10
Телефон зазвонил ровно без двадцати десять. Он взорвался целым фейерверком мерзких звуков.
Стены рушились от грохота телефонного звонка, и обезумевшие жители в ужасе метались по улицам гибнущего Иерихона.
— Алё?
— Стогов? Ты что — спишь?
Это был Осокин. Я сказал, что сплю.
— А ты знаешь, сколько времени?
— Не знаю.
— Вставай, на работу опоздаешь.
— Мне не надо на работу.
— Все равно вставай.
— Леша, ты когда-нибудь слышал о такой штуке — называется «гуманность»?
— Что-то слышал, не помню, что именно. Плохо, дружок?
— Не то слово.
— Выпей апельсинового соку и прими душ.
Из последних сил я спросил:
— Леша, чего тебе надо?
— Давно ты, Стогов, не навещал заболевшего друга.
— После сегодняшнего утра ты навсегда потерял право называться моим другом.
— Да? Жаль. Я, между прочим, хотел тебе помочь.
— Неужели ты сейчас привезешь мне пива?
— Пока ты пьянствовал, я отгадал загадку убийства твоего ирландца…
— Дай догадаюсь. Ты нашел на одежде убитого отпечатки пальцев Джека Потрошителя?
— Когда позавчера ты был у меня в больнице, то говорил, что топор всадили ирландцу в череп сзади. Так?
— Так.
— Справа и по самую рукоятку. Так?
— Так. Но имей в виду, если меня сейчас стошнит, виноват будешь ты.
— Тебя не удивляет, что топор всадили именно справа?
Я закрыл глаза и попытался сообразить — о чем это он?
— Леша, ты о чем?
— Подумай сам. Ты стоишь и смотришь в затылок парню, который стоит прямо перед тобой. Представил? Берешь топор, замахиваешься… С какой стороны ты замахиваешься? Неужели не понимаешь? Любой нормальный человек замахнулся бы правой рукой и всадил лезвие в ЛЕВУЮ сторону затылка. Понимаешь?
— Нормальные люди вряд ли стали бы махать топорами в абсолютной темноте.
— Не тупи. Я имею в виду, что убийца был левшой. Он замахнулся с левой руки — потому топор и оказался справа.
— Запиши — я дам тебе телефон гувэдэшника, который выдает лицензии частным детективам. Нельзя зарывать такой талант в землю.
— Тебя не интересует разгадка этой истории?
— Меня сейчас интересуют две вещи.
— Какие?
— Во-первых, стакан холодной воды.
— А во-вторых?
— А во-вторых, еще один стакан холодной воды.
— Больше ничего?
— Больше ничего.
— Сволочь ты, Стогов. Я ведь помочь тебе хотел…
— Помоги своему лечащему врачу. Назови всех девушек, с которыми у тебя была связь за последние полгода.
— Это невозможно. За последние полгода у меня было больше ста девушек. Всех разве запомнишь?
Я положил трубку. Рухнул лицом в подушку. В голове грохотали взрывы — девяносто в минуту. Болело, кажется, все — от затылка до кончиков пальцев ног. Плюс немного поташнивало.
Я повернулся на спину и прислушался. К тому, что происходило внутри, прислушиваться было противно, и я прислушался к тому, что происходило снаружи.
В квартире кто-то был. На кухне бубнило радио. В душе слышался плеск воды.
Оторвать голову от подушки и сесть было все равно, как если бы я решил руками остановить Луну. После того как встал с кровати, я еще раз испытал, что именно чувствуют младенцы, только-только овладевающие искусством ходьбы.
Похмелье — это всегда тяжело. Но когда похмельное утро начинается с неожиданностей — тяжело вдвойне.
Как-то я проснулся оттого, что радио в комнате хорошо поставленным голосом проговорило: «Московское время — два часа дня. Передаем криминальную хронику. Вчера оперативники задержали на Московском вокзале двух оборотней…»
Те полминуты, пока диктор не объяснил, что оборотнями на милицейском жаргоне называют преступников, переодевающихся в милицейскую форму, я физически ощущал, как седею. А сегодня Осокин со своими гипотезами…
Теплая и мерзкая вода из-под крана была восхитительнее французских вин. Скрипя суставами, я натянул брюки и пошел в спальню.
На стуле висели джинсы и футболка Дебби. На полу валялся ее распотрошенный рюкзак. Самой Дебби в спальне не было. Скорее всего, она уже отправилась в душ. Может быть даже успев перед этим попрактиковаться в русской грамматике: на полу рядом с кроватью лежала открытая книга.
Кряхтя и чувствуя, как скачут перед глазами красные кони, я сел, поднял книгу и прочел: «…Его мутные глаза еще не видели, но он уже мог стоять, чуть пошатываясь на своих тонких дрожащих ножках, и частая дрожь морщила его блестящую шкурку…»
Господи, спаси и сохрани! Что же это такое она читает? Уж не о моем ли сегодняшнем утре идет речь?
Я повернул книжку обложкой к себе и прочел: «Феликс Зальтен. Бэмби. Глава 1. Рождение олененка».
Тьфу!
— Привет, ковбой!
Она стояла в дверях. Мокрая, свежая, зеленоглазая. Мое старое полотенце, которое она прижимала к голой груди, не могло скрыть даже трети достоинств ее фигуры.
Похмелье обострилось настолько, что об него можно было порезаться. Я почувствовал, что опять умираю от жажды.
— Доброе утро, Дебби.
— Все в порядке? Пульс и дыхание? Полотенце на лоб? Подкожную инъекцию витаминов?
— А нету пива? Холодного?
— Плохо?
— Лучше бы я умер вчера…
— Лучше бы ты что?
— Ты, наверное, хочешь одеться? Я сейчас выйду.
— Неловко просить тебя так напрягаться.
— Ты ведешь себя как в дешевом кино. Не стыдно?
— Как в дешевом кино? Посмотри на себя в зеркало. На выражении твоего лица нужно ставить гриф «Детям до 16…».
Я встал, обошел ее и поковылял на кухню варить кофе.
В раковине со времен какой-то из древних цивилизаций сохранилась пирамида грязной посуды. В нескольких стоящих на столе тарелках были набросаны окурки… горы окурков.
Странно — вечерами, глядя на неустроенность своего быта, я ощущаю приливы чистой как слеза вселенской тоски. Зачем мы в этом мире, спрашиваю я себя и не нахожу ответа.
С утра ничего подобного я не испытываю. Похмелье, ставшее традицией, не допускает абстрактных вопросов.
Дебби тоже пришла на кухню.
— Как ты живешь, Стогов? Нет, ну как ты живешь? Разве можно жить так, как ты живешь? Это же не дом, это помойка!
— Ты можешь пройти и портить мое прекрасное утреннее настроение сидя.
Она показала пальцем на один из моих лучших стульев:
— На что я, интересно, сяду? Вот на это? Оно сейчас развалится.
— А ты попробуй. Выглядишь ты вроде стройной. Не знаю, правда, сколько весит твое чувство юмора.
Дебби посмотрела на меня. Не знаю, что во мне не понравилось ей больше — опухшая физиономия или дрожащие руки. Она молча вымыла нам по чашке, блюдцу и ложке и налила горячего кофе.
— Пить-то хочешь?
— Хочу. Пива бы сейчас.
— Ты пьешь хоть что-нибудь, кроме пива?
— Как-то раз я пробовал кока-колу.
— Ты пьешь коку? Как ты можешь пить эту гадость?
— Ну почему сразу гадость?.. Нормальный напиток. А что пьешь ты?
— Я пью пепси. Не травить же себя кокой!
— Между ними есть разница?
Дебби посмотрела на меня с сочувствием. Мы молча допили первый кофейник, и Дебби намолола кофе для второго.
— Знаешь, доктора говорят, что лучше всего от похмелья помогает хороший секс. По утрам секс получается наиболее эффективным.
Я помычал в том смысле, что где это, интересно, она видела молодцов, которые в моем нынешнем состоянии были бы способны на эффективный секс?
— Легче всего свалить все на похмелье. Ты, между прочим, и вечером был тот еще любовничек…
— Я надеюсь, вчера ты не воспользовалась моим состоянием для того, чтобы…
— Воспользовалась.
— Ты хочешь сказать, что мы…
— Естественно.
— Врешь?
— Естественно.
Дебби засмеялась. Она-то чувствовала себя просто великолепно.
— Что тебя так веселит?
— Выражение твоего лица.
— Я ведь и разозлиться могу!
— Это не очень опасно.
За окном по-прежнему лил дождь.
— Это ты привезла меня вчера домой?
— Кто же еще?
— Спасибо.
Все еще смеясь, Дебби рассказала, что вчера совсем уже пьяного запихнула меня в такси и таксист с трудом отыскал нужную улицу в купчинских лабиринтах, а я всю дорогу орал, что отыщу убийцу и предам его суду Линча.
— А парни?
— Что «парни»?
— Куда делись парни?
— Поехали домой. Брайан, пока ловил такси, упал в лужу, весь перемазался. Ты не помнишь?
— Не-а.
Я решился закурить и прислушался к себе. Организм вроде бы не возражал против курения. Версия Осокина об убийце-левше была, конечно, полным бредом, однако на всякий случай я спросил:
— Знаешь, Дебби… Ты только не удивляйся… Скажи, а среди вас троих… тебя и парней… нет левши? Человека, который все делает не правой, а левой рукой.
— Есть.
Она произнесла это совершенно спокойно.
— Есть левша?
— Да. Это странно?
— Кто он? Мартин?
— Почему Мартин? Нет. Совсем не Мартин. Единственный левша в нашей группе — это Брайан.
