В дверь звонили долго. В том, как визитер жал на кнопку, чувствовалось право звонящего заявляться в мой дом в любое время и в любом состоянии.

Такое право могло быть только у одного человека на свете. У меня самого. Однако я лежал в постели, а звонок продолжал выводить «дзы-ы-ынь, дзы-ы-ы-ынь».

— Да иду я, иду.

Я свесил ноги с кровати, встал, протер глаза, сунул ноги в брюки. Звонок не умолкал.

— Сказал же — иду! Чего непонятно?

Если бы не вечное похмелье, я бы, конечно, догадался. И если бы догадался, то мог еще какое-то время поваляться в постели: такие визитеры не добившись своего не уходят.

На пороге стоял гнусно ухмыляющийся Осокин. Ну конечно. Кто еще мог так звонить?

Мы молча смотрели друг на друга.

— Дай догадаюсь. Тебя выгнали из больницы за подрыв моральных устоев, да?

— Ты бы лучше догадался пригласить меня войти.

— Проходи. Чувствуй себя как дома. Ты как — один или уже с дамой?

— Твоими бы устами…

Он прошел в прихожую. Я рассмотрел то, как он одет, и удивился. Чужие ботинки со сношенными каблуками — на пару размеров больше, чем нужно. Оттопыренные на коленках брюки, бывшие модными в те годы, когда я учился без ошибок вписывать буквы в строчки прописей. Подростковая рейверская куртка.

— Леша, ты стоял перед моим домом и раздевал прохожих?

Осокин стянул куртку, под которой оказался пиджак со значком токаря третьего разряда на лацкане, и аккуратно повесил ее на вешалку.

— Знал бы ты, Стогов, как сложно выбраться из этой чертовой больницы. При поступлении всю одежду отбирают. А из дома вещи приносить запрещено.

— Поэтому ты решил принарядиться на помойке?

— Бери выше. Все это богатство я двое суток выигрывал в карты у всей больницы. У тебя пиво есть?

Я сказал, чтобы он посмотрел в холодильнике, и пошел умываться. Когда вернулся, Осокин уже сидел на кухне.

Перед ним стояла полупустая бутылка пива («Памятка больному вензаболеванием». Пункт первый: «На весь период лечения больному категорически запрещается потребление любых алкогольных напитков, в том числе пива…») и открытый пакет немецких чипсов («Памятка…» Пункт четвертый: «…В целях успешного лечения больному также запрещается потребление острых, соленых и квашеных продуктов питания…»).

Я достал из холодильника бутылку пива для себя и сел в кресло.

— Рассказывай, сифилитик. Почему вместо того, чтобы избавить добропорядочных граждан от своего общества, ты разгуливаешь на свободе?

Из больницы Осокин сбежал. В четверг днем ему сделали последнюю инъекцию пенициллина, и с тех пор единственное, чем он занимался, — готовился к побегу. Выяснил у старожилов возможные пути обхода постового, выиграл в карты носильные вещи («Не насовсем, только на выходные. Зачем мне это тряпье?») и сиганул через красный больничный забор.

— Понимаешь, мимо милиционера на улицу не пройдешь. Он ворота на ключ запирает. Сам в будке сидит, телик смотрит, а дверь открыта, все видно. Зато если за главный корпус зайти, то по тополям, как по лесенке, на стену забраться можно. А там просто: спрыгиваешь на крышу пивного ларька — и вперед.

— Как пацан. Дай этому офицеру пять долларов США, он тебе ворота откроет и честь отдаст. Или у тебя нет пяти долларов?

— Ты не врубаешься, во что я вляпался. Это же режимная больница. За уход из стационара там положена статья Уголовного кодекса. Все серьезно! Там одних сифилитиков — полтора этажа. И у половины мозги уже через уши капают. Их выпусти наружу — через неделю в городе ни одной здоровой тетки не останется…

Он встал, открыл еще одно пиво, отхлебнул и улыбнулся.

— Ты бы знал, чего я там насмотрелся! Вот бы тебя туда!

— Зачем это?

— На этом материале ты бы сделал себе самое скандальное имя в отечественной журналистике.

— Мне хватает и тех лавров, какие есть. Чужих не надо.

— Лох ты, Стогов, и больше никто. Это же школа жизни! Со мной парень в палате лежит — он вообще не ходит. На процедуры в коляске ездит. У него кличка Мересьев. Я спрашиваю: что это за болезнь? Знаешь, что он ответил? У меня, говорит, за всю жизнь всего одна девчонка была, и я от нее заразился гонореей. Дело-то пустяшное: три дня уколов — и ты в строю. Но он не знал. Решил, что он у девчонки тоже единственный. И не обращал внимания на рези и боль в паху. Долго не обращал — лет пять. А потом — хлоп! — у парня поражение суставов и отказали ноги. Навсегда! Ты врубаешься? Парень делал секс всего с одной девицей в жизни и теперь никогда не сможет ходить!

— Чего ж ты сбежал? Сидел бы в больнице. Набирался жизненного опыта.

— А скучно там. Пока колют пенициллин — вроде ничего. А как доколют — целую неделю лежишь и ждешь: не закапает ли снова. У меня анализы только в следующую среду будут брать. Что ж мне, там до среды и сидеть?

— Да-а.

Осокин ухмыльнулся, еще раз отхлебнул из бутылки и продолжал:

— Позавчера я с девчонкой познакомился.

— Где?

— В больнице.

— Как это?

— Приехала откуда-то… в общем, из задницы. Учится на медсестру. У нас уборщицей подрабатывает. У нее на отделении комнатка с кушеткой. Все по-человечески. Она мне с утра говорит: ты, Леша, парень нормальный. А ведь бывают уроды — вскроешься!.. Выхожу как-то ночью на задний двор, а там… Мужики!.. Такое делают!.. Я к дежурному врачу. Бегом. Он милицию вызвал. И их всех троих забрали. Я ее спрашиваю: «Не понял, почему троих?» А она обиделась и к стенке отвернулась…

— Слушай, как ты можешь?.. В больнице, с медсестрой… Совести у тебя нет… Ты ведь не от гриппа лечишься…

— А что такого? Она же медсестра! Пусть сама думает…

— Тебе этого не хватило, да? И ты решил устроить веселенький уик-энд? С телками и алкоголем?

— С алкоголем — да. А насчет телок — не знаю. Как получится.

— И чего ты хочешь от меня?

— Напейся с другом.

— Вообще-то люблю это дело. Но сегодня я немного занят.

— Ирландцы?

— Ага.

— Расскажи, что там нового?

Я достал себе еще бутылку пива и рассказал Осокину последние новости.

— А твой капитан знал, что Дебби встречалась с Шоном еще в Ирландии?

— Наверное, нет.

— Но предложил следить именно за ней?

— Предложил.

— А ты все равно думаешь, что она не убивала?

— Леша, чего тебе надо?

— Я хочу разобраться.

— Ты бы лучше со своей сигаретой разобрался. Пеплом всю кухню засыпал. Будь осторожнее — вдруг нечаянно уронишь его и в пепельницу.

Осокин усмехнулся.

— Стогов, что у тебя с этой девицей?

— Иди к черту.

Я поставил пустую бутылку на стол и ушел с кухни. Я застелил кровать, погромче включил радио и даже успел подумать о том, как бы мне для сегодняшнего вечера одеться?

Потом в дверях появился Осокин.

— Я подумал… знаешь… будет лучше, если я пойду к ирландцам с тобой.

— Если ты думаешь, что я в восторге, то повнимательнее взгляни на выражение моего лица.

Осокин внимательно посмотрел на выражение моего лица.

— Если бы я был маленькой девочкой, я бы описался от испуга.

— Только не писайся у меня в квартире. Я боюсь твоих болезней как огня.

— Куда пойдем?

Спорить с Осокиным бесполезно. Если он решит испортить кому-нибудь жизнь, то ни за что не отступится от своего намерения. Я сел на диван и закурил.

— Не знаю… У меня впечатление, что за эту неделю я сводил ирландцев всюду, куда было возможно.

— Пойдем в национальный бар.

— В какой?

— В какой-нибудь.

— Я не люблю ходить в национальные бары. Ты же знаешь.

— Ты водил их в «Долли»?

«Вот черт!» — подумал я. Почему-то эта мысль до сих пор не приходила мне в голову. «Долли» — это один из двух ирландских баров Петербурга. Сводить ирландцев в ирландский бар я не сообразил.

— Не знаю… Можно, наверное… Но там ведь дорого…

— Не жмись, они наши гости.

— У тебя сколько денег?

— У меня нет ни копейки. Я, если ты забыл, сбежал из больницы в чужих брюках и ботинках такого размера, что чуть не потерял их по дороге.

— То есть платить буду я?

— Только не говори, что у тебя не найдется лишних пятидесяти долларов, чтобы угостить больного друга кружечкой «Гиннесса».

— Леша, давай лучше я приглашу своего заболевшего друга в аптеку и куплю ему лекарств. Чтобы друг поправился и смог самостоятельно зарабатывать себе на пиво.

— Кроме того, тебе придется дать мне что-нибудь надеть. И поищи в своем притоне приличный одеколон — я задыхаюсь от запаха медикаментов.

Когда через полчаса мы были готовы к выходу и прошли на кухню, чтобы выпить еще по бутылке пива, Осокин заглянул мне в лицо.

— А она действительно красивая?

— Кто?

— Не придуривайся.

Я подумал.

— Красивая. Очень красивая.

— Покажи мне ее. Уж я-то сразу пойму, способна женщина на убийство или нет.