Глава 9
Этот звонок оказался первым из целой серии подобных звонков. Настойчивые репортеры были чрезвычайно разочарованы спокойными ответами Кили Престон Уилльямз на поток их исполненных намеков вопросов. Когда ее спрашивали, не связывают ли их с конгрессменом Деверексом романтические отношения, она беспечно смеялась:
— Уверена, конгрессмен не будет польщен, если его заподозрят в романтических отношениях с пожилой замужней дамой.
— Ваш муж числится пропавшим без вести уже более двенадцати лет, миссис Уилльямз. И вы совсем не старая. А у конгрессмена было множество романтических встреч.
Правда? Интересно, сколько? Неужели я одна из множества?
— Мне ничего не известно об интимной жизни конгрессмена Деверекса ни в прошлом, ни в настоящем.
— Как вы можете объяснить ту интимность, с которой вы танцевали? — спрашивалось с хитрой усмешкой. — Фотографии не лгут, миссис Уилльямз.
— Да, но их можно неверно интерпретировать. Мы с конгрессменом праздновали нашу общую победу в Вашингтоне. Он поддержал дело ПРНС. Если во время избирательной кампании он проявит такую же искусность, как на танцевальной площадке, то, несомненно, выиграет выборы.
Эту последнюю фразу произносила со сжавшимся горлом и натянутой улыбкой и была похожа на глупую жеманную бабу, но лучше уж так, чем оказаться заподозренной в запутанной любовной связи.
Все последующие интервью проходили по подобному же сценарию. Поскольку они с Даксом не предоставляли новой возможности раздуть пламя скандала, он стал умирать быстрой смертью. И когда Кили стало казаться, будто ей удалось перехитрить даже самых дотошных репортеров, вдруг оказалось, что ей угрожает самый опасный из них.
Это произошло через четыре дня после того, как они с Даксом появились в программе новостей. Джоу подбросил ее к машине у «Супердома» после тяжелого дня. Трое настырных репортеров звонили ей для дальнейших комментариев.
— Похоже, вас ожидает компания, — прокричал сажавший вертолет Джоу, стараясь перекричать громкий треск вращающихся лопастей.
Кили уже заметила машину, припаркованную рядом с ее машиной, а теперь увидела и человека, открывающего дверцу и выходящего из машины. Это был Эл Ван Дорф.
— Похоже, что так, — мрачно согласилась она. Поблагодарив Джоу за то, что благополучно доставил ее на место, она помахала ему рукой и вместо того, чтобы поспешно выбежать из-под лопастей, как обычно делала, пошла размеренной походкой к машине. Ван Дорф стоял на пути.
Он наблюдал за вертолетом, как тот взлетел и, сделав вираж, направился в сторону ангара, где Джоу держал его, когда он не был нужен.
— Никогда не устаю удивляться тому, как что-то может летать, — сказал он, глядя вслед все уменьшающемуся вертолету.
— Здравствуйте, мистер Ван Дорф. Что привело вас в Новый Орлеан? Неужели истощили весь запас тем в Вашингтоне?
Спокойнее, Кили, — предостерегла она себя. Не в ее интересах вызывать у него вражду. Она попыталась смягчить саркастические слова милой улыбкой и не смогла понять по зондирующему взгляду, который он на нее обратил, понял ли он, что она намеренно задала ему ехидный вопрос, или нет.
— Скажем, появилось много интересных тем, о которых хотелось бы написать, именно здесь и сейчас. — Его мрачные глаза, поблескивая, взирали на нее из-за старомодных очков. На губах появилась наглая усмешка. — Например, о вас и конгрессмене Деверексе.
Ее полный недоумения взгляд был достоин «Оскара».
— Я… Я не понимаю. Конгрессмен Деверекс и я?
— Почему бы нам не сходить куда-нибудь, чтобы выпить и обсудить все это? — Он приблизился, намереваясь взять ее под руку. Она уклонилась достаточно вежливо, но, тем не менее, определенно давая ему понять, что не желает, чтобы к ней прикасались.
— Нет, благодарю вас, мистер Ван Дорф, я еду домой.
— Что ж, тогда, полагаю, нам придется поговорить здесь. — Он засунул руку в нагрудный карман и вытащил сложенный газетный лист. Кили тотчас же его узнала. Склонив свою всклокоченную голову, он принялся внимательно рассматривать фотографию, на которой были запечатлены танцующими они с Даксом. — Вы хорошо получились на фотографии, миссис Уилльямз.
— Благодарю вас. — Она могла парировать его выпады столь же долго, как и он ее.
— Согласитесь, что и конгрессмен очень хорошо выглядит на фотографии. Он чертовски красив.
— Да, он очень красивый. — Ее согласие удивило его. Казалось, он даже разозлился, что она не проявляла никаких признаков нервозности. Воспользовавшись тем, что он на время потерял бдительность, она задала вопрос: — О чем вы хотели побеседовать со мной, мистер Ван Дорф?
Он устремил на нее проницательный взгляд. Да, эта дама представляла собой тяжелый случай. Что ж, если она собирается грубо играть, он последует ее примеру.
— Деверекс так же хорошо занимается любовью, как участвует в дебатах?
Если вопрос был направлен на то, чтобы шокировать ее, то он преуспел. Какое-то время она не могла издать ни звука, когда же заговорила, то обнаружила, что словно превратившиеся в резину губы с трудом произносят слова.
— Ваше предположение непростительно, мистер Ван Дорф. Я даже не хочу удостаивать вас ответом.
— Вы с Деверексом любовники?
— Нет.
— В таком случае как вы объясните эту фотографию?
— А вы как объясните? — огрызнулась она. На смену шоку пришел гнев, и она с трудом сдерживала желание ударить по этой самодовольно ухмыляющейся роже, прямо по губам, искаженным безобразной гримасой. — Люди всегда танцуют вместе. Вы что же, считаете, что у президента роман с каждой женщиной, с которой он танцует на приеме в Белом доме?
— Да, люди все время танцуют вместе, но редко с такими отрешенными выражениями лиц.
— Конгрессмен Деверекс — обаятельный человек. Я считаю его умным, харизматичным и энергичным. Его поддержка в деле пропавших без вести солдат вызвала у меня искреннее восхищение. Я уважаю то мужество, с которым он встречает направленную против него критику. Восхищение и уважение — это все, что я испытываю по отношению к нему. — Лгунья, — обвинил ее собственный разум, вызывая в ней еще большее желание сбить Ван Дорфа со следа. — Каким образом вам удается углядеть нечто недозволенное во всего лишь одном танце — это выше моего понимания. И вы считаете это хорошей журналистикой?
— Это был не всего лишь один танец, миссис Уилльямз, — холодно заметил он. — А все эти улыбки и взгляды украдкой в Вашингтоне? А тот дождливый день, когда ни он, ни вы не смогли или не захотели объяснить свое отсутствие? Я нутром чувствую, что что-то есть.
Она невесело рассмеялась:
— Если ваше «нутро» — единственный источник информации, советую поискать другой, заслуживающий большего доверия. Я никогда не была любовницей конгрессмена Деверекса. — Это была правда. — И никогда не буду. — Время покажет. — И не хочу быть. — Ложь. — Я предоставила вам все то время, которое могла. Полагаю, у вас есть более интересные темы для статьи, чем «улыбки и взгляды украдкой», которые к тому же являются плодом вашего сильно развитого воображения.
С этими словами она прошла мимо него к своей машине, дрожащими руками открыла дверцу и села за руль. Она выдергивала зажатую дверцей полу пальто, когда он спросил:
— А что конгрессмен думает о вас?
— Спросите у него.
Он ухмыльнулся своей ленивой самодовольной ухмылкой:
— О, я и намерен это сделать. Не сомневайтесь.
Она захлопнула дверцу, завела мотор и, подавляя желание как можно скорее покинуть место стоянки, выехала, придерживаясь вполне разумной скорости и надеясь, что выглядит вполне невозмутимо.
Позже вечером уже в постели она все еще дрожала от беспокойства. Что еще она могла бы сказать, но не сказала? Что она сказала, чего не следовало говорить? Поверил ли ей Ван Дорф? Возможно, и нет, но у него не будет ничего, на чем можно было бы построить версию. Если бы он напечатал историю, намекающую на какие-то отношения между ними, то выглядел бы полным дураком. У него нет ни доказательств, ни определенных фактов. Все его материалы строились бы только на предположениях. Ведь формально они невинны.
Конечно, он, возможно, как-то разузнал, что Дакс приходил к ней домой после благотворительного вечера Лиги искусств. Конечно, от них потребуется немало усилий, чтобы убедить его в том, что ничего не произошло, тем более, если он склонен верить в обратное. Но ведь и правда ничего не произошло. Им абсолютно не в чем упрекнуть себя.
Каждый считал, что она любовница Дакса. Неужели никто не может поверить, что у Дакса могут быть платонические отношения с женщиной?
За последние два дня сексуальные подвиги Дакса и длинный список его «спутниц» считались и пересчитывались бессчетное количество раз. Она решительно отрицала, что занимает последнюю строчку в этом списке, но многие подозревали, что она там присутствовала. Если бы она уступила Даксу и стала его любовницей, неужели это все, что ему от нее нужно? Еще одна зарубка на память о победе? Нет, нет. И все же…
Она прочла интервью с Даксом в последней вечерней газете. Когда ему задали вопрос по поводу печально знаменитой фотографии, на которой он был запечатлен с Кили Престон, он дал многословный ответ: «Жаль, что опубликовали не ту фотографию, где я встречался с представителем Союза докеров, там я выгляжу намного лучше, хотя этот огромный докер далеко не так хорош, как миссис Уилльямз» — в общем, отшутился. Конечно, при создавшихся обстоятельствах это единственное, что он мог сделать. Но возможно, он именно так ко всему случившемуся относился и совсем не так страдал, как пытался ее уверить. Слезы затуманили ей глаза, когда она устремила взор на книжный шкаф. Фотография, запечатлевшая их с Марком в день свадьбы, стояла на своем месте на третьей полке. У невесты была челка, и два длинных хвостика свешивались на грудь. На ней было шерстяное платье дюймов на шесть выше колен, выглядевшее довольно нелепо в сочетании с оригинальными белыми кожаными сапожками, облегающими икры. О традиционном свадебном платье не могло быть и речи — просто не хватало времени на его приобретение. Но неужели она действительно выглядела так, когда выходила замуж?
Она перевела взгляд своих горящих глаз на молодого человека на фотографии. Марк! Где ты? Что случилось с тобой? Жив ли ты? Мой дорогой Марк. Ибо ты действительно был таковым. Добрый, щедрый, нежный, забавный — все эти черты были присущи ему. Идеальная первая любовь.
На фотографии его волосы были подстрижены в стиле ранних «битлов» с длинной челкой, закрывающей брови. Через несколько дней ему обстригут волосы перед отправкой в армейский лагерь. Брюки и рукава пиджака выглядели слишком короткими и тесными на его атлетической фигуре, туфли казались крошечными по контрасту с модными тогда расклешенными брюками.
На лицах обоих застыли глупые, самодовольные улыбки — они явно гордились тем, что совершили такой взрослый поступок, как женитьба.
Кили села в постели и пристально всмотрелась в фотографию. Девушка на фотографии казалась кем-то другим. Она не имела никакого отношения к той женщине, которой Кили Престон Уилльямз была сейчас. Она казалась Кили незнакомкой. Эта Кили не могла найти связь между собой и этой девочкой, почти ребенком.
Марк тоже, если он еще жив, не мог остаться тем же молодым человеком. Она не могла связать лицо, голос, улыбку, характерные черты с тем мужчиной, в которого должен был превратиться Марк, если ему суждено будет вернуться домой. Мальчика с фотографии больше нет, он исчез, как, впрочем, и девочка.
Кили снова легла и устремила взгляд в потолок. Она пыталась припомнить, что она испытывала, когда ее целовал и ласкал Марк, но на память приходили только поцелуи и ласки Дакса. Она не могла вспомнить, чтобы теряла ощущение времени и пространства, когда Марк целовал ее. Возможно, сердце ее и начинало биться сильнее, а ладони потели в предвкушении, но она не помнит этой теплоты или этого влажного состояния расплавленности, которое истощало ее и в то же время дарило жизнь.
Закрыв глаза, она потянулась к воображаемому возлюбленному, и ей явился не юный красивый блондин, каким был ее муж, но мужчина с темными волосами и глазами, унаследованными от своих предков — французских креолов. Прикосновения его не были неловкими и извиняющимися, а, напротив, умелыми и терпеливыми.
По ее телу скользили не неуклюжие руки, но уверенные в своей способности возбуждать. Им не нужно было нащупывать эрогенные зоны, они шли к ним безошибочно и прикасались к ним благоговейно. Жадности и торопливости не было места.
Его поцелуй был глубоким, он словно вовлекал каждую частицу своих и ее губ в чувственный балет. Зубы, губы и язык — все это превратилось в эротические инструменты, которые дразнили, гладили, зондировали и смаковали.
Рот пробормотал что-то, уткнувшись в ее грудь, прежде чем обрушить целый дождь поцелуев на нежную плоть. Язык, словно шелк, прикоснулся к соску, как будто уговаривая его расслабиться, но он, наоборот, затвердел.
Настойчивые руки, лаская, скользили вниз, прикасаясь, обследуя. Она с радостью встретила своего призрачного возлюбленного. Он принял приглашение, принялся нашептывать комплименты ей на ушко, превознося ее женственность и предъявляя на нее свои права.
Они вместе двигались, в равной мере отдавая и получая. Тот жаждущий голос, ставший частью ее, казалось, насытился. Она объединилась в одно целое с этим возлюбленным, который чуть слышно шептал слова любви ей на ухо, в то время как его тело говорило на своем поэтическом языке. Извиваясь от неутоленного желания, Кили выгнула бедра дугой, умоляя воображаемого возлюбленного даровать ей облегчение. Оно снизошло на нее, подобно теплому одеялу, чуть не задушив ее, так что она принялась хватать ртом воздух, чтобы наполнить свои жаждущие легкие.
Очень медленно она вернулась на землю, веки, затрепетав, открылись, и она с изумлением подумала, что же в действительности произошло с ней. Осознание принесло с собой волну стыда. Ибо когда она умоляла возлюбленного остановиться, то произносила имя не мужа, а Дакса Деверекса.
Ее подушка впитала жгучие слезы горьких угрызений совести.
— Может, прихватишь для себя несколько сэндвичей в Джексон-сквер на ланч? — Николь, как всегда, начала свой разговор по телефону без каких-либо предисловий.
— Я не…
— У тебя на примете есть какое-то более интересное дело? — допытывалась Николь с некоторой долей резкости.
— Нет, — призналась Кили.
— Встретимся у парадной двери через полчаса. Я принесу сэндвичи.
С тех пор как она сыграла свою шутку с Кили, пригласив ее и Дакса в программу новостей, Николь стала избегать ее. Время от времени они разговаривали по телефону или встречались в коридорах студии, но не поддерживали прежних дружеских отношений, и Кили скучала по ним.
В назначенное время она спустилась к парадной двери и встретила там Николь. Они вышли из здания на Шартрез и прошли несколько кварталов на восток по направлению к исторической площади. Это было одно из любимых мест Кили. С собором Святого Луи, Пресбитерием и Кабилдо с одной стороны и зданием Понтальбо — с другой. Порой она сожалела, что не стала свидетельницей всех тех памятных событий, которые происходили здесь или поблизости. Ей приходилось довольствоваться тем, что она прогуливалась среди расположившихся со своими картинами на тротуаре художников.
Они вышли на площадь через северные ворота перед собором — солнце сияло, и голубь с довольным видом сидел на голове Эндрю Джексона. Ранние весенние цветы уже собирались вот-вот расцвести. Выбрав уединенную скамейку, Николь запустила руку в бумажный пакет и протянула Кили обернутый бумагой бутерброд.
— Неопределенность убивает меня, — сказала она, откусывая кусок пшеничного хлеба с яичным салатом. — Да или нет?
— Что да или нет?
— Прощена? — Николь произнесла это слово тихо и с таким раскаянием, что Кили не смогла удержаться от смеха. Положив свой сэндвич на колени, она обхватила руками подругу и крепко обняла ее:
— Прощена. Прости меня и ты. Я скучала по тебе.
Николь отстранилась и смахнула предательские слезы.
— Ну, слава богу, все это позади. Я уже боялась, что всю оставшуюся жизнь мне придется носить власяницу и посыпать голову пеплом. А мне ужасно не идет серый цвет.
Ее забавная реплика ничуть не обманула Кили. Николь явно была растрогана, и ей, по-видимому, так же как и Кили, не хватало их доверительного общения.
— Ты нанесла мне удар ниже пояса, но в тот момент я меньше всего беспокоилась об этом, — покачав головой, сказала Кили. Прошло две недели с тех пор, как она видела Дакса последний раз. Говорят, что время залечивает раны. Она готова опровергнуть это заблуждение. Чем дольше она не видела его, тем больше жаждала увидеть.
— Не хочешь рассказать мне об этом? По крайней мере, то, что я не могу соединить в единое целое.
Кили искоса бросила взгляд на Николь:
— А что ты уже соединила в единое целое?
Николь завернула остатки сэндвича в целлофан и открыла банку с легким напитком. Предложив другую банку Кили, она сказала:
— Думаю, вы познакомились где-то в Вашингтоне, и у вас тотчас же возникло взаимное влечение друг к другу, но вы с самого начала знали, что можете оказаться в щекотливом положении, учитывая твои обстоятельства, и с тех пор ваша совесть и влечение борются между собой.
Кили бросила рассеянный взгляд на статую Эндрю Джексона, на которой сидело уже несколько голубей.
— Ты верно подвела итог.
— Кили, почему ты приносишь себя в жертву? Если хочешь завести с ним роман, заведи. И какая разница, что он конгрессмен, он, прежде всего мужчина. И кому какое дело в наше время и в нашем возрасте, кто с кем спит? Стань эгоисткой и подумай для разнообразия о себе.
— Я должна подумать и о нем тоже.
— Почему? Он сам отдает себе отчет в том, что делает. Зная тебя достаточно хорошо, я едва ли смогу предположить, будто ты бесстыдно завлекала его, не правда ли? Инициатива исходила от него?
— Ну да, но… Я сразу же сказала ему, что замужем, но не отказалась встретиться с ним. Все было так… Он был…
Николь тихо выругалась.
— Ты спала с ним? — Встретив шокированный взгляд Кили, она поторопилась объясниться: — Да, черт побери, не вижу причин ходить вокруг да около. Спала?
— Нет, — чуть слышно ответила Кили.
— Тогда неудивительно, что ты выглядишь такой несчастной. Скажи мне, ради бога, чего ты так стыдишься? Это же не навсегда. Переспи с ним и забудь. Ты же не влюблена… — Она внезапно, глубоко вздохнув, замолчала. Взяв Кили за подбородок, она повернула лицо подруги к себе и увидела капли слез в исполненных муки зеленых глазах. — Боже мой, — прошептала она. — Ты влюбилась в него. В Дакса Деверекса! Черт побери, Кили. Если уж ты что-то делаешь, то на полную катушку, не так ли? Я призывала тебя завести маленький, ни к чему не обязывающий романчик, ты же выбрала конгрессмена, претендующего на пост сенатора, да еще к тому же по уши влюбилась в него.
Критический тон Николь причинил Кили острую боль.
— Я не захотела бы завести с ним роман, если бы не влюбилась в него. В отличие от тебя я не могу отделить секс от любви. Для меня это одно целое. Я не могу с такой легкостью, как ты, лечь в постель с мужчиной.
В ту же секунду, как только слова сорвались с губ, она пожалела о том, что произнесла их. Она положила ладонь на безвольно повисшую и вмиг ставшую безжизненной руку Николь и крепко сжала ее.
— Извини, — каким-то скрежещущим голосом проговорила Кили. — Я никогда бы такого не сказала, если бы не была так расстроена. Ты же знаешь, я не осуждаю тебя. Что ты делаешь, как относишься к подобным вещам — это твое личное дело.
Николь фыркнула:
— Черт! Если кто-нибудь и знает мою репутацию, так это я сама. — Она несколько мгновений смотрела куда-то в пространство, затем повернула голову с буйной гривой волос к Кили. — А тебе никогда не приходило в голову, что мне, может быть, хотелось бы стать такой же, как ты.
— Как я? — недоверчиво переспросила Кили.
— Это тебя удивляет? Не понимаю почему. Возможно, ты даже не осознаешь, насколько ты уникальна. Ты что-то поддерживаешь. У тебя есть жизненные ценности. И тебе не навязывали их, ты знаешь их по своему опыту.
Мне хотелось бы приобрести манеры леди, какими обладаешь ты. Я говорю довольно скверным языком и знаю это. Мое поведение просто скандальное, и я знаю это. Мне хотелось бы приобрести утонченность, говорить мягко и элегантно. Мне хотелось бы, чтобы меня уважали так же, как тебя. — Она снова делано рассмеялась. — Не слишком много шансов.
Кили поколебалась, затем тихо спросила:
— Тогда почему… почему ты… встречаешься… с таким огромным количеством мужчин?
— Ты хочешь сказать, почему я сплю с кем попало? — В ее словах прозвучала горечь, но она была направлена на себя, а не в адрес Кили. — Наверное, я поступаю в соответствии с тем, чего от меня ожидают. Моя мать покинула нас с отцом, когда я была еще слишком мала, чтобы что-нибудь помнить. Но отец не позволял мне забыть. Каждый день он твердил мне о том, как я похожа на нее — прирожденная потаскушка, обреченная вести жизнь, полную греха и распущенности. Он перенес на меня весь свой гнев, накопившийся против матери. — Она поглаживала пальцем ворс своей твидовой юбки, вспоминая мучительное прошлое. — Видишь ли, я попыталась проанализировать свое поведение и пришла к такому выводу: я ищу человека, который полюбит меня; надеюсь найти в каждом мужчине, с которым встречаюсь, отцовскую заботу, которой была всегда лишена. С того дня, как я стала носить лифчик, отец стал называть меня шлюхой. И он был прав, я действительно шлюха, высококлассная, но все же шлюха.
— Не говори так о себе, Николь. Ты не шлюха. В тебе таится огромная способность любить, ты просто пускаешь ее не в то русло. Думаю, ты просто боишься полюбить кого-то по-настоящему, боишься, что этот человек отвергнет тебя точно так же, как твой отец.
— Между прочим, мы говорим о тебе, не забыла?
— В данный момент мы говорим о тебе. За этим лихим фасадом «Мне на все наплевать», который ты демонстрируешь миру, скрывается неуверенная в себе, одинокая женщина, мечтающая о том, чтобы ее полюбили такой, какая она есть, а не за яркий образ, который она создала. И человек, способный на чувства, непременно должен увидеть эту женщину. — Она бросила взгляд на отвернувшуюся Николь и добавила: — Может быть, это Чарлз Хеберн.
На этот раз Николь искренне засмеялась:
— Вот уж действительно, если говорить на тему отказа! Я использовала все возможные и невозможные трюки, чтобы затащить этого парня в постель, но он решительно отверг меня. И дело не в том, что я хочу его, а в том, что он не хочет меня. Это стало для меня делом чести. Это своего рода вызов. — Она прижала руку к сердцу и театрально произнесла: — Он установил слишком высокие ставки.
— Тем лучше для него.
— Но он не получит ничего, если надеется, что я откажусь ради него от всех прочих мужчин. — Они помолчали. Николь катала носком туфли камешек по асфальту. — Независимо от того, что я говорила тебе в прошлом, я действительно уважаю тебя и твои идеалы.
Кили улыбнулась:
— А я жажду заполучить частицу твоего мужества. Порой мне кажется, будто мораль — нечто немногим большее, чем страх порицания.
Николь облизала свои ангельские губки и неуверенно спросила:
— А что испытывает по отношению к тебе Дакс?
— Не знаю. Порой он говорит такие вещи, которые заставляют меня думать, будто… но потом… — Она оборвала фразу, не закончив мысль.
— Веришь ли ты, что я знаю о мужчинах немного больше, чем ты? — спросила Николь. Когда Кили, посмотрев на нее, кивнула, она продолжила: — Мне кажется, он относится к этому столь же серьезно, как и ты. Подожди минутку — дай закончить, — заявила она, пресекая попытку Кили прервать ее. — Только не злись, ладно? Я попыталась соблазнить его.
Кили почувствовала, как у нее отвисла челюсть от изумления, а Николь поспешно продолжила:
— Я же сказала, не злись на меня. Черт, стоило же попробовать, правда? Я тогда только предполагала, что между вами что-то происходит. Это было после интервью, когда ты выскочила из студии, словно оскорбленная святая невинность. Я использовала все свои призывные взгляды, но он абсолютно на них не реагировал. Полный ноль. Он даже не потрудился сделать вид, будто заинтересован, но грубо отвернулся к двери, через которую ты ушла, и смотрел туда.
— Едва ли это что-то доказывает.
— Да, но, когда я увидела вас вместе, он был… даже не знаю, как сказать… внимательным, готовым защитить. Зная о его репутации бабника, которая в большей мере, не сомневаюсь, является преувеличенной, я совершенно не ожидала увидеть его таким… — Она долго подбирала слова и наконец, остановилась на «поглощенным». — Каким бы он ни был, но сейчас он явно не преследует корыстных целей. Должна признаться, я отвергла немало предложений, и честолюбие не мешает мне сказать, что и меня порой отвергали. Конечно, тут нечем гордиться, но я рада сообщить тебе, что твой мужчина не заметил даже этого. — Она обхватила ладонями свои груди, приподняла их и отпустила. — Он не заметил ни волос, ни глаз, известных своей способностью сводить мужчин с ума. Он видел только тебя, Кили.
Она замолчала, пытаясь оценить, какое впечатление ее слова произвели на подругу.
— Думай, что хочешь, но, если бы мне предложили сделать ставку, я готова была бы держать пари, что ваша с конгрессменом последняя глава еще не написана.
Кили отрицательно покачала головой:
— Нет. Я очень ценю все, что ты мне сказала, но между нами все закончилось еще до того, как началось.
— Ну-ка, не раздумывая, отвечай, — потребовала Николь. — Если бы тебе сегодня представилась возможность выбора, с кем бы ты предпочла быть? С Даксом или с Марком?
Кили так резко выпрямилась, словно ее ударили.
— Так нечестно! Я не могу ответить на этот вопрос.
Николь с грустью посмотрела на нее и с сочувствием в голосе тихо сказала:
— Ты только что ответила.