Глава шестая
Утро я встретил в состоянии глубокой заморозки. Тело не слушалось. Голова болела самым гадским образом. Эмма обвилась вокруг моих мощей, мирно посапывала. Я чмокнул ее в висок.
– Надо вставать, – прошептала она. – Хорошо бы кому-то помыться.
– Я спал такой грязный? – ужаснулся я.
– Даже одетый...
Часы на прикроватной тумбочке показывали начало восьмого – торопиться некуда. Рабочий день – с девяти, в исключительных случаях – с одиннадцати.
– У тебя опасная профессия, – заключила Эмма и очень эротично стала привставать. Обе бретельки соскользнули с плеч, наводя на некоторую задумчивость. Эмма улыбнулась.
– Я не нарочно, – но поправлять не стала, легла на меня сверху и укусила в подбородок. – Знаешь, Артем, твой героический вид начинает надоедать. Крепкий чай, и мы с тобой идем в холодную баню. Брейся чем угодно – хочешь топором, хочешь вафельным полотенцем... впрочем, я попробую отыскать старое лезвие. Рубашку найду, а джинсы наденешь мои – они еще нестарые. Поднимайся, ленивец!
Последующие полчаса прошли неплохо. Начало рабочего дня, без сомнения, удалось. Но потом начались неприятности. Мы лежали на полу в баньке, сраженные истомой, и ласкали друг дружку, когда в предбаннике в грязных штанах заиграла Сороковая симфония Амадеуса.
– О, нет... – простонала Эмма. – Еще немного, еще чуть-чуть...
Но я уже вернулся на грешную землю. События последних дней выстроились в шеренгу и пошли в психическую. Это был крест Господень.
– Прости, милая, – пробормотал я и на корточках отправился в предбанник. – Это была последняя счастливая минута нашей жизни...
– Ничем не могу тебя порадовать, Артем Николаевич, – монотонно пробубнил Венька. – Ты как себя чувствуешь?
– Ужасно, – приукрасил я. – Ты где?
– Пока еще дома... А ты?
– Спроси лучше, в чем.
– Понятно. Слушай, ты не знаешь, почему так жутко болит голова?
– Не знаю, – сказал я. – Тебе виднее. Магнитная буря, мигрень, задержка месячных... Сходи в баню.
– В какую еще баню? – не понял Венька.
– В собственную. Возьми с собой Настю, пусть с тазиками побегает.
– Да ну тебя самого в баню, – оскорбился Венька. – Умник нашелся. Я годовой запас анальгина извел. А Настя все равно на работе... Ах, да, Артем, я начал с того, что ничем не могу тебя порадовать. Ты не застал вчера самого интересного. Метрах в девятистах от Федориной горки – между турбазой и городом – сержант Лысенко обнаружил хладный труп гражданина Григоренко.
– Серьезно? – на всякий случай спросил я. Заряд энергии начал куда-то улетучиваться. Я чувствовал себя разбитым и потерянным.
– Местность в тех краях пересеченная, но подъехать можно. Узкая лощина, заваленная камнями, – туда его и скинули. Шишка на голове, горло разрезано удавкой. Оглушили, привезли в глухое место, задушили и скинули. Там же и прятали машину, потому что в городе ее не видели. А ночью воспользовались...
– Почему решили, что это Григоренко?
– Похож по твоему описанию. Кстати, цени – я приложил массу усилий, чтобы тебя не дергали.
– Потом поблагодарю, – сухо сказал я.
– Все равно забудешь, – хмыкнул Венька. – Отвезли в морг, съездили за Лизаветой Михайловной... подружкой Крюгера – она и опознала своего соседа.
– И есть соображения?
– Соображения? – не понял Венька. – В то время, когда вы все дрыхнете, наплюя на работу, я должен носиться по вашим трупам и вырабатывать соображения?
– Отлично, – вздохнул я. – Нас сегодня уволят.
Спешить было некуда (все равно уволят). Я с чувством простился с Эммой, забрался в сплющенную машину и поехал домой. Накормил голодного кота, стянул с себя женские джинсы, передохнул. Извлек из холодильника протухшего цыпленка, утрамбовал в помойное ведро. Полежал, приводя самочувствие в норму. Ради смеха позвонил знакомому автомеханику и поинтересовался, занимается ли он реанимацией мертвых автомобилей.
– Привози свой внедорожник, – вздохнул механик от бога Генка Самолетов, – посмеемся. Но прими во внимание, Артем, практика показывает, что починить такую машину значительно труднее, чем купить новую.
Он точно подметил про внедорожник – на дорогах таким машинам делать нечего. Путь до автосервиса был тернист, и я впервые пожалел, что не использую затемненные стекла. Моей машине улыбались встречные девушки и удивлялись мужчины. Старенькая «Кальдина», выезжающая из автосервиса, испуганно шарахнулась, уступая дорогу. У механиков, ковыряющихся в битой «Хонде», отвалились челюсти.
– Твоя кляча превзошла мои ожидания, Артем, – восхищенно сказал Генка. – Не хотелось бы тебе отказывать, но, боюсь, придется. Я понимаю, что ты – большое милицейское начальство, рискую навлечь на себя божий гнев, но посуди сам – разве я волшебник?
– Не волшебник, – согласился я. – К тому же с пожарной безопасностью у тебя, я слышал, проблемы?
– С безопасностью все о’кей, – хохотнул Генка. – Проблемы – с пожарным начальством. Хотят так много, что самим неловко. Отсутствие денег портит людей. Не пугай меня пожарными, Артем.
– Могу решить, – предложил я. – Кое-кому из твоих шантажистов давно пора готовиться к поступлению в ИТУ. Или поумерить аппетиты.
– По рукам, – согласился мастер. – Решишь проблему – нет вопросов. Только знаешь... – Генка замялся, – ты подъезжай денька через три. Расковыряюсь с текучкой и обязательно поколдую над твоей антилопой.
– Хорошо, – покладисто согласился я. – Поколдуешь, тогда и решим.
Я ехал по городку, привлекая внимание аборигенов. В двух кварталах от райотдела будка ГАИ исторгла сержанта, который протер глаза и махнул полосатой палочкой.
– Может, тебе еще и пятьсот рублей дать, удостоверяющих мою личность? – буркнул я, когда он трусцой подбежал к машине.
– Это вы, Артем Николаевич? – служивый растерялся. – Ну вы и отмочи-или... Не узнал, право слово, не узнал. Богатым будете. Где же вас так разукрасило? – Гаишник с интересом принялся изучать наиболее яркие последствия вчерашней аварии.
– Места надо знать, Фещенко, – огрызнулся я. – Имею я право немного расслабиться?
Сержант сочувственно похмыкал. У парня явно поднялось настроение.
– Я поеду, Фещенко, не возражаешь? – ядовито осведомился я. Гаишник козырнул:
– Счастливого пути, Артем Николаевич. Осторожнее на дорогах. Может, вам, того... деньжат подкинуть?
И так продолжалось всю дорогу. Я принципиально поставил свою разруху впритирку к «Паджеро» козла Кудыкина, проигнорировал курящего на крыльце и оргазмирующего от моего корыта Лукоморова и двинул в здание, как на Голгофу.
Показательное распятие в этот день не затянулось – прошло без готических ужасов, трупов, разрушений. Приглашать на избиение капитана Богатова работников органов государственной власти становилось приятной традицией. Разнос, по крупному счету, я получил лишь за то, что не поставил руководство в известность о вторжении в мой дом господина Григоренко. В убийстве последнего меня не обвинили, поскольку алиби имелось стопроцентное: ни минуты за прошедший день я не оставался в одиночестве.
Но выжали меня, как тряпку. Особенно умилил вопрос прокурора Каморина: «А имеются ли у вас предположения, Артем Николаевич, почему преступники желали смерти работникам милиции?»
Мой ответ, я думаю, его тоже умилил: «Преступники, Игорь Витальевич, желают смерти работникам милиции в единственном случае: если упомянутые работники хорошо работают».
В отделе удалось передохнуть. Там тоже сохранялась напряженная атмосфера, но лучше, чем этажом выше. Коллеги были в курсе наших с Венькой злоключений. Реагировали сдержанно. Янка, бормоча «Прощай, фигура», грызла плюшку. Она была неласкова, как небо за окном. Крюгер по определению был «ни тяти, ни мамы». Он пытался приспособить чайник к розетке, но последняя разболталась до того, что вываливалась из стены, не желая совмещаться с вилкой. Венька перекатывал в ладошке эбонитовые шарики и с интересом наблюдал за процессом.
– Смотри-ка, живой, – удивился он, поворачивая голову. – Улыбнуться пытается. Разнос прошел в игривой обстановке, с троекратными поцелуями и дружескими подначками.
Напевая под нос: «Сегодня самый лучший день, друзьям раздайте по обойме...», Крюгер активировал измученный чайник, вытер пот и крякнулся за стол. Суровая закалка у мужика – я бы на его месте уже давно, как Паниковский, скончался от разрыва сердца.
Я озирал потрепанное войско, сильно сомневаясь, что данным составом мы свернем горы. Четверо калек, которым опостылело работать сутками за гроши и получать разносы от начальства.
– Чего злая такая? – попытался я расшевелить Янку. Но попытка не удалась; она пожала плечами и стерла крошки с губ.
– Предменструальный синдром, – объяснил Крюгер. – Магния попить надо.
Янка выстрелила из обоих глаз, но Крюгер увернулся. Венька собрался сострить, но, пока открывал рот, забыл, что хотел сказать. Янка чуть помялась и объяснила:
– Тетушка из Апрелевки вчера звонила. Плачет, говорить спокойно не может. Птичий грипп проник в район, демоны в ОЗК облаву учинили. Деревню в кольцо – и по всем дворам.
– Птичек убивают, – хмыкнул Венька, – чтобы не болели. В неудачном месте живем, коллеги. В России два опасных коридора миграции птиц: Хакасия и Новосибирская область.
– Сорок кур истребили, полтора десятка гусей... – зачем-то загибала пальцы Янка.
– Так им, я слышал, компенсируют, – заметил я. – Сотню за курицу, триста – за гуся.
– Заплатили по двести, – вздохнула Янка. – Денег, говорят, на всех не хватит.
– С голода не умрем, – успокоил Крюгер, – ножки Буша будем есть. Ведь Буши – они как? – приходят и уходят, а ножки остаются. Слушай, командир, ты не хочешь меня отправить на важное государственное задание?
– Сегодня ты не пьешь, – отрезал я. – Бутылка пива на опохмел – и точка. Увижу пьяным в конце дня – пеняй на себя. Есть желающие поработать?
– По которому из покойников? – ухмыльнулся Венька. – У нас теперь, как ни верти, а на каждого – по брату.
– Не юродствуй, – поморщилась Янка.
– Пока одно можно сказать определенно: человек, подставивший «Оку» Григоренко под нас с Венькой, – не из тех, кто отдыхает в «Белых зорях». Семеро, включая администратора и охранника, остались на базе, когда мы ее покинули. «Ока» уже была под Федориной горкой. Не сходится. Нас никто не обгонял.
– И не похоже, чтобы в планы мерзавца входило нас убить, – подумав, предположил Венька. – Не тот инструмент. Может, просто запугать...
– Или покалечить. Но чего-то эти хлопцы боятся. Возможно, мы уже зацепились за ниточку, но не отдаем себе отчет или вот-вот зацепимся...
– На базе определенно что-то неладно, – подтвердил терзающую меня догадку Венька. – Я внимательно наблюдал за этими туристами и не мог взять в толк, в чем лажа. Такое ощущение, что над нами измываются...
– В самую точку, – подтвердил я. – Существо в лохмотьях имело место, оно проявило несвойственную агрессию, напав на одну из девиц. Тут понятно – девицы не сочиняют.
– Не сочиняют, – поддакнул Венька. – Что было, то было. И все же кто-то из присутствующих усердно водил нас за нос...
– Прямо мистика какая-то, – перекривилась Янка.
– Я тоже не пойму, кто из нас с похмелья, – проворчал Крюгер, разбираясь с закипевшим чайником. – Ребята, вы сильно-то мозги не напрягайте. Какое отношение к убийствам в Рыдалове имеет этот самый «то ли бык, то ли тур»?
– Должен иметь, – тряхнул шевелюрой Венька. – Я сердцем чую, к вечеру мы должны кое-что раскопать.
Мы даже не догадывались, что это «кое-что» раскопается уже через час и произведет эффект взорвавшейся бомбы!
– Давайте думать, где зарыта собака, – сказал я. – С убийствами Гарбуса, Грушницкого и Башлыкова нам пока не светит. Александр Иванович Григоренко... До выхода на пенсию работал конвоиром на зоне строгого режима № 45989. Буквальные слова, произнесенные в беседе: «Я знаю, что произошло пятнадцать лет назад...» Коллеги, это единственное, от чего мы можем плясать. Что произошло пятнадцать лет назад?
– Где? – спросил Венька.
– Да ты пешком под стол ходил, – отмахнулся Крюгер.
– А у меня первые месячные начались... – задумчиво прошептала Янка. – Ох, перепугалась я!
– Шевелите мозгами, – рассердился я. – Что-то связанное с зоной. Бунт, побег, массовая драка, убийство, разборки между сотрудниками... Начнем с зоны. До учреждения – километров восемьдесят, кому-то из вас придется съездить. Венька, это ты. Пулей мчись в гараж, найдешь Литовченко – он опять под машиной дрыхнет; скажи, что дело не терпит отлагательств, и туда.
– А где это? – растерялся Венька.
– У Литовченко спроси, – я скрипнул зубами. – Работник пожилой, должен знать. От Абахи километров сорок.
– Ладно. – Венька встал и с озадаченным взглядом зашевелил губами: – Пятнадцать лет назад... А с чего вдруг такая точность, командир? Именно пятнадцать?
– Нет, – я резко замотал головой, – собирай до кучи все, что было интересного с девяностого по девяносто второй год. Хрен его знает, что он понимал под фразой «пятнадцать лет назад». Ни пуха, Венька, будь на связи.
Одного из трех я сплавил и теперь неприязненно озирал оставшихся. Крюгер, за неимением водки, дул четвертый стакан чая. Не от цирроза помрет, так от накипи. Яна Владимировна перевела на меня бездонные глаза и стала прикидывать, куда я ее сейчас сплавлю.
– Ты пошел вчера к Стукановскому, – ткнул я пальцем в Крюгера; тот поперхнулся чаем и закашлялся. Я подождал. – Стукач, зная твою слабость, тебя услужливо и напоил.
Крюгер молчал. Он не был специалистом по ответам на риторические вопросы.
– Но прежде чем исполнить твою заветную мечту, он рассказал что-нибудь ценное?
Крюгер виновато посмотрел в пол.
– Знаешь, Артем, он, кажется, собирался...
– Вперед! – заорал я. – И без победы не возвращаться! И не дай бог к обеду ты будешь в свинячем виде – уволю на хрен!
Старшего лейтенанта как дождем смыло. Яна Владимировна посмотрела на меня с укором.
– Не смотри, – огрызнулся я, – сам знаю, что перегибаю. Но как с вами иначе?... Аппендицит в порядке?
– В порядке, – кивнула Янка. – Побаливает. Такое чувство, Артем, что в животе ребенок завелся...
– Больничный до какого числа?
– На весь сентябрь...
– Так иди тогда с богом.
– Перестань, – поморщилась Янка. – Дома тошно. Родня чахнет. И знаешь, чуткая женская логика подсказывает, что ты собрался взвалить на меня пусть не тяжелую, но изнурительную работу.
– Да, ты любишь чесать языком... Сходи с криминалистами пообщайся: они осматривали машину Григоренко. Сама в нее загляни – может, что-то заприметишь свежим взглядом. Пошукай сержанта Лысенко – он обнаружил труп Григоренко; потрещи с медиками – не подбросят ли новостей? Как знать – в безрадостные дни случаются приятные открытия. А коль совсем уж безделье заест, смотайся в Лизавете Михайловне... урожденной Перепелюк – поспрашивай о соседе.
– Крюгера логичнее послать, – усмехнулась Янка.
– Плохая у тебя логика. Крюгер с этой отставной мошенницей будет трещать на любые темы, кроме нужной. А если она ему еще и рюмочку нальет... а ведь нальет, куда денется? А там любовь, трали-вали, бегство от жены, к которому мы косвенно станем причастны...
– Глупый ты, Артем, – вздохнула Янка. – Да будь у Крюгера баба любящая – разве он пил бы? Может, ему и нужна такая, как Лизетта...
Встала и ушла. А я отправился воевать с чайником.
Глупо сравнивать себя с Шерлоком Холмсом или, скажем, Ниро Вульфом, но я тоже считал, что главное в раскрытии преступлений – не беготня, а ленивая работа головой. А лучше поспать. Полчаса я сидел за столом, обнимая остывающую кружку, связывал ниточки и выстраивал невероятные гипотезы. Я настолько погрузился в тему, что не слышал, как скрипнула дверь, и в комнату проник посторонний.
– Кхе-кхе... – донеслось старческое кряхтение.
Я вздрогнул, резко обернулся и обнаружил в кабинете благообразную старушку в синем платочке, которая вчера дважды хватала меня за рукав. Самое время. «Надо бы перелистать «Преступление и наказание», – подумал я. Спокойно, Ипполит...
– Здравствуй, сынок, – поздоровалась старушка и с любопытством завертела головой.
– Здравствуйте, бабушка, – выдавил я. – Вы, наверное, опять ошиблись?
– Да что ты, сынок, мне точно сказали, куда идти... Высокий такой, статный, молодой еще... Я и вчера сидела, ждала тебя...
«Уже и не помнит, что хваталась за рукав», – подумал я.
– Не припомню, когда это было, то ли в понедельник, то ли во вторник, – нараспев говорила старушка. – Но мужчина ко мне пришел. Ну точно, во вторник, утром... А может, после обеда... У меня как раз труба прохудилась... Я и подумала, что он сантехник. Надо же такому случиться? Только прохудилась – а он уже здесь. А потом смотрю – нет, не сантехник, знаю я его...
«О, боже, даруй мне терпение... Впрочем, почему бы нет? – подумал я. – Отличный тренажер для накачки выносливости».
– Представьтесь, пожалуйста, гражданочка, – строго сказал я. – И изложите четко и вразумительно цель посещения.
Старушка задумалась, потом сказала:
– Ага. Марецкая я, стало быть. Зинаида Ильинична. На Советской улице проживаю, дом 92, квартира 6. Первый этаж, и, знаете, товарищ милиционер, – старушка живенько пересела на любимого конька, – ну совершенно невозможно стало. Зимой стена промерзает, весной вода в подвал затекает и тухнет, летом комары из подвала стаями, осенью тараканы и мыши со свалок возвращаются...
– Капитан Богатов, уголовный розыск, – перебил я. – Вы уверены, Зинаида Ильинична, что не перепутали нашу организацию с жилищно-эксплуатационным участком?
– Так тебя-то мне и надо, сынок, – обрадовалась гражданка. – Про тебя-то мне и говорил Олежка... ну, тот мужчина, что пришел во вторник. Мы с ним когда-то на мукомольном комбинате вместе работали, я – пекаршей, на пенсию ушла в шестьдесят лет, в девяносто восьмом, не смотри, что я сейчас худая, знаешь, какая обширная тетка была... а Олежка мне поддоны подвозил – разнорабочим трудился, грузчиком, а потом тоже уволился...
И тут я почувствовал интерес. Впитав однажды информацию, не выбьешь годами... Башлыкова, коменданта общежития, сожгли в своей квартире. До получения новой должности он трудился разнорабочим на мукомольном комбинате, звали его Олег, адрес общежития: Советская, 94 – практически сосед Марецкой. И пришел он к старушке в промежутке между смертью Грушницкого и собственной...
– Комендантом этого гадюшника, что рядом с нами, в последние годы числился, – подтвердила мои заключения старушка. – Тихий такой мужчина, нескандальный. Пришел и говорит: Зинаида Ильинична, мол, так и так, передайте этот конвертик начальнику уголовного розыска. Да не сразу, а если что случится со мной... Да что с тобой случится, говорю. А он, такой бледный: предчувствия, Зинаида Ильинична. Беда должна случиться. Вы ведь женщина разумная, не первый год вас знаю, сделаете как надо. И честная – не вскроете. А если все в порядке будет, то через недельку приду – вы уж отдайте мне письмецо... И в тот же день – ужас-то какой! – старушка выпучила глаза и закачала головой, словно болванчик, – сгорел, бедненький... А ведь такой был тихий, безвредный, неприятности у него когда-то с милицией были, но это наветы, я уверена, не мог Олежка напакостить...
Старушка извлекла из холщовой авоськи серый конверт. Я взял его, словно уснувшую змею. Что это было? Исповедоваться решил Башлыков перед смертью? Подстраховаться? Придет убийца, а он ему в лицо: не убий! Уголовка все узнает! Но почему-то не сработало. Возможно, не успел сказать. Возможно, убийце было до лампочки. Возможно, не считал Башлыков, что визитер – убийца...
– Огромное спасибо, Зинаида Ильинична! – Я бросил послание на стол и начал выпроваживать старушку.
«Докладная» была написана угловатым мелким почерком – с наклоном влево, что свидетельствовало о том, что податель сего – левша. Два листа, вырванных из ученической тетради, издавали слабый запах корвалола. Я закрыл глаза, представил, как Башлыков, извещенный о смерти Грушницкого, сел за бумагу, почувствовал недомогание, выпил лекарство, пролив на письмо, закорябал дальше, делая массу орфографических ошибок, не заботясь о связности, пунктуации...
«Начальнику уголовного розыска Богатову», – значилось в правом верхнем углу (удивляться не стоило, городок маленький, о милицейских назначениях неизвестно только ленивым), – «от гражд. Кресса Б.О.» (!) Жирная клякса от гелиевой ручки, желтое пятно – раздолье для криминалистов. «Просьба в моей смерти и смерти Рудакова винить Хомченко Алексея, кличка Хомяк»... Далее две строки жирно зачеркнуты. Абзац – потом сплошной массив текста, приводить который здесь в полном объеме было бы нелепо и неприлично. Нагромождение эмоций, вопли души, запоздалое покаяние. Снова зачеркивания, написание поверх удаленного. Масса недоговорок, намеков... Я перечитал этот маразм раз, перечитал другой, допил остывший чай и начал перечитывать в третий раз, постепенно въезжая в смысл написанного.
Если верить покойному гражданину Крессу Борису Олеговичу, 28 сентября 1991 года он и трое других заключенных совершили побег из колонии строгого режима №45989, расположенной под Абахой, где «Башлыков» отбывал наказание за серию грабежей. Кто из персонала колонии участвовал в заговоре (а ведь наверняка участвовал), было деликатно обойдено вниманием. Что-то он пытался написать на эту тему, но тотально повычеркивал (ничего, криминалисты разберутся). Заключенных банальным образом вывезли с территории колонии в грузовике с мусором. На КПП машину по «счастливой случайности» не осмотрели. Не доехав до свалки, они покинули укрытие и затерялись в тайге. В побеге принимали участие Павел Рудаков (кличка Муксун), Сергей Вахланкин (Вахлан), Хомченко Алексей (Хомяк), ну и, собственно, сам Кресс Б.О. О спутниках он писал прижимисто, без подробностей. Верховодил компанией Рудаков, еще в зоне объяснивший приятелям, что бегут они не просто так, а... под выгодное дельце, которое позволит классно жить на воле (в самом деле, не на работу же устраиваться). Человек, судя по всему, уважаемый, опытный, далеко не глупый. Вахланкин – жаден, ненадежен, неприхотлив в быту, с хорошо работающими кулаками и звериной интуицией на представителей правопорядка. Хомяк – «противный» елейный мальчик, верный «партнер» Рудакова, опущенный на первом году отсидки, подобранный Муксуном и, в принципе, неплохо проводящий время на заколюченной территории. Логичная фигура в компании. Как их там называют на воровском жаргоне... «гребень», «светка», «пульвер с дыркой», «армянская королева»... Не прошли еще времена, когда при побеге в глуховатых местах матерые зэки брали с собой молодых «петушков». Места гиблые, мало ли где придется отсиживаться? А в случае голодухи – готовая мясная туша, месяц можно питаться...
И снова дрогнула рука у Кресса (Башлыкова). Что произошло в течение суток с момента побега? Если проигнорировать полную безграмотность и неспособность облекать слова в литературную форму, из него бы вышел неплохой детективщик – по части наводить тень на плетень. Кто способствовал побегу, как ушли от преследования, почему в итоге оказались на берегу Ашлымбаша – с рюкзаком, в котором лежали... два с лишним пуда золота в мерных (то есть нестандартных) слитках?!
Сначала я просто не поверил написанному. Бред. Откуда у беглых зэков золото? Перечитал, задумался. Не похож гражданин Башлыков (или Кресс?) на сказочника. А золото можно обрести лишь тремя способами: добыть, купить, украсть. Первые два по понятным причинам исключались...
Впрочем, если побег замышлялся под конкретную операцию, в которой все на мази, теневой злодей имеет доверительные отношения с Рудаковым, сам светиться не хочет, объясняет, где можно спрятать золото... Или якобы спрятать.
Не стоило осложнять задачу раньше времени. Но воображение уже разыгрывалось. Рудаков знает, где нужно укрыть добычу. Но зачем ему так много ртов? Миссия окончена, золотишко добыто, стоит лишь дотащить до места... Он заключает с Крессом «сепаратный» договор – дождаться удобного случая и ликвидировать Вахланкина с Хомченко. Можно продолжить череду коварств: расправившись с последними, Рудаков приканчивает Кресса, а уж Рудакова убирает тот, кто любит сидеть в тени. Зримо представлялась эта сценка. Хмурое утро, тайга, скалы, бурная река, и четверо мужиков с рюкзаком в качестве переходящего приза тащатся из темного прошлого через серое настоящее в светлое будущее... Но не все идет по сценарию. Драка над бездной. Хомченко пытается сопротивляться, однако падает в водопад, где, по идее, должен убиться, хотя и хрен его знает... Кресс атакует Вахланкина, но тот, как сказано выше, изворотлив и хитер, и пока Рудаков считает ворон, ухитряется сбросить Кресса в реку. Тот цепляется за обрыв, сползает по крутому склону, обдирая пальцы до мяса, балансирует у самой воды и лишь при помощи титанического усилия не становится жертвой потока. Он видит, что рюкзак висит на обрыве. Там же – шум драки, и второму участнику заговора тоже не везет – избитый Рудаков валится с обрыва. Впрочем, невезение относительно, он падает на плоскую плиту, под которой беснуется Ашлымбаш, теряет сознание, ватная фуфайка смягчает удар. А вылезающему из бездны Крессу предстает кусочек картины. Вахланкин, одолевший всех, сползает на уступ, чтобы дотянуться до рюкзака, висящего над водопадом. Это удается, он вытягивает груз, вползает в лямки, замыкает их карабином на груди, безуспешно пытается выбраться на площадку – рюкзак тянет его в пропасть... А потом потеющий от натуги Кресс вроде бы слышит голос, но не уверен: река грохочет. Вахланкин в замешательстве, Кресс тоже – у него проблемы с устойчивостью. Пока находит безопасное положение, поднимает голову, наступает драматическая развязка: Вахланкин с грузом за спиной, болтая ногами, красиво улетает в водопад...
Пока Кресс приводит в чувство Рудакова, пока находят тропу наверх, арена уже пуста. Ни Хомченко, ни Вахланкина, ни золота, ни того, чей голос почудился Крессу. Целый день они бредут дальше по течению, обвиняя друг друга в головотяпстве, но река пуста: череда порогов, водопадов. Нужно уходить и молиться богу, что еще на свободе...
Перечитывая прыгающие строки, я испытывал невольное восхищение. Этот побег оказался одним из немногих, что удались. Беглецов не поймали – ни живых, ни мертвых. Умнее оказались, чем требовали законы жанра. Кресс и Рудаков просто исчезли. «На лиман» ушли. Эту тему сочинитель опустил, додумывать пришлось самостоятельно. У них хватило ума заняться «мирной» жизнью – без «блатной музыки», уголовных замашек... По каким документам и чем именно, история умалчивает. Но сгинувшее в неизвестность золото не давало покоя.
Пролетели годы, Рудаков и Кресс прибыли в Рыдалов – единственный населенный пункт вблизи того места, где посеяли золото. Они заявились к тому типу, что не лез на арену (не он ли висел базальтовой тяжестью над Вахланкиным?), поставили перед фактом, и тому просто некуда было деваться. Через энное время в городе появились два новых жителя: гражданин Грушницкий и гражданин Башлыков. Один устроился на автобазу, пройдя тернистый путь до ее начальника (хорошая хватка у мужика), другой подвизался в чернорабочие, позднее – в коменданты общежития. Мысль о золоте стала идеей фикс, смыслом жизни, наваждением. Периодически они совершали вылазки, используя в качестве стартовой площадки турбазу «Белые зори», которой в 91-м попросту не было. Возможно, у них имелся свой план поисков...
Я чувствовал сильное волнение. Убрал письмо в карман и пустился мотать круги по кабинету. Почему Башлыкову-Крессу взбрело в голову, что в его предстоящей смерти виновен Хомченко? Развлечение для бывалых зэков, опущенный малый, в каждом бараке таких по десятку... Может, Кресс имел основания так думать? А что, если... допустить: парень не погиб в водопаде. Не такие уж они кошмарные – водопады на Ашлымбаше. Выбрался – озлобленный, пылающий местью, прибил кого-нибудь, завладел документами, убрался подальше, начал новую жизнь, в корне противоречащую былой, обзавелся специальностью. Почему бы нет? Смена обстановки меняет людей. Но время шло, жажда мести разгоралась – за унижения, поруганное заднее место, за предательство Рудакова. И золото опять же не в последнюю очередь... Узнал, что эти двое проживают в Рыдалове, нанял сыщика, который прозондировал обстановку. Кто этот предположительный перевертыш? Валентин Голованов? Олег Мурзин? Куницын с физиономией Чака Норриса, хотя последнее – полный бред, не может «петушок» превратиться в такого качка... Или может?
Мысли переполняли черепную коробку. Зачем Башлыков написал письмо? Импульсивный порыв? Выговориться? Облегчить душу? Но почему не написал самого главного – откуда золотишко, кто со стороны оказывал содействие зэкам, загребая жар чужими руками? Не решился, полагая, что смерти можно избежать, а письмо попадет в «недобрые» руки?
И тут совсем уж дикая мысль. Вахланкин, падающий с обрыва с намертво пристегнутым рюкзаком... Потерять такой невозможно – либо погибнешь вместе с ним, либо выберешься – с ним же. Физически выносливый мужчина плывет, подхваченный потоком. Вернее, не плывет – золото тянет ко дну. Но есть и плюс в ситуации – с таким грузилом его не будет швырять с камня на камень. Предположим, выбросило на отмель, вылез – весь побитый, измочаленный, забрался в скалы с глаз долой. Мужик выносливый, но вот психика... Да еще и золото за плечами, которое любого может свести с ума. Неужели... свело? Хороший удар по голове и... много ли надо человеку?
Дичь – сокрушающая. Но как прекрасно сходится! Забрался в непроходимую глушь, припрятал золотишко, живет отшельником в гармонии с природой, одичал и даже не понимает, что можно жить иначе. Природная ловкость и интуиция помогают скрываться от людей. А Башлыков с Грушницким (или как их там) сделали вывод из «многолетних наблюдений за природой» и периодически совершают вылазки на Север, где есть места такие глухие, что никакие туристы не доберутся...
Свихнуться можно. Я сел, обхватил руками голову и с ненавистью уставился на телефон. Никто не звонит, в гости не заходит... Я сгребал мысли в кучу, систематизируя по хронологии. Не исключено, что нужные мне сведения не подлежат разглашению. Но делать что-то надо. Я сунул сигарету в зубы и убыл из управления.
Здание прокуратуры размещалось под боком. Я вошел, кивнул охраннику и отправился вдаль по коридору. Навещать районного прокурора Каморина в этот день не хотелось – виделись уже. Я добрался до следственного отдела, отыскал седовласого следователя Вышницкого и потребовал аудиенции. Находящиеся в кабинете обиженно поджали губки, но вышли.
Заслуженный прокурорский работник, одолевший пенсионный рубеж и сильно переживающий, что из формального пенсионера его произведут в действительные, робко посмотрел на меня из-за стопки бумаг.
– Надо же, какая честь, уголовный розыск пожаловал...
– Простите, Николай Петрович, что отвлекаю от архиважных дел, – я учтиво поклонился. – Знаю, у вас феноменальная память, вы помните все уголовные дела, произошедшие в регионе за двадцать лет. Проконсультируйте, пожалуйста. От вашей помощи зависит раскрытие четырех убийств и десятка злодеяний помельче.
И вас не отправят в этом году на пенсию, хотел добавить я, но промолчал. Именно об этом и подумал старший следователь.
– Ну-кся, ну-кся, – оживился пенсионер. – Говорите, молодой человек, вас внимательно слушают. Какое конкретно преступление вас интересует?
– Не знаю, – простодушно признался я.
– Оч-чень интересно, – потер ладошки Вышницкий. – А в какие ориентировочно годы произошло это возмутительное злодеяние?
– А вот это знаю, – лукаво улыбнулся я, – 28 сентября 1991 года. Или 29 сентября.
– Постойте, – опешил Вышницкий. – Вы говорите о дерзком ограблении инкассаторской машины, что всколыхнуло всю Хакасию и повлекло разгромные оргвыводы?
– Возможно, – сглотнул я. – Но только в том случае, если машина перевозила золото.
– Конечно, она перевозила золото... – Физиономия заслуженного дедушки покрылась фиолетовыми пятнами – воспоминания были безрадостными.
Я тоже начал испытывать волнение. Неужто еще одно подтверждение моего безумства?
– Николай Петрович, расскажите, пожалуйста, – взмолился я. – Насколько понимаю, пропавшее золото не нашли. Возможно, мы напали на след, но нужна помощь...
...Машину, везущую сорок килограммовых мерных слитков с аффинажного завода в Уртыгане в абаканское отделение Госбанка, хапнули вечером 28 сентября на участке трассы Уртыган – Белизово. Нападение было дерзким и подготовленным. Под покровом сумерек вооруженные грабители притаились на дороге. Машину сопровождения отсекли автоматным огнем, пробили покрышку, и автомобиль благополучно ухнул в кювет. Милиционеров, которые пытались выбраться из перевернутой машины, расстреливали в упор. Автомобиль инкассаторов тоже не смог вырваться – дорогу в узком месте перегородил валун. Вопреки инструкциям, инкассаторы выбежали из машины и были скошены прицельным огнем. На операцию ушли минуты. Золото перегрузили в неустановленный автомобиль, а когда через десять минут прибыла подмога с ближайшего поста ГАИ (один из инкассаторов успел отправить сигнал), на дороге уже никого не было. («Ничего себе, – подумал я, – проехали километров сто на юг, потом где-то утопили транспорт и поперли золото вниз по Ашлымбашу...»). Подтянули батальон солдат из Октябрьска, согнали милиционеров из ближайших населенных пунктов – два дня чесали округу, поймали группу дезертиров, раскрыли две кражи совхозного добра, наткнулись на угнанный трактор... но золото и грабители как в воду канули. Все указывало на то, что информация просочилась с аффинажного завода и кто-то очень ловко ею воспользовался. Но кропотливое расследование результатов не принесло. В итоге полетел в отставку республиканский прокурор, руководители районных отделов внутренних дел, парочка чекистов, курирующих работу с драгметаллами, уйма прочего ответственного народа, а следователь тогда еще Абахинской прокуратуры Вышницкий Николай Петрович две недели не видел семью и подвернул ногу, прыгая со скалы...
– Но следственная группа, вероятно, обратила внимание, что утром 28 сентября из учреждения строгого режима №45989 сбежали четверо заключенных? – спросил я.
– Конечно, обратила, – удивился Вышницкий. – Но при чем здесь заключенные? Акцию спланировали грамотно, подготовка длилась не день, не два...
– А может, у этих ребят был толковый «куратор»... – как-то неопределенно высказался я и с любопытством уставился на Вышницкого. Тот пожал плечами:
– Натянуто, капитан... – внезапно он вздрогнул и пристально на меня посмотрел. – А почему ты об этом говоришь? Нашел связь между золотом и сбежавшим отребьем?
– Ищем, Николай Петрович, – туманно сказал я и распрощался с озадаченным следователем.
Возбуждение нарастало, требовало немедленного бегства с работы. Но я был скован по рукам и ногам. Пришлось сидеть в кабинете и ждать вестей из дальнего и ближнего далека. Через час нарисовалась Янка, заявила, что в морге не работают холодильники, царит истребительная вонь, и лучше она тут посидит. Все равно ничего не узнала, а Лизавета Перепелюк в доме отсутствует. Села и призывно на меня уставилась. Поколебавшись, я поделился с сотрудницей последними новостями.
– Потрясающе, – ахнула Янка. – Взрыв из прошлого, блин. Эдакое попурри из Чейза, «Белого пятна» и русских блатных сказок. Слушай, а ты уверен, что у тебя нет температуры? Бледненький ты какой-то, Артем.
– Да нет, – отмахнулся я. – Вроде все сходится. Я же говорил тебе, Яночка, что у нас очень интересная работа. Просто за текучкой это не всегда видно.
Затрясся телефон на столе. Я вздрогнул и схватил трубку.
– Эк тебя взвинтило-то, – неодобрительно покосилась Янка.
– Артем? – пробился через треск помех Венька. – Я на зоне...
– Поздравляю, – буркнул я.
– Представляешь, здесь архивы хранят аж с 44-го года... Специальный отдел, а при нем девушка – знаешь, какая хорошенькая...
– У тебя невеста...
– Да я помню! – крикнул Венька. – Но одно другому не мешает! Старожилы вспомнили Григоренко – был такой контролер. Восстановили происшествия с девяносто первого по девяносто третий год. Набралось штук пятнадцать. Тебя какие больше интересуют? Девяносто третий год – массовая драка в столярном цехе, спровоцированная паханом Фильченко, в которой он по дурости и погиб. Пожар в бараке второго отряда – апрель девяносто второго. Четверо погибших. Зверское обезглавливание в котельной заключенного по фамилии Денисов. Массовое отравление речными продуктами...
– Забудь об этой фигне, Венька! – заорал я. – Свежая информация. 28 сентября 1991 года! Сбежали четверо...
– Минуточку, Артем... – было слышно, как Венька шуршит бумагами. – Была такая фигня, точно помню... Их не поймали – как в болото провалились. Несколько раз возбуждали дело, искали по всему Союзу, потом по СНГ, по независимой России и ближнему зарубежью... А что тебя интересует, Артем?
– Слушай и запоминай... – Я отбарабанил все что хотел, добавив в заключение: – Быстро собери информацию и позвони...
Он перезвонил минут через двадцать, когда я изнывал от нетерпения, и даже общение с Янкой не отвлекало от главного.
– Послушай, командир, ты, в натуре, гений! – Помех уже не было, в голосе подчиненного звучал пиетет. – Эти четверо без всяких помех убыли на мусорной машине, и хватились их только через час, когда они уже были далеко. Искали по всему региону. Завели уголовное дело. Пропали два автомата из оружейки роты охраны, четыре снаряженных магазина. Подозревали в сговоре парочку контролеров, улик не нашли, но на всякий случай их уволили. Личности контролеров незнакомые, я просмотрел их дела: Кулаков и Гарченко – после увольнения убыли в неизвестном направлении и пропали. Искать их – дохлый номер. Сбежавшие: Вахланкин, Кресс, Рудаков, Хомченко. На всех висит 105-я – в той или иной разновидности – «Убийство». Другие тут не сидят. На Рудакове аж двойное. Отбывал не в первый раз, и тоже за убийство. Вроде остепенился, жену нашел, автослесарем работал; потом срыв, пьянка, ссора, прирезал корешей... Вахланкин грохнул сожительницу с кавалером, на Крессе четыре грабежа и убийство, Хомченко придушил родную маму... за что его тут, собственно, и опустили. Не приветствуется в благородной среде заключенных душить собственных мам...
– Ладно, это понятно, – нетерпеливо перебил я. – Ты фотографии их в личном деле видел?
– Ты сидишь? – каким-то другим голосом спросил Лиходеев.
– Это важно? – взорвался я.
– Это важно, – вздохнул Венька. – Поскольку фрагменты личных дел, в которых наличествовали фотографии фигурантов, из архива... пропали.
– Как – пропали? – опешил я.
– Изъяли, – вздохнул Венька. – Причем давно. В компьютер документацию тогда еще не загружали – слова такого не знали, а после проведения всеобщей компьютеризации – не удосужились. Мало кто роется в этих бумагах, Артем. Людочка зарылась по моей просьбе, нашла некомплект... и так расстроилась! Она понятия не имеет, кто это сделал. И в каком году.
– Но фото можно восстановить! В милиции, прокуратуре, суде – тех мест, откуда их гнали по этапу...
– Можно, Артем, – ухмыльнулся Венька. – Если их и оттуда не изъяли... Но в любом случае на это уйдет время, ведь прошла чертова уйма лет!
– Черт... Но ты же рассказывал, за что они сидели, – возмутился я. – А статья в личном деле – аккурат под фото...
– Да нет, здесь другое, Артем... Начальник колонии – добрейший Федор Мстиславович, служит тридцать лет, у него отличная память на дела и лица. Мы как раз пьем чай... С сушками, – издевательски добавил Венька.
– Убью! – зарычал я.
– Уймись, не все так плохо, – поспешил успокоить Венька. – Я описал товарищу майору внешность покойных Грушницкого и Башлыкова. В принципе, они похожи на Рудакова и Кресса. Сложение, рост, даже татуировка на запястье Грушницкого, которая в те славные годы еще не была вытравлена. Рудаков действительно на свободе был толковым автослесарем, что и помогло в Рыдалове выбиться в люди... Но ты учти, что прошло пятнадцать лет, люди меняются, да и перед возвращением в Саяны наверняка они провели себе корректировку внешности...
– Хорошо, – вздохнул я. – Выкладывай приметы остальных.
– Вахланкин – высокий, сутулый, угловатый, в 91-м ему было лет тридцать с небольшим. Невероятно изощрен, злопамятен, себе на уме. Отлично развита интуиция... Хомченко: «подружка» нашего коллектива... ну, ты понимаешь. Возраст в 91-м – лет девятнадцать. Смазливый куклообразный парень, волос вьющийся, худощавый, жилистый, рост средний. Неплохо развиты мышцы... особенно ягодичные, – не удержался Венька от лирического отступления. – А вот за цвет глаз добрейший Федор Мстиславович ничего не скажет. Дальтоник тот еще... – прошептал он в трубку. – Характер у парня мерзейший. Ласковый, стелится, мурлычет, но может и в пантеру обернуться. Не сразу он таким стал. Поначалу был забитым, покорным – типичным чмошником у параши; но как Рудаков сделал из него своего персонального дружка, в корне изменился. Доходило до того, что зэки остерегались близко к нему подходить...
– Это все? – угрюмо спросил я.
– Кажется, все, – помявшись, допустил Венька. – Нет, я могу, конечно, тут еще поболтаться...
– Живо возвращайся, – приказал я. – Через час – как штык. Будем мудрить о дальнейших перспективах. И... это самое, Венька... – я замялся, – будь, пожалуйста, поосторожнее. Желательно в пути не останавливаться.
Я бросил трубку и выпал в топь догадок и черных вариаций. Имелось мнение, что чем глубже уголовный розыск забирается в дерьмо, тем сильнее он подвергается опасности. Не спасет его официальный статус. Милиционеры – это люди, которых очень просто убить...
