Глава восьмая
Через час я вышел с базы, остановился у бетонного ограждения над пропастью, проверил прочность амуниции, надежность крепления рюкзака, пошевелил пальцами в кирзовых сапогах. Борьба с сомнением проходила успешно. Я вынул телефон, чтобы позвонить Веньке – объяснить, куда и зачем... и не смог позвонить – очень вовремя села батарейка. Она всегда садится очень вовремя. Возвращаться в домик администратора и звонить с местного не хотелось: двести метров – тоже расстояние. Да и плохая примета – возвращаться. Ладно, не беда, Венька знает, что я сегодня на базе...
Прежде чем отправиться на север, я закурил, перегнулся через ограждение. Ашлымбаш гнал с верховьев мутные воды, переворачивал пласты, бился о камни. Вода была мутной, насыщенной илом, глиной с размытых берегов, растительными останками. В крохотной заводи произрастали чахоточные кустики. Выделялся каменный остров посреди реки – мощная масса обтекала его, бурлила, выбрасывая пену.
Я отправился по тропе, повторяющей траекторию реки. Слева возвышался сосновый лес, разбавленный каменными островками – горные породы прорывались на поверхность. Справа – поток, перед глазами – тропа в скальном грунте, отклонение от которой сулило крупные неприятности...
За час я одолел километра полтора, вспотел, пережил несколько неприятных секунд, когда запнулся о торчащий из трещины корень и чуть не сделал кувырок в бездну. Река впадала в меандры каждые сто метров – не русло, а сплошные знаки бесконечности. Я курил, сидя на шершавой глыбе. За спиной осталась песчаная отмель посреди реки. Напротив – кучка пестрых окатышей. Пенилась вода, создавая вокруг камней витиеватую пентаграмму. Правый берег представлял сплошные обрывы, разломы, грудились известковые глыбы. Бурые ели гнездились у кромки пропасти – хвои на макушках почти не было, торчали куцые стволы с обломками ветвей. Приметы древних землетрясений – повсюду. Глыбы можно было руками выворачивать из обрыва...
Мелькнуло животное с серебристой шкуркой, похожее на крупного барсука. Перебежало открытый участок, зарылось в камни, виляя толстой задницей...
Я прошел еще метров триста и понял, почему эти места так ценят экстремалы. Земля раздвинулась, образовав бездонную трещину в пару локтей шириной. Я осторожно глянул вниз – сплошная неизведанность... Перепрыгнул, отправился дальше, наблюдая, как меняется форма обрыва: теперь он был буквально исполосован трещинами!
Хуже некуда – в одиночку предпринимать подобные вылазки. Но я упрямо шел, стараясь ни о чем не думать. Опасный участок остался за спиной, тропа полого забирала вниз, врезаясь в нагромождение скал. Теперь опасность представляли остроконечные выступы в стенах на уровне головы. Крутой подъем, и снова под ногами бесновалась река, а справа высился лес... Образовалось русло пересохшего ручья, вполне пригодное для спуска к реке. Я допил остатки воды, прицепил фляжку на пояс, спустился к берегу. Влез на плиту, зависшую над потоком, перегнулся, спугнув стайку форели, наполнил фляжку. Пару минут сидел неподвижно, наблюдая за безлюдными берегами...
За три часа я прошел порядка трех километров. Скорость снижалась – по мере уплотнения препятствий. Приметы того, что несколько часов назад здесь прошли люди, я начал наблюдать еще на первом километре. То окурок редкого в тайге «Давидофф» валялся на тропе, то вытоптанная земля вокруг плоского булыжника (кружком сидели, отдыхали). То ветка сбита и болтается на честном слове, то над кустарником в низинке поработали: срезали ветки, чтобы отмахиваться от комаров. В сентябре этой нечисти не так уж много, но в заболоченных местах она еще встречается и готова отравить существование всякому.
Особенно четко следы обрисовались у Алдайского бора (четыре сантиметра по карте) – когда тропа вышла на возвышенность и рокот реки из терпимого превратился в нетерпимый. В этом месте начинались пороги; масса воды устремлялась в свободное падение, все вокруг гремело, бушевало, было эффектно и очень красиво. В сиреневой дымке на правом берегу, выше круч и куцых сосен, проступали очертания Алымшанского кряжа. Вершины гор, сложенные карбонатами – доломитами, известняками – благодаря снегу в разломах, напоминали свиные бока, испещренные сальными прожилками. Вокруг тропы простирался каменный ландшафт. Водоем цвета хаки в скальной чаше. Вода как вода, только с сильным запахом. Впрочем, запах не помешал туристам развести у водоема костер и хорошенько отдохнуть. Это был их первый длительный привал (оставалось удивляться выносливости женского пола). Затоптали берег с особой тщательностью, обломали все сухие ветки в округе и неплохо провели время: рядом с головешками валялись пластиковые бутылки, окурки, очистки от копченой колбасы, картошка в мундире. Исследовав «натюрморт», я понял, что не хочу устраивать привал в этом месте. Стоило поторопиться, чтобы найти нормальное убежище: муть с востока уже накрывала речную долину, ветер усиливался.
Маршевой рысью я отправился дальше, погружаясь в каменные дебри, и метрах в пятистах от «привала странников» обнаружил между скалами расщелину высотой в человеческий рост. Натаскал можжевеловых веток, развел костер из обломков сухостоин, снял сапоги, выложил перед огнем стельки, стащил носки. Самое скверное в тайге – отсыревшая обувь.
Закутав ноги в брезент, я развязал рюкзак, перебрал содержимое. Отколупал от стандарта несколько угольных таблеток, проглотил. Неторопливо покурил, собираясь завершать привал. Но только начал выбираться из пещеры, как обнаружил, что на улице свирепствует ливень. В пещеру уже затекал ручеек. Чертыхаясь, я кинулся выстраивать запруду. Теперь вода, не попадая в костер, сворачивала к стене, падала с обрывчика и уходила через неплотности в полу. Под журчание этого мини-водопада я и уснул...
Во сне я отбивался от незнакомца, который пытался забраться ко мне в карман. Мерещились зловещие образы, обступали личности в черном с бездонными дырами вместо лиц...
Когда я очнулся, снаружи было тихо. Не сработал «таймер на включение». Проспал все на свете! Костер потух, вода не журчала. Было холодно и неуютно, затекли конечности. Собрав манатки, я выполз из пещеры... и несказанно удивился. Восьмой час вечера, муть ушла, полный штиль и мягкий вечерний свет... Скалы на дальнем берегу поблескивали в лучах закатного солнца. Проплывали облака – рассыпчатые, похожие на сладкую вату. Вода журчала по отшлифованным окатышам. Рыбьи спины выписывали восьмерки. На возвышении громоздились известковые глыбы, подернутые серым налетом. Кручи Алымшанского кряжа в сизоватой дымке. Красота – хоть за кисть хватайся...
Недоуменно повертев головой, я выпил остатки воды, спустился пополнить запас, посидел на камешке, смоля сигарету. Солнце скрылось за горизонтом, берег уже не блестел. Преобладали фиолетовые краски.
Я шел на север, пока позволяла видимость, пока темнота не заволокла долину. С погодой пока везло, облака развеялись, на иссиня-черном небе горели и подмигивали звезды. Последнее, что я увидел в полумраке – как тропа впервые за день оторвалась от реки и повернула влево. Вокруг меня громоздился хаос каменных джунглей. Я сунулся в щель, но уткнулся в тупик; повернул обратно, взобрался на ступенчатый булыжник, всмотрелся в темноту. Сплошные зубцы, склоны, прочерченные ломаными линиями, – нагромождение мертвого камня. На востоке короткая гряда возвышалась над лабиринтом, но идти туда смысла не было. Последующие полчаса я посвятил поиску убежища. Пещеры в этом ареале отсутствовали, ночевка на свежем воздухе не вдохновляла. Я нашел вывернутую глыбу, под ней полость, натаскал туда жухлой травы.
Под двумя свитерами, кожаной курткой и водостойкой накидкой я чувствовал себя неплохо. Холод не беспокоил. Пахло глиной, сухой травой. Скребся какой-то грызун. Покурив, я завернулся в накидку, закрыл глаза в полной уверенности, что сразу усну... И пролежал так битый час. Считал баранов (себя я тоже посчитал), представил блюда, выставленные на бесконечно длинном столе: рагу в сметане, устричные грибы, трюфеля, гигантские криветки, гусь в фольге, цыпленок жареный, новоорлеанская джамбалайя с раками... Открыл глаза и стал таращиться на оконечность гряды, смутно обрисованную на фоне фиолетового неба. Оборванные зубцы – словно график нестабильной валюты, корявый ствол иссохшего дерева, провал V-образной формы, волдырь скалы, похожий на сутулого человека, желтый диск луны...
Сна не было ни в одном глазу. Я зажмурился, выбросил все из головы. Бесполезно. Открыл глаза и вновь уныло созерцал «нестабильный график», иссохший ствол, провал, желтый диск, каменный зуб, похожий на человека...
Стоп. Почему не так? «Неправильно сели», – как выразился бывший президент. Не может двигаться луна с такой скоростью. Она была правее скалы! А теперь вдруг стала слева. С какой стати? Я протер глаза. Луна действительно сместилась. Вернее, сместилась не луна, а огрызок скалы, который оказался человеком на краю гребня...
Я наблюдал за ним, затаив дыхание, и пришел к выводу, что он стоит ко мне спиной. Это несколько успокаивало. Но смотрелось ирреально. Человек наблюдал за тем, что происходит на обратной стороне гребня и в целях улучшения обзора менял позицию. Отступал, сливался со скалами... До гребня было метров семьдесят (а что, интересно, за гребнем?). Фигура была нескладная – угловатая, сутулая, то ли шапка на голове, то ли грива волос. Движения кошачьи, проворные. Одет в мешковатое рубище, нормальные люди такое не носят – а следовательно, это мог быть только человек НЕНОРМАЛЬНЫЙ...
Дыхание перехватило. Так вот мы какие, северные олени... Я многое мог допустить. Что группа зэков под заочным предводительством старшего товарища слямзила золото, перебив профессиональную охрану. Каким-то чудом дотащила его до Ашлымбаша (почему, кстати, именно сюда?). Даже то, что угловатый и нескладный (!) Вахланкин остался жив, когда упал с рюкзаком в водопад, а потом сошел с ума – от природной к тому предрасположенности, чувства обладания несметными богатствами и точного попадания в голову. Одного я не мог допустить – что не ладящий с головой человек мог прожить в тайге пятнадцать лет и прекрасно себя чувствовать! В тайге встречаются люди (не говоря уж о диких зверях), это не выселки за тысячу верст от цивилизации. Не остров, где круглый год плодоносят абрикосы. Это Сибирь, где восемь месяцев в году, между прочим, довольно холодно. Не верю! Беллетристика. Должно быть объяснение. Хотя во всем остальном...
Силуэт качнулся, начал пропадать. Я насторожился – человек собрался слезть. Зачем? Подкрасться ближе? А чего он там забыл? Роль простого статиста мне уже надоела. Клюнул петух. Я на корточках выбрался из-под выворотня и перебежал к соседней скале. Человек спускался – бесшумно, ловко, причем не на мою сторону гребня, а на обратную...
Я чувствовал возбуждение. Задачка не из простых – вычислить путь из лабиринта и не привлечь внимание слоновьим топотом. Я вынул пистолет, нырнул в ближайшую щель. Хорошо, что в добром хозяйстве имеется вторая обойма...
Незнакомец испарился – я его не видел. Надеюсь, он тоже меня не заметил – не зря же я в целях безопасности проделал по лабиринту внушительную дугу и почти не сопел. Через двадцать минут я сидел за раздробленной скалой и с любопытством озирался. Гряда сместилась, стала более покатой. Лабиринты продолжались и на этой стороне, но теперь я видел реку метрах в ста от укрытия. Вернее, не саму реку, а черноту обрыва, откуда доносился плеск воды. А еще костер у края расщелины, и пятерых людей, одетых по-походному, сидящих в тесном конспиративном кружке...
По-хорошему, я должен был выйти и торжественно объявить собравшимся, что они находятся под наблюдением. Но решил повременить. Не бросится этот крендель на пятерых, трое из которых сильны и пышут здоровьем. Люди приглушенно беседовали. Мужчина что-то вещал хорошо поставленным голосом. Хихикали девицы. Нужно было срочно менять диспозицию. Несколько минут я вглядывался в окружающее пространство, пытаясь вычислить незнакомца. Не удалось. Пришлось работать на страх и риск. С максимальной осторожностью я на корточках выбрался из-за скалы и отправился в просвет между сомкнувшимися глыбами...
Спустя отрезок времени я лежал на козырьке фрагмента неживой природы и ловил обрывки разговора. Впрочем, тайн государственной важности туристы друг другу не поверяли. Отблески костра плясали по лицам...
– Главное, хозяйская сметливость, – хвастливо заявил Валентин Голованов, манипулируя над костром. – Если видишь, что бежит еда – не зевай. Консервы никуда не денутся, потом съедим, а вот здоровая дичь, да под водочку... Готовьтесь, коллеги, – еще десять минут, и будет чем стимулировать свои хватательные навыки.
«Утку зацепили», – тоскливо подумал я, поводя носом.
– Насчет консервов – ты прав... От них точно ласты склеишь... – проворчал закутанный в штормовку Мурзин. В профиль его лицо казалось плоским и каким-то не вполне доделанным.
– Из ласт и склеили. В лучшем случае, – произнес Куницын, сидящий анфас к «зрительному залу». Девицы, жмущиеся друг к дружке, хихикнули.
– Да что ты понимаешь! – возмутился Голованов. – Моржовая тушенка – шикарный деликатес! Миру это чудо еще предстоит понять, оценить и вздрогнуть! Единственный цех по переработке ластоногих на планете – в чукотском поселке Лорино. Открылся совсем недавно. Ты подожди, Куницын, – через год-другой производство расширится, тюленей и моржей в консервированном виде будут поставлять в лучшие дома Европы по элитным ценам...
– А у тебя она откуда? – сдерживая смех, спросил Мурзин.
– Приятель привез.
– Приятель явно не из общества по защите моржей, – развеселилась рыжая.
– И их детородных органов, – грубовато добавила брюнетка.
Люди вразнобой смеялись. Из-за пламени костра глаза теряли чуткость, я не видел, что творится вокруг. Мир обрывался, остался оранжевый кружок и люди, чье присутствие в необитаемом мире смотрелось неестественно. Голованов провернул на огне обмотанную капроновой нитью тушку. Брюнетка потянулась за спину, подтащила зашарканную магнитолу. Забубнило что-то российское – без голоса и слуха, на что компания никак не отреагировала. Кому на нашей эстраде вредило отсутствие вокальных данных? Люди продолжали беседу. Брюнетка сделала комплимент мужчинам – какие они упорные и выносливые. Лично у нее уже никаких сил, ноги гудят. Да и привыкла, что где-то рядом должны быть удобства. Рыжая заикнулась о бродяге, которого давно не видели, но тему замяли. Польщенный Голованов откликнулся на комплимент, выразив удивление: все присутствующие мужчины примерно одного возраста – 34 – 35 лет, то есть средний возраст мужчин на планете – пик «упорства и выносливости». Имеющий привычку спорить Мурзин тут же заявил, что средний возраст – понятие непостижимое; в Монако, например, средний возраст – сорок три, в Уганде – четырнадцать, в России – хрен его знает. Живешь, потом вдруг – бац! – засмеялся немногословный Куницын. Все вздрогнули, потом накинулись на Куницына – типун тебе на язык, разве так можно?
Потом настала тишина, раскурили трубку мира, в которой явно был не табак, и вновь заструилась беседа. Брюнетка жаловалась на хрупкий организм, на усталость, на то, что в состоянии стресса у нее снижается интенсивность кровотока, скрипит потертое седло и саднит лодыжка. Куницын заявил, что усилием воли можно войти в состояние так называемого «синдрома аналгезии» – когда ты заставляешь себя не чувствовать боль. Голованов вспомнил про «принцип пяти», распространенный в китайской армии – когда на марше четверо бойцов несут пятого, который в это время отдыхает. Я вертелся на скале и активно беспокоился. Где этот бабуин? Может, подкрадывается, бросится, как орел на мышку? Но тут Куницын запустил трубку мира по второму кругу, и беседа потекла ближе к теме.
– В натуре, ребята, мне кажется, за нами действительно кто-то шел... – понизив голос, сообщила Стелла. – Я уж и крестилась, и глаза терла – не могу избавиться, и все тут...
– Еще один синдром, – пробормотал Мурзин. – Как этот случай с Риткой произошел, мы все обдергались... А тебе, Ритуля, ничего не мерещится?
– Не знаю... – пробормотала брюнетка, сжимая плечи и всовывая ладошки между коленями. – Не по себе весь день. Все эти ямы, ловушки... Не представляю, как назад пойдем.
– Дойдем, – уверенно заявил Голованов и приобнял Риту. Она вздрогнула, но не стала сопротивляться. – Назад пойдем с грузом. Своя ноша...
– А вот с этого места – поподробнее, – невольно прошептал я избитую фразу из милицейского сериала.
– Уж больно ты уверен, – фыркнул Куницын. – А я считаю, что твои разговоры о золоте – полная туфта. Крыша у вас едет. Джека Лондона начитались... Я пошел-то с вами только от скуки. Заняться нечем, баб разобрали, домой рановато...
– Ну, извини, – развел руками Голованов. – За что купил... Ущелье Зеленого Дьявола осмотреть несложно – там не так уж много пещер. Протяженность – километра полтора. Завтра к вечеру будем на месте. Управимся за пару дней. Морозов не ожидается, провиант есть, в крайнем случае, настреляем. У Сережки, опять же, стрелялка надежная...
– История, конечно, блеск, – поддержал Куницына Мурзин. – Я сам не понимаю, почему мы со Стеллой с вами поперлись.
– А я понимаю, да? – хмыкнула Рита. – Обещали красивую романтику, веселую прогулку...
– А почему сразу не рассказал? – вступила рыжая. – Четыре дня уже с нами, а все молчал, как партизан, присматривался, кругами ходил. Ритку между делом клеил... Ну и шел бы сам.
– А мне вообще ничего не говорил, – пожурил Мурзин. – Земляк, называется.
Голованов смутился.
– Да не с руки мне туда одному – скучно, тяжело... А вдруг и впрямь туфта? А если нет, то чего жадничать – там этого рыжья такая прорва, что на несколько жизней хватит...
– Какая прорва? – перебил Куницын, пристально посмотрев на Голованова.
– Два с половиной пуда, – буркнул красавчик.
– Хорошо, давайте разберемся заново, – предложил Мурзин, покосившись на доходящую «дичь». – Итак, некий мужик, живущий с тобой в одном дворе, поведал увлекательную историю...
– Лехой его зовут, – согласился Голованов. – Пьет по-черному. Я однажды от патруля его спас – шел пьяный, пристал в своем дворе к женщине, а тут – «бобик». Ну, искалечили бы мужика. А я с собакой гулял – пообещал отвести его домой, пятьсот рублей им дал...
– Какая у тебя собака? – зачем-то спросила Рита.
– Вылитая ты, – обескуражил Голованов и чмокнул женщину в висок. – Просто красавица. Правда, белая. Уэст-хайленд-уайт-терьер.
– Терпеть не могу собак, – поморщился Куницын.
– И это правильно, – отозвалась Стелла. – Собака – единственное животное, которое соглашается работать в милиции.
Компания рассмеялась, оценив шутку.
– Так вот, теперь Леха считает меня своим спасителем. Здоровается первым, в гости зовет. Хотя мужик он чмошный – женатым не был, смахивает на опустившегося «голубца», дважды сидел – последний раз откинулся года четыре тому назад, жалкий, ничтожный тип...
– Блестящий источник информации, – похвалил Мурзин, украдкой подмигивая Куницыну.
Я слушал, ловя каждую фразу. «Подружку» Рудакова-Грушницкого звали Алексеем. Алексей Хомченко. Хомяк. Сиделый, опущенный, пассивный гомосексуалист... Чушь какая-то. Я понимал (хотя не мог это объяснить), что каждое слово Голованова – абсурд, возведенный в квадрат, но формально все сходилось и злило.
– Итак, он рассказал тебе историю о припрятанных в ущелье Зеленого Дьявола сокровищах, – повествовал за Голованова Мурзин.
– После того как узнал, что я собираюсь отдохнуть в «Белых зорях», – пояснил Голованов. – А я не скрывал, поделился с соседями по двору – да, собираюсь в отпуск... Он пришел ко мне, трезвый, сама любезность, сунул огрызок карты из какого-то геологического собрания – я потом ее на мусорку выбросил – и экивоками, недомолвками начал рассказывать историю. Дескать, шли они по молодости с парнями – той же дорогой, что идем мы с вами – и чисто случайно у них оказался рюкзак с золотом...
– Нашли, – сообразила Стелла.
– Добыли, – пожала плечами Рита.
– В штамповочной заводской форме, – кивнул Голованов. – Нормальный шизофренический бред, но как он рассказывал... Черт меня побери, если Леха сочинял...
Установилась напряженная тишина. Рита отстранилась и завороженно смотрела ему в рот. Застыл Куницын. Рыжая задумчиво постукивала по коленке Мурзина, который с видом скептика кривил губы. В работающем магнитофоне что-то разладилось: писклявая певичка, повествующая о возвышенном и вечном, захрипела, запись ускорилась, забилась рывками. Мурзин ударил кулаком по корпусу. Певичка заткнулась.
– И где производят это дерьмо? – ругнулась Стелла.
– Тайвань, – фыркнул Мурзин. – Непотопляемый авианосец США в Тихом океане.
– Подельники решили прикончить двоих... – бурчал, таращась в темноту, Голованов. – Вспыхнула драка... Леха ухнул в реку, выжил, хотя и побило его о пороги... Понятия не имеет, что было без него. Долго приходил в себя, видел, как мимо протащился один из сообщников с рюкзаком, фамилию не помнит, длинный такой... Пытался проследить за ним, видел, как тот свернул в ущелье... а дальше с Лехой неприятность приключилась – ногу подвернул. Сутки отлеживался в какой-то яме, потом бродил по ущелью, заблудился, выбрался к людям...
– По Жванецкому, – хохотнул Мурзин. – «Теперь он официантом в Лондоне, жалеет страшно».
– С зоны Леха бежал, – пояснил Голованов. – Укатали сивку мусора, закрыли по новой. Отсидел – и считай, закончилась жизнь. Денег нет, здоровья, сил... Так и так, мол, Валентин, в известность я тебя поставил. Самому мне в те края не попасть, а ты молодой, здоровый... если хочешь, поищи. Я не жадный, пятьдесят процентов тебе, пятьдесят – мне. Сами делайте выводы, ребята...
Потом они молчали, а я усердно ворочал извилинами. Повествовал Голованов неуверенно, подбирая слова, как будто вспоминал их последовательность. Логика в его рассказе, несомненно, была, но какая-то урезанная. Не знаю, какая правда меня бы устроила, но в этой многое не нравилось. Стал бы нормальный человек рассказывать про золото, которое придется разложить на пять кучек? Мы же не амебы, чтобы делиться. А пятьдесят процентов мифическому Лехе?
– Подождите, а этот тип... ну, который длинный и с рюкзаком... – раньше прочих начала соображать Рита.
– Ты его видела, – мрачно сказал Куницын. – И Стелла видела. Вот только мы не видели и поэтому слабо верим в его существование.
– Верно, – согласился Мурзин. – В снежную бабу верим, а вот в снежного мужика...
– Ты серьезно, Сергей? – игнорируя Мурзина, вперилась в Куницына Стелла. Ее голос задрожал. – Ты считаешь, что этот зэк с рюкзаком и мохнатое страшилище...
С логикой у полуночников проблем не было. Через несколько минут они бы сделали вывод, который двумя днями ранее сделала милиция. Однако неспешные умозаключения откладывались. Возникли непредвиденные обстоятельства неодолимой силы.
– Дичь созрела, – спохватился Голованов. – Готовьте стол. Где фляжка? Пить бум, ребята?
– Отлично, – потерла ладошки рыжая, – мы как раз по этому делу.
– Постой-ка, – приподнялся Куницын. – А это что за хрень?...
Мне показалось, он уставился прямо на меня. Нагнулся, не опуская глаз, вытянул из-под ног охотничий карабин... Жар ударил в голову – стрелять собрался? Как он меня вычислил? Я вскинул пистолет, чтобы выстрелить первым – в сторону, разумеется... Но он увидел кого-то другого. Под скалой, на которой я расположился, что-то прошуршало, тень метнулась в сторону. Вот так номер! Подо мной сидел! И мысль несвоевременная: не мог он не почуять присутствия чужака. Непременно почуял, но неинтересен я ему был...
Лагерь взорвался. Голованов с перепугу хлопнулся в костер. Брызнули искры. Закричали девицы, грохнул выстрел. Пуля чиркнула о камень. Визжали рыжая с брюнеткой, Голованов завывал от боли, стряхивал с себя огонь. «А это весело», – как-то неуверенно подумал я.
– Вот он! – вопил возбужденный Мурзин, махая кулаками, – живой он! Кто же так стреляет, дурында?!
Хлопнул второй выстрел. И снова что-то покатилось между камнями, издавая горловое урчание. Личность в лохмотьях проявляла недюжинную прыть – оторвалась от земли, вцепившись мертвой хваткой в зубец, перелетела на другую сторону гребня. Вдогонку гавкнул карабин...
В лагере царила суматоха. Брюнетка орала, что ноги ее здесь не будет, она уже бежит – и неважно, в какую сторону. Металась Стелла, ругался Голованов – у него, видите ли, ожог третьей степени, паралич от ужаса и стойкая вера в нечистую силу. Мурзин лихорадочно собирал вещи. Прилично вел себя лишь один Куницын. Блюдя реноме крутого Уокера, он передернул затвор, прыгнул на камень, прислушался. Затем спустился вниз и углубился в лабиринт, готовый стрелять на любой шорох.
– Сереженька, не покидай нас, – жалобно попросила Рита.
Куницын раздраженно отмахнулся. Упер приклад в плечо и кошачьим шагом двинулся дальше. Прошел в каком-то метре от меня, прыгнул на наклонную плиту, встал, расставив ноги. Так и мерцал, пока в лагере не унялась суматоха. Голованов понял, что он больше испачкался, чем обжегся. Мурзин побросал в рюкзаки вещи, стащил, обжигая пальцы, дичь с рухнувшей рогатины, утрамбовал ее в рюкзак и ловко затянул шнур.
– Серега, чешем отсюда!
– А что это было, Сереженька? – вибрирующим голосом вопросила Стелла.
– Неужели это он, тот самый... – Брюнетку колотило, а успокоить оказалось некому.
– А не надо было расслабляться. – Куницын повесил карабин на плечо, спрыгнул с плиты и вернулся в компанию. – Чего испугались, он же не напал на нас? Просто подглядывал. Нормальная ситуация. Должно же быть какое-то разнообразие в этой скучной рутине...
– Дьявол... – осенило Мурзина, брызги от костра заплясали в голубых глазах. – А ведь в этом что-то есть, ребята... Я имею в виду золото, этого чудика, который к нам опять приклеился...
– Я же говорил... – вякнул Голованов.
– Все становится предельно загадочным, – хмуро заключил Куницын. – Вещи собрали? Пошли, включайте фонари. Попробуем оторваться от этой обезьяны...
В зрительном зале становилось холодно и неуютно. Туристы с гамом и стоном растворились во мраке – настала тишина, прерываемая лишь посвистом ветра. За гребнем покатился камень, что-то прошуршало. Я спустился со скалы. Рюкзак мешал, но снимать его было бы неправильно. Ветер пел на разные голоса, Ашлымбаш глухо рокотал в пропасти. Из бора, расположенного метрах в двухстах к западу, с однообразным постоянством долдонила неспящая птица...
Ожидание становилось невыносимым. Бежать за кладоискателями было глупо. Много шансов, что попадусь под тяжелую руку «обезьяны» или под пулю засевшего в засаде Куницына. Не слишком-то уютно между двух огней. Но менять позицию надо было решительно. Я выждал несколько минут, сместился в узкое пространство между нависшими глыбами. Покурил, сплющил окурок о камень и пополз по коридору между застывшими изваяниями – словно вдоль шеренги солдат с поднятыми шпицрутенами...