— Бойцы! — Медведев ходил вдоль школьной, коричневой, в меловых пятнах доски, как учитель на уроке. Это и было похоже на урок — за столами, стоящими в три ряда, сидели ученики — плечистые, одетые в камуфляжную форму, молодые, похожие друг на друга стриженые парни. Они не горбились, сидели прямо, руки у всех лежали на чистых столешницах без обычных ученических корявых надписей и следов от пробы ножей, бритв, просто царапин, со скуки оставляемых повсюду, куда только может дотянуться рука, пока нудный учитель излагает ненужные факты о пестиках, тычинках или параллаксе и интегралах.

Глаза этих учеников, явно уже миновавших школьный возраст, были устремлены на Медведева, полны внимания и ожидания приказа. Любой учитель мог только позавидовать их дисциплине и аккуратности.

— Бойцы! — повторил преподаватель тише, уже доверительно, по-домашнему, опустил на мгновение глаза к полу и снова вскинул голову так, что стал виден влажный блеск наворачивающихся на глаза слез. — Погибли наши товарищи. Сегодня в первом бою мы потеряли их. Вечная им память.

По молчаливой команде Медведева бойцы быстро встали, словно взлетели над столами, почти бесшумно, только зашелестела свободная пятнистая одежда.

— Садитесь, — сказал Медведев. — Садитесь. Товарищи, — голос его окреп, снова налился железом, зазвенел большим, толстостенным колоколом, — дорогие мои ребята, — он играл голосом, понижая его, смягчая и снова взлетая на патетическую ноту, — я понимаю и разделяю ваше, нет, наше общее горе. Я думаю поступить следующим образом. Мы отомстим за них, это безусловно. И мы отомстим за наших братьев еще до того, как они будут похоронены. — Медведев сделал паузу. — Я хочу говорить откровенно. Ребята, сейчас еще не поздно уйти. Мы не осудим тех, кто не чувствует в себе сил для борьбы. У многих из вас есть свои семьи, есть жены и дети, и рисковать их благополучием может, конечно же, далеко не каждый. Я предлагаю вам подумать. Если вы хотите уйти, уходите сейчас, потому что настал момент решить — будете ли вы до конца с нами или уйдете от нас навсегда. Сегодня каждому из вас предстоит сделать свой окончательный выбор. Выбор, который будет закреплен кровью наших братьев. Повторяю, никто вас не осудит, каким бы ни было ваше решение. Мы — солдаты. По крайней мере, так себя называем. Так что времени на размышление я вам даю одну минуту. Если есть в вас хоть капля сомнения в справедливости дела, которое мы делаем, хоть капля страха перед этой мразью, с которой мы боремся и будем бороться до последнего нашего вздоха, — уходите. Время пошло.

Он повернулся лицом к классной доске, смотря на наручные часы. Он не боялся, что кто-то из его подопечных покинет класс: они приходили к нему озлобленные, разочарованные, некоторые из них не умели ничего, кроме как воевать, — молодые мальчишки, сразу после школы оказавшиеся в Афгане, в Чечне, раненые, понюхавшие пороху. Правда, именно таких здесь было немного. Большинство воевавших в так называемых «горячих точках» грубо посылали Медведева подальше, как только он начинал излагать им свою программу. Но некоторые оставались. Самые озлобленные, обиженные, разочарованные, не желающие или не умеющие приспособиться к новой, непонятной жизни. И он был в них уверен.

Минута прошла, он обернулся и увидел несколько десятков глаз, смотрящих прямо на него.

— Спасибо вам, ребята. Спасибо. Я не ждал другого. Я верил и верю в вас. И вот что я хочу вам сказать. При всем том ужасе, который творит нынешняя власть, в ее структурах осталось еще очень много порядочных людей, профессионалов, которые хотят работать честно, любят свою работу и не желают с ней расставаться из-за кучки мерзавцев, стоящих у власти. И у нас есть контакт с этими людьми. Я предлагаю, вернее, спрашиваю вашего мнения — хотите сотрудничать с ними? Эту сволочь бандитскую мы можем осилить лишь всем миром, сообща. Кто желает высказаться?

Один из учеников молодцевато вскочил, гаркнув: «Я!»

— Говори, Денис, — узнал парня Медведев. Он старался помнить всех своих бойцов по именам, считая, что подобное отношение должно располагать к нему его подопечных.

— Командир, мы сами справимся. То, что произошло сегодня, — урок для всех нас. Нам нужно оружие. С дубинкой против пистолета много не навоюешь, командир.

— Денис, выйди сюда, — пригласил его Медведев. — Филипп, — обратился он к сидящему за передним столом своему помощнику, одному из тех самых братьев-близнецов. — Объясни Денису, что не оружие важно, а умение им владеть. Денис, дай Андрею твою дубинку. Филипп, а ты дай ему пистолет.

— Есть, Сергей Степанович!

— Ну, Денис, покажи, как ты будешь работать с противником, имея в руках пистолет.

Денис еще только начал поднимать ствол на спокойно стоящего, холодно улыбающегося Филиппа, видя пред собой его глаза, как почувствовал сильный, но безболезненный толчок в бедро и сразу после этого понял, что нога ему больше не повинуется. Глаза Филиппа вдруг пропали — перед Денисом было пустое пространство, он качнулся вперед, так и не успев поднять пистолет, и град ударов обрушился на него: по колену здоровой ноги, по ребрам, в солнечное сплетение и последний, погасивший сознание, по голове, повыше лба.

Класс завороженно наблюдал, как дубинка вдруг исчезла, пропала из рук Филиппа, превратившись в прозрачный, серый круг, как сам Филипп, присев резко на одной ноге, другой подсек Дениса и мягко, красиво провел быстро вращающейся дубинкой вдоль его падающего тела.

— Филя, ты что?! — прикрикнул испуганно Медведев. — Ты что его так…

— Ничего, ничего, командир, сейчас очнется. Я ему не попал в жизненно важные точки. Так, оглушил немного.

Денис зашевелился на полу, неуверенно поднялся на ноги, держась руками за голову, и снова чуть не упал, перенеся тяжесть тела на парализованную ударом, пришедшимся в нервный центр, ногу.

— Вот, ребята, видите, что можно сделать дубинкой, — покачал головой Медведев и похлопал по плечу бледного Дениса. — Как ты? Ничего? Ну, иди, садись на место. Спасибо, Филипп, сядь тоже. Короче говоря, план такой. Начинаем наступление по всем фронтам. Сейчас нас поддержит и общественность, и пресса, и черт в ступе. После того, что случилось. Всему городу стало Очевидно, что бандитизм уже перехлестывает через край и бороться с ним надо самыми жестокими средствами. И самое главное — нас будут поддерживать органы внутренних дел, вернее, те честные люди, которые там еще остались. Так что с этой стороны у нас будет все чисто. Конкретные задачи вы узнаете завтра, а сегодня — всем отдыхать.

— Пойдем в баньку, Роберт, — сказал Медведев, когда в классе остались только они с Робертом и Филипп, являвшийся, видимо, еще и медведевским телохранителем.

Роберт неопределенно пожал плечами.

— Ты чего такой кислый? Испугался, что ли, сегодня? Я сам испугался, но нужно себя контролировать.

— Ладно, поехали, — буркнул Роберт, — чего му-му ковырять.

После парилки и неглубокого, выложенного голубым рифленым кафелем бассейна — Роберт и не помнил, когда в последний раз вот так, красный, распаренный, бултыхался в прохладной зеленоватой воде, — они сели в маленькой комнатке на деревянные скамьи, стоящие за квадратным коричневым столом без скатерти.

— Василий, — благостно обратился к вошедшему банщику размягченный, добродушный Медведев, — Василий, нам три куренка сделай, водочки, зелени какой, пивка принеси, идет?

— Сейчас все будет. Отдыхайте. — Василий с улыбкой вышел в свои банные кулуары.

— Ну что, ребята, — пятью минутами позже заговорил Медведев, разрывая зубами кусок жареного цыпленка. — Как самочувствие?

— Гарно, — с набитым ртом еле-еле выдавил Роберт.

— Порядок, Сергей Степанович. — Филипп ел аккуратно, вилкой расчленяя нежное мясо, запивал пивом прямо из бутылки, долго перекатывал во рту темный «Портер», глотал с коротким резким звуком, жмурился от удовольствия.

— Роберт, как ты, осваиваешься? Работу тебе скоро поменяем, на газетах — это временно. Ты другого полета птица, я вижу. Перспективы у нас гигантские…

— Да я уж сегодня увидел, Степаныч, ваши перспективы, — отрывая от губ пивную бутылку, ответил Роберт. — Пацанов положили ни за что ни про что…

— А ты бы как действовал? У тебя что, стратегический план есть? Поделись. — Медведев откинулся на спинку скамьи, белая простыня, окутывавшая его, распахнулась, обнажив круглые, мощные грудные мышцы, поросшие черными густыми волосами.

— Нет у меня плана. Просто с бандюгами так просто не разобраться. Я-то, пока бомжевал, такого навидался…

— Так в этом-то и разница между нами, что у тебя плана нет, а у нас есть. И что так просто с ними не справиться, мы тоже знаем. Я же говорил, что нам нужно сотрудничать с официальными структурами. Мы и сотрудничаем. А то, что случилось, должно настроить общественность, привлечь ее на нашу сторону. Вот казаки давно сообразили. Ты в Доме книги был? А, ну да, какой тебе Дом книги… Так казаки Давно уже его охраняют. Это только один пример. И мы должны внедриться в официальные структуры, получить и заслужить определенный статус, чтобы большинство простых людей нас поддерживало. Люди — это же огромная сила! С казаками-то нам не очень по пути — они с демократами дружат, а мы демократов этих самых сметем к чертям собачьим.

— Погоди, Степаныч, ты что, знал заранее, что так случится? Что ребят положишь, знал?

— Ну, как тебе сказать, Роберт? Что будут такие жертвы, мы даже и не предполагали. Думали, подерутся да разъедутся. А оружие ребятам давать рано — разрешения у них нет, это же уголовное дело.

— Ну, Степаныч, ты и сука! — сказал Роберт беззлобно, улыбаясь, скаля зубы. В голосе его слышалось едва ли не восхищение. — Ну ты Геббельс просто какой-то!

— Куда мне до Геббельса… А вот теперь будем работать с органами — там и оружие будет, и все, что надо. Увидишь, Роберт, как сейчас дело пойдет. Наливай, Филя.

— За нашу победу, — Медведев поднял граненый стакан, — чокнемся, братья!

Роберт, быстро пьянея после парилки от жирной пищи и крепкой, настоящей водки, вкус которой он почти уже забыл, с силой треснул свой стакан о два других.

Сергей Андреевич Замето вторые сутки мотался по городу без всякой цели. Домой зашел лишь вчера ненадолго, выпил кофе, который его не взбодрил, лег было подремать, но сон не шел — с закрытыми глазами пролежал часа два, потом снова вынесло его на улицу. Ему ничего не хотелось, он бродил совершенно бесцельно, забредал в попадающиеся распивочные, количество которых увеличивалось в городе с каждым месяцем, — стоячие, с длинными столами, где наливали за умеренную цену плохой коньяк, разбавленную водку или пиво. Он выпивал и шел дальше, сам не зная куда.

Коренным его желанием перед началом этой сумасшедшей прогулки было оглянуться на свою жизнь, вспомнить все хорошее и плохое, побыть хоть несколько часов вне системы, наедине с собой, без поставленных перед ним задач.

Но подумать о жизни никак не получалось. Мысли дробились на мельчайшие осколки, которые, сверкнув раз, тут же терялись, исчезали… Детство было уже покрыто совершенным туманом, от него остались какие-то общие места, школьные парты, здание школы, квартира на втором этаже старого дома, стоящего и по сей день на улице Петра Лаврова. Но дом этот стал совершенно чужим — он ниже стал, окна его сузились, подъезд сжался, крутые лестницы оказались по прошествии времени пологими, а марши — короткими. Непохож он был на тот огромный, с гигантскими коммуналками ковчег, где, как смутно вспоминал Сергей Андреевич, каждый знал каждого и все, казалось ему тогда, дружили. Он не помнил лиц этих бесчисленных соседей, как не помнил и лиц одноклассников — ни одного из них он бы сейчас не узнал.

Да он и себя самого не помнил маленьким. Ему казалось, что он всегда был таким. И мысли, и чувства с самого рождения в нем сидели мелкие, конкретные, черно-белые. Именно так — черно-белые, лишенные красок, которые накладывает на самые будничные дела фантазия.

Женщины, редкие в его жизни, тоже были какими-то бесцветными, встречи с ними были быстрыми, суетными, иногда ленивыми. Лежа в постели с какой-нибудь из них, он продолжал думать о делах, о завтрашних обязанностях и проблемах. Зачем он впрягся в эту беду, он не задумывался, вернее, старался не задумываться. Не принесла ему эта ублюдочная работа ни денег, ни славы, ни власти, которой обладали другие, более удачливые его коллеги. А Замето так и оставался сереньким, незаметным, нестрашным даже для своих жертв существом, тенью, которая мелькнет на стене и исчезнет навсегда.

Почему он рассказал про Толика этому Леше, он тоже слабо осознавал. Просто захотел, и все тут. Это плохо. Это значит, что дал сбой его профессионализм, единственное, чем он мог гордиться и из-за чего его терпели на службе. Он не участвовал в общих пьянках, не рассказывал анекдотов, не занимался коммерцией — не интересен был Сергей Андреевич для сослуживцев, последние годы идущих в гору прямо на глазах. Над ним посмеивались, им брезговали, старались просто не замечать. Женщины, с которыми он работал, холодными глазами поглядывали на его посыпанный перхотью немодный, скучный пиджак, на бесформенные брюки, которые не то что не подчеркивали, а даже и не подразумевали под собой никаких мужских горячих и индивидуальных достоинств. И сослуживицы относились к Сергею Андреевичу как к механизму, аккуратному, исполнительному, не требующему ремонта, как к части интерьера, привычной до такой степени, что на нее уже и не обращаешь внимания.

Однажды он перечитал дома гоголевскую «Шинель» и вдруг позавидовал герою повести. Как же — у Акакия Акакиевича была мечта. Была цель. Были у него минуты, он их прожил и успел посмаковать, минуты счастья, когда достиг Акакий Акакиевич Башмачкин своей цели. То, что потом пришла беда, — дело десятое, за все приходится платить, но Сергей Андреевич вдруг понял, что он бы мог заплатить любую цену за то, чтобы и у него была такая цель, которой можно посвятить всю жизнь. Достигнуть — об этом и мечтать не обязательно, хотя бы иметь.

Неинтересно ему было жить, неинтересно. Не марки же собирать, в конце концов. Мимо проходили люди, у каждого из них была хоть какая-то цель — написать книгу, построить дачу, купить радиотелефон, защитить диссертацию, в конце концов, трахнуть идущую чуть впереди незнакомую девушку в обтягивающих маленькую попку джинсах.

Он зашел в кафе и выпил еще одну рюмку коньяка. Да, попки… Он посмотрел на соседний столик. Там как раз сидели две такие попки — лет по двадцать каждой, в боевой раскраске, в спецодежде, готовые к бою. Одна — в черных узких джинсиках, другая — в коротенькой юбочке, словно резиновой, еле-еле прикрывающей ягодицы. Сергей Андреевич поймал взгляд попки, которая была в джинсах, и вдруг подмигнул ей, как ему казалось, игриво. Попка вытаращила на него накрашенные глаза, секунду оценивала Сергея Андреевича, потом покрутила пальчиком с длинным красным ногтем у виска и отвернулась к подружке.

Он вышел на улицу Некрасова, пошатываясь, забыв уже о попках, которые проводили его насмешливыми взглядами. На выходе из кафе до него донеслось слово, сорвавшееся с губ одной из них чуть громче, чем следовало: «Маньяк…» А, пошли они! Что бы он стал делать, если бы даже и познакомился? Желания возиться с ними у него не было никакого: к себе тащить — лень, суетно, нужно будет бегать на кухню, варить кофе, разговаривать о чем-то, а о чем? Что он мог рассказать? А если взять бутылку, напьются, начнут дурачиться, смеяться — это тоже лишнее.

Он шел мимо Некрасовского рынка, продираясь сквозь густую толпу торгующих всякой дрянью оборванцев, они совали ему под нос мутные старые рюмки, ношеные ботинки, серые от древности, пахнущие нафталином пальто немыслимых фасонов, которые никогда и не были модными. Есть такая одежда — немодная по определению. Ее никто никогда не покупает, но во всякое время эту одежду зачем-то изготовляют. Для таких вот, наверное, торговцев, чтобы им было чем себя занять.

— Мужик, добавь две тонны, — услышал он сиплый голос сбоку.

— Послушайте… — Он посмотрел на маленького мужичка в старом пиджаке и грязных джинсах, явно чужих, найденных где-нибудь на помойке. — Послушайте, давайте с вами выпьем, — предложил ему в ответ Сергей Андреевич. — Мне тоже неважно. — Он смотрел на мужичка — лицо в красных прожилках, сплошной сетью покрывающих небритые щеки, на кончике носа висит невысыхающая сопля, веки мелко дрожат, руки не ведают покоя, то он засунет их в карманы, то начинает чесать запястья, шевелит пальцами, поглаживает затылок… «Нервы сгорели у бедняги», — подумал Замето.

— У меня кореш тут, — бодро отрапортовал мужичонка, — плох совсем. Помочь надо.

— Я сейчас куплю. Что взять? — Он посмотрел на витрину ларька.

— Да водочки, конечно.

Замето стал выбирать. «Черная смерть», «Петр Великий», «Россия», нет, «Россия» — это гадость…

— Да не туда смотришь, вот она, — мужичонка ткнул пальцем на нижнюю полку витрины, — вот…

Сергей Андреевич увидел поллитровую зеленую бутылку с этикеткой, на которой честно было написано «Крепкий напиток. Лимонный».

— Это что? — спросил он у своего нового знакомого.

— Она, родная, водочка. Пять четыреста всего. Мы только ее и берем.

Сергей Андреевич купил бутылку «крепкого напитка» и пошел следом за сопливым мужичком в дальний конец рынка, за арбузные развалы и горы коричневых картофельных мешков, на заплеванный, замусоренный пятачок асфальта у проволочного забора. Второй мужичок, ожидавший их прихода, был одет в спортивный костюм и домашние тапочки. Он был совершенно синего цвета, такого, что Сергей Андреевич даже сначала испугался: одутловатые щеки блестели какой-то трупной слизью, пористый нос цветом чуть посветлей щек жил отдельной от всего лица жизнью — морщился, подрагивал, словно вынюхивал выпивку.

— Петр Сергеевич, я уже тут как тут! — поспешно информировал его мужичок в пиджаке. — Вот товарищ нас выручил. Давай, давай ружье скорее, человеку тоже плохо.

Синий мужик достал из-за спины граненый стакан и протянул товарищу. Сорвав зубами в мгновение ока пробку-бескозырку, тот быстро наполнил стакан до половины и протянул Сергею Андреевичу.

— Ну, давайте, с Богом. — Глаза его жадно смотрели на водку, тяжелыми густыми волнами ходившую в стакане. — Скоренько, скоренько!

Сергей Андреевич опрокинул жидкость в рот и не задохнулся, как ожидал, а сморщился, всем телом вздрогнул от едкого, проникающего не только в рот, в пищевод, в желудок, а, кажется, и в самые кости, в позвоночник, во все ткани тела, разъедающего и растворяющего их вкуса то ли ацетона, то ли еще какого-то растворителя, правда, с едва заметным привкусом лимонной эссенции.

Судорогой свело губы, и он, еще не успев вытереть слезы, почувствовал, как из его руки вырвали стакан, и увидел сразу, без малейшей паузы, словно все проделывалось в одно движение, — пиджачный гражданин налил, протянул, отдал, синий принял, опрокинул и проглотил не поморщившись, прикрыл глаза, поставил стакан на землю и глубоко вздохнул:

— У-ф-ф!

Сергей Андреевич повернулся и, не сказав ни слова, пошел прочь. Он сразу забыл об этих беднягах, конченных совершенно.

А он? Он-то сам — не конченный ли человек? И как давно? С какого момента? Нужно определить этот момент, вернуться к нему и начать снова с того же перекрестка, но попробовать пойти по другой дороге. Та, по которой пошел в свое время он, никуда его не привела. Значит, нужно выбрать другую.

Он шел, автоматически переставляя ноги, аккуратно останавливался при красном свете светофора, не осознавая этого, чисто рефлекторно. Вышел на набережную Невы и вдруг почувствовал, что смертельно хочет спать. Вместе с этим желанием пришло и спокойствие, смешанное с просыпающейся уверенностью, что все образуется и он найдет тот исходный пункт, к которому нужно вернуться, и все будет хорошо. Жизнь не кончается, он еще покажет себя, приоденется, начнет зарабатывать, снова станет много читать — раньше это было любимым его занятием, — ходить в театр, познакомится с хорошей женщиной…

Он шел по Кировскому мосту со стороны Петропавловки. На пляже еще играли в волейбол последние, самые преданные солнцу, арьергард армии загорающих. Вдоль стены бродили малочисленные группы туристов. Сергей Андреевич остановился и посмотрел вниз, на черную, всегда неспокойную воду Невы, закручивавшуюся под мостом в водовороты. Эти взбухающие круги он помнил еще с раннего детства, они были в числе тех немногих вещей, которые остались в его памяти с тех далеких дней. Маленького Сережу притягивали эти стоящие среди несущейся массы воды толстые блины, он удивлялся, как это им удается сопротивляться бешеному, мощному течению реки.

— Простите, который час, не подскажете?

— Что? — Сергей Андреевич обладал удивительно хорошим слухом и переспросил не оттого, что не расслышал вопрос, а просто сознание его было настолько сейчас далеко от действительности, что смысл простого обращения не дошел до него сразу.

— Что вы сказали? — Он поднял глаза и повернул голову, желая увидеть спрашивающего. И сразу же узнал его. Нет, он никогда не встречался с этим молодым человеком, но принадлежность его к ведомству, в котором сам работал много лет, определил сразу. «Что ему нужно? Что ИМ нужно», — успел подумать он, быстро возвращаясь к реальности, и почувствовал, как сзади кто-то схватил его за ноги, под колени, одновременно толкая к перилам.

Сергей Андреевич падал вниз очень долго. Яркое, белое, ослепительное небо мелькнуло перед его глазами несколько раз, сменяясь чернотой воды, которая вроде бы и не приближалась. «Говорят, что падающие с большой высоты умирают еще в полете от разрыва сердца, — думал он. — Врут, оказывается». Он не умирал, в глазах мелькали арки моста, сверкнул мгновенной вспышкой шпиль Петропавловской крепости, а вода все еще была далеко. «Нужно будет плыть по течению, вынесет на стрелку».

Двое молодых людей совершенно обычного городского вида, в футболках, дешевых джинсах и китайских кроссовках прыгнули в подъехавшую «Волгу», которая тормознула лишь на секунду для того, чтобы принять их в свое теплое нутро, и не видели, как тело Сергея Андреевича, несколько раз перекувырнувшись, безвольной и тряпичной куклой, плашмя, лицом вниз шлепнулось на твердую неровную поверхность воды, уйдя головой в глубину, один раз перевернулось, показав ноги с задранными до колен штанинами, и исчезло.

Яков Михайлович положил телефонную трубку. Быстро управились ребята, даром, что не профессионалы. Среди этих бойцов-патриотов и вправду есть надежные кадры, вполне надежные. Ну а Замето поделом получил. Рассопливился слишком, размяк, а этого делать нельзя, особенно сейчас. Это в брежневские времена можно было расслабляться, в отпуск уходить, а сейчас — нет, сейчас ухо востро, чутье не терять… Хорошо, что за Замето подслеживали патриотики эти, а то, глядишь, наломал бы дров… Ну ладно, Замето свое дело сделал, и будет. Вечная память. Яков Михайлович не считал себя человеком злым. Работа есть работа. Замето знал, на что шел, полезный был мужик, пока не сломался. А тут уж ничего не поделаешь.

— Я не пойду туда больше, — мотал головой Иван Давидович, — не могу, Леша.

— Ваня, да пойми ты, это единственное дело, которое мы с тобой можем сделать, чтобы как-то их наказать. Ты же по городу не будешь за ними гоняться, и я не буду. Сделаем, потом я уеду, а тебе так и так нужно будет прятаться. Круто прятаться. В любом случае. Они же тебя в покое не оставят, ты понимаешь?

— Я все понимаю, Леша, но идти туда не могу.

— Ванечка, слушай, скоро совсем стемнеет, пошли. Ты же мужчина. Я тебе приказываю. Поднимайся и пойдем, я тебе помогу. Это нужно сделать, нужно, Ваня!

— Там же этот… в которого я стрелял.

— Ничего страшного. Ты же попал в него?

— Попал.

— Ну, вот видишь, значит, он не опасен. — Алексей совсем не был в этом уверен, но Ваня и так паниковал, нужно было его хоть как-то успокоить. — Ничего нам покойники не сделают. Ты что, Ваня, трупов мало видел? Уж побольше, наверное, чем я.

— Да, побольше. Но это совсем другое дело.

— Никакой разницы, Вань. Мертвый, он и есть мертвый, и нечего его бояться. Так ты внутрь не заходил?

— Нет, я же говорю — только Андрей с Петровичем. Андрей довольный вылез.

— Ну, подъем, Ваня!

Ивану Давидовичу казалось, что они стоят на месте. Ноги его поочередно механически поднимались и опускались, он шагал вперед вслед за Алексеем, иногда подсказывая ему, куда нужно свернуть, но ощущение было такое, словно они ни на метр не приближались к конечному пункту. Темнело очень быстро, тропинка была еще отчетливо видна, но Алексей знал, что сейчас последний всплеск дневного, уходящего за горизонт света, агония, после которой навалится лесная беспросветная темнота, и уже бесполезно будет искать в этой чаще дорогу, нужно будет замереть на месте до рассвета, иначе можно так сбиться с пути, что потом целый день придется выбираться, а можно и вообще сгинуть — провалиться в какую-нибудь яму с концами…

— Ванечка, быстрей, быстрей, — приговаривал Алексей, не чувствуя усталости, его подхлестывало нервное перевозбуждение, и он осознавал, что реакция организма скоро должна наступить — обрушится сон, апатия, справиться с которыми после всего, чего они натерпелись за последние двое суток, вряд ли удастся.

— Стой, Леша. Вот здесь где-то они должны быть, — опасливо проговорил Ваня. — Осторожней…

— Замри! — так же тихо скомандовал Алексей. — Я сам посмотрю. Где это было?

— Да прямо на тропинке.

Алексей осторожно стал пробираться вперед, стараясь двигаться по возможности бесшумно. Темнело стремительно. Он знал, что осталось всего несколько минут, а потом — все.

Тропинка в этом месте была чуть пошире, и Алексей вдруг увидел метрах в десяти перед собой темную массу, лежащую на земле, не то смятый куст, не то ком тряпья — свет гас очень быстро, и контуры того, что лежало на тропе, были нечеткими, расплывались, смешивались с окружающими ветками, бугорками и пнями.

— Эй! — Спина Алексея мгновенно покрылась потом, ему стало холодно, ноги сделались ватными. Это продолжалось не больше секунды, и он смог справиться с накатившей на него волной душного, липкого страха, сковывающего движения и останавливающего мысли. Хриплый, еле слышный, неживой голос сбоку и снизу, из темной глубины леса повторил: — Эй!

— Кто здесь? — спросил Алексей как можно уверенней, но негромко.

— Парень? Ты? Это я, Петрович! Парень, они ушли? — Он еле говорил, слышно было, что Петрович задыхается.

— Ты где, Петрович?

— Парень, там Андрей, у него фонарь в кармане…

— Сейчас! — Алексей двинулся к темной массе на тропе. Это действительно был Андрей. Он лежал на траве, одна рука была подвернута под живот, другая вытянута вдоль тела. «Мертв», — подумал Алексей. Да, молодой бандит действительно был мертв. Наклонившись над ним, Алексей разглядел черную дыру в затылке, мокрую, залитую кровью землю под головой.

Он пошарил по карманам покойника и сразу же нащупал тяжелый металлический цилиндр: «Фонарь!» Он включил его, направив назад, туда, где должен был находиться Иван Давидович.

— Ваня! Иди сюда! Не бойся! — Алексей услышал треск сучьев, и в пятне света появился Иван Давидович. Закрывая лицо руками, он неуклюже спотыкался, вслепую пробираясь к Алексею.

— Парни, парни!.. — звал Петрович из кустов. — Они ушли? Скажите, ушли?

— Ушли, ушли. Сейчас я вам помогу. — Алексей пошел на затухающий голос Петровича.

— Нет, не надо, кончаюсь я. Все. Ты иди туда, там много, очень много… — Он задохнулся и замолк на некоторое время. — Очень много. Факел сделай, солярка там… Очень много. Берегись Виталия… Помолись за меня. — Он умолк.

Алексей наконец добрался до умирающего. Петрович умудрился заползти довольно глубоко в кусты, и, когда Алексей посветил ему в лицо, открытые глаза его уже не сморгнули от яркого света.

— Пойдем, Ваня, немного еще осталось, пойдем!

Иван Давидович уже не перечил. Он шел за Алексеем как во сне, не обращая внимания на встречающиеся ямы, падал, вставал, стараясь не упустить из виду пятно света от фонарика впереди. Алексей двигался интуитивно, надеясь, что его опыт и везение выведут их к нужному месту.