивилизации, ни культуры, это — другое. Но трюк сработал. Или действительно лес услышал его слова и понял их? Но, как бы там ни было, он стал протискиваться дальше, и дело пошло легче, скорость его движения увеличилась — лес открывал ему дорогу. Или просто чаща кончилась? Главное — скорее добраться до тайника. Но сначала нужно было выйти к машинам — там он легче мог сориентироваться.

Алексей старался двигаться параллельно тропе, но все равно пришлось уйти далеко в сторону — попадались места вовсе непролазные, неожиданные овраги сбивали с прямого пути, и он вышел из чащи метрах в пятистах от нужного места. Здесь было уже редколесье, и местность просматривалась довольно хорошо. Оглядываясь по сторонам, он осторожно стал пробираться туда, где должны были стоять машины, стараясь ступать бесшумно и временами останавливаясь, прислонившись к дереву, замирал и слушал, нет ли вокруг подозрительных тресков или шелеста. Все было тихо, и он уже видел вдалеке две машины, уже можно было подойти к ним и спустить, скажем, шины или еще что-нибудь сделать, но он решил еще раз подстраховаться. Лег на живот, выбрав удобное для обзора место, и поставил себе цель — не шевелиться минут двадцать, береженого Бог бережет, мало ли что они напридумывали…

И уже спустя несколько мгновений он понял, что поступил единственно правильным образом. Все его приключения, пойди он прямо к машинам, могли бы уже закончиться: ближайший к Колиным «Жигулям» куст зашевелился и из-за него появился сам хозяин авто — великан неторопливо застегивал ширинку, обводя взглядом окрестности. По-видимому, оставшись довольным увиденным, он потянулся, широко раскинув толстые руки, и сел на травку спиной к машинам, а лицом аккурат к лежащему Алексею. «Вот дьявол!» Коля сидел на земле, уставившись прищуренными глазами прямо на него. Черт, он ведь наверняка вооружен. Да и бегает, должно быть, хорошо. Не жирный он боров — Алексей в таких вещах разбирался, определял силу противника по его фигуре достаточно точно — просто здоровый, накачанный. Многие люди заблуждаются, думая, что толстяки не могут быстро бегать. Как бы не так! Знавал Алексей одного вратаря хоккейной команды, такой же примерно комплекции был, как этот Коля. Однажды колоду карт разорвал пополам на глазах у Алексея. На спор. На бутылку водки спорили всего-то навсего. А потом как-то раз Алексей увидел этого своего знакомого, бегущего к закрывающему уже двери автобусу. Страшное это было зрелище. Со скоростью спринтера стодвадцатикилограммовая туша неслась по тротуару, чудом не сметая прохожих, — они, казалось, сами разлетались в стороны от поднятого бегущим вратарем вихря… Да, толстяк толстяку рознь. Лучше не рисковать. Да и что бегать — деревья здесь росли редко, довольно далеко одно от другого — спокойно мог его Коля пристрелить.

Алексей лежал не двигаясь. Коля не видел его, но любое движение могло выдать, сфокусировать взгляд бандита и тогда… что? смерть или жизнь? — пойди сейчас угадай! Одна оставалась надежда — что Коля либо изменит свою диспозицию, либо уснет. Алексей решил ждать — больше пока ничего на ум не приходило.

Они были мокрыми уже почти до пояса — по дороге несколько раз приходилось брести через глубокие рвы, заполненные водой, хлюпать по неподсыхающей в сумраке леса грязи. Мох под ногами, словно губка, при нажатии на него выпрыскивал из себя вонючую темную воду.

— Хорошо еще, что лето сухое было. Иначе хрен бы так быстро прошли, — виновато бормотал Петрович под злыми взглядами Звягина и Андрея.

Колю Звягин отправил к машинам сразу, лишь только смолкли шорохи свалившего в лес пацана. Стрелял он, скорее, для порядка, понимал, что шансов попасть у него крайне мало, так, на всякий случай дал понять, что шутки шутить не намерен. А доктор после выстрелов и вовсе скис.

— Ну все, пришли, — сказал Петрович, отряхивая грязь с пиджачка, что, впрочем, было делом бесполезным и бессмысленным — пиджак был испорчен бесповоротно и окончательно.

— Ну и где сокровища? — спросил Андрей, пытаясь бодриться, что получалось у него неважно, — он, всегда тщательно следивший за своим внешним видом, сейчас немногим отличался от Петровича: его спортивный костюм был в ядовитых черно-зеленых пятнах, руки грязные, грязь заползла даже на лицо, и он размазывал ее, утирая пот. — Где, Петрович?

Перед ними на пригорочке, единственном сухом месте в округе, торчал наполовину ушедший под землю ДОТ — обычный, привычный для любого жителя Петербурга от мала до велика. Такие или почти такие есть и на Пулковских высотах, и в Купчине, в огромном количестве — на проспекте Гагарина, например, у кинотеатра «Планета», на Ленинском проспекте, вдоль всех железных дорог в черте города. Зимой они превращаются в ледяные горки, и дети радостно скатываются с них, летом они порастают травой, на которой лежат загорающие.

— Да вот. — Петрович показал на толстую, чуть приоткрытую железную дверь. Открыть ее не было никакой возможности — ручка находилась всего в сантиметрах десяти выше травы, покрывавшей холмик.

— Копать надо… — Петрович потоптался на месте.

Андрей протянул ему короткую саперную лопатку.

— Так копай, чего мнешься? Устанешь — Ваня тебя сменит. Поможешь, Иван Давидович?

— Да…

Через полчаса совершенно обессиленный Петрович уронил лопатку и сел на траву.

— Все… Можно лезть.

— Слушай, а что там может поместиться? — спросил Андрей, выбрасывая окурок.

— Лезть не надо, — повторил Петрович. — Все там должно быть.

Звягин посмотрел на Андрея.

— Ну что, попробуй, ты помоложе будешь…

— Давай, Петрович, первый, я за тобой. — Андрей похлопал по плечу сидящего Кашина. — Давай-давай, времени нет. Нам возвращаться еще…

Петрович неловко присел, примерился к узкому отверстию, надавил плечом на дверь, которая сдвинулась всего на несколько сантиметров, и ползком полез в темную щель.

— Фонари-то есть у вас? Ни хрена же там не видать…

— Есть, есть, все у нас есть. — Когда ноги Кашина исчезли из виду, Андрей, достав из кармана фонарик, быстро лег на живот и аккуратно, точными змеиными движениями, пару раз изогнувшись, скользнул в дверной проем ДОТа. Лысый с Иваном Давидовичем остались на небольшой полянке. Судя по всему, лысый никуда лезть не собирался, и Иван Давидович боялся даже смотреть на него. Тот же, в свою очередь, разглядывал Ваню с каким-то странным интересом.

— Ну что, доктор, как дела? — спросил он после недолгого молчания.

Ваня пожал плечами.

— Не дрейфь, доктор, ничего тебе никто не сделает. Ты — наш человек. Все в порядке. А дружка своего забудь. Нет его больше. Понял?

Ваня, хоть и не понял, что имеет в виду лысый, кивнул. Как так — нет? Он уже убежал…

— Далеко не убежит приятель твой. Я даже гнаться за ним не стал — зачем? Сам придет. А может быть, и уже пришел. — Звягин неожиданно обхватил Ваню сзади за горло и приставил ствол пистолета к его щеке. — Эй! — крикнул он в сторону леса. — Эй, ты здесь? Выходи, а то я дружку твоему мозги на землю выпущу! Слышишь меня? — Еще немного подержав бледного от страха Ивана Давидовича, он отпустил его, сказав с полуулыбкой: — Шучу, шучу. Нет его здесь. Я так думаю, побег он машины наши курочить. Ладно, не будем о грустном. Закуришь? — Он протянул Ване сигарету. — Сам-то я редко курю, давно бросил, так, иногда балуюсь.

Андрей, протиснувшись в темноту ДОТа, тут же включил карманный фонарик — мощный, он сильным лучом высветил лицо Петровича, казавшееся страшным от падающих теней. Глубокие провалы под глазами в этом освещении выглядели совсем уже покойницкими, резкие носогубные складки приобрели жуткие очертания, шевелился темный провал рта, луч света отражался блестящими точками в белках глаз.

— Ну, показывай, где тут что…

Они стояли в полный рост — дверное отверстие находилось почти на уровне их голов. ДОТ, представляющий собой цельный бетонный куб, врос в землю, опустившись почти на метр, и Андрей, пролезая сюда, чуть не упал головой вниз. Здесь было холодно, пахло железом, и, к удивлению Андрея, совершенно не было запаха гнили, разлагающейся органики — только сладковатый привкус легкой, невидимой цементной пыли, поднятой их ногами. Андрей поводил фонариком — помещение небольшое, квадратное, почти пустое. Прямо над полом, на уровне коленей, находились какие-то трубы, выходившие из одной стены и исчезающие в другой. Находились они, вероятно, изначально ниже поверхности земли. В углу громоздились несколько железных ящиков, еще одна труба торчала из потолка. «Вентиляция, — подумал Андрей, — только размонтированная… А вот эти трубы над полом…»

— Петрович! Ну что? Куда ты нас притащил? — Тут Андрей вдруг понял, что казалось ему странным здесь с самого начала. В ДОТе не было амбразуры.

— Да сейчас, сейчас. Это тамбур. Вход вот здесь. — Он начал отодвигать от стены ящики. — Черт, тут, похоже, с тех пор так никого и не было… Посвети-ка. Слушай, точно. Это я как завалил в последний раз, когда тут был, так все и лежит. Ну и дела! Не верится даже.

Андрей направил луч фонарика на Петровича и увидел, что, когда последний ящик, похожий больше на шкафчик для одежды, которые обычно стоят в раздевалках заводов и фабрик, в детских садах или спортивных комплексах, был отвален от стены, то за ним обнаружилась низенькая железная дверца без ручки.

— Сам склад внизу, — сказал Петрович. — А это, видимо, запасной выход, замаскированный. А где главный вход — я не знаю. Вернее, изнутри видел, но он так законсервирован, заварен, забит — хрен откроешь. А где он на поверхность выходит — не искал. Мне и этого хватало. Помоги-ка. — Петрович поднял с пола обрезок металлической трубы со сплющенным концом и засунул в щель, образованную неплотно прикрытой дверцей и стеной. — Пошли!

Они спустились по ступенькам узкого прохода, спиралью опускающегося метров на пять под землю. Андрей высветил еще одну дверь впереди, в которую упиралась лестница, — эта дверь была открыта. За ней тянулся длинный коридор, по стенам змеились изолированные кабели, как в тоннелях метро, в разные стороны уходили отводы — коридорчики поуже.

— Я здесь полазил, — говорил Кашин, осторожно ступая в светлом пятне от фонарика. Под ногами хрустело битое стекло, невесть откуда взявшееся — окон тут не было и быть не могло, — звенели какие-то железки. — Там пустые комнаты. Для обслуги, наверное, или еще для чего. Вот здесь, — он показал на коридорчик пошире, — электростанция. Машинное отделение и все такое. Целый город построили, жить можно долго. Там еще скважины есть забитые, артезианский колодец, как я понял. Так что и вода тебе, и свет, и тепло. Единственное, что электростанции топливо нужно, но тут запас большой… Вот, пришли. — Коридор заканчивался очередной дверью, тоже открытой.

За ней находился длинный зал, луч фонарика был слишком мал, чтобы Андрей мог оценить размеры помещения, его высоту и длину, но, по крайней мере, противоположной стены он не видел. Ровными рядами стояли металлические стеллажи, заполненные одинаковыми ящиками. Некоторые из них были деревянными, некоторые — железными.

— Тут до хрена всего, — сказал Кашин. — Здесь — бумаги. — Он махнул рукой на один из стеллажей. — Там — жрачка. Вполне, кстати, годная. Я сам ел.

— Ну, мало ли что ты ел… — пробормотал пораженный Андрей.

Он понимал, что они напали на настоящую золотую жилу. Но работа предстояла большая, и финансовые вложения требовались очень серьезные. Через ту дыру, в которую они сюда влезли, и думать нечего что-то вынести. Надо расконсервировать главный вход, обеспечить транспорт, людей, да еще держать все дело в полной секретности… Да, работка. Но в случае удачи — хватит до конца их дней для спокойной, обеспеченной жизни.

— Слушай, ты сам-то столько лет про это знал, почему не воспользовался?

— Как так не воспользовался? Пару карабинов продал, еще кое-что по мелочам. Тут же одному не справиться — сам видишь. Целая команда нужна… — Он шел вдоль стеллажей, дотрагивался до холодных металлических боков контейнеров, ящичков с патронами, круглых блинов противотанковых мин, ящиков с консервами. — Да, это настоящее богатство. Не консервы, конечно. Все остальное.

— А ты все тут осмотрел? Только оружие?

— Конечно, не все. Где тут все осмотришь? Неизвестно, что там понапихано. Дальше еще один зальчик есть, поменьше. («А что в нем — тебе и не снилось!» — добавил мысленно Петрович, припомнив тусклый блеск золотых слитков.)

— Ладно, пошли назад. Тут нам все равно сейчас делать нечего. — Андрей еще раз окинул взглядом помещение. — А есть открытые, откуда ты карабины брал? Дай-ка один.

Петрович исчез в темноте, позвякал железом и вернулся в круг света с блестящим черным карабином в руках — новеньким, сверкающим, словно игрушечном.

— Ага. — Андрей взял оружие. — Ну, выбираемся.

— Что скажешь? — спросил Звягин у Андрея, как только они выползли на поверхность.

Андрей бросил Звягину карабин.

— Вот, посмотри. Надо возвращаться. Дома все обсудим. Нормально, в общем.

— Точно?

— Ну я говорю, все нормально.

— Тогда пошли, ребятки.

Они снова углубились в чащу, путь был уже знакомым, и они двигались быстрее, чем прежде. Андрей шел впереди, Звягин замыкал шествие. Когда они поравнялись с особенно глубокой балочкой, затопленной водой, Звягин крикнул:

— Андрюша, подойди-ка, чего скажу.

Андрей пропустил вперед Ивана Давидовича и Петровича, шагнул к Звягину.

— Андрей, там действительно все хорошо?

— Саша, более чем хорошо. Там просто завались всего. Но много трудностей. Хотя, с другой стороны, своя ноша не тянет…

— Ты патроны к карабину не взял?

— Есть малость. — Андрей достал из кармана горсть патронов. — Проверить-то надо, что за инструмент.

— Вот сейчас и проверим. — И пока Андрей соображал, что Звягин имеет в виду, тот достал из-за пазухи пистолет — рука скользнула во внутренний карман, не остановившись ни на миг, появилась обратно уже с пистолетом, выпрямилась, целясь вперед — Андрей проследил направление ствола, — и палец Звягина нажал на курок.

Петрович, понуро шагавший через лужи, резко вскинул плечи наверх, прогнулся в спине, сложился пополам и, тихо воя, ткнулся лицом в жидкую грязь, выламываясь, словно в эпилептическом припадке. Иван Давидович, бредущий рядом, присел, обернувшись на Звягина с Андреем, и смотрел на них с ужасом в глазах, потеряв всякую нить мыслей, не соображая ничего, видя перед собой только черную дырочку пистолетного ствола и — боковым зрением — корчащегося рядом Кашина.

— Ты чего? — спросил ошарашенно Андрей.

— Указание руководства, Андрюша. Мне-то что. Мне Петрович ничего плохого не сделал. Но работа есть работа. Так ведь?

— Ну, тогда ладно.

— Ты зарядил? — спокойно продолжал Звягин, кивнув на карабин.

— Да.

— Дай-ка сюда. — Звягин левой рукой подхватил оружие, поданное ему Андреем, взвесил его и посмотрел на так и не выпрямившегося Ивана Давидовича. — Доктор, лови! — Он опустил руку с карабином вниз, качнул его назад, неловко размахиваясь раненой рукой, и кинул его в сторону Вани.

Вместо того чтобы поймать брошенный ему предмет, Ваня дернулся, закрыл лицо руками, и карабин, задев прикладом его лоб (Ваня тут же прикрыл ушибленное место ладонью), плюхнулся в грязь.

— Ну что же ты такой неловкий, доктор! Подними-ка и вытри как следует! Лопух. — Звягин презрительно сощурился.

Ваня, чувствуя себя словно во сне, медленно нагнулся, поднял грязный карабин и, не зная, чем бы его вытереть, стал шарить по карманам. Найдя наконец носовой платок, он стал неловко ковырять им в затворе, размазывал грязь по стволу и прикладу. С перепугу чистка не удавалась, он только равномерно распределил черную жижу по всей поверхности, подсушил, растирая, и карабин стал выглядеть заслуженным, много раз побывавшем в деле старичком.

— Да-а-а… — протянул Андрей. — Молодец, хорошо чистишь. Осторожней ковыряйся, он же заряжен! Ну, парень, ты даешь!

— Ты закончил? — спросил Звягин.

— Да, вроде, — тихо промолвил Иван Давидович.

— Тогда давай помоги нам. Добей старика Петровича. Видишь, мучается. Ты же доктор. Так вот и избавь его от мук телесных. Все равно он уже не жилец. Давай, давай, возвращаться пора. Не тяни время.

«Черта», — завертелось у Вани в голове. Именно это слово — не «конец», не что-нибудь еще, что в подобных случаях приходит на ум. Но подобное — похожее, а разве может быть что-то похожее на этот ужас? Как это говорят военные — «час икс». Да, час этот наступает рано или поздно для каждого. И у каждого по-разному, по-своему. Ничего похожего быть не может — сколько людей, столько разных этих самых «иксов». Но от этого не легче. Черта. Он дошел до черты. Ее нужно либо перешагнуть, либо повернуть назад. А если повернешь — время тут же остановится, и останешься навсегда, до самой смерти, может быть, в этом «часе икс». И страшно будет по-черному, до слез и одиноких истерик. И будешь тяжело, каждую секунду завидовать тем, кто нашел в себе силы и мужество переступить эту черту, выйти из «часа икс», прожить его и освободиться.

А что же Братец? Убежал? Нет, не может этого быть. Братца Ваня знал очень хорошо. Вполне вероятно, что он сейчас сидит где-то здесь, в кустах, и ждет его, Ваниных, действий. Братец поможет, выручит, это точно. Как все-таки страшно…

— Затвор-то, затвор… — услышал он как сквозь вату голос Андрея.

Иван Давидович посмотрел исподлобья на них — лысый с пистолетом в руке сделал шаг вперед, загородив собой на узкой тропинке молодого нетерпеливого напарника.

— Не спеши, не спеши, в первый раз у всех не сразу получается. Вот так, передернул, теперь давай вылечи больного старичка… — Если сейчас поддаться, то все. Тогда действительно конец. Навсегда он будет привязан к этому быдлу. И придется лишиться всех друзей — Иван Давидович скрипнул зубами — и всегда быть начеку, готовым к какому-нибудь выезду, к криминалу. И так уже Виталий Всеволодович стал им распоряжаться как собственностью. Деньги… Деньги он и сам сможет заработать. Нет, ни хрена! На помощь, Братец!

— А-а-а!!! — заорал он, чтобы отогнать звуком страх, и вскинул карабин. Он увидел расширенные от искреннего удивления глаза лысого. — «Не ожидал, гад, совсем меня за труса держит, сволочь». — И нажал на курок, подняв ствол уже на уровень груди. Твердыми пробками мгновенно забило уши, и выстрела Иван Давидович не услышал. Но его так долбануло прикладом в солнечное сплетение, что он на миг задохнулся, попятившись назад.

Его удивило и мгновенно обрадовало, что упали почти одновременно оба бандита. Лысый — чуть раньше грохнулся на бок, не выпуская из руки пистолета. Андрей, схватившись за живот, медленно осел на землю, постоял на четвереньках и как-то не упал, а прилег на бок. Лысый стал медленно, с гримасой боли на лице подниматься. Тут Иван Давидович понял, что ранил он только Андрея — лысый, видимо, опытный в таких делах человек, просто ушел от выстрела, неуклюжего и непрофессионального, упал за долю секунды до того, как пуля покинула ствол, открыв ей путь к Андрею, не ожидавшему ничего страшного от запуганного еврейчика.

Весь истерический задор Ивана Давидовича вылетел, как он физически это почувствовал, вместе с этой злосчастной пулей. Опять пришел страх. Он понял, что лысый цел и невредим, что сейчас его очередь стрелять, и он-то уж не промахнется, уложит на месте. Ваня очень живо представил себе, как пуля входит, ломает ребра, осколки их рвут ткани, пуля движется дальше, сверля огненную дыру в его теле, как она выходит из спины, вырвав большой кусок плоти под лопаткой…

Он размахнулся и швырнул карабин в лысого. Тому опять пришлось упасть, чтобы избежать удара в лицо, и Ваня, выиграв несколько секунд, повернулся и бросился бежать настолько быстро, насколько позволяли заросли. Лысый хромает, думал он, вряд ли догонит, а вот машины надо обогнуть, там его встретит Коля, от которого уже не убежишь. Миновав чащу и выбежав, задыхаясь, на более разреженный участок, почти к тому месту, где надо было подниматься наверх по склону оврага, он изменил направление и пошел по ложбине, посматривая вверх — туда, где должны находиться автомобили бандитов и стерегущий их Коля.

Алексей отползал очень долго — по сантиметру, всем телом, даже сам не понимая, чем он отталкивается от земли, — как-то вздрагивал весь целиком и сдвигался чуть-чуть назад. Коля продолжал пятиться в его сторону, сидя без движения, но, по счастью, не замечал этого черепашье-рачьего перемещения. Наконец, когда Алексей убедился, что отполз достаточно далеко, чтобы ускорить движение, он привстал на четвереньки, еще несколько метров назад проделал в такой позе и, когда мелкие кустики уже окончательно скрыли от него место стоянки, выпрямился и легко побежал, разминая затекшие ноги.

Сегодня он положит, возможно, конец всей этой истории. Хватит! А тогда со спокойной совестью в Штаты или же в могилу, как судьба обернется. Нет, неправильно. Как он сам себя покажет. Не верил он в судьбу, как не верил и в Бога. Все зависит только от него самого. Автомат был на месте — а где же ему еще быть? Какой грибник забредет сюда, в глухомань, заплесневелую и мрачную, а если и забредет, то уж точно не станет ледниковые камни переворачивать. Он осмотрел оружие — все было, как всегда, в полном порядке. Аккуратно замаскировав тайник, он встал во весь рост, держа в одной руке автомат, готовый к бою, с полным боекомплектом, в другой — нож, который также хранил в тайнике. Это был не единственный его нож — остальные три хранились дома. Он очень любил их, как, впрочем, и вообще оружие. Ножи делали для него друзья с Кировского завода, не бесплатно, конечно, — деньги он платил за них немалые.

Было еще светло, но он видел, как небо приобретало неживой оттенок. Последние минуты оно еще кажется светло-голубым, а потом быстро-быстро начнет сперва бледнеть, словно отдавая остававшиеся в нем крупицы жизни, и обвиснет мертвым бесцветным пологом, опустится ниже, и весь мир превратится в декорацию закончившегося спектакля.

Впервые в жизни он сознательно шел в настоящий бой. Нельзя же считать боем всякие разборки с недругами, должниками или уличными хулиганами — это-то случалось неоднократно, и не всегда он побеждал, но там даже до больницы дело ни разу не доходило… Сейчас другое дело. С этими бандитами все может кончиться не больницей, а дном, если оно есть, любого близлежащего болота. Раньше он лишь оборонялся или убегал от них, теперь перешел в наступление. Страшно, конечно. Но выхода нет. Даже если задавить в себе мочения и укоры совести за смерть Толика, косвенным виновником которой Алексей уже привык себя считать, даже если плюнуть на то, что эти подонки уже двадцать раз заслужили смертный приговор, то Ваню-то все равно отбить нужно. Не может же он вот так сбежать из лесу и драпануть в Америку, плюнув на того, кого называл своим другом. Зная, с кем он остался один на один. Хитрый Иван Давидович, смешной, образованный, умный, как черт, но такой беспомощный, когда дело доходит до подобных ситуаций. Вот кому в Штаты нужно ехать, а не Алексею. Ну что он — поболтается там, ну на мотоцикле погоняет по сабвэям туда-сюда, ну трахнет пару американок, купит Катерине какую-нибудь фигню и вернется. А Иван Давидович бы там развернулся вовсю. Что-то с ним сейчас творится?

Звягин не стал стрелять вслед убегавшему Ване. Он упал на раненое плечо и задохнулся от режущей боли, разрывавшей руку почти до самой кисти. Что творят, суки, думал он, поднимаясь на ноги. Молодежь, интеллигенция… Вот так глупо двоих его подельников уложили да и его самого чуть в могилу не отправили! Что творится! Нет, надо с ними кончать. Что бы там Виталий ни говорил — нужен ему, мол, этот трофейщик, этот доктор, — что он, других не найдет, нормальных, не таких психов?

— Саша! Помоги! — просипел лежащий на тропе Андрей. — Больно. — Он вдруг заговорил равнодушно, рублеными фразами. — Спина. Почему-то болит. Спина. Позвоночник колет.

«Не жилец», — подумал Звягин, всмотревшись в быстро сереющее лицо Андрея, в его осунувшиеся, опавшие щеки, в тени под глазами. Он медленно двинулся к напарнику.

Глаза Андрея неожиданно расширились.

— Саша, ты что? Что ты хочешь?

— Сейчас, Андрюша, сейчас, — тихо говорил Звягин, обходя его сбоку, — сейчас помогу.

Он встал так, чтобы Андрей его не видел, поднял пистолет и, не раздумывая и не особенно целясь — что тут целиться? — выстрелил ему в затылок. Вот так. Теперь только он знает, где тайник. Ну, пускай теперь Виталий попробует диктовать ему условия. Стоп! Как это — один? А доктор? Они же дружки с Виталием! Нет, не уйдет доктор, ничего он Виталию не расскажет.

— Ну, прощай, Петрович. — Он посмотрел на Кашина, мелко дрожащего, пытавшегося отползти зачем-то в кусты, но обессилевшего, — проползти ему удалось с полметра, не больше. Он хрипел, таращил глаза, шевелил руками, изо рта показалась кровь и тоненькой струйкой потекла косо по щеке.

— Видишь, Петрович, никому у нас верить нельзя. Один был у нас доктор, специально для такого случая, и тот сбежал. Не выполнил, гаденыш, клятву Гиппократа. Бывай, старик. — Он перешагнул через Кашина и уже не оглядываясь пошел вперед, к машинам.

Алексей решил не возвращаться назад, а встретить бандитов на выезде из леса, возле проселочной дороги. В том, что они будут возвращаться прежним маршрутом, он не сомневался — других путей они не знали. Да и были ли другие пути в этой чаще? Вряд ли. До проселка от тайника было значительно ближе, и он надеялся опередить лысого с компанией, обустроить себе засаду, подготовить на всякий случай ходы для отступления.

Он выбрал место на небольшом пригорке, откуда открывался хороший обзор во все стороны, залег в кустах и стал слушать, не зарычат ли в лесу продирающиеся сквозь заросли машины. Земля была теплой, кисти рук покалывали сухие, светло-желтые травинки, ровно и привычно шумел лес, небо медленно гасло. Алексея начинало клонить в сон после ужасной ночи и тяжелого дня. Он временами задремывал, оставляя включенной лишь маленькую часть сознания, сосредоточивая ее на звуках леса, погружался в мягкий, приятный полусон. Ему казалось, что он лежит у себя в Купчине, в чистом поле, что сейчас утро и ему предстоит еще куча дел, но надо немного полежать, набраться сил у земли, как обычно делал он перед большим и трудным днем, если дело, конечно, происходило летом. Интересно, какая земля в Америке? Наверняка другая. Как же может быть иначе? Там все должно быть другим — и земля в первую очередь. Нужно будет обязательно где-нибудь там уйти подальше и целый день пролежать вот так, чтобы понять, что же там за земля, что она ему расскажет — уж этот-то язык он поймет без труда. И по оружейным магазинам надо пошататься: что у них там почем прикинуть, посмотреть просто, через границу-то он все равно оружие не попрет — не дурак же совсем… Генке пластинок каких-нибудь привезти, Катерине что-нибудь. Как она, интересно, с Игнатом там?

Раздавшийся неподалеку громкий треск вернул его к действительности. Алексей напрягся, коротко и резко встряхнул головой, прогоняя остатки грез, быстро протер кулаком глаза и стал вглядываться в чащу, туда, откуда слышался хруст ломаемых веток. Кусты на опушке заходили волнами, раздвинулись, сверкнув на секунду чернотой лесных внутренностей, и из них вывалился на траву Иван Давидович, оборванный, с кровью на лице, с руками по локоть черными от грязи — видимо, много раз падал он по дороге. Алексею даже издалека было слышно, как он всхлипывал, постанывал, икал и что-то бормотал. Упав на землю, Иван Давидович пополз вперед, не имея сил подняться на ноги. Всхлипывание перешло в протяжный тихий вой, он цеплялся руками за траву, подтягивался чуть-чуть и полз, сантиметр за сантиметром выбираясь на открытое пространство.

Алексей колебался: выскочить и подбежать к нему было опасно — из леса могла появиться погоня, и тогда беда. На открытом месте их обоих положат очень быстро, тут и автомат не поможет. Но и оставлять его так тоже было нельзя. Нужно что-то делать. «Черт, придется рассекречиваться», — подумал с досадой Алексей и крикнул:

— Ваня! Ваня-я!!!

Иван Давидович замер на месте, завертел головой по сторонам.

— Эй, — крикнул еще раз Алексей, плюнув уже на всякую осторожность, — я здесь!

Ваня увидел его наконец и на четвереньках, неуклюже бросился к нему, стал карабкаться на холмик. «Быстрей, быстрей, тюфяк, — приговаривал Алексей. — Быстрее же…»

Метрах в пятидесяти за ползущим Ваней как-то очень тихо, неожиданно, почти нереально из леса выехали белые «Жигули» и сразу же замерли. Дверцы распахнулись, и из них с разных сторон показались громадный Коля и лысый с пистолетом в руке.

— Ложись, Ваня, ложись! — заорал Алексей.

Иван Давидович продолжал ползти на четвереньках, не понимая или не слыша его слов. Лысый медленно поднимал пистолет и целился внимательно, наверняка. Алексей понимал, глядя на него, что лысый не промахнется — чувствовались в его движениях сноровка, опыт.

— Ложись! — еще раз заорал Алексей и дал короткую очередь поверх Вани. Тот кляксой растекся по земле, прикрыв голову руками, и в этот момент лысый выстрелил. Чуть выше Ваниной головы взлетело облачко пыли. В животе у Алексея стало горячо, им вдруг овладел азарт, редко посещавший его, но любимый им азарт, когда исчезает страх. Перед глазами только противник, и на него надо идти, не взирая ни на что, не чувствуя боли встречных ударов, — вперед, только вперед! Он знал, что это состояние крайне опасно, на тренировках его учили всегда контролировать ситуацию, быть холодным и трезвым, взвешивать свои силы, но иногда этот азарт битвы все-таки пересиливал осторожность и профессионализм.

Он встал во весь рост, поднял автомат к плечу, прицелился и, выпустив длинную Очередь в лысого и его громилу, пошел вперед, навстречу бандитам. «Как на дуэли», — мелькнула мысль. Единственная — других мыслей не было. Когда он поравнялся с лежащим без движения Ваней, в него стреляли уже оба — Коля опустился на одно колено, и рука, вытянутая вперед, вздрагивала от отдачи пистолета, лысый стрелял стоя, с двух рук. Вылетело боковое стекло в их машине, и сразу за этим Коля, резко откинув голову назад, рухнул навзничь, выронив пистолет. «Попал! — Алексея захлестнула волна теплой радости. — Попал! Есть один!» Он увидел, как лысый юркнул в машину, она тронулась и, убыстряя движение, понеслась прочь. Алексей дал еще очередь вслед и опустил автомат.

Победа! Он их победил. Лысый ушел, но пусть попробует сунуться — Алексей был теперь уверен в себе. После перестрелки пропал почти мистический страх перед этим ужасным лысым Сашей — струсил он, убежал с поля боя. Все. Он проиграл, морально проиграл, а это главное в любой драке.

— Ты цел? — спросил он, наклонившись над Ваней.

— Вроде цел.

— Надо двигать к городу, поздно уже. До станции далеко. Хоть бы на последнюю электричку успеть.

— Лешка, я идти совсем не могу, ноги не идут. Надо посидеть немного.

— Вань, ты что, хочешь в лесу заночевать? Мне-то ничего, а ты замерзнешь. Идти надо. Хотя, может быть, есть смысл задержаться здесь еще…