Глава 6
Большая игра
Каждый человек стоит ровно столько, сколько стоит дело, за которое он печется.
Эпикур
Революционный матрос Солнцев стал для их семьи спасением. Недаром ее нынешний заместитель – Эдуард Родионович Солнцев – прямой потомок того самого человека, благодаря дружбе с которым и уцелел в те смутные времена их пращур.
Да, Солнцевы были рядом с Приваловыми всегда, почти так же близко, как Матвеевы.
Аркадия Васильевна очень хорошо помнила, как еще маленькая – пятилетняя, пожалуй, кажется, это было вскоре после Победы – она проснулась от шума подъехавшего к дому автомобиля. Не очень хорошо спросонок соображая, она зачем-то выглянула в окно, сквозь тюлевую штору которого в детскую проливались дробные лунные лучи – как струйки. Из остановившейся у крыльца машины вышел дядя Родион – Родион Петрович Солнцев – который нередко заезжал к ним «на чаек». Маленькой Аркадии очень нравилось его длинное кожаное пальто, оно тихонько скрипело и очень вкусно пахло, а в кармане непременно обнаруживался для нее какой-нибудь гостинчик – конфета, мандарин или шоколадка. В лунном свете знакомое пальто казалось серебристым, как сказочный волшебный плащ. Может, дядя Родион теперь волшебник, подумала, потерев глаза, Аркадия. Только волшебники же не носят шляп. А он, как всегда, в шляпе. Или все-таки носят? Интересно, а что он мне принес на этот раз? И, наверное, он хочет чаю, нахмурившись, подумала тогда она, только разве ночью пьют чай? И почему он не заходит? Наоборот, из дома вышла бабушка, коротко кивнула и взяла у дяди Родиона небольшую коробку. Может, в коробке гостинец для нее, для Аркадии? Или подарок на день рожденья? Ботинки, наверное. В таких коробках бывают ботинки. Правда, до дня рождения еще далеко… А, наверное, это для папы, догадалась девочка, у него день рожденья как раз скоро.
Бабушка, прижимая к себе коробку и кутаясь поверх нее в шаль, вошла в дом. По потолку метнулся свет фар отъехавшего автомобиля.
– А ты мне ботинки покажешь? – спросила она за завтраком.
– Какие ботинки? – удивилась бабушка.
– Дядя Родион приезжал ночью, ботинки привез. Я сперва решила, мне, но мой день рожденья еще не скоро, а папин скоро. Значит, папе, – объяснила Аркадия, подумав, что бабушка какая-то странная: неужели она думает, что Аркадия слишком маленькая и не умеет хранить секреты? Она давно большая и ни за что не проболтается, она же понимает, что такое секрет. – Я видела в окошко. Он тебе их отдал. В коробке, – пояснила она – вдруг бабушка забыла, она же старенькая уже, ей даже больше чем сорок лет, ужас.
– Что ты выдумываешь, – почему-то рассердилась бабушка, – никто к нам не приезжал. Что за фантазии – ночью? Ботинки?
– Ну я же видела! – Аркадия уже тогда была упрямой.
– Значит, тебе приснилось, – строго сказала бабушка. – И не выдумывай так больше. И, пожалуйста, никому этот сон не рассказывай, что за глупости! Поняла?
Всегда ласковая, бабушка почему-то разговаривала очень сердито, как будто Аркадия сделала что-то очень плохое. Даже если это был сон, почему нельзя о нем рассказывать? Что такого? А если не сон, то почему бабушка говорит, что это все выдумки? Впрочем, взрослые ей уже объясняли, что в жизни есть много разных вещей, которые детей не касаются. Это называется «нос не дорос». Аркадия иногда трогала свой нос – растет? И докуда он должен вырасти? Вроде бы у мамы, папы или бабушки носы не такие уж большие… Но, пока нос «не дорос», его нельзя совать, куда не разрешают. Она вздохнула – все-таки взрослые очень странные люди – и уткнулась в тарелку.
Но выводы сделала. Замечая что-то, с ее точки зрения, странное в поведении окружающих, она больше ни о чем не спрашивала, а пыталась сама додуматься, разобраться, что к чему. И у нее даже получалось. Постепенно стало ясно: кроме обычной жизни – игры, прогулки, французский и английский язык, манная каша на завтрак и ненавистные белые гольфы по праздникам – есть еще одна. Спрятанная. Как тигр на картинке. У нее была книжка с такими картинками: смотришь – лес, а внимательно приглядишься, из ветвей вдруг складывается тигриная морда, хвост, лапы… Ну или не тигриная, смотря что за картинка. Вот и у взрослых так. Они почему-то боятся, что кто-нибудь «увидит тигра» вместо деревьев, которые видны сразу. И еще они почему-то боятся каких-то лагерей. Разве лагерей можно бояться? Аркадия, когда пошла в школу, ездила летом в лагерь. Лагерь назывался пионерский, но туда возили даже октябрят. Ничего, в общем, особенного. То же самое, что в детском саду, только в детском саду это называлось «на дачу».
Аркадия Васильевна, выныривая, как из ласкового зеленого моря, из детских воспоминаний, вдруг подумала: вопреки расхожей поговорке об «отдыхающей на детях» природе, отпрыскам и потомкам лихого матроса передались и его хватка, и энергия, и здравый смысл, и проницательность, и способность управлять людьми. Не руководить, а именно управлять, убеждением или иными способами подталкивая их в нужном себе направлении. В этом, если не переходить некоторых границ, нет ведь ничего дурного, тем более – унизительного. Разве унизительно, например, для жены, если муж хвалит ее стряпню? Наоборот: в следующий раз, чтобы понаслаждаться похвалой, супруга еще лучше приготовить постарается. А если глава семьи безразлично (ну как в ресторане) съедает приготовленный женой обед, в следующий раз ей и к плите-то подходить не захочется. В общем, такого рода похвала – чистой воды манипуляция. Но – и это очень важно – манипуляция, от которой никому не плохо, а всем, наоборот, приятно и хорошо. Такие «способы управления» совсем не редки, и у потомков лихого матроса способности к этому – не самому элементарному – искусству были заложены, похоже, на генетическом уровне. Все Солнцевы всегда делали очень неплохую карьеру – то в строительстве, то в торговле, то в административных органах. Но никогда – блестящую. Не зря же говорят, что лучшая работа – заместитель министра: зарплата практически та же, а ответственность – на начальстве.
Как бы по наследству передавались в клане Солнцевых и хорошие отношения с Приваловыми-Матвеевыми – так, посмеиваясь, называли обитателей замоскворецкого особнячка потомки революционного матроса.
* * *
Честолюбивый и энергичный, Михаил Николаевич Тухачевский командовал армиями, фронтами и штабом РККА, пытался проводить военные реформы, а мечтал, судя по всему, о должности Главнокомандующего Рабоче-Крестьянской Красной Армией. Иван Быстров следовал за своим начальником везде: он был рядом в Симбирске и в Челябинске, на Кавказе и на Кубани, в Польском походе и в лесах восставшей Тамбовщины, в боевых операциях и на учениях. Аркадия поначалу везде ездила вместе с мужем, ничуть не тяготясь неустроенной походной безбытностью.
Так что в особнячке между Садовым кольцом и Серпуховской заставой на какое-то время стало совсем тихо: двое пожилых уже Приваловых да двое Матвеевых, тоже не первой молодости. Как вдруг дом озарила радостная новость – тихая миловидная (словно ее не касались ни пролетающие годы, ни бытовые тяготы) Люба вновь понесла.
Михаил, изрядно горевавший после побега Анюты, очень хотел, чтобы Люба родила еще ребенка, и хорошо бы – вот было бы счастье-то! – сына. Наследника, продолжателя фамилии (пусть и не такой звучной, как у Приваловых, но все же)! Но время шло, и мечты о наследнике таяли, таяли, таяли… И вот – почти уже нежданно и уж точно негаданно! Михаил буквально светился от счастья:
– Теперь все, все наконец наладится. Всякого нам досталось, но теперь-то, – улыбался он, собираясь в очередную командировку.
В командировки приходилось ездить частенько: то в качестве эксперта-оценщика (иногда вместе с Приваловым, иногда и в одиночку), то курьером. Ценности перевозились немалые, поэтому в каждой такой поездке – всегда в отдельном купе – Михаила сопровождали двое вооруженных охранников.
Так было и на этот раз: в его портфеле «ехали» из Ярославля в Москву килограмма четыре золотых украшений и замшевый мешочек с россыпью камней – в основном бриллианты, но были и сапфиры, и топазы, и рубины.
Ростов Великий проехали уже за полночь. Вокзал вырисовывался на темном небе гигантской буквой «Ш» – два двухэтажных деревянных флигеля и причудливая каменная башенка посередине, соединенные низенькой галерейкой. Почти полная луна обливала острые крыши серебряным светом, превращая скромную постройку в подобие сказочного замка.
– Ну вот, еще сто верст – и Александров. Часа три, а по ночному времени, может, и за два добежим, – устало проговорил один из охранников. – Что за…
Договорить он не успел.
Дверь купе рухнула под несколькими мощными ударами снаружи. Охранники выхватили наганы и начали стрелять уже после первого – гулко, как рявкает очень крупная собака. Но «лай» с «той» стороны звучал сплошным грохотом, как будто не из револьверов стреляли, а из «максима». Оконное стекло, мгновенно разлетевшись вдребезги, осыпалось на окровавленный пол бриллиантово сверкающими осколками. Стылый мартовский ветер ворвался в купе с яростным свистом, почти таким же громким, как свист пуль.
Михаил захлебнулся первым же выстрелом – пуля угодила прямо в горло, и начал сползать вниз. Следующая пуля разворотила ему висок. Охранник, подсчитывавший, сколько осталось до Александрова, свалился на пол с пробитой грудью и двумя пулями в животе. Второму «повезло» чуть больше: получив две пули, в шею и в бок, он от массированной кровопотери почти сразу потерял сознание, и налетчики сочли его мертвым. Забрав портфель и «стволы» охранников, они на ходу спрыгнули из тамбура. И хотя не только вся местная народная милиция была поднята на ноги, даже из Москвы на подмогу прибыли люди, бандитов так и не нашли. Как, впрочем, бывало достаточно часто. Ценности же, вероятно, тут же «ушли» за границу, по крайней мере, ни одна из вещиц, ни один из камешков так никогда больше нигде и не всплыл.
Это была не первая смерть в тихом доме у Серпуховской заставы. Но когда умерла старая Прасковья, все словно бы вздохнули с облегчением. Ну да, ну да, грешно радоваться чужой смерти – тем более смерти близкого, в общем, человека – но старуха и себя запугала, и окружающих замучила своими страшилками хуже горькой редьки, честное слово. А теперь… Теперь все как будто потускнело, поблекло и угрожающе накренилось – вот-вот рухнет. Вдруг оказалось, что не Аркадий Владимирович, а именно Михаил был тем самым стержнем, той опорной колонной, вокруг которой строилась домашняя жизнь. И что теперь? И как? Да еще и Аркадия где-то со своим красным командиром по полям скачет, не докличешься, не дождешься.
Люба даже плакать не могла, будто закаменела – так же, как застыла, заледенела, закаменела Анюта перед своим побегом. Точно навалившаяся на Москву упрямая, никак не желающая сдаваться зима решила напомнить про «тогда». Да, март в России – месяц вполне зимний, но обыкновенно хоть как-то близкой весной попахивает, хоть сугробы на солнцепеке чернеют, хоть сосульки бахромой с крыш повисают. А тут – ничего подобного, зима и зима. Ночи стояли морозные, словно декабрь, а не март. Но и днем снег вовсе не собирался таять или хотя бы темнеть на солнечной стороне. Какая уж там солнечная сторона, серое небо висит так низко, будто никакого солнца и вовсе в природе нет. Ни за тучами, ни где бы то ни было. И весны, разумеется, никакой не будет.
Но недели через три после похорон, когда все сидели за завтраком, Люба вдруг вскрикнула тихонько, прижала руку к животу и… улыбнулась. Медленно, неуверенно, точно забыв, как это делается, но – улыбнулась. Аркадию Владимировичу почему-то вспомнилось, как граф Толстой в романе своем описывал улыбку возвращающейся к жизни Наташи – «как будто открывалась заржавленная дверь». Люба улыбнулась так же. Изумление плескалось в ее глазах настолько явственно, что, казалось, оно сейчас выльется и зальет все вокруг: и стол с самоваром, и домотканые половики, и сгрудившиеся в углу дрова.
– Любушка! – Зинаида Модестовна догадалась первая. – Неужели? Уже бьется? Ласточка моя!
И серая пелена за окном, столько дней напролет заменявшая небо, вдруг рассеялась, раздалась в стороны, пропуская в комнату веселый солнечный луч – как знамение, как приветствие движению новой жизни, впервые толкнувшейся в Любином чреве.
Малыш родился в середине августа.
Крестили в церкви Иоанна Воина, что на Якиманке. До храма Вознесения Господня за Серпуховскими воротами было поближе, но Михаил погиб, как настоящий воин, и сына его решили крестить у Иоанна Воина. Длиннющая Мытная улица проходила совсем неподалеку от их дома, выводя почти к самому «Иоанновскому» храму. Душная летняя жара уже сменилась приятным теплом ранней, еще даже не «золотой» осени, так что пройти полторы версты было совсем не в тягость.
Назвали мальчика, разумеется, Михаилом, в честь погибшего отца. Да и священник не возражал: по святцам, по старому стилю, как раз выходил день чуда Архистратига Михаила в Хонех.
Аркадий Владимирович быть малышу крестным почему-то отказался.
– Не могу, – сказал, – сердце останавливается. Как будто заново Михаила хороню. И вообще…
Пригласили Солнцева. При всей своей идейности революционный матрос вполне лояльно относился к религии и даже к церкви, резонно замечая, что батюшки, мол, тоже разные бывают: некоторые чуть с жиру не лопаются, под золотыми наперсными крестами еле стоят от тяжести, а некоторые всех голодных в своем приходе привечают, если не куском хлеба, так хоть добрым словом да советом помогают. И крестик под тельняшкой носил, не особо скрываясь, – маленький, серебряный, «память от маменьки, до самого гроба не сниму».
Недели через две после крестин «младшего Миши» вернулась домой Аркадия – еще стройная, но уже с тем особым сиянием глаз, что бывает только у беременных женщин.
Следующим летом к раздающемуся на весь дом басовитому, какому-то очень «взрослому» голосу маленького Миши добавились еще два звонких требовательных голоса – Аркадия родила двойню. Мальчика окрестили, ясное дело, Аркадием, девочку, после долгих споров, – Анной. Это уж Аркадия настояла, в честь пропавшей в Великой мировой войне – тогда ее еще не называли Первой мировой, знать не зная, что скоро явится Вторая, еще более жестокая и смертоносная – подружки Анюты. Люба эту идею не поддерживала, но и не возражала, только крепче прижимая к себе маленького Мишу, который уже пытался делать первые неуверенные шаги.
Иван, потетешкав на руках «наследников», опять куда-то умчался. Он вообще бывал дома нечасто. Когда все-таки ухитрялся вырваться с непрерывной своей службы, жизнь в доме начинала напоминать праздничный фейерверк. И главным устроителем и распорядителем праздника был шумный, веселый, вкусно поскрипывающий ремнями портупеи бравый красный командир Иван Быстров. Он возился с детьми (со всеми троими сразу, не отделяя «своих» близнецов от «матвеевского» Мишеньки), водил их в синематограф, катал на лодке, даже парады показывал. Дети его обожали.
Но приезжал Быстров редко. Его начальник, Михаил Николаевич Тухачевский, то оказывался в фаворе у Сталина, то попадал в опалу. Иван ничего не рассказывал о служебных своих обстоятельствах, но Аркадия, видя, что происходит в стране, с каждым годом тревожилась все сильнее и сильнее. Аресты шли за арестами, люди бесследно исчезали, нередко вместе с семьями, и серый густой страх, как жесткое колючее одеяло, накрывал всех.
Аркадия сжимала подаренный дедом браслет и молча, без слов молилась, не зная – кому: за детей, за всех своих близких и покой своего дома. Но главное – за мужа. Потом она не раз думала: что его уберегло – браслет или ее «молитвы»? Потому что спасение Ивана можно было объяснить только вмешательством высших сил. Когда «брали» руководителей, ближайших их подчиненных и соратников гребли частым гребнем. А когда в тридцать седьмом схватили, стремительно осудили «за шпионаж, измену Родине и подготовку террористических актов» и тут же расстреляли только что переведенного в командующего войсками Приволжского округа Тухачевского (не обошлось, ох, не обошлось тут без почти всесильного Ворошилова), Быстрова, одного из ближайших его помощников, почему-то не тронули. Потому ли, что не сочли его достаточно значимой фигурой, или потому, что незадолго до ареста Тухачевского Ивана перевели в другой округ – трудно сказать. Но так или иначе, а репрессии его миновали. Напротив. Ему даже предоставили внеочередной отпуск: за блестящие успехи вверенного подразделения на учебных стрельбах.
Поэтому Иван оказался дома, когда грянула беда. Грянула, откуда не ждали.
По-юношески бескомпромиссный, мечтавший хоть что-то сделать ради торжества мировой справедливости, Аркаша собрался с приятелями «воевать за Испанию». Мальчишки – во все времена мальчишки, их хлебом не корми, только пусти кого-нибудь спасать и совершать подвиги. Но до подвигов не дошло. Героическое путешествие завершилось на станции Москва-Сортировочная. Шныряя между вагонами, команда «юных друзей испанских республиканцев» безуспешно искала какой-нибудь танковый или зенитный эшелон, в котором можно было бы, спрятавшись, добраться до испанского «фронта», когда один из стоявших на станции товарняков неожиданно тронулся. Двое «вояк» отделались ссадинами и ушибами, один сломал ногу, а Аркадий погиб на месте.
Анна, рвавшаяся на «испанский фронт» вместе с братом, рыдала не переставая: «Почему, почему я не полезла под этот вагон вместе с ним? Как я без него буду? Уж лучше бы сразу оба!» Старший Привалов почти не выходил из своего кабинета. Иван метался между обезумевшей дочерью и постаревшей на двадцать лет Аркадией. Матвеевы, само собой, помогали, как могли, но чем тут поможешь?
Отплакав на похоронах правнука, слегла Зинаида Модестовна. Слегла – а однажды утром просто не проснулась. Похоронили ее на Рогожском кладбище, среди суровых старообрядческих надгробий с пугающе простыми крестами.
– Ну вот, значит, и мне пора, – неожиданно спокойно сказал не проронивший над могилой жены ни слезинки Аркадий Владимирович. – Думал, до девяноста доскрипим, но, видно, небеса по-другому рассудили.
Вручил внучке знаменитую Тетрадь и долго сидел с ней в кабинете, «передавая бразды правления»: рассказал в подробностях историю семьи, объяснил все о тайной «сокровищнице» и строго-настрого наказал заботиться о Матвеевых «наравне с Приваловыми», особо подчеркнув, что в «сокровищах» есть их законная доля. Рассказывая, дед кашлял, отводил глаза, ежеминутно хватался за стакан с остывшим чаем и тут же ставил его на тумбочку. Все это было совсем на него не похоже. Объяснения – странные, путаные – тоже совсем не походили на всегдашнюю его манеру изъясняться, четкую и внятную: а, б, в, и так хоть до «я», если бы требовалось. Но Аркадия поняла. И приняла. Раз дед так говорит, значит, так тому и быть.
Умер он так же тихо, как и опередившая его всего на несколько месяцев Зинаида Модестовна, и похоронили его рядом с женой, вскрыв свежую еще, хотя и успевшую промерзнуть могилу.
Сильно сдавший Солнцев, да и то сказать, шестой десяток лихой матрос отсчитывал, стоял над могилой, сгорбившись, и, когда пришло время говорить памятные слова, долго откашливался и, как показалось Аркадии, смахивал слезы.
Анна впала после смерти брата в беспросветное отчаяние и никак не могла смириться с потерей – точно ей самой отрезали половину сердца. Разве можно жить с половинкой сердца? Вранье, что время лечит: боль не стихает ни через неделю, ни через месяц, ни через три. На похоронах прадеда Анна хмурилась и все время оглядывалась направо, как будто надеясь, что тот, кто стоял там всю ее жизнь, опять каким-то чудом возникнет из небытия.
Но за поминальным столом вдруг наклонилась к Аркадии и очень серьезно сказала:
– Я теперь точно знаю, они не уходят совсем. Я не хотела замуж, но теперь понимаю – надо. Выйду замуж, рожу мальчика и назову Аркадием. И они вернутся. Оба. Понимаешь?
Аркадия едва сдержалась, чтоб не разрыдаться.
А в сорок первом Анна родила не мальчика.
Появилась девочка. Аркадия. Аркадия Вторая….
* * *
Осознав значение браслета, Глеб кинулся названивать Даше. Черт побери, ведь если его «старуха-молодуха» не врет и не путает, в случае форс-мажора – например, возвращения цацки на прилавок – все «сокровища» отойдут ее фонду, а значит, окажутся в его, Глеба, прямой досягаемости. Но на работе Даша не появлялась – якобы по причине подготовки к сессии, а на самом деле – черт этих девок поймет. Может, и впрямь – сессия, а может…
Глеб звонил и звонил, но – тщетно. Либо механический голос на двух языках сообщал, что «телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети», либо номер был занят. Не то ему катастрофически не везет, не то тупая овца посеяла телефон. Ну или в сортире утопила.
Всего отвратительнее была мысль, что, может быть, Дашенька от него скрывается. Записала его номер в черный список – и привет, ищи ветра в поле! Классическое «динамо». Да нет, не может быть! Такая милая, нежная девочка, такая уступчивая, такая послушная, не капризная совсем, Глеб так рассчитывал, что она станет достойным украшением его новой жизни. Нет, не может быть. Она и слова-то такого не знает – «динамо»…
Ладно, успокаивал он себя, может, у нее просто телефон украли. Тоже дура, выходит, конечно, но зато хоть не он дурак.
Он даже дозвонился ей в общагу. Какая-то безмозглая шамкающая бабулька-вахтерша пробурчала что-то вроде «да ой, да нет никого, да и не будет, сессия ж у них, и нечего названивать, учатся деточки, некогда им по телефонам балаболить».
Нет, говорите, никого? Ну что же. Если гора не идет к Магомету – то пусть она идет к такой-то матери.
Ладно, вправить девчонке мозги он еще успеет. Главное – вернуть браслет. Не факт, что она носит его каждый день. Вполне может прятать где-то дома. Ну если эту ободранную общагу можно назвать домом.
Наврав что-то двум клубным вышибалам про услугу приятелю, Глеб отправил их обыскать комнату «проклятой девки». Мог бы, кстати, и не врать – ребята были тупы до изумления, так что им было плевать, что за девка да кому она насолила или у кого чего-то сперла. В их мозгах такие сложности просто не помещались. Собственно, там вообще не помещалось ничего, кроме самых доступных вещей: адрес, найти, вещь выглядит так-то.
Парни, однако, вернулись ни с чем.
– Ну, Глеб Георгиевич, – оправдывались они, – мы даже металлоискателем прошлись. Либо там вовсе нет ничего, либо она цацку в какую-нибудь трубу запихала, там этих труб, как на трубном заводе. Чо, батареи надо было курочить? В вентиляционке сверточек с заначкой нашли. И все. Но заначку мы не трогали, да там и денег-то кот наплакал, как у бабки какой-нибудь.
Вот что с такими делать?
Глеб пошатался немного по Дашиному институту, высмотрел Дашу, поглядел издали, как она ходит из аудитории в аудиторию, как списывает что-то с вывешенного возле деканата расписания предэкзаменационных консультаций. Рукава свитерка, когда Даша писала, отбрасывая за ухо мешающие волосы, поднимались почти до локтей.
Браслета не было ни на правой, ни на левой руке.
Чтобы не «светиться» лишнего, Глеб дождался ее на улице, возле ворот.
– Что ты себе позволяешь? Играть со мной вздумала?
Даша почему-то на его грубость не обиделась, а как будто растерялась:
– Прости… Сессия… и вообще… Ну, понимаешь… Я… И так ведь было ясно, что ты со мной временно.
Как же забрать браслет? Просто потребовать? А то, мол, подарки готова принимать, а потом – в кусты? Динаму крутить? Вот далась ему эта «динама»! Так и не говорят уже давным-давно. И что она там плетет про «временно»? Неужто завела кого?
– У тебя кто-то появился? – Глеб уставился на нее, чувствуя странную досаду.
Девушка смутилась так явно, что на место досады пришла злость.
– Наверное, я должна вернуть твой подарок… ну браслет… Это, конечно, не обручальное кольцо, но все же… Как-то иначе нехорошо это выглядит, слишком дорогой подарок, – пробормотала она, не ответив на прямой вопрос.
Но и без этого все было предельно ясно. У нее все на лице написано.
– Да, пожалуй, – сухо согласился Глеб. Черт с ней. Ну и пусть, что, он себе другую не найдет?.. Сколько угодно! Идеалистка, блин! Думает, что истинную любовь встретила. Еще не факт, что у нее с ее новым чувством сложится, а чувства – пшик, Глеб знал это гораздо лучше других. Чувства руками не пощупаешь… в отличие от денег, стильных шмоток и прочих благ. – А может, все-таки останешься со мной? – вдруг, вопреки логике, вырвалось у него. – Я тебе квартиру сниму хорошую. И с деньгами проблем не будет, вот увидишь…
А она покачала головой и улыбнулась:
– Не в этом дело. Ну только не сердись… пожалуйста… Мне и правда ужасно неловко. Нам с тобой было хорошо, правда-правда. Но… это ведь жизнь. Тем более у тебя своих забот выше крыши – кроме меня. Бизнес, жена… сам ведь говорил… Все равно у нас ничего не получилось бы… А он особенный, какой-то настоящий, и я с ним себя настоящей чувствую… Извини… Браслет я тебе обязательно верну. Только не знаю, когда я смогу… Сейчас бежать нужно: сессия, зачет на зачете сидит и зачетом погоняет… Я позвоню…
Настаивать – поедем и заберем прямо сейчас – он не стал, побоялся спугнуть удачу.
Где же, черт бы ее побрал, она эту финтифлюшку запрятала, раз в комнате ничего найти не сумели?
* * *
Подарки – это хорошо, но роль примерной жены изрядно надоела Свете. К тому же есть Дэнчик. Страстный, по-настоящему сексуальный. От одной мысли о нем по телу сладкая истома. Вот с кем хотелось бы засыпать и просыпаться. Но сначала нужно уладить дельце с браслетом. Если все приваловские деньги достанутся тюфяку, все будет в шоколаде, считай, они уже у нее в кармане. И – свобода! И райская жизнь с Дэном!
Итак, теперь требовалось отыскать девицу. Внучок-то, как знала Света от Михаила, уже ее разыскал и подбивал к ней клинья.
Света взяла отпуск на работе и вплотную занялась слежкой. В первый же день она засекла свидание влюбленных. М-да, подумала она, нужно поторапливаться, а то этот шустрый паренек того и гляди бабкино условие выполнит. Ишь, как он за ней ухлестывает: в глаза заглядывает, на ушко шепчет, тьфу, глядеть противно. Надо срочно – срочно, срочно! – их поссорить.
Наблюдение за девицей дало результаты. Та жила в затрапезной общаге. Сразу видно, птица невысокого полета. Кажется простушкой, но кто знает, что у нее на душе. Встречалась же с богатеньким, а теперь, вероятно, в Бальке мажора разглядела. Что, если споются? Прощай тогда бабкино наследство и мечты о райской жизни.
Вскоре терпение было вознаграждено.
Света торжествовала. Ох, не зря она проследила за девицей и торчала на улице! Весь разговор с красавчиком, которому Светочка продала браслет, прошел практически при ней. Эти двое оказались слишком заняты собственными переживаниями и, конечно, не обратили внимания на припаркованную поблизости машину. Опустив стекло, Света жадно ловила каждое слово.
Похоже, девица идеалистка и дура. «Он настоящий», «она настоящая»… Глупости какие! Да кому это нужно? Думает, на страницы дамского романчика попала. Но тем лучше. Грех не пользоваться наивностью других, разве откажешься, если жизнь сама на блюдечке с голубой каемочкой тебе подарок преподносит?! Бескорыстие говорите, истинная любовь? В эту точку бить и станем.
* * *
Зачет у грымзы Серафимы Даша – совершенно неожиданно – получила автоматом. Вообще говорили, что с грымзой это бывает: явится в группу, ткнет в список – вот ты, ты и ты, зачетки на стол, остальные готовьтесь. В этот раз ткнула в Дашу. Ужасно странно. На грымзиных семинарах Даша никогда не блистала, да и вообще, по правде говоря, не блистала, попробуйте сами учиться и работать! И чего это Серафиме в голову взбрело? Вот разве что…
В сентябре Даша наткнулась возле деканата на зареванную Милу. Та всхлипывала, подвывала и только повторяла сквозь слезы: «Ну где я ему деньги возьму? Третья пересдача! Опять вы-ыгонит!» Обычная история. Некоторым преподавателям «за автограф в зачетке» приходилось платить. Отличников чаша сия миновала, но Мила не была отличницей. Впрочем, и безнадежной тупицей – тоже. Но, как известно, докопаться можно и до телеграфного столба, было бы желание, и «середнячки» в этом смысле – золотое дно, еще лучше записных двоечников. Когда Даша пыталась Милу утешать, хотя какие уж тут утешения, мимо прошествовала грымза Серафима, которой, разумеется, до всего было дело. Мила попыталась юркнуть на лестницу, а Даша, внезапно почувствовав себя Бэтменом и Суперменом в одном лице, в двух словах объяснила грымзе ситуацию. Действительно в двух словах. Стоило ей произнести «Степан Викентьевич», как Серафима, хмыкнув и дернув бровями, велела не двигаться с места и скрылась в деканате. Появилась она через три минуты, рука об руку еще с одним преподавателем:
– Ну вот, – сухо сообщила она, но Даше показалось, что грымзины глаза улыбаются, – мы вполне сойдем за комиссию. Сейчас можете сдавать? Как вас… – повернулась она к Миле, которая закивала головой так, словно хотела ее оторвать. – Ну вот и отлично. Пойдемте… ну хотя бы ко мне на кафедру, – скомандовала она, одарила Дашу царственным кивком и ехидной усмешкой и увела заплаканную, но уже счастливую Милу.
Часа через два та позвонила Даше – снова рыдая, но на этот раз уже точно от счастья: «комиссия» поставила ей четверку!
Неужели Серафима, удивлялась Даша, поставила ей зачет за ту историю? Она фамилий-то студентов никогда не помнит, вообще, кажется, никого не различает. Удивительное дело!
Даша раз десять заглядывала в зачетку – убедиться, что ничего не приснилось. Нет, вот оно, «отлично» и резкая, рубленая грымзина подпись. Чудеса!
С Балькой они договорились встретиться «на полдороге»: в кафе «Секрет», расположенном приблизительно посередине между Дашиным институтом и его аспирантскими делами. Времени – спасибо Серафиме! – образовалось лишних два часа. Даша с удовольствием прогулялась пешком, но все равно явилась раньше назначенного часа. Ну что ж, можно и тут подождать, чашка горячего кофе будет очень кстати.
За соседним столиком расположилась влетевшая следом за Дашей яркая красотка с прижатым к уху телефоном. Плюхнулась в кресло, бросила шубку на соседнее, а сумочку на столик и, потребовав у официанта зеленого чаю, продолжила телефонную болтовню:
– …у меня тут цирк почище твоего. Вот, я устроилась, сейчас халдей кофе притащит, хоть отдышусь, а то убегалась вусмерть… А?.. Нет, цирк не у меня, а вокруг… Да, рассказываю. Короче, у нашей хозяйки есть внучок, и она задумала его женить. Сперва, значит, подсовывала ему племянниц и внучек своих приятелей, ну чтобы девушка из приличной семьи, все дела. Но не прокатило, видать. Ну да, я тебе рассказывала… Ну, конечно, знаю, он иногда к бабке в салон заходит, и вообще… Да ты слушай, это только предисловие… Да. И теперь бабка устроила полный цирк. Поставила на продажу фамильный браслет, а внучок должен жениться на той, у которой этот браслет окажется! Не, ты прикинь, как богатые развлекаются! Ну да, богатые, бабка на сундуке с золотом сидит. А если внучок не успеет жениться, то сундук с золотом бабка в могилу заберет… Ой, ну не знаю! Может, еще кому завещает… ну да, приюту для кошек…. Ага, сейчас этот шнырь скачет по всей Москве, девку нужную ищет, а там, может, и нет никакой девки… А! Ну да! Я, что ли, не сказала? Да, купили браслет. Ох, прикинь, такой кадр купил, я прям чуть из лифчика не выпрыгнула. Такой, знаешь, красавчик, в духе тайских модельных мальчиков, только постарше, посолиднее. И глаза светлые. Улет, короче! Я бы сама с таким… да ну! Разве у нас подцепишь! Это не то что в твоей забегаловке, фу-ты ну-ты! У нас все сурово. Никаких декольте, никаких мини-юбок, костюмчик английский, блузка с галстучком, типа, как у стюардесс… не… улыбки исключительно американские. Не-не-не, выгонят в момент!.. А, ну да… И вот такой вот красавец покупает этот самый браслет… да откуда я знаю, для кого? Может, для жены, он мне не докладывал, знаешь ли!.. Он покупает, а внучок кидается его выслеживать, прикинь! Ну, типа, кому тот браслетик-то подарит. А он, может, вовсе и не для подружки купил… такой красавчик… может, он вообще «голубой» и подарок купил бойфренду… ой, цирк, да-да-да!.. а внучок…
Господи! Ювелирный салон, смуглый, но светлоглазый красавец… браслет… и – внук хозяйки салона… и – условие! Этого не может быть! Не допив кофе, Даша бросила на стол купюру – многовато, да черт с ними, с деньгами, не до того сейчас! – и бросилась к выходу, на ходу натягивая пуховик.
Светочка с сытой кошачьей улыбочкой поглядела ей вслед, отняла от уха телефон – выключенный, разумеется, чистая декорация, но какая убедительная! – благодарно погладила теплую пластмассу и бросила «декорацию» в сумочку. Все получилось! У девицы-то – сто пудов! – тут с внучком свидание было назначено, личико восторженное, счастливое… и как переменилось, когда Светочкин «разговор» услыхала! Ха-ха-ха! Теперь-то она внучку такой от ворот поворот даст – до самых Мытищ, не останавливаясь, лететь будет! И никакой любви, и тем более – никакой свадьбы! И все бабкино наследство Михаилу достанется! Она с удовольствием потянулась – торчавший неподалеку халдей во все глаза пялился на соблазнительно волнующийся пышный бюст – поманила «наблюдателя» пальчиком и заказала коньячку. Удачу следовало отметить.
Дверь кафе хлопнула за Дашиной спиной с оглушительным грохотом.
Как будто не дверь хлопнула, а что-то обрушилось. Обрушилось. Надежды на счастье рухнули. Вот идиотка доверчивая, настроила себе воздушных замков! Оказывается, воздушные замки – штука вполне материальная. По крайней мере, грохот от их разрушения слышен очень даже.
Она не успела отойти от «Секрета» и на десять шагов…
– Данюша, что? Что такое? На тебе лица нет! – Балька схватил ее в охапку, прижал, близко, глаза в глаза – там, в его глазах, плескалась жаркая тревога.
Даша выдиралась, выкручивалась из его объятий яростно, как выворачиваются из болотной трясины, не вывернешься – погибнешь.
– Пусти! Пусти же! Почему ты мне не сказал?
– Что?
– Ничего! Жениться срочно понадобилось, а то наследство мимо носа уплывет?
– Откуда ты… но…
Все.
До последней фразы она еще на что-то надеялась, что все это – идиотское недоразумение, злая гримаса судьбы, черт знает что еще! Но он сказал «откуда ты…». Откуда ты знаешь, хотел он спросить! Значит – все правда!
– От верблюда! – выкрикнула, как выплюнула, Даша. – Не подходи ко мне! Гадость какая! Ты… ты…
Давясь неотвратимо подступающими слезами, оскальзываясь на подмороженном асфальте, так что каждый шаг превращался в прерванное падение, и зажимая варежкой рот – как будто слезы должны были вылиться изо рта, а вовсе не из глаз – она побежала прочь. Прочь. Прочь. Прочь.
– Тебя тут искали! – крикнула в спину сонная дежурная, но Даша, не останавливаясь, пролетела дальше.
Общага была «гостиничного» типа: вдоль каждого этажа тянулся бесконечный коридор с бесконечной же чередой хлипких фанерных дверей. Вдали, как пресловутый свет в конце тоннеля, виднелось небо: замыкала коридор стеклянная балконная дверь, систематически забиваемая намертво теми, кто боялся воров и сквозняков, и столь же систематически взламываемая любителями свежего воздуха. Начинался же коридор небольшим «лифтовым» холлом. Кроме лифта, в холле находилась вечно хлябающая дверь на лестницу и две комнаты вообще безо всяких дверей: общая кухня и еще одна, непонятного назначения. Над ней красовалась полустертая надпись «Сушилка», но постирушки все сушили в «номерах», так что в пустующей комнате обычно отдыхали от непосильного труда дежурные, чей стол – действительно, как в гостинице, – царил в центре холла. На столе размещалось главное сокровище – телефон. Мобильники мобильниками, но стационарный телефон иногда очень даже выручал. В обязанности дежурных входило следить за порядком и по необходимости звать к телефону тех, кому вдруг позвонили. Иногда дежурными бывали студентки: работы, считай, никакой, а зарплата, хоть и крошечная, все-таки есть. Но чаще – разнообразные пенсионерки: сиди себе, вяжи внукам носки, а прибавка к пенсии капает.
Многочисленные двери, при всей своей хлипкости, открывались далеко не с первого раза: общага была старая, все конструкции успели изрядно обветшать и перекоситься, так что каждую дверь нужно было открывать на свой манер – тут нажать, тут приподнять, а тут и вовсе подергать. Сладив с дверью, посетитель попадал в тамбур, возомнивший себя прихожей – пятачок серо-зеленого линолеума, огражденный четырьмя дверями. Одна из дверей вела в крошечный санузел: душ с вделанным в плиточный пол квадратным поддоном, налезающий на него умывальник с надколотой слева раковиной и – тоже впритирку – унитаз, из-за которого вырастал целый лес древних, как советская власть, труб. За второй дверью располагался встроенный шкаф, в котором ничего не помещалось и про который Ника говорила, что там водятся мыши. То есть водились бы, если бы у них не было Клары. Как обходятся другие обитатели общаги, не осчастливленные присутствием в доме вороны, задумываться не хотелось.
Третья дверь вела в комнату – узкий «пенал», все пространство которого занимали две койки, стол – такой маленький, что, занимаясь вдвоем, они с Никой вечно бились друг о друга локтями, а Кларину клетку приходилось составлять на пол, два задвинутых под него стула, тумбочка (одна!) и… и, в общем, все. Ну еще полки по стенам, иначе вовсе жить было бы негде. В изножье одной из кроватей удалось втиснуть купленный вскладчину холодильник.
Посередине комнаты оставался проход, о котором Ника шутила, что это лучшее средство для желающих похудеть: чуть лишнего растолстеешь, непременно застрянешь. Как Винни-Пух в кроличьей норе: «Это потому, что у кого-то слишком узкие двери! – Нет! Это потому, что кто-то слишком много ест!» Единственным достоинством комнаты был подоконник: такой глубокий, что практически квадратный, он вполне годился на роль дополнительного стола. Ну или сиденья. Весной или осенью, до холодов, очень хорошо было сидеть на широком теплом подоконнике, глядеть в небо и мечтать…
Четвертая дверь была входная. Закрыв ее за собой, Даша прислонилась к косяку, а потом и вовсе опустилась на серо-зеленый линолеум. Силы как будто кончились. Совсем.
– Др-ра! – поприветствовала ее Клара.
Даше послышалось: дуррррра!
Конечно, дура! Размечталась о большой любви и о том, как в жизни все теперь будет хорошо!
В окно кто-то стукнул… Она вздрогнула и опять прикрикнула на себя: дура, это просто ветка! Кто может стучать в окно? Четвертый этаж, гладкая стена. Никого нет, просто ветка, чего испугалась?
Бояться она начала… Погоди, когда же это было?
С месяц назад у Ники завертелся сумасшедший роман с каким-то не то трубачом, не то театральным художником, не то мотогонщиком – когда Ника рассказывала, понять было практически невозможно. Ой, Дашка, стонала она, прижимая ладони к щекам, там, Дашка, такая мама, ты не представляешь! Я бы из-за одной мамы за него замуж вышла – чтобы у меня была такая свекровь!.. Ну замуж не замуж, но Ника перебралась жить к своему художнику-мотогонщику. Хотя бы до конца сессии, размышляла она вслух, а там как фишка ляжет. Клару она пока оставила «на Дашу». Собственно, сперва она хотела и ворону забрать, но без шумной, никогда не унывающей Ники в комнате стало как-то совсем пусто, и Клару решили оставить «дома».
Потом… потом Глеб подарил ей браслет.
Потом Даша познакомилась с Балькой.
А через несколько дней – или, может, через неделю? – из-за этого чертова Бальки у нее все в голове перепуталось! – ее комнату кто-то взломал. Ограбить вроде не ограбили, но обшарили качественно, ни уголка не пропустили. Вентиляционная решетка, за которой они с Никой обычно хранили свои небогатые сбережения, болталась на одном шурупе, шмотки были засунуты в шкаф одним перепутанным клубком, книги воткнуты на полки как попало. Заначку за вентиляционной решеткой, кстати, не тронули.
Все это было очень странно и очень… страшно.
Даша поменяла замок и пару дней, возвращаясь, вздрагивала. Потом перестала. Ни бояться, ни думать было особенно некогда. Хотя подумать, наверное, стоило.
Что искали, если ничего не взяли?
В прошлом году одна из дежурных пенсионерок спятила: ходила по комнатам, устраивала самые настоящие обыски – искала шпионов фашистской Германии. Выловили бабку после пятого, кажется, обыска. Может, и сейчас кто-то из дежурных… шпионов ищет?
Или… все-таки… браслет?
Беда была в том, что Даша сама никак не могла его отыскать. Не после того обыска, а еще до.
После того как обнаружилось, что «фаберже» – совсем не «фаберже», надевать браслет ей не хотелось. Но куда деть такую ценную вещь в почти пустой общажной комнате за хлипкой фанерной дверью? Сперва Даша спрятала его в «обычный» тайник – за вентиляционной решеткой. Потом засунула в поддон Клариной клетки, все равно ворона эту клетку не признавала, заходила туда только сунуть нос в поилку, а гадить предпочитала в умывальник. Потом Даше показалось, что браслет в поддоне гремит, и она сунула его в морозильник, в пакет с пельменями. Еще некоторое время спустя собралась варить пельмени и браслет из них вытащила… И куда дела его после этого? Как раз позвонил Балька, и она, похоже, забыла все на свете…
Если искали именно браслет, то, судя по результатам, не нашли: если бы нашли, то хоть часть комнаты осталась бы в… как это сказать… нетронутом виде. Но искали явно везде. Даже пыль из-за батареи лежала возле плинтуса неровными черными клочьями. И постели – не заправлены, а так, прикрыты. И книги…
Сказать Глебу, что его подарок украли?
Стыдно.
Нет, с Глебом – все. Поэтому браслет нужно вернуть. Это ясно. Но…
Да, надо все-таки попытаться его найти. Даша каким-то не то шестым, не то двадцать шестым чувством ощущала его присутствие. Он где-то здесь. Неподалеку.
Но где, черт побери?
Она еще раз залезла в тайник за вентиляционной решеткой, прощупала там все – нету, только дохленький сверточек со «сбережениями», дальше шла вертикальная вентиляционная шахта.
Спицей от сломанного зонта, которой они закрывали шторы, пошарила за батареей – глупость, разумеется. Балансируя на краю подоконника, попыталась заглянуть в трубу, по которой ездили шторные кольца – труба была с обоих концов заткнута черными пластиковыми заглушками. Если бы она прятала браслет в шторном карнизе, вряд ли могла бы об этом забыть.
Холодильник. Полки. Пакет с хлебом. Пакет с картошкой. Подсохший сыр. Бутылка кефира. В морозилке хвост трески и две сосиски.
Поддон Клариной клетки.
С книжной полки издевательски ухмылялся полуоткрытый пакет с прихотливой вязью «Аркадия Привалова». Рядом приткнулась коробочка. Даша зачем-то заглянула внутрь, где, разумеется, не было ничего, кроме шелковой подкладки.
Стоп. Надо подумать. Ведь если она забыла, куда сунула браслет – ну да, Балька же позвонил! – значит, сунула его в какое-то более-менее доступное место. Ну то есть в первое попавшееся, иначе запомнила бы.
Может… но это глупость уж вовсе запредельная. Но мало ли…
Она перерыла обе постели – нет, тоже ничего.
– Клар-ре… ам!
Даша, улыбнувшись, вытащила из холодильника сыр, отрезала ломоть – довольно большой, пусть хоть птица порадуется.
– На! Клар-ре – ам!
И снова уселась на кое-как прикрытую постель – думать.
Ворона, отклевав с треть сырного куска, подозрительно покосилась на Дашу – можно ли тебе доверять, не слопаешь ли ты мой вкусный обед? – и, видимо, решив, что доверие доверием, но, как говорят на Востоке, на Аллаха надейся, а ишака привязывай, потащила остаток куда-то в прихожую.
– Клара! Ну зачем? Тебя не кормят, что ли? Забудешь, потом не найдешь…
Ворона дернула спиной – сама, мол, все знаю, не учи ученую! – скрылась за дверным косяком и, судя по звукам, начала закапывать сыр где-то в шкафу, возле своего «гнезда».
Лишь бы в ботинки не засовала, подумала Даша, закуталась в плед, свернулась клубочком и закрыла глаза. Может, хоть во сне удастся вспомнить, куда девался этот проклятый браслет?
– Ур-ра! – раздалось у нее над ухом, и на шею упало что-то скользкое и теплое.
– Клара! С ума сошла? Что за… – Даша подскочила, как подброшенная пружиной, и осеклась.
Возле подушки, в ямке от ее плеча лежал браслет…
Однажды Клара принесла ей кусок копченой колбасы. Высохший до каменного состояния, почти черный. В доме как раз не оказалось никакой еды – деньги-то были, вот ведь смех, но Даша забыла забежать в магазин, а выходить еще раз решительно не было сил. Никаких. Она сидела, грызла завалявшуюся в холодильнике горбушку и жалела себя. Клара, поглядев на это безобразие, пошуршала в своих «закромах» и притащила скукоженный колбасный хвостик – на, мол, нечего тут вселенской грусти предаваться.
Схватив браслет, Даша заметалась по комнате. Сумка. Одеться… Где эти чертовы джинсы?.. Да что же это такое?! Ах да! Она так и пристроилась подремать – как была, не переодеваясь, только пуховик и сапоги сбросила. Джинсы были на ней – прекрасные, купленные с Никой на какой-то распродаже, про которые Глеб говорил, что Даша в них – прямо звезда последней коллекции «Армани». Или «Луи Виттон»? Или… Забыла.
Глеб.
Нужно позвонить Глебу – пусть приезжает и забирает уже этот проклятый браслет!
Она схватила телефон, но, занеся палец над кнопкой быстрого вызова, замерла.
Нет.
Она не станет звонить Глебу. По крайней мере – не сейчас. Сперва она должна понять, что вообще происходит. Может быть, телефонная болтовня незнакомой красотки в кафе «Секрет» никакого отношения не имела ни к Даше, ни к «красавчику» Глебу, ни… ни… она шмыгнула носом… ни к Бальке. Ну просто вот так все совпало – бывает ведь такое? Мало ли что имел в виду Балька своим «откуда ты…», да и даже если… может быть, как на загадочной картинке в детской книжке, там, где она видит злого волка, на самом деле бодро шагает героический охотник? Главное – посмотреть на картинку под правильным углом.
Подарок, разумеется, нужно вернуть, но… но что-то во всем этом не так. Не так, как выглядит.
Можно еще, наверное, вернуть браслет туда, где он был куплен. А Глебу вернуть деньги. А что? В конце концов, ему-то браслет точно не нужен. Значит, ему тоже придется его возвращать в магазин. Даша вполне может избавить его от этих забот. Вполне.
Вообще-то возвращать вместо подарка уплаченные за него деньги – гадко. Оскорбительно. Ну и пусть. Почему-то эта идея не выглядит столь гадко, как мысль передать браслет в руки Глеба…
На фирменном пакете под названием магазина буковками помельче был обозначен и его адрес…
Даша устроила браслет в коробочке, закрыла крышку… сунула во внутренний кармашек сумки… вытащила, завернула коробочку вместе с фирменным пакетом в носовой платок, быстро, словно боясь передумать, застегнула молнию кармашка…
Нет.
А если у нее по дороге украдут сумку? Вот налетят и вырвут из рук. Запросто. Или бритвой разрежут где-нибудь в метро или в троллейбусе – еще проще…
Браслет обнял руку так нежно, так ласково – словно соскучился.
Даша почти не помнила, как добралась до центра – шумного, яркого, пестрящего вывесками и объявлениями о распродажах. Над крыльцом салона «Аркадия Привалова» никаких «Спешите поймать падающие цены!», разумеется, не было. Просторные витринные окна, обведенные темными деревянными рамами, бесстрастно изливали мягкий уверенный свет, тяжелая дубовая дверь поблескивала гранеными стеклами в частом переплете и набалдашниками массивной длинной ручки. Ничего вычурного, все очень просто, очень спокойно, очень… буржуазно. Точно не буйная, крикливая Москва за спиной, а какая-нибудь Швейцария.
Внутри салон оказался неожиданно просторным. Даша представляла себе ювелирный магазин как маленькую лавочку с длинным прилавком, за которым щурится лысенький старичок в бухгалтерских нарукавниках и с лупой на шнурке. А тут… Три обширных, заполненных неизвестно откуда льющимся светом зала. Сверкающие чистотой мраморные полы. Слева от входа как будто стеклянная колонна, из которой – Даша даже вздрогнула от неожиданности – улыбалась сказочно прекрасная девушка в еще более прекрасном колье и серьгах. Через несколько секунд девушка сменилась другой, не менее прекрасной, но такой же живой…
Даша прикусила губу и двинулась вперед.
В дальнем от входа зале царила дама средних лет с добрым, очень русским лицом. Справа располагалась витрина с бесчисленными цепочками, которые, казалось, издают еле слышный звон, как будто где-то вдали колокольчик поет. Возле цепочек скучала коротко стриженная девушка.
Но как-то сразу было понятно, что и цепочки, и девушка тут не главные, а главное – витринная рамка вокруг дамы. Простой бейджик на лацкане строгого английского костюма сообщал, что дама – «Мастер-консультант Марина». За спиной «мастера-консультанта» на большом экране сменялись фрагменты живописных полотен: жемчужные подвески, серьга с неправдоподобно крупным изумрудом, запястье с широким, не очень подробно прописанным, словно смазанным, браслетом, чей-то чистый, очень знакомый лоб с бриллиантовой «слезкой» на тонкой цепочке, рукоятка веера, рассыпающая цветные искры, еще один браслет… Браслет!
– Добрый день! Чем я могу вам помочь? – улыбнулась дама застывшей в растерянности Даше.
Очень хотелось крикнуть – ничем! Ничем вы мне не поможете! Никто не может мне помочь! И бежать, бежать из этого царства света, искр, бликов… мишуры!
Никто не может помочь, если ты запуталась. Нужно самой.
– Простите, я… я ищу… Нет, не ищу, но… У вас работает девушка, мне нужно… только я не помню, как ее зовут. – Вдохнув глубже, Даша попыталась описать давешнюю красотку из «Секрета». – Мне нужно, – повторила она.
Но дама-консультант покачала головой:
– Боюсь, что не смогу вам помочь. Она не работает.
– Не работает? Но как же…
Даша повернулась, чтобы уйти (ну точно – это какое-то дурацкое злое совпадение!), но оказалось, что это еще не все.
– Она… Светлана Матвеева… взяла отпуск. На три недели. – Дама бросила мгновенный взгляд в сторону витрины с цепочками и скучающей возле нее девушки.
– Отпуск? – Вот теперь-то Даша словно увидела, как бездна отчаяния разверзается прямо под ногами. Вот прямо посреди этого блистающего чистотой мраморного пола – черная, страшная, гибельная. Раз «уволилась», значит – работала. И значит, все – правда…
И нужно выпить эту правду до самого донышка… Или и так уже – довольно?
– Может быть, – продолжала дама-консультант, – вы мне скажете… Она вас обслуживала? Или что-то личное?
– Да… Нет… Не знаю. – Даша окончательно растерялась.
– Погодите, – довольно строго сказала дама с добрым лицом. – Если это касается нашей работы…
– Не знаю, – повторила Даша. – Наверное…
Дама стала еще суровее, но почему-то это не пугало, а наоборот – успокаивало. Как будто суровость «мастера-консультанта» была не против Даши, а – за нее:
– У вас какие-то претензии?
– Нет, что вы! – Даша даже руками всплеснула. Из-под рукава пуховика выскользнул «кусочек» браслета. Лицо мастера-консультанта Марины дрогнуло. Совсем чуть-чуть, на капельную секундочку. Но Даша заметила. И решилась. – Понимаете, вот это, – она тряхнула рукой, так что браслет скользнул к запястью и стал виден весь, – это из вашего салона. У меня и коробочка ваша, и пакет есть… только чека нет. – Она сунулась в сумку, дабы быстрее, быстрее предъявить коробочку и пакет. – Вот…
Дама-консультант остановила ее жестом:
– Не нужно. Да, это наша коробочка, и пакет наш. Но… вы говорите – чек. Вы хотели вернуть украшение?
– Да! – Даша выпалила это единым духом, как в ледяную воду бросилась. Ну – все. Теперь ходу назад нет. – Потому что… ну на самом деле не важно… просто нужно…
– Это действительно не имеет значения. – Дама ободряюще улыбнулась, и как-то сразу стало заметно, что ей на самом деле вряд ли больше тридцати. – Но… дело в том, что, – она махнула рукой в сторону висевших на стене «Правил торговли», – ювелирные изделия не возвращаются.
– Да?
– Да, – подтвердила дама. – Так что даже если бы у вас сохранился чек, это ничего бы не изменило. Впрочем, если вы непременно хотите… нет, вернуть проданное украшение невозможно, но салон не только продает драгоценности, но и покупает. Производится оценка, и… но это не так важно. Раз вещь из нашего салона, можно просто посмотреть записи… И я даже…
Но Даша ее уже не слушала.
Мимо цепочек, мимо сверкающих витрин, мимо охранника с черной коробочкой рации на поясе…
Почему-то ей казалось, что за тяжелой дубовой дверью должен висеть глубокий вечер, почти ночь: темно-синее небо, колючие маленькие звезды, желтая от фонарного света тротуарная плитка…
На улице, однако, все еще был день – серенький, уже слегка приправленный синевой подступающих ранних зимних сумерек – но это был все еще день. От морозного воздуха у Даши защипало в носу и в глазах. Да, да, да, именно от холода, ни от чего больше…
Ажурные чугунные перила, ограждающие крыльцо салона, на фоне бледно-зеленой, как будто тоже замерзшей стены казались очень черными.
Мимо, цокая каблучками по тротуарной плитке, прижимая к уху телефон и хмурясь, пробежала девушка:
– …сегодня… да… ладно… только не потеряй… чего, чего – не потеряй! Вот балда! Говорю – не-по-те-ряй, – по слогам повторила девушка и скрылась за поворотом.
Не потеряй. Не потеряй. Не потеряй.
Даша нахмурилась, с недоумением обвела глазами вздымающиеся вокруг стены, ледяную крошку у тротуарного бордюра, жужжащий вдалеке снегоочиститель. Из-за снегоочистителя торчал светофор, сияющий теплым янтарным светом. Мигнул – и переключился на зеленый…
