Сегодняшний ужин проходил едва ли не при молчании. Случайные реплики были более банальными, более сдержанными, и Пенелопа чувствовала, что надвигается Большое Обсуждение. Она заняла свое обычное место за длинным обеденным столом, между матерью Фелицией и матерью Шейлой, и пыталась есть спагетти беззвучно, чтобы не нарушать тишину. Ее ладони вспотели, все мускулы напряглись, и она ждала первого, какого-нибудь невинного наводящего вопроса, с которого начнется дискуссия.

Дион.

После первого посещения ни одна из матерей не обмолвилась о нем ни единым словом. В конце концов, что в этом такого значительного? Они, конечно, упоминали его имя, но как-то игриво, давая ей понять, что просто рады тому, что она наконец проявила интерес к мальчикам. В последующие дни Пенелопа была уже менее скованна и сдержанна, когда речь заходила о школьных делах. Если даже их встречи больше не продолжатся, Дион все равно сослужил ей хорошую службу: стало ясно, что она абсолютно нормальный человек, а все их страхи и опасения были напрасны. Она оказалась вполне приспособленной для жизни в обществе.

Но, разумеется, главное было не в этом. Появление в жизни девушки Диона означало для нее гораздо больше, это был не только повод для самоутверждения, и она понимала, о чем с ней хотят поговорить сейчас матери.

Пенелопа перевела взгляд с матери Марго, которая задумчиво жевала, сидя во главе стола, на мать Маргарет, занимавшую место напротив. Она хотела, чтобы они наконец перестали молчать и высказали, что у них на уме. И зачем вообще придавать всему этому такое значение, затевать какую-то дискуссию?

Но такими они были. Процедура ужина в этом доме носила почти ритуальный характер, и эта приверженность матерей к формализму, их стремление соблюдать ежевечерние обряды — а ужин здесь был своего рода обрядом — всегда казались Пенелопе чем-то фальшивым и искусственным. Будучи еще маленьким ребенком, она почувствовала, что матери изображают некую чопорность и благопристойность перед отсутствующей здесь публикой, разыгрывают сцены, которые видели в кино или по телевизору. Пенелопа в этом никому не признавалась, но, поедая из дорогой привозной фарфоровой посуды вкусную, по всем правилам кулинарии приготовленную пищу, она неоднократно ловила себя на мысли, что все они напоминают обезьян, одетых в вечерние костюмы, совершающих движения, смысла которых не понимают. Не все в этом, возможно, было справедливо, не все так однозначно, но подобная аналогия казалась ей довольно правильной. За внешним спокойствием и чопорностью матерей проглядывала какая-то скрытая внутренняя буря, в любой момент готовая вырваться наружу. Мать Марго, в частности, всегда казалась сдержанной и уравновешенной, но Пенелопа по опыту знала, что это только видимость. Когда она была в гневе или слишком много выпивала, то становилась самой собой, и это было по-настоящему страшно.

Пенелопе никогда бы не хотелось видеть своих матерей пьяными.

Закончив ужин, она отставила тарелку и проглотила остатки виноградного сока. Затем встала и с поклоном обратилась к матерям:

— Я могу идти? У меня еще осталось много уроков.

— Пока нет, — произнесла мать Марго.

Пенелопа села на место. Ритуал есть ритуал. Неприятно, но подчиняться надо; Девушка прожила здесь всю свою жизнь, казалось, должна была привыкнуть, но каждый раз за ужином испытывала одно и то же: напряженность и стесненность. Ужин начинался ежедневно ровно в семь тридцать. Независимо от персональной занятости в семь прекращались все дела, затем умывание и смена одежды на одинаковые зеленые платья до пят обычного покроя. Правда, туалет девушки несколько отличался — менее скромный и подороже. Ужин начинали с любой песни, какую выберут. Стол можно покинуть только с единогласного разрешения остальных, в противном случае следовало ждать. Она уже училась в пятом классе, когда в первый раз осталась на ночь в доме своей подружки. Только тогда она узнала, что все бывает иначе. Она даже начала паниковать, обнаружив, что забыла захватить с собой свое зеленое платье для ужина. Преодолев смущение, она призналась в этом маме подружки, однако выяснилось, что здесь подобных ритуалов не соблюдают и что вряд ли такое встретишь где-либо еще. Девочка, таким образом, попала в неловкое положение.

Пенелопа подняла свой пустой бокал, затем поставила его на место, потом начала вертеть в руках вилку.

Первой подала голос мать Фелиция.

— Ну, как там у тебя с твоим дружком? — спросила она осторожно.

— С Дионом?

— Конечно.

— Он мне не дружок.

Следующего вопроса не последовало. Воцарилась тишина.

— Пенелопа. — Голос матери Марго был спокойный, но твердый.

Пенелопа посмотрела в ее сторону. Мать Марго промокнула губы салфеткой и возвратила ее к себе на колени. При слабом освещении гостиной ее губы выглядели почти такими же темными, как и волосы. Когда она остановила свой пристальный взгляд на Пенелопе, белки ее глаз показались неимоверно большими.

— Я думала, что ты с Дионом встречаешься.

Пенелопа заерзала на стуле.

— Не совсем так. Пока нет.

— Ну в таком случае расскажи, что же у вас за отношения?

— А почему вы хотите это знать? — Пенелопа почувствовала, что краснеет.

Мать Марго улыбнулась.

— Вовсе не потому, что мы не одобряем Диона. У нас нет никаких возражений против ваших встреч. Нам просто хотелось бы знать характер ваших взаимоотношений. В конце концов, мы — твои матери.

— Я не знаю, — призналась Пенелопа. — Не знаю, что вам ответить.

— В ближайшие дни ты собираешься куда-нибудь с ним пойти?

— Я же сказала, что не знаю.

— Но он тебе нравится? — спросила мать Фелиция.

— Да! — Она встала раздраженная и смущенная. — А теперь я могу идти? У меня действительно еще много уроков.

— Да, ты можешь идти. — Мать Марго обвела взглядом остальных. Возражений не было.

Пенелопа быстро вышла из комнаты и, перепрыгивая через ступеньки, побежала наверх. Большого Обсуждения избежать удалось. Но от этого первого испытания на душе почему-то стало еще хуже. У нее было предчувствие, что за всем этим что-то скрывается. Сами по себе вопросы были довольно безобидными, однако тон, которым их задавали, был не совсем дружественным. И когда Пенелопа наконец легла в постель, перед ней все еще стояла удовлетворенная улыбка матери Марго.